Текст книги "Добывайки на реке"

Автор книги: Мэри Нортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– Займешься мебелью, скорее всего.

– Но они дадут нам ее взаймы.

– Дадут взаймы! – прошипела Хомили. – Все, что у них есть, было нашим!

– Полно, Хомили… – начал Под.

Хомили понизила голос до шепота:

– Все, до последней вещи. И это красное бархатное кресло, и кухонный шкаф для посуды с нарисованными тарелками, все, что мальчик принес нам из кукольного домика…

– Но плита их собственная, – вставил Под, – и стол из наладки от замка. И этот…

– …И гипсовая баранья нога была наша, – прервала его Хомили, – и блюдо с гипсовым тортом. И кровати наши были, и диван. И пальма в кадке…

– Послушай, Хомили, – взмолился Под, – мы уже обсуждали все это, вспомни. Как говорится, что с воза упало, то пропало, что нашел, то мое. Для них мы тогда все равно, что умерли… ну, вроде как сквозь землю провалились или в воду канули. Все эти вещи им принесли в простой белой наволочке и сложили у дверей. Понимаешь, что я хочу сказать? Вроде как мы их оставили им в наследство.

– Оставить что-нибудь Люпи? Да ни за что! – воскликнула Хомили.

– Право, Хомили, надо признать, что они были к нам добры.

– Да, согласилась Хомили, – надо.

И грустно посмотрела вокруг.

Картонный пол был усеян кусками упавшей сверху штукатурки. Хомили рассеянно принялась подталкивать их ногой туда, где между ровным краем картона и бугристой обмазкой стены были небольшие отверстия. Обломки с шумом обрушились вниз, в кухню Люпи.

– Видишь, что ты наделала? – сказал Под. – Если нам дорога жизнь, мы не должны поднимать шума. Особенно вроде этого. Для человеков, если что бухает или катится, значит – там мыши или белки. Сама знаешь не хуже меня.

– Прости, – сказала Хомили.

– Погоди-ка минутку, – сказал Под.

Все это время он пристально смотрел на луч света, падавший сверху, и сейчас, не успела Хомили отозваться, как Под быстро полез по дранке к щели, откуда он выбивался.

– Осторожней, Под, – шепнула Хомили.

Ей показалось, что он тащит какой-то предмет, но какой – от нее заслоняло его тело. Слышно было, как Под пыхтит от натуги.

– Не волнуйся, – сказал Под своим обычным голосом, начиная опускаться. – Там, наверху, сейчас никого нет. Принимай, – добавил он, передавая жене старую костяную зубную щетку, чуть подлиннее ее самой. – Первая добыча, – скромно произнес Под, и Хомили увидела, что он доволен. – Кто-то уронил ее там, в спальне, и она застряла между полом и стеной. Залезть туда, в комнату, – продолжал он, – проще простого: то ли стена немного отошла, то ли половицы усохли; подальше щель еще шире… Принимай еще, – добавил он, передавая ей довольно большую раковину, которую он вытащил из обмазки стены. – Ты подмети тут, – добавил он, а я снова поднимусь наверх. Самое время, пока там никого нет.

– Только осторожней, Под… – умоляюще произнесла Хомили с гордостью и беспокойством.

Она не сводила с него глаз, пока он взбирался по дранке, и лишь после того, как Под исчез из виду, принялась подметать пол, используя раковину вместо совка. К тому времени, когда снизу поднялась Арриэтта, чтобы сообщить, что их ждут к столу, на полу лежала неплохая добыча: донышко фарфоровой мыльницы (таз для умывания), вязаная тамбуром желтая с красным салфетка под блюдо, из которой мог выйти коврик, обмылок светло-зеленого мыла, длинная штопальная игла (чуть заржавленная), три таблетки аспирина, пачка перышек для чистки трубок и длинный кусок просмоленной бечевки.

– Я вроде бы нагулял аппетит, – сказал Под.

Глава третья

Они спустились по дранке на площадку, и, держась подальше от ее краев, прошли в гостиную, а через нее на кухню.

– Ну наконец-то! – воскликнула Люпи громким, сочным, «тетушкиным» голосом. Рядом с пухленькой, розовой от печного жара Люпи в пунцовом шелковом платье Хомили казалась еще более тощей и угловатой – форменная защипка для белья. – Мы уже собрались начинать без вас.

Кухня освещалась одной-единственной лампой – серебряная солонка с дырочками наверху, из которой торчал фитиль. Воздух был неподвижным, пламя горело ровно, но слабо, и эмалированная столешница, белая, как лед, тонула в полумраке.

Эглтина, стоя у плиты, разливала суп. Тиммис, младший мальчик, нетвердо держась на ногах, разносил его в желтых раковинах от улиток; вычищенные и отполированные, они выглядели очень мило. «А Эглтина и Тиммис похожи друг на друга, – подумала Арриэтта, – оба тихие, бледные и как будто настороженные». Хендрири и два старших мальчика уже сидели за столом и жадно хлебали суп.

– Встаньте, – игриво вскричала Люпи, – вы должны вставать, когда в комнату входит ваша тетя.

Мальчики нехотя поднялись и тут же плюхнулись обратно. «Уж эти Клавесины, – было написано у них на лицах, – им бы только хорошие манеры». Братцы были слишком молоды, чтобы помнить благословенные дни в гостиной большого дома – ромовые бабы, китайский чай, музыку по вечерам. Неотесанные, подозрительные, они почти не раскрывали рта. «Мы не очень-то им нравимся,» – подумала Арриэтта, занимая свое место за столом. Маленький Тиммис, прихватив раковину тряпкой, принес ей суп. Тонкие стенки раковины были горячи, как огонь, и Арриэтта с трудом удерживала ее в руках.

Еда была простая, но питательная: суп и вареные бобы с каплей мясного соуса – по одному бобу на каждого. Ничего похожего на роскошное угощение, поданное на ужин, когда Люпи выставила на стол все свои запасы. Казалось, они с Хендрири посовещались и решили спуститься на более низкую ступень. «Мы должны начать, – так и слышался Арриэтте твердый, уверенный голос Люпи, – так, как собираемся продолжать».

Однако Хендрири и старшим братцам подали омлет из ласточкина яйца, пожаренный на жестяной крышке. Люпи сделала его собственными руками. Приправленный тимьяном и диким чесноком, он очень вкусно пахнул, шкворча на сковородке.

– Они сегодня выходили из дома, все утро искали добычу, – объяснила Люпи. – Выйти можно, только если открыта входная дверь, и бывает, что им не попасть обратно. Однажды Хендрири пришлось три ночи провести в дровяном сарае, прежде чем он смог вернуться.

Хомили посмотрела на Пода; он уже прикончил свой боб и теперь глядел на нее как-то странно округлившимися глазами.

– Под тоже кое-что добыл сегодня утром, – заметила она небрежно, – правда, он был не столько далеко, сколько высоко, но от этого не меньше живот подводит.

– Добыл? – удивленно спросил дядя Хендрири; его реденькая бородка перестала двигаться вверх и вниз, он больше не жевал.

– Так, кое-что, – скромно сказал Под.

– Но где? – спросил дядя Хендрири, не отрывая от него взгляда.

– В спальне старика. Она как раз над нами…

С минуту Хендрири молчал, затем проговорил:

– Что ж, прекрасно, Под, – таким тоном, точно это вовсе не было прекрасно. – Но мы должны действовать по плану. В этом доме не так-то много добычи, разбазаривать ее нельзя. Мы не можем все кидаться на нее, как быки на ворота.

Он положил в рот кусок омлета и принялся медленно жевать; Арриэтта, как завороженная, смотрела на его бороду и ее тень на стене. Проглотив то, что было у него во рту, Хендрири сказал:

– Я буду тебе очень благодарен, Под, если ты на время перестанешь ходить за добычей. Мы знаем здешнюю территорию, так сказать, и работаем здесь своими методами. Лучше мы пока что будем все вам давать взаймы. А еды на всех хватит, если вам не нужны разносолы.

Наступило молчание. Арриэтта заметила, что старшие мальчики, заглотив омлет, уставились в тарелки, Люпи гремела посудой у плиты. Эглтина сидела, глядя на свои руки, а Тиммис удивленно смотрел то на одного, то на другого, и его широко раскрытые глаза казались еще больше на маленьком бледном личике.

– Как хочешь, – медленно произнес Под.

Люпи поспешила обратно к столу.

– Хомили, – весело сказала она, нарушая неловкое молчание, – если у тебя сегодня найдется свободная минутка, не поможешь ли ты мне с шитьем? Я шью летнюю одежду для Спиллера. Я была бы тебе очень благодарна.

Хомили подумала о неуютных комнатах наверху, – ей так не терпелось за них взяться.

– Конечно, – сказала она, выдавливая улыбку.

– Я всегда кончаю ее к началу весны, – объяснила Люпи. – Время не ждет, завтра уже первое марта.

И она принялась убирать со стола. Все вскочили, чтобы помочь ей.

– Но где же он сам, Спиллер? – спросила Хомили, пытаясь сложить раковины стопкой.

– Понятия не имею, – сказала Люпи. – Отправился куда-то; какая-нибудь новая затея. Никому не известно, где он. И что делает, если уж о том зашла речь. Я знаю одно, – продолжала она, вынимая затычку из трубы (как они сами делали в старом доме, вспомнила Арриэтта) и набирая воду для мытья посуды, – я шью ему кротовую одежду на каждую осень и белую лайковую – каждую весну, и он всегда приходит, чтобы ее забрать.

– Какая ты добрая, что шьешь ему одежду, – сказала Арриэтта, глядя, как Люпи полощет раковины в хрустальной солонке и ставит их рядком сохнуть.

– Это только человечно, – сказала Люпи.

– Человечно?! – воскликнула Хомили, удивленная и напуганная таким выбором слова.

– «Человечно» означает здесь «отзывчиво, внимательно», – объяснила Люпи, вспомнив, что Хомили, бедняжка, не получила никакого образования, ведь ее выкормили под кухней. – Это не имеет никакого отношения к человекам. Какая тут связь?

– Вот я и спрашиваю себя о том же… – сказала Хомили.

– К тому же, – продолжала Люпи, – Спиллер приносит нам за это разные вещи.

– Понятно, – сказала Хомили.

– Он охотится, а я копчу для него мясо, – здесь, в дымоходе. Часть мы съедаем, часть он забирает. Что остается, я мелю и кладу в банки, а сверху заливаю маслом – хранится в таком виде чуть не год. Он приносит птичьи яйца, и ягоды, и орехи… и рыбу с реки. Рыбу я тоже копчу или мариную. Кое-что засаливаю… А если нам нужна какая-то определенная вещь, надо только сказать Спиллеру – конечно, заранее, – и он добудет ее у цыган. Старая плита, в которой он живет, лежит рядом с выгоном, где они останавливаются. Дайте Спиллеру время, и он принесет от цыган все, что вы хотите. Он принес целый рукав от парусинового плаща… очень нам пригодился, когда однажды летом сюда налетели пчелы, – мы все залезли в него.

– Какие пчелы? – спросила Хомили..

– Разве я не рассказывала вам о пчелах на крыше? Их больше нет, улетели. Но благодаря им мы запаслись медом – хватит на всю жизнь – и прекрасным прочным воском для свечей…

Хомили ничего не ответила – молчание скрывало ее зависть: она была ослеплена богатствами Люпи. Наконец, вытерев последнюю раковину, она сказала:

– Куда их поставить?

– В плетеный футляр для гребенки. Они не разобьются – положи на жестяную крышку и сбрось их туда…

– Должна сказать, Люпи, – заметила Хомили, не скрывая своего удивления, и принялась бросать раковины одну за другой в футляр (он имел форму рожка, сверху у него была петелька, чтобы вешать его на стену, и вылинявший голубой бант), – ты стала, что называется, хорошей хозяйкой.

– Пожалуй, да, если учесть, что я выросла в гостиной и за всю жизнь палец о палец не ударила.

– Ну, росла ты не в гостиной, – напомнила ей Хомили.

– Ах, те дни, что я жила в конюшне, совсем выветрились у меня из памяти, – беспечно сказала Люпи. – Я была так молода, когда вышла в первый раз замуж, совсем дитя… – И неожиданно повернулась Арриэтте: – А ты о чем мечтаешь, мисс Тихоня?

– Я думала о Спиллере.

– Ага! – вскричала тетя Люпи. – Она думала о Спиллере! – И она опять рассмеялась. – Нечего тебе тратить свои драгоценные мысли на этого оборвыша. Придет время, и ты повстречаешься с кучей воспитанных добываек. Может быть, даже познакомишься с добывайкой, который вырос в библиотеке; говорят, они лучше всех: джентльмены все до одного, и прекрасно образованы.

– Я думала о том, – ровным голосом сказала Арриэтта, стараясь не выйти из себя, – как странно, наверное, выглядит Спиллер в костюме из белой лайки.

– Ну, белым-то он остается недолго, – вскричала Люпи, – уж ты мне поверь! Вначале он не может быть другого цвета, потому что я шью его из белой перчатки. Длинной, до самого плеча, – одна из немногих вещей, которую я захватила, когда мы покидали гостиную. Но Спиллер хочет только лайку и больше ничего… говорит, что она ноская. Конечно, она становится жесткой, как только он попадает под дождь или в речку, но он снова разнашивает ее; а к тому времени, – добавила она, – его одежда уже всех цветов радуги.

«Всех цветов радуги? Нет, – подумала Арриэтта, – радуга тут ни при чем», – и она мысленно представила себе одежду Спиллера – это даже не цвета, а оттенки цветов, делающие его невидимым: мягкий желтовато-коричневый, палевый, тускло-зеленый, что-то вроде серого с красноватым отливом. Спиллер старался «подладить» свою одежду ко времени года. Он приводил ее в такой вид, чтобы он мог слиться с любым фоном, чтобы он мог стоять рядом с вами, чуть не дотрагиваясь до вас, а вы бы его не заметили. Спиллер обманывал животных, не только цыган. Спиллер обманывал ястребов, горностаев, лис… и хотя он не мылся, они не могли учуять его по запаху: от него пахло листьями, корой и травами, и влажной теплой от солнца, землей; от него пахло лютиками, сухим коровьим навозом и ранней утренней росой…

– Когда же он придет? – спросила Арриэтта.

Но тут же, не дожидаясь ответа, побежала к себе наверх. Там, скрючившись на полу возле мыльницы, она дала волю слезам.

Разговор о Спиллере напомнил ей про жизнь на открытом воздухе, про ту вольную жизнь, которой, верно, ей больше не видать. Их новое убежище между стен может скоро превратиться в тюрьму…

Глава четвертая

Мебель наверх занес Хендрири со старшими мальчиками. Под лишь принимал ее. Таким образом, Люпи дала им только то, что хотела дать, а не то, что они выбрали бы сами. Однако Хомили не ворчала, последнее время она стала очень тихой. Хоть и медленно, она наконец осознала, в каком они оказались положении.

Иногда они оставались после еды внизу, помотали по хозяйству или болтали с Люпи. Но время, которое они там проводили, зависело от настроения Люпи: когда она начинала раздраженно винить их за какой-нибудь промах, виновата в котором была сама, они знали, что пора уходить. «Сегодня все у нас шло наперекосяк», – говорили они, сидя без дела наверху на старых пробках от шампанского, которые Люпи раскопала где-то у себя и дала им в качестве стульев, – их собственных пробках. Сидели они обычно во внутренней комнате возле дымохода, где было теплее. Здесь у Пода и Хомили стояла двуспальная кровать из кукольного домика; Арриэтта спала в первой комнате, той, где был люк. Она спала на толстом куске войлока, добытом в старые дни из ящика с красками; и родители отдали ей почти все постельное белье.

– Не надо нам было сюда приходить, Под, – сказала как-то вечером Хомили, когда они сидели наверху Одни.

– У нас не было выбора, – сказал Под.

– Нам надо уйти, – добавила она, не спуская с него глаз.

Под прошивал подошву сапога.

– Куда? – спросил Под.

В последнее время Поду стало немного легче, он отшлифовал ржавую иглу и занялся шитьем обуви. Хендрири принес ему шкурку ласки, одну из тех, что лесник прибил для просушки над дверью пристройки, и теперь Под мастерил всем новую обувь. Люпи была очень этим довольна и не так сильно командовала ими.

– Где Арриэтта? – внезапно спросила Хомили.

– Скорее всего, внизу, – ответил Под.

– Что она там делает?

– Укладывает Тиммиса в постель и рассказывает ему сказку.

– Это я и сама знаю. Но почему она остается там так долго? Я вчера уже совсем засыпала, когда услышала, что она поднимается сюда…

– Они, наверное, болтают, – сказал Под.

С минуту Хомили молчала, затем добавила:

– Мне не по себе. У меня снова «мурашки»…

Она говорила о неприятном чувстве озноба, которое бывает у добываек, когда неподалеку оказываются люди. У Хомили оно начиналось с колен.

Под взглянул наверх, на половицы над головой, откуда пробивался тусклый свет.

– Старик ложится спать, вот и все.

– Нет, – сказала Хомили, вставая. – К этому я привыкла. Слышу, как он это делает, каждый вечер.

Она принялась ходить взад и вперед.

– Пожалуй, загляну-ка я вниз, – сказала она наконец.

– Зачем? – спросил Под.

– Посмотрю, там ли девочка.

– Уже поздно, – сказал Под.

– Тем более, – сказала Хомили.

– Где ей еще быть? – спросил Под.

– Не знаю, Под. У меня «мурашки»; и за последнее время они были у меня два или три раза.

Хомили уже привыкла к дранке и спускалась по ней проворней, чем раньше, даже в темноте. Но в тот вечер кругом был сплошной мрак. Когда она добралась до площадки, ей почудилось, что она стоит на краю зияющей пропасти, откуда порывами дует ветер. Нащупывая путь к дверям в гостиную, Хомили старалась держаться подальше от края.

В гостиной тоже было непривычно темно, как и в кухне; там лишь тускло поблескивала замочная скважина да раздавалось сонное дыхание.

– Арриэтта, – позвала Хомили тихонько, не переступая порога.

Хендрири всхрапнул и пробормотал что-то во сне; она слышала, как он перевернулся на другой бок.

– Арриэтта… – снова шепнула Хомили.

– Кто там?.. – вдруг пронзительно закричала! Люпи.

– Это я… Хомили…

– Что тебе нужно? Мы все спим. У Хендрири был тяжелый день.

Ничего, – пробормотала Хомили, – все в порядке. Я искала Арриэтту…

– Арриэтта давным-давно поднялась наверх, – сказала Люпи.

– О-о, – протянула Хомили и замолкла. До нее долетало только дыхание спящих. – Ладно, – сказала она наконец. – Спасибо. Извини.

– И закрой за собой дверь на площадку, когда будешь выходить, – сказала Люпи. – Ужасный сквозняк.

Пробираясь ощупью к двери по заставленной вещами комнате, Хомили увидела впереди тусклый свет; казалось, он отражался от площадки. «Неужели он падает сверху, – удивленно подумала Хомили, – из второй комнаты, где сидит за работой Под? Однако раньше его не было…»

Хомили боязливо отступила на площадку. И тут же поняла, что слабое свечение идет не сверху, а откуда-то из глубины; лестница была все еще на месте, и Хомили увидела, что верхние перекладины дрожат. После мгновенного колебания Хомили собралась с духом и заглянула вниз. Ее испуганные глаза встретились с испуганными глазами Арриэтты, взбиравшейся по лестнице и сейчас достигшей предпоследних ступенек. Далеко внизу Хомили увидела островерхую дыру в плинтусе; казалось, она горит огнем.

– Арриэтта? – открыла рот от изумления Хомили.

Арриэтта молча выбралась на площадку, прижала палец к губам и шепнула:

– Мне нужно затащить сюда лестницу. Подвинься.

И Хомили, словно в трансе, отступила на несколько шагов, чтобы не мешать. Арриэтта – ступенька за ступенькой – подтянула лестницу наверх, приставила ее к стене у себя над головой, затем, напрягшись всем телом, осторожно опустила и положила вдоль дранки.

Ну… – начала Хомили, ловя ртом воздух.

В неярком свете, струившимся снизу, они могли видеть друг друга: объятое страхом лицо Хомили с разинутым ртом и серьезное лицо Арриэтты, прижимающей палец к губам.

– Минутку, – шепнула она и снова подошла к краю площадки. – Все в порядке! – негромко крикнула она в пространство, наклонившись.

Хомили услышала приглушенный стук, поскрипывание, удар дерева о дерево… и свет снизу погас.

– Он поставил на место дровяной ларь, – шепнула Арриэтта в наступившей вдруг темноте. – Не волнуйся, – умоляюще проговорила она, – и не расстраивайся! Я и так хотела вам все рассказать.

И, подхватив дрожащую мать под локоть, она помогла ей забраться наверх.

Под удивленно взглянул на них.

– В чем дело? – спросил он.

Хомили молча рухнула на кровать.

– Погоди, пока я подниму ей ноги, – сказала Арриэтта.

Она осторожно уложила мать и укрыла ее до пояса сложенным вчетверо пожелтевшим от стирки шелковым платком в чернильных пятнах, который Люпи дала им в качестве покрывала. Не открывая глаз, Хомили проговорила сквозь зубы:

– Она снова взялась за свое.

– За что? – спросил Под.

Отложив в сторону сапог, он встал с места.

– Разговаривала с человеком, – сказала Хомили.

Под пересек комнату и сел в ногах кровати.

Хомили открыла глаза. Оба пристально смотрели на Арриэтту.

– С которым? – спросил Под.

– С молодым Томом, ясное дело, – сказала Хомили. – Я поймала ее с поличным. Вот где она проводила все вечера, не сомневаюсь. Внизу думали, что она здесь, а мы думали, что она внизу.

– Но ты же знаешь, куда это нас приведет, – сказал Под. У него сделался очень встревоженный вид. – С этого, дочка, начались все наши неприятности, тогда, в Фирбэнке…

– Разговаривать с человеками… – простонала Хомили, и ее лицо передернулось судорогой. Внезапно она приподнялась на локте и грозно глянула на Арриэтту. – Ты, гадкая легкомысленная девчонка, как ты посмела сделать это снова?

Арриэтта смотрела на них, не опуская глаз, не то что с вызовом, но и без раскаяния.

– Но ведь я говорила только с Томом, – протестующе произнесла она. – Не понимаю, какое это имеет значение? Ой же все равно знает, что мы здесь. Ведь он сам нас сюда принес! Ему ничего не стоило причинить нам вред, если бы он захотел.

– Как бы он добрался, до нас? – спросила Хомили.

– Сломал бы стенку – это всего лишь дранка и штукатурка.

– Не говори таких вещей, дочка, – содрогнулась от ужаса Хомили.

– Надо смотреть правде в глаза, – сказала Арриэтта. – Но так или иначе, он уезжает.

– Уезжает? – переспросил Под.

– Они оба уезжают, – сказала Арриэтта, – и он, и его дедушка, дед в какое-то место, которое называется Больница, а Том – в место, которое называется Лейтон-Баззард; он будет там жить у своего дяди конюха. Что такое конюх? – спросила она.

Но и мать и отец молчали и смотрели друг на друга отсутствующим взглядом. Казалось, они потеряли дар речи. Арриэтта не на шутку испугалась.

– Надо сказать об этом Хендрири, – проговорил наконец Под, – и побыстрей.

Хомили кивнула и опустила ноги с кровати. Не успела она прийти в себя после одного потрясения, как на нее обрушилось другое.

– Не стоит их сейчас будить, – сказал Под. – Завтра я первым делом спущусь к ним.

– О боже, – вздохнула Хомили, – все эти несчастные детки…

– В чем дело? – спросила Арриэтта. – Что я такого сказала?

Ей вдруг, стало страшно, она неуверенно переводила глаза с отца на мать, с матери на отца.

– Арриэтта, – проговорил Под, оборачиваясь к ней, лицо его было серьезным, – все, что мы рассказывали тебе про человеков, – правда, но одно мы упустили из виду, а возможно, упомянули об этом только вскользь: мы, добывайки, не можем без них существовать. – Он глубоко вздохнул. – Когда они запирают дом и уезжают, это – конец.

– Ни пищи, ни тепла, ни одежды, ни огня, ни воды… – запричитала Хомили.

– Голодная смерть, – закончил Под.