Текст книги "Зороастрийцы. Верования и обычаи"

Автор книги: Мэри Бойс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

Иранские зороастрийцы XIX в.

В то время как парсы процветали и распространялись, их иранские собратья по вере плачевно сокращались числом и жестоко страдали. Жизнь их всегда была тяжелой, но самое опасное время наступало тогда, когда после смерти одного правителя и перед восшествием на престол другого на местах не признавалось никакой власти. Тогда в Йезде и Кермане фанатики и головорезы совместно «набрасывались на бедных зороастрийцев, издевались над ними, даже убивали некоторых, грабили их, отбирали у них… их книги, чтобы сжечь» (Petermann, 1865, с. 204).

Теперь зороастрийцам было официально запрещено передвигаться, но в 1796 г. один керманец ухитрился тайно сбежать в Бомбей со своей красавицей дочерью по имени Голестан, которую хотели насильно увести. В Бомбее она стала женой торговца Фрамджи Пандайа, ради нее помогавшего «материально и духовно» другим иранским беженцам. В 1834 г. их старший сын основал фонд помощи иранским беженцам в Индии, а спустя двадцать лет другой сын способствовал основанию «Общества улучшения положения зороастрийцев в Персии». Это общество первым делом послало в Иран своего представителя, и, к счастью, выбор пал на доблестного Манекджи Лимджи Хатариа.

Манекджи – мелкий торговец – много путешествовал по Индии. Это был человек, преданный своей, вере и общине, уверенный в себе и изобретательный. К тому же он обладал тактом и терпением, необходимыми для того, чтобы вести переговоры в защиту своих угнетенных единоверцев. Сначала Манекджи пришел в смятение, найдя зороастрийцев столь сократившими свою численность. Согласно его сообщениям «Обществу», в 1854 г. 6658 зороастрийцев проживало в Йезде и окрестных деревнях, лишь 450 человек в Кермане и его округе и 50 человек в Тегеране и незначительное число в Ширазе. В то же десятилетие в Бомбее находилось 110 544 парса (что составляло двадцать процентов населения города), примерно 20 тысяч человек жило в Сурате и, вероятно, 15 тысяч в остальных районах Гуджарата и других частях Индии.

Тем не менее, несмотря ни на что, иранские зороастрийцы, подобно парсам, сохраняли тот же высокий моральный дух и предприимчивость. Как только Манекджи удалось несколько уменьшить оказывавшееся на них давление, зороастрийские акабиры, или старшины, занялись совместно с ним восстановлением полуразвалившихся храмов огня и дахм (прежде им запрещали их ремонтировать) и стали делать все возможное для самых нуждающихся членов общины. Смелым нововведением, сильно осуждавшимся местными мусульманами, явилось основание школ, предназначавшихся для начального обучения зороастрийцев по западному образцу. Манекджи приступил к организации школ еще в год своего прибытия в Иран, и вскоре на средства парсов были учреждены в Йезде, Кермане и во многих зороастрийских деревнях начальные школы, а в 1865 г. небольшая школа с пансионом открылась в Тегеране.

Манекджи содействовал увеличению маленькой колонии зороастрийцев в столице, потому что здесь они страдали меньше, чем в своих старых центрах, где предубеждения против них укоренились слишком глубоко.

Манекджи боролся пропив любых притеснений зороастрийцев, добиваясь, например, того, чтобы убийцы их представали перед судом. Наказанием обычно был небольшой штраф, потому что смерти иноверца особого значения не придавалось. Однако основной целью, которую он преследовал своей деятельностью в течение многих лет, оставалась отмена подушного налога-джизйа, и в 1882 г., к безграничной радости и благодарности иранских зороастрийцев, его усилия увенчались наконец успехом. Много неравенства в их положении сохранилось наряду с огромными трудностями на местах, но с этого момента иранские зороастрийцы, так же как ранее парсы, начали свое движение к благополучию с помощью коммерции, чему способствовали их одаренность и трудолюбие, а также репутация людей безупречно честных.

До этого на протяжении многих десятилетий иранские жрецы украдкой отправлялись в Бомбей, чтобы послужить в Дадисетх Агиари, и в 60-е годы XIX в. к ним зачастил Техмурас Анклесариа для изучения персидского и языка дари. Позднее, издавая пехлевийский текст Дадестани-Диниг, Техмурас попросил своего иранского друга мобада Ходабахша Фарэда навести справки о рукописях этого сочинения, когда он вернется в Персию. Через несколько лет, к удивлению Анклесариа, Ходабахш возвратился из Персии и привез с собой рукописи не только этого сочинения, но и списки «Посланий Манушчихра», пехлевийский ривайат Визидагиха, написанный Задспрамом, часть судебника Мадигани-Хазар-Дадестан, более обширную версию Бундахишна и Нирангестан. Некоторые из этих рукописей были уникальными, содержавшиеся в них сочинения могли погибнуть даже в то время, и, как объяснил Ходабахш, владельцы их согласились расстаться с ними только потому, что знали: у парсов рукописи сохранятся лучше. Техмурас издал и опубликовал часть текстов сам, а остальные были изданы в XX в. его сыном Бехрамгором и одним из лучших ученых-парсов, жрецом Боманджи Н. Дхабхаром. Техмурас вместе с одним иранским жрецом сделал персидский перевод Авесты для общины в Персии. Это издание вместе с требниками персидским и авестийским шрифтом напечатали в Бомбее и малыми партиями доставили в Иран.

Иранские зороастрийцы, жившие в обществе, еще совсем не затронутом цивилизацией, разумеется, были более консервативны, чем бомбейские парсы, но в целом по своему мировоззрению и образу жизни они мало отличались от своих единоверцев в Гуджарате. Манекджи, выросший в деревне неподалеку от Сурата, обнаружил лишь один обычай, который расстроил его, – жертвоприношение коров, древний обряд приношений богине Анахид, совершавшийся в святилище Бану-Парс. Благодарность иранских зороастрийцев Манекджи была так велика, что по его настоянию они отказались от этого кровавого ритуала. Он не возражал против того, чтобы коров заменяли овцами и козами (тогда их еще приносили в жертву парсы даже в Бомбее и делали это вплоть до середины XIX в.). Постепенно, под нажимом реформистов, от этого обряда отказались. Этому последовали и в Гуджарате. Сегодня многие парсы искренне отрицают, что их религиозные обряды включали когда-то кровавые жертвы.

Обычаи парсов Бомбея стали проникать в Иран начиная с конца XIX в., но в течение периода правления Каджаров они оказывали слабое воздействие на иранских зороастрийцев. Полвека, последовавшие за отменой налога-джизйа, во многих отношениях стало счастливым временем для зороастрийцев Ирана. Старые традиции еще серьезно не подвергались сомнению по мере распространения образованности и новых идей, и все возраставшие средства тратились по большей части на нужды религии. Однако в это время подули новые ветры, предвещавшие перемены. Точно так же как и в Индии, сыновья жрецов шли в новые школы, вслед за сыновьями мирян, успешно там учились и во все большем количестве отказывались от профессий отцов ради светских занятий. Тегеранская община, так же как когда-то бомбейская, быстро росла, и, по мере того как отдельные ее члены богатели, общинная солидарность прежних лет угнетения ослабевала, а новый образ жизни начинал разрушать вековую обрядность.

Еще одно бедствие постигло иранских зороастрийцев в то время, когда жизнь их, казалось бы, изменилась к лучшему. Относительно большое число их увлеклось проповедью бехаизма. Веками зороастрийцы печалились о своих собратьях, которых уступали исламу, но те по крайней мере добивались своим отречением лучшей доли в этом мире. Теперь же они вынуждены были оплакивать своих родных и друзей, которые, принимая новую религию, обрекали себя на преследования еще более жесткие, чем те, что испытывали сами зороастрийцы в худшие времена угнетении. Нелегко объяснить, почему новообращенных в бехаизм зороастрийцев оказалось так много, но ряд соображений приходит на ум. Основателя бабизма (предшественника бехаизма) некоторые посчитала Саошйантом, потому что движение его было чисто иранским и явно направлено против ислама. Впоследствии бехаизм стал претендовать на роль мировой религии, предлагая иранским зороастрийцам, так же как и теософия парсам, участие в более обширной общности, в которой они к тому же занимали бы почетное место. Мусульмане же рассматривал и бехаизм как зловредную ересь, и принятие этой религии приводило порой к страшной смерти.

Календарные и религиозные реформы парсов в начале XX в.

В Бомбее тем временем происходили изменения, направленные на то, чтобы устранить разрыв между партиями Шеншаи и Кадми. Харшедджи Кама был обеспокоен календарными проблемами, разделявшими общину; он пришел к убеждению, что поскольку первоначальный зороастрийский календарь должен был соответствовать смене времен года, то он мог быть по своей сути только григорианским. Кама предположил, что интеркаляцией лишнего дня каждые четыре года в смутные исторические времена в прошлом просто пренебрегали. Поэтому в 1906 г. было основано Зартошти-Фасли-Сал-Мандал («Общество зороастрийского сезонного года»), задачей которого было убедить всю общину принять новый календарь с установленным весенним Ноурузом и добавочным днем через каждые четыре года. Однако члены этого общества, называвшие себя Фасли, увеличивали свою численность весьма медленно.

К тому времени парсы внесли крупный вклад в изучение своей религии, особенно изданием и публикацией пехлевийских текстов, но в теологических исследованиях недостаток прогресса ощущался. Тогда группа реформистов, тоже во главе с Кама, послала молодого жреца пантха Бхагариа – Манекджи Дхалла учиться в Нью-Йорк у американского ираниста Уильяма Джексона. Как заявляет Дхалла в автобиографии, он покинул Индию совершенно правоверным, но, проведя три с половиной года за границей, научился сочетать свои традиционные убеждения с западными научными понятиями и стал пренебрегать обрядами. По возвращении он был избран верховным жрецом передовой и меркантильной общины парсов Карачи, а впоследствии написал несколько книг по теологии и истории зороастризма. В них содержится много ценных материалов, но никогда строго не анализируются противоречия, возникающие от смешения традиционных убеждений с чуждыми идеями.

Так, однажды Дхалла заметил: «Мне кажется, что мы вступаем на довольно скользкий путь, когда отбрасываем как незороастрийское все, что не встречается в Гатах» (Dhalla, 1914, с. 77–78). Фактически он продолжал почитать божеств-язата так же, как и его предки, добивался их помощи в этой жизни и ожидал, что после смерти его будут судить Михр, Рашн и Срош. Тем не менее в своих книгах он описывал эти существа как «дозороастрийские божества», вера в которых была «привита» чистому монотеизму, проповедовавшемуся Зороастром. Дхалла мог уживаться с такими противоречиями, видимо, потому, что не придавал серьезного значения логической последовательности, и из-за того, что духовная жизнь для него была важнее интеллектуальной, а религиозные обычаи значительнее, чем богословие. Поэтому естественно, что среди его сочинений есть чисто религиозное произведение под названием «Хвала Ахура-Мазде», которое имело широкий круг читателей и использовалось парсами. В этим произведении Дхалла открыто принял новую переделку Хаугом старой зурванитской ереси, согласно которой сам Ахура-Мазда является гипотетическим «отцом» двух духов-близнецов из Ясны (Ясна 30, 3), отождествляемых теперь как Спэнта-Маинйу (рассматриваемого как совершенно отличного от Ахура-Мазды) н Ангра-Маинйу. Но хотя Дхалла под влиянием иностранцев отказался от основополагающего положения о полном разделении добра и зла, от его книги все же веет стойким и неколебимым духом традиционного зороастрийского дуализма. «Как солдат дает клятву верности правителю, так и каждый зороастриец должен вести упорный бой, отважную схватку… против… лжи, несправедливости, порока и зла… Я буду сражаться с Ангра-Маинйу врукопашную и швырну его навзничь» (Dhalla, 1943, с. 135). «Пусть я, – молится он, – не буду фантазером или мечтателем» (Dhalla, 1943, с. 246); Дхалла стремился быть одним из тех, кто без устали работает на дело истины-аша. Зороастризм, заявлял он, – это «самая жизнерадостная, оптимистическая, многообещающая и юная религия» (Dhalla, 1943, с. 241), «потому что ты, Ахура-Мазда, – это сама надежда… Заратуштра дает нам твое откровение Надежды – надежды на конечную победу добра над злом, надежды на разрушение Царства зла и на пришествие Царства Праведности!» (Dhalla, 1943, с. 117).

Несмотря на нововведения и неясности в построениях, сочинение Дхалла оставалось по своему духу традиционным. Тем не менее он расходился с традиционалистами во взглядах, критиковал то, что считал устаревшими обычаями, в частности произнесение молитв наизусть (не понимая смысла) и недопущение незороастрийцев на религиозные церемонии. По воем этим вопросам он выражался со свойственной парсу решительностью. «Пусть дыхание Воху-Мана, – молился он, – сдует пелену суеверия и легковерия, порождаемых традициями, с моего разума и озарит его лучами зари насущных преобразований… Позволь мне распознать признаки эпохи, в которую я живу. Позволь мне быть с ней в ладу» (Dhalla, 1943, с. 276, 277).

В соответствии с этими стремлениями Дхалла стал инициатором учреждения ежегодной Зороастрийской конференции для продолжения работы реформистов XIX в. Первое ее заседание в 1910 г. было бурным, но впоследствии организаторы концентрировали свои основные усилия на решении практических и не вызывающих споры проблем, таких, как промышленные и образовательные проекты по улучшению благосостояния общины. Индустриализация тогда уже достигла Бомбея, и парсы стали владельцами фабрик и начали работать на них, что в обоих случаях нарушало старый образ жизни. Поэтому относительное спокойствие царило на последующих заседаниях конференции, и в 1913 г. президент с удовлетворением открыл ее следующими словами: «Наша религия… на редкость свободна от догм и так проста по своим принципам, что мало отличается от рационализма», коренным образом расходясь, по притязаниям президента, со всеми прочими вероисповеданиями.

При этом один наблюдатель заметил, что опасность такой позиции заключается в акцентировании отрицания: «Парсы-реформаторы так заняты отрицанием и разоблачением, что затрудняются в утверждениях» (Moulton, 1917, с. 175). Но в это же самое время в Бомбее приезжие путешественники сообщали о том впечатлении, которое на них производили вечерние молитвенные собрания парсов на берегу моря. «Они приходят и уходят, все молчаливые и совершенно непринужденные, молятся вместе и каждый поодиночке. По праздничным дням тысячи их выстраиваются вдоль берега, а каждый день количество их достигает сотен. Некоторые из них стоят только пять или десять минут, другие полчаса и больше… иные читают дополнительные молитвы по молитвенникам… или же сами слагают свои молитвы… Купол вечных небес служит им храмом, заходящее солнце является алтарем, и… вечернее небо, склоняющееся над бесконечными просторами Индийского океана, обрамляет картину» (Pratt, 1916, с. 335—336). Несмотря на всю мощь изменений, религиозная жизнь общины продолжалась даже в промышленном Бомбее и безмятежно проходила по древним законам, с молитвами, обращенными в назначенное время к Творцу перед лицом его собственных творений и заключавшими в себе то, что одинаково могли одобрить и реформисты, и традиционалисты.

Глава XIV
XX Век

Парсы-горожане

Для обеих общин главными оплотами простого, не затронутого изменениями традиционализма оставались деревни и провинциальные города, но вXX в. произошел перелом – во второй его половине большинство зороастрийцев стали городскими жителями. Для парсов процесс урбанизации, сильно продвинувшийся уже к 1900 г., ускорился благодаря стремлению Индии к независимости. Парсы всячески поддерживали это движение, среди них были даже основатели партии Национальный конгресс. Однако порой наблюдалось и враждебное отношение индусов к общине, так как сложилось мнение, будто она под британским правлением непомерно процветает.

В 30-е годы XX в. в Гуджарате фермы парсов подверглись бойкоту, что вынудило владельцев продать их. Другие хозяйства пострадали от запрещения торговать спиртными напитками (такой закон был введен в Гуджарате в 1937 г.), в связи с тем что некоторые селения парсов занимались выращиванием винной пальмы. Начался массовый уход сельских жителей в Бомбей. Но и там золотой век процветания для парсов уже прошел, потому что индусы и мусульмане теперь соперничали с ними в тех областях, в которых ранее парсы их опережали. Однако панчаят парсов еще располагал значительными средствами, и его попечители всячески старались отогнать от своих единоверцев «демона безработицы» путем создания различных учебных программ, а также предоставляли жилье, принадлежащее общине, нуждающимся. Некоторые наиболее консервативные благотворители неохотно занимались такого рода новой деятельностью, но она была всего-навсего расширением тех функций, которые в течение столетий выполнялись старшинами-акабирами, заботившимися о более бедных членах общества.

Парсы-филантропы в благотворительности придерживались, подобно попечителям панчаята, традиционных направлений, и только один из них, предприниматель Джамшедджи Тата (бывший жрец младшего сана в пантхе Бхагариа), еще ранее порвал с традициями и учредил стипендии способным юношам любых вероисповеданий для изучения естественных я прикладных наук. Не нашлось никого, кто пожаловал бы такие суммы денег на изучение гуманитарных наук, и за пределами двух мадресса мало сделали для изучения зороастрийской истории и религии, а те, кого привлекали эти сюжеты, должны были заниматься ими в свободное время.

Со свойственной парсам энергией и религиозным рвением некоторые так и поступали, и среди них два превосходных историка – Шапуршах X. Ходивала и Дара Мехерджи Рана. Более известен во всем мире Дживанджи Дж. Моди, наследственный жрец, хранитель храма огня в Бомбее. Он окончил и Элфинстонский институт, и школу мадресса сэра Джамшетджи Джиджибхая. В течение пятидесяти лет Дживанджи исполнял обязанности штатного секретаря панчаята парсов. Дж. Моди написал много книг и статей об обычаях и обрядах, истории, верованиях и фольклоре парсов и завоевал широкое признание среди иностранных ученых. Его главная работа – «Религиозные обряды и обычаи парсов» (Modi, 1922) – написана на английском языке и опубликована в 1922 г. Он написал ее, в частности, для того, чтобы зафиксировать ритуалы, исчезавшие под натиском развития промышленности.

Тем не менее основывались все новые храмы огня. Один из них был учрежден в 1937 г. партией Фасли и назывался Атеш-кадэ («Дом огня»). Его первый верховный жрец, явный реформист, оказался вовлеченным в ассоциацию Маздазнан, еще одну эклектическую оккультистскую группу в США. Основатель ее – некий Отоман Хавиш. Он заявил, что его посетило видение. Ему попал в руки английский перевод Авесты, изданный в серии «Священные книги Востока» (SBE). У него в голове перемешалось все то, что он усвоил из этой книги о зороастризме, с тем, что знал об индуизме и христианстве. Он использовал огонь в качестве символа культа и добавил еще дыхательные упражнения, песни и танцы.

В 30-е годы его последовательница, одна богатая дама, называвшая себя «Матерью Глорией», прибыла с несколькими приверженцами в Бомбей с намерением восстановить у парсов истинное откровение Зороастра, которое они утратили в «вековых заблуждениях». Однако полную благих намерений даму встретил яростный отпор правоверных зороастрийцев. Решительность, с которой они это сделали, видимо, потрясла ее. Тем не менее она осталась в Бомбее на несколько лет, а затем вернулась в США, где эта оккультистская группа имеет незначительное количество приверженцев.

Зороастрийцы в современном Иране

К середине XX в. иранские зороастрийцы тоже в основном стали городскими жителями. Тегеран дляих общины играл ту же ведущую роль, что и Бомбей для парсов. В 1900 г. подавляющее большинство зороастрийцев, около 10 тысяч человек, проживало в Йезде и окрестных селениях, и там же по традиции продолжалась активная религиозная деятельность – ремонтировались старые храмы огня и святилища, создавались новые, сооружались резервуары для воды и производились другие общественно полезные работы. Деньги от частных пожертвований тратились на устройство празднеств-гахамбаров. Было отремонтировано внушительных размеров Гахамбар-ханэ (букв. «Дом гахамбара»), в котором проводили общинные религиозные службы и устраивали угощения. Построили новые школы, и среди них первую в Иране школу для девочек, учрежденную в начале века Сохрабом Кайанианом, главой анджомана зороастрийцев Йезда. В 50-е годы XIX в. под руководством Манекджи, представителя парсов, традиционные советы старшин и в Йезде, и в Кермане превратились в избираемые анджоманы со своими секретарями, и письменными протоколами, но, так же как м в панчаяте парсов, в них сохранялся.принцип наследственности. В Йезде жрецы организовали собрание во главе с Дастуран дастуром. Оно пользовалось значительным авторитетом.

Хотя отдельные торговцы и стали богатыми, а потому влиятельными людьми, однако в основном зороастрийцы Йезда и Кермана все еще оставались презираемыми, над ними часто издевались, а иногда их жестоко истязали. В Тегеране им жилось легче, но в 1900-е годы дороги были трудны и опасны, и зороастрийцы Южной Персии предпочитали поддерживать связи с Бомбеем. Тогда община в Тегеране насчитывала около 325 человек и имела только одно место общественного богослужения – небольшое святилище в честь Бахрам-Изэд, божества дорог (построено примерно в 30-е годы XIX в., когда крестьяне-зороастрийцы летом приходили пешком с юга на сезонную работу в садах столицы).

Тегеранский анджоман был учрежден в 1898 г., а спустя десять лет тегеранские зороастрийцы организовали священный огонь Адаран, который поддерживали жрецы из Йезда. Для этого огня храм строили по плану парсов. Священный огонь поместили в металлической емкости в центральном святилище, видимом для всех, кто входил в храм, что свидетельствует о том, что жить в то время в Тегеране было безопасно, и об изменившихся отношениях между двумя общинами: в благодарность за помощь иранские зороастрийцы уступили парсам тот авторитет, который парсы ранее присваивали единоверцам на своей давней родине.

Еще до того, как зажгли огонь при анджомане, священный огонь Дадгах поддерживал в своем собственном доме крупный торговец и банкир Джамшид Бахман Джамшидиан. Он стал одним из самых богатых и влиятельных люден в Иране. Этот человек обладал свойственной зороастрийцам любовью к справедливости и добивался ее торжества не только для своей общины, но и для всех угнетенных в стране. Он поддерживал движение за конституционные реформы. После многочисленных трудностей в 1906 г. созвали парламент – меджлис, и Джамшидиан стал одним из первых депутатов. Так более чем через тысячу лет голос зороастрийца вновь зазвучал в правящем совете Ирана. В 1909 г. было решено, что каждое национальное меньшинство Ирана должно избрать одного представителя в меджлис.

Первым официальным депутатом зороастрийцев стал Кей-Хосров Шахрох. Этот замечательный человек происходил из старой ученой керманской семьи. Мальчиком он был послан Манекджи учиться в Бомбей, где его глубоко поразили и успехи самих парсов, и то, что он узнал о былой славе древнего Ирана. (Преподаватели Элфинстонского института, воспитанные в традициях классической науки, могли много рассказать об этом своим ученикам, и именно в XIX в. имя Кир распространилось среди парсов, а крылатый диск из Персеполя был принят в качестве зороастрийского символа и гордо предстал перед всеобщими взорами на воротах храмов огня и зороастрийских школ.) Когда Кей-Хосров вернулся из Индии, его обуяли два честолюбивых замысла – способствовать развитию своей общины и помочь восстановить Ирану утраченное им величие. Он много сделал для достижения этих двух целей, потому что он был зороастрийским депутатом тринадцати сессий меджлиса и одним из самых неутомимых и самоотверженных общественных деятелей Ирана на протяжении более тридцати лет.

В 1925 г. меджлис под воздействием Шахроха одобрил употребление зороастрийских имен для названий месяцев солнечного календаря. В том же году меджлис низложил последнего представителя династии Каджаров и возвел на престол вместо него Реза-Хана, бывшего премьер-министра. Воцарившись под именем Реза-Шаха Пехлеви, он стремился увеличить благосостояние Ирана путем модернизации и в то же время усилить чувство национального самосознания и национальной гордости, пробуждая интерес к необыкновенному величию имперского прошлого. Цели шаха и зороастрийского депутата, таким образом, совпали.

Благодаря эпической поэме Фирдоуси «Шахнаме» в Иране всегда сохранялись симпатии к домусульманской эпохе. Разумеется, религиозные элементы в эпосе были незначительны. Теперь, в связи с новым подъемом патриотических чувств, пробуждался интерес не только к прошлому, но и к прежней религии. Одним из выдающихся деятелей в этой области стал Ибрахим Пур-Давуд, бывший, подобно Шахроху, горячим патриотом и идеалистом. Будучи по рождению мусульманином, он уверовал в то, что Персия скорее восстановят свое былое величие, если ее население оставит философию покорности судьбе и, так же «как „доблестные и правдивые предки“, научится смотреть на жизнь как на вечную борьбу между добром и злом в соответствии с вероучением Зороастра. Для этого он решил познакомить своих сограждан с Авестой и взялся за тяжкий труд – перевод Авесты на персидский язык.

Работая над переводом, он обращался к работам европейских ученых, и в первую очередь к трудам великого немецкого лексикографа Христиана Бартоломэ, а представляя зороастризм мусульманскому Ирану, конечно, был рад подчеркнуть мнение о строгом монотеизме Зороастра, не содержавшем даже примеси богословского дуализма. «Спор идет только между духом добра и зла внутри нас в мире… – писал Пур-Давуд. – Благие мысли, благие слова, благие дела – вот основные принципы религии Заратуштры. Для Ирана и иранцев вечным источником славы и гордости должно быть то, что когда-то один из сыновей этой страны передал человечеству свое великое откровение – воздерживаться даже от дурных мыслей» (Pur-Davud, 1927, с. 48, 50–51).

Зороастрийцы горячо приветствовали усилия Пур-Давуда, направленные на то, чтобы снискать признание благородства их древней религии у тех, кто издавна презирал ее как многобожие и огнепоклонничество. Его перевод Гат при содействии парсов напечатали в Бомбее, а его труд в целом они провозгласили предвестником наступающего взаимопонимания между всеми жителями Ирана. Несомненно, труд этот способствовал пробуждению чувства уважения к старой религии со стороны образованных и либеральных иранцев. Некоторые из них даже обратились к другим сочинениям, написанным иранскими зороастрийцами для просвещения общины. Среди подобных сочинений два принадлежали Кей-Хосрову Шахроху – «Айини-Маздеснан» (букв. «Вера зороастрийцев») и «Фурупи-Маздеснан» (букв. «Сияние зороастрийцев»). В них автор пытался показать иранским зороастрийцам, как парсы-реформисты представляют себе свою старую религию (характеризовавшуюся будто бы первоначально простым вероучением, высокими нравственными законами и не имевшую фактически никаких обрядов).

Поскольку идеи реформистов происходили первоначально из Европы, то толкования Шахроха полностью соответствовали изложению Пур-Давуда. Эти представления имели, однако, меньшее воздействие на верующих в Иране, чем ранее в Индии, потому что большая часть иранских зороастрийцев продолжала проживать и провинции, где сохраняла прежний образ жизни. Иранских зороастрийцев не волновали новые интерпретации религии.

В 30-е годы одно планировавшееся нововведение вынужденно привлекло внимание всей общины. В Индии на Кей-Хосрова подействовали доводы в пользу календаря Фасли, и он счел принятие его само по себе желательным явлением и необходимым для согласования зороастрийского летосчисления с новым общенародным. Он убедил Сохраба Кайаниана (Йезд) и Соруша Сорушиана, главу зороастрийского анджомана (Керман), и в 1939 г., после долгих лет объяснений и увещеваний, реформаторы заставили всю общину иранских зороастрийцев принять новый календарь Фасли, названный ими Бастани, то есть «Древний» (потому что они на самом деле считали его древним). Труднее всего было уговорить жителей Йезда, многие люди там были обеспокоены тем, что поступают неправильно, используя чужой, светский способ летосчисления для подсчета своих священных дней. Поэтому вскоре, ведомые жрецами, они вернулись к календарю Кадими, то есть к «Старому». Таким образом, с 1940 г. небольшая иранская община следовала двум календарям, так что в 70-е годы тегеранские и керманские зороастрийцы отмечали религиозный Ноуруз (1-е Фарвардина) в марте, а большая часть зороастрийцев Йезда праздновала его в конце июля. Парсы продолжали использовать три календаря, то есть два те же, что и в Иране, и собственное летосчисление партии Шеншаи (с Ноурузом в августе).

Тегеранские реформисты под нажимом шаха выразили готовность отменить древний обычай выставления трупов, как не соответствующий современному образу жизни. В 1937 г. они основали арамгах, или кладбище (букв. «место упокоения»), и забросили дахму на склоне горы, построенную Манекджи. Вопреки заповедям священных писаний (заключавшихся в том, что мертвых нужно оставлять в пустынных местах), арамгах имел проточную воду, деревья и зелень. Однако были приняты меры для того, чтобы изолировать трупы от благой земли посредством гробов, помещаемых в могилы, изнутри выложенные цементом (что было, разумеется, гораздо дороже трупоположений на общинной башне). Спустя два года Соруш Сорушиан организовал арамгах также и в Кермане, но дахму там продолжали употреблять по желанию вплоть до 60-х годов, а в Йезде кладбище начали использовать лишь в 1965 г. Через десять лет дахма продолжала поддерживаться и использоваться только в Шарифабаде, сохранившем давние жреческие традиции правоверия. С начала века парсы тоже стали предпочитать погребение выставлению трупов, а в перенаселенном Бомбее возникло движение за использование крематория. Это огорчало традиционалистов, и большинство жрецов отказывались в таких случаях совершать похоронные обряды. «Башни молчания» продолжают использоваться в прекрасных садах на Малабарском холме, но это некогда пустынное место окружено теперь высокими жилыми домами, и масса протестов раздается против древнего обычая и в самой общине, и за ее пределами.