355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мэри Берджес » Пещера смерти в дремучем лесу (Два готических романа) » Текст книги (страница 3)
Пещера смерти в дремучем лесу (Два готических романа)
  • Текст добавлен: 14 мая 2020, 20:30

Текст книги "Пещера смерти в дремучем лесу (Два готических романа)"


Автор книги: Мэри Берджес


Соавторы: Жак Кесне
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Итак, государыня, позвольте мне, чтоб я открыла вам здесь сокровенные мои мысли. Я давно уже догадываюсь, что если б любовь ваша не обещана была кому другому, барон Дорнгейм легче мог бы получить вашу руку. Посему осмеливаюсь вас просить удостоить меня вашею доверенностию; верность моя вам докажет, что я была не недостойна сей благосклонности. Открыв ваше сердце мне, вы почувствуете облегчение и весьма усладительное утешение; а может быть, подадите мне случай оказать вам важную услугу.

Леонора перестала говорить, а Констанция, пребывая несколько минут в молчании, наконец начала говорить.

– Ежели я, – сказала она, – сокрывала до сего времени в моем сердце такую тайну, – вот минута к ее открытию.

– Так, сударыня, – отвечала Леонора, – вот единая минута; другой, может быть, вам не позволят.

– Твоя правда, – сказала Констанция, заливаясь слезами. – Послезавтра… Небо! какая ужасная мысль! Послезавтра будет уже преступлением думать, что когда-либо я его видала.

– Итак, я весьма предузнавала, – вскричала Леонора; – но поелику, сударыня, вы благоволили дать мне сию первую доверенность, не могу ли же вас спросить, кто таков тот счастливый смертный, который соделал в вашем сердце столь глубокое впечатление?

– А какая тебе нужда его знать? – отвечала Констанция. – Я не могу… Уста мои не осмеливаются произнесть его имени.

– Позвольте мне самой, сударыня, – сказала служанка, – его наименовать.

– Этого совсем тебе невозможно, – возразила Констанция.

– Была, однако ж, такая минута, в которую, думаю, я его открыла.

– О небо! – вскричала Констанция. – Не изменила ли я сама себе? Разве вырвалось от меня какое неразумное слово?

– Нет, сударыня! – отвечала Леонора. – Ваши уста вам не изменили, но глаза ваши не были вам верны. Последний раз, как Фридерик был здесь, вы смотрели на него с живостию… с участием…

– Возможно ли, чтоб меня приметили? – возопила Констанция. – Ах! Леонора! осмеливалась ли я когда говорить с Фридериком? Могла ли я когда сделать ему вопрос? Некогда собралась я со всеми своими силами, – но повстречалась с глазами отца моего, и я осталась в безмолвии, в страхе, чтоб не подать ему некоторого подозрения. Мне казалось, что, если б я могла особливо говорить с Фридериком…

Родольф затрепетал, и бледность отчаяния покрыла лицо его.

– Нетрудно сыскать случая с ним говорить, – отвечала Леонора, – он часто будет являться.

– Так, в Дорнгеймов замок, – сказала Констанция с движением нетерпеливости, – но тогда будет уже весьма поздно. Я не могу, это правда, дать руки моей барону; но если бы когда я и могла решится на сие, то было б не тогда, когда душа моя занята мыслями о другом человеке. Ах, если бы могла я узнать только, жив ли он еще!

– Кто, сударыня? – сказала Леонора. – О ком вы говорите?

– Приметила ли ты шлем, который был сегодня на Фридерике? – сказала Констанция.

– Так, сударыня, не тот ли шлем, на котором вместо кисти дракон с распростертыми крыльями? – спросила Леонора.

– Я желала б… мне нужно знать, откуда достался ему сей шлем, – присовокупила Констанция.

– Почему же, сударыня, может это вас столько занимать? – сказала служанка.

Родольф затрепетал гораздо еще сильнее прежнего.

– Если я не обманываюсь, – сказала Констанция, – сей шлем принадлежал другому.

– Кому же он принадлежал, сударыня? – сказала Леонора.

– Человеку, которого ты никогда не видала, – отвечала Констанция, – человеку, коего не должна я более опять видеть.

– Любовник ли это был, который мог соделать вас чувствительною? – спросила служанка.

– Он прежде меня любил, – отвечала Констанция, – но не знал никогда чувствований, которые он в меня внушил. Я была уверена, что батюшка мой не согласится на наше соединение, то приняла намерение удалить его от себя для того, чтобы исторгнуть из его сердца страсть, которая могла б соделать его еще несчастнее. Тому уже несколько лет, как я его не видала, и после того времени он, конечно, меня забыл. Так… я надеюсь, что он меня забыл! Роковой брак, который мне назначают, был бы вдвое для меня жесточе, когда бы думала, что сия печальная новость могла сокрушить его сердце; но… невозможно, чтоб он меня не забыл – я, однако ж, его не забыла.

– Ах! как могли вы думать, чтоб мне было можно вас забыть? – вскричал Родольф, в восхищении своей радости и явясь сам перед окном. – Ах! любви достойная Констанция! Вы весьма мало знаете силу ваших прелестей, если думаете, что сердце, которое единожды ее почувствовало, может когда-либо быть отверсто к другим чувствованиям.

При звуке сего голоса, который она столь совершенно знала, Констанция летит к окну; но при воззрении на своего любовника, она трепещет, силы ее оставляют, тщетно намеревается ему говорить, – имя его единое токмо слово, которое уста ее способны произнесть. Родольф смотрел на нее с восхищением, которое не позволяло думать о препятствиях, противившихся еще его благополучию.

– Достойная обожания Констанция! – вскричал он. – Как сия усладительная минута платит мне за все беспокойствия, которые ваше отсутствие мне причиняло! В отдалении от вас, душа моя не знала никакого увеселения. Я не знал вашей благосклонности ко мне, и не думал быть их достойным; однако никогда никакое обидное подозрение, никогда никакая боязливая ревность не вмещалась в мое сердце.

– Но каким случаем прибыли вы сюда? – сказала она трепещущим и прерывающимся голосом. – Увы! В сей уединенный лес я вас не ожидала! Я думала, что вы весьма далеко отсюда. Каким случаем заведены вы в сии места?

– Желание вас увидеть, – отвечал он, – было единственною побудительною причиною моего путешествия. Я не мог сносить более горести, быть в разлуке с вами. И в какую же минуту счастливая моя планета завела меня сюда! В минуту, в которую любезная Констанция изъясняет своими собственными устами, что, сколько я ни недостоин занимать место в ее памяти, она, однако ж, меня не забыла.

– Небо! – вскричала Констанция. – Вы слышали слова, которые я имела неразумие говорить?

– Простите, о дражайшая Констанция! Я чаял слышать признание вашего предпочтения к моему сопернику. Сей страх не столь был маловажен, чтоб я мог более его сносить. Мог ли я решиться удалиться от места, в котором ваш голос поразил мой слух прежде, нежели избавился я еще от беспокойств столь жестокой неизвестности? Теперь судьба моя решена, и ужас видеть вас прогневанною дерзостию подслушивания есть единая забота, которая беспокоит еще мое сердце. Дражайшая Констанция, благоволите простить!

– Если вы мне причинили некоторое неудовольствие, – отвечала она, – это подозрением, которое побуждало вас меня подслушивать. Мне кажется, что я не желала бы, чтоб вы слышали, какие имею я к вам чувствования… если не для того, может быть, чтоб привести в стыд несправедливость, которая заставляла вас почитать меня способною иметь равные чувствования к другому.

Родольф, будучи приведен в восхищение сею непредвидимою встречею, думал токмо о свободном изъяснении, пред глазами Констанции, любви, сокрытой в его сердце столь многие годы; а Констанция, избавясь наконец от сей суровой скрытности, которая отвергала до того времени почтения самые невинные, чистосердечно изъявила всю нежность, которую Родольф давно уже умел в нее внушить. Она, однако ж, первая пробудилась от столь восхитительного сна – и, подумав о своем состоянии, залилась слезами.

Родольф старался узнать тому причины.

– Увы! – вскричала она. – Мы увиделись не для чего иного, как для чувствования еще жесточайшей печали о вечной разлуке.

– Никогда, – перервал он с живостию, – нет, никогда дражайшая моя Констанция не будет разлучена со мною!

– Но каким случаем избегнуть, – сказала она, – от жестокого жребия, который меня преследует?

– Укройтесь от ваших мучителей, – отвечал Родольф. – Сия рука может защитить вас от их преследования. Не польза моя, – присовокупил он, – заставляет предлагать вам такой поступок. Когда видел я вас окруженною почестьми и благополучием, я соглашался лучше умереть, нежели вас побуждать разделять малое счастие; и если бы вы подали мне причину думать, что вы могли б быть счастливою с моим соперником, – поверьте мне, Констанция! Отчаяние, в которое бы ввергнула меня сия столь ужасная мысль, никогда не внушила бы в меня намерения возмущать вашего блаженства. Но состояние, в котором вы теперь находитесь! Итак, для вашего избавления из величайшего несчастна, а не для обнадеживания себя самым совершенным благополучием, которого я мог бы искать, – приглашаю я вас сегодня спасаться со мною далеко от того, который хочет употребить во зло отеческую власть, дабы принудить вас соделать ужасные узы. Я знаю нежность ваших чувствований; ведаю также, сколь блистание достоинства, на которое барон может вас возвесть, для вашего благополучия маловажно. Я не могу вам предложить богатств, – даже и в сию минуту оного не желал бы; но, о божественная Констанция! Я требую вашей руки, ибо сие токмо право чести позволяет мне быть вашим защитником.

После сей речи Констанция познала великодушие кавалеровых чувств, и поведение его, в рассуждении ее, не подавало ей никакого сомнения в их искренности; однако она не могла решиться следовать его желаниям. До сей минуты она никогда не была в непослушании у своего отца. Против воли своей, так сказать, и скрытно от него, питала она любовь в своем сердце самую нежнейшую к человеку, который поистине был того достоин, но коего состояние не подавало ей никакой надежды получить когда-либо соизволение ее отца; а ныне, как надлежит явно преступить его приказания, освободясь от супруга, коего он избрал, дабы дать другому ее руку против воли его, – сия мысль ее страшила, и внутреннее чувствование ее долго противилось дражайшим ее желаниям.

Но Леонора, которая не мешалась еще в их разговор, начала тогда говорить, и самыми сильными выражениями настояла в предложении Родольфа. Она умела одобрить все доказательства, которые внушало в нее особое состояние Констанции, дабы привести ее к своей цели. Она ей представляла, что в столь малое время невозможно было избегнуть, чтоб не попасться в руки барона, и изобразила ей самыми ужасными красками все обстоятельства соединения, о котором она знала, что единая токмо мысль заставляла трепетать ее от ужаса. Она объявила даже, что могут ее обвинять в неверности и вероломстве, если б она приняла таким образом руку человека, между тем как внутренно не знала, сколь было для нее трудно исторгнуть из ее сердца первый предмет ее любви.

Против сих доказательств, против усильных просьб Родольфа, а наипаче против собственного ее сердца, которое клонилось в пользу кавалера, – Констанция могла ли сама собою защищаться? Она была принуждена преклониться, и согласилась быть под защищением своего любовника. Родольф, сверх своих желаний, хотел бы в восхищении своей радости, чтоб Констанция немедленно бросилась в его объятия. Окно, которое не весьма было высоко, казалось, позволяло ей отважиться без опасности на таковой поступок. Он был в нетерпеливости воспользоваться минутою, опасаясь, чтоб Констанция не переменила намерения, и не случилось бы какого либо происшествия, которое соделало б побег ее трудным; но Леонора сильно тому противилась.

Она говорит, что в сие время многие из слуг барона прохаживаются в лесу в ожидании отъезда своего господина; она изъявила некоторые другие препятствия, и Родольф сам вспомнил обстоятельство, которое принудило его принять сей совет. Он оставил лошадей своих в замке Дорнгейм, и вероятно, что Констанция не могла предпринять столь дальний путь пешком до первого города, где можно б было достать лошадей. Итак, должно было оставаться на распоряжении, Леонорою предположенном. Намерение ее было, когда все в доме уснут, ввести кавалера в сад, в которой комната Констанции выдавалась; коль же скоро увидит своего любовника, она сойдет в окно, и он поведет ее к месту, где оставит лошадей своих. Леонора просила у него позволение следовать ей в побеге, и Констанция с удовольствием на то согласилась.

Хотя все казалось расположенным, однако служанка, спустя несколько времени, вздумала, что гораздо лучше было бы, если б Родольф имел у себя ключ от сада, и чтоб он сам в него вошел; ибо она оставит свою госпожу в минуту, в которую присутствие ее могло бы быть ей столь полезно, дабы подкрепить ее смелость и утвердить в ее предприятии. Она не могла скоро достать ключа, потому что оставила его в комнате, которую занимал тогда барон. Но она их обнадежила, что, когда барон уедет, она легко может им овладеть, и что принесет его Родольфу к месту, которое он ей назначит. Кавалер дал ей нужные приметы, дабы найти хижину крестьянина, который предложил ему убежище – и сия женщина обещалась прийти к нему прежде захождения солнца.

Двое любовников занимались еще несколько времени вместе, и их разговор кончился взаимными обещаниями и величайшими обнадеживаниями в нежности и вечной верности. Наконец, нужда поспешить взять своих лошадей или достать других побудила Родольфа разлучиться с Констанциею. При его отходе, она сняла белое перо с своей головы и бросила к нему в окно.

– Вложите его в ваш шлем, – сказала ему она, – я узнаю его при свете луны, и предамся, не страшась никакой ошибки, в руки единого защитника, которому хочу я себя вверить.

Родольф взял перо и воткнул его в свой шлем.

– Дражайшая Констанция! – вскричал он. – Мои поступки могут вам беспрерывно являть новые доказательства моей верности; так, в том свидетельствуюсь честию, сей залог вашей любви будет для меня драгоценнее моей жизни. Пусть небесные ангелы пекутся об вас до той минуты, в которую мы соединимся – до минуты, в которую мы соединимся, о, восхитительная мысль! – чтоб более не разлучаться.

Красота сей мысли не могла, однако ж, утешить горесть, которую Родольф чувствовал, удаляясь от окна; но Леонора не переставала доказывать, сколь нужно не терять ему времени. Он предался наконец повторяемым усильным ее прошениям и простился с Констанциею.

Намерение его было идти к хижине крестьянина и достать в ней какого-нибудь вестника, который бы ускорил в замок Дорнгейм, в который он решился никогда не вступать ногою, дабы приказать от себя своему оруженосцу привести немедленно его лошадей.

Впрочем, он думал, что не весьма нужно делать извинения барону о своем скоропостижном отъезде. Фридерик, коего он особенно почитал своим гостеприимцем, мог бы легко заключить, что сей отъезд был следствием разговора, который был между ими в лесу, и он оставлял ему попечение описывать барону сей поступок цветами, какими ему заблагорассудится.

Но Морицев приезд предупредил исполнение сего намерения. Он еще не потерял из виду замка Герцвальда, как повстречался с своим оруженосцем, который оказал величайшую радость при воззрении на своего господина. Он ему рассказал, что, не видя его возвращающегося из леса с Фридериком, он был в величайшем беспокойствии; и что, ожидая его несколько времени, не получая никакого известия, догадывался напоследок, что он поехал к девице Констанции, зная живую нетерпеливость видеть ее, и вследствие чего принял он сию дорогу, дабы его искать.

Родольф хвалил его усердие и уведомил о счастливом успехе разговора, который он лишь только имел с Констанциею, которая обещала ему оставить в сию ночь замок и с ним скрыться. Он примолвил, что намерение его было привезть ее в Вену, и коль скоро неразрывный союз, совершенный перед алтарем, соединит его участь с участью Констанции, просить покровительства императора, от коего он получил уже многие знаки милости; не сомневался, чтоб сей принц не согласился употребить свою власть в его пользу, дабы воспретить преследования, которых барон не примкнет сделать, чтоб исторгнуть свою невесту из его рук, и ласкал себя, что столь могущественный посредник расположит отца Констанции к примирению гораздо скорее, нежели можно б было надеяться достигнуть того иным способом.

Между тем, как он занимался таким образом с своим оруженосцем, услышал топот лошадей. Он скрылся позади некоторых деревьев. То был барон с своею свитою, который возвращался в свой замок. Родольф почувствовал некоторое удовольствие от того, что барон оставил замок Герцвальд, не имея времени видеть Констанцию. Когда они проехали, он продолжал путь с своим оруженосцем, и когда у него спросил, где были его лошади, оруженосец отвечал ему, что он оставил их в замке Дорнгейм, не зная намерения, которое он предпринял более в него не возвращаться. Родольф приказал ему немедленно пойти за ними и привести их к хижине крестьянина, куда и сам спешил прийти, думая, что после отъезда барона Леонора не замешкается принесть ему ключ, долженствовавший отворить вход Герцвальдова сада.

Великодушное его сердце, всегда будучи сокрыто от недоверчивости, не позволяло ему сомневаться, чтоб сия служанка не брала участия в напастях своей госпожи. В восхищении своей радости он не вспомнил, что Фридерик сам ему объявил, что он имел преклонившуюся к себе одну из женщин Констанции, и когда он о том вспомнил, то никогда не думал, чтоб это была Леонора. Но была точная правда, что Леонора, развращенная подарками Фридерика, уведомляла его обо всех доверенностях, которые делала ей ее госпожа. Она была уверена до тех пор, что Констанция для того имела отвращение к отцу, что была склонна к сыну, и для того-то под видом, чтоб исторгнуть от нее сие признание, завела она разговор, коего заключение не соответствовало ее надежде; ибо она открыла в нем любовь Констанции к Родольфу. Сия превратность, а особливо внезапное явление кавалера, заставили ее с прилежанием слушать разговор сих двух любовников в намерении сообщить их предприятия Фридерику.

Сделавши сей план измены, долженствующий устроить ее благополучие, она взяла ключ и вышла, чтобы идти не к хижине крестьянина, в которой Родольф ее ожидал, но в Дорнгеймов замок. Она искусно прикрылась, опасаясь, чтоб некоторые из слуг барона не признали ее за служанку Констанции. Прибывши, она адресовалась, как то делывала в прочих своих посольствах, к одному официанту, о котором знала, что он был особенно привязан к Фридерику, и тотчас была им отведена в покой его господина.

Тщетно искавши Родольфа, Фридерик, возвратясь из леса, нашел, что отец его уехал в замок Герцвальд, куда сам он не был приглашен. И так он провел день, предаваясь единственно беспорядку своих мыслей и занимаясь злыми предприятиями. При воззрении на Леонору, луч надежды расправил нахмуренное его чело, и он спешил спросить ее, какую новость она ему скажет.

– Она такова, – отвечала Леонора, – что по выслушании ее, я ласкаю себя, вы будете мне одолжены благодарностию. Однако признаюсь, что первая вещь, о которой хочу вас уведомить, не имеет ничего такого, чтобы могло вам нравиться. Вы имеете соперника, о котором до сей минуты вы не помышляли.

– Кто такой? Какой это соперник? – вскричал он.

– Позвольте мне наперед, сударь, спросить вас, откуда у вас тот шлем, который вы носили, бывши в последний раз в замке?

– Это шлем одного кавалера, который в службе императора, – отвечал Фредерик. – Будучи принужден ехать для отправления непредвидимых дел, я взял у него оный, ибо он легче был моего; и, желая иметь его у себя, я с ним другим поменялся. Но какая тебе нужда до сего шлема?

– Сей кавалер не называется ли Родольфом? – спросила Леонора.

– Так, это его имя, – отвечал Фридерик.

– Итак, знайте, – сказала она, – что сей Родольф есть дражайший любовник Констанции.

Фредерик после сих слов встает с ярости, приводит себе на память конец разговора, который он имел сего утра с Родольфом, и удивляется, что не отгадал прежде того, что теперь досадно ему слушать. Ярость его испускает ужасные проклятия, и Леонора имела много труда воспрепятствовать ему бежать немедленно к ненавистному сопернику, над коим хотел он произвесть лютое мщение.

– Если бы вы были спокойнее, сударь, – сказала она ему, – я могла б предложить вам мщение гораздо вернее того, которого вы можете ожидать от вашей шпаги.

– Какое мщение? – вскричал Фридерик. – Говори мне о мщении, если хочешь, чтоб я тебя слушал.

– В сию ночь, – сказала Леонора, – Родольф должен похитить девицу Констанцию. Она бы, может быть, на то и не согласилась, если бы я не истребила ее недоумений. Я ей обещалась ввести Родольфа в сад, где способно будет ему ее принять.

– Разве в этом-то состоит, Леонора, – отвечал Фредерик, – доказательство приверженности, которую ты мне обещала?

– Вы так думаете, – отвечала Леонора. – Но вот ключ от ворот сада, и вот белое перо, которое вложите в ваш шлем: когда Констанция его увидит, она примет вас за Родольфа, и вы можете ее везти, куда вам угодно.

– Ах! дражайшая Леонора! – вскричал он. – Какая благоразумная уловка! Теперь я познаю твой превосходный талант; вот прекрасный способ к отмщению им обоим.

– Это еще не все, сударь, – подхватила служанка. – Помните ли вы, что некогда, не подозревая сердца Констанции в чувствительности к другому, я советовала вам предложить ей бегство с вами, чтоб освободиться от замужества, к которому я довольно знала ее отвращение? Вы мне тогда отвечали, что подвержены будете лишению имения таковым поступком, который воспалит против вас всю ярость вашего отца.

– Ах! теперь я более о том не беспокоюсь, – вскричал стремительный юноша. – Я лучше готов жертвовать моим благополучием и даже жизнию, если то будет должно, нежели лишиться столь драгоценного случая.

– Вы не имеете нужды, – отвечала служанка, – подвергать опасности ни того, ни другого. Я предложила Констанции следовать мне в ее побеге. Вам надлежит только возвратить меня в замок завтра поутру; я обращу сие приключение на счет Родольфа, и подкреплю мое повествование обстоятельствами, которые отвлекут вас от всех подозрений и принудят вашего и ее отца обратить на кавалера всю ярость, которую должно им внушить таковое поношение. Я в сию минуту пойду к вашему сопернику уведомить его, как будто бы со стороны его любовницы, что она иначе не может бежать с ним, как в преследующую ночь. Итак, завтра же он сам предастся в руки своих неприятелей, и представьте же себе, сударь: когда барон Дорнгейм увидит в нем соперника, похитившего у него его любовницу, не будет ли он сам ревностным к оказанию услуги вашему праведному гневу и к произведению над кавалером самого ужаснейшего мщения?

Хотя Леонора была весьма сверена, что таковой умысел, сделанный с великим вероломством, произведет великое удовольствие в Фридерике, однако восхищение, которое он изъявил, превзошло ее чаяние. Он делал ей знатные обещания и, сняв с руки весьма богатый бриллиантовый перстень, подал ей в знак его благодарности. Леонора приняла его с великим удовольствием, и делала Фридерику некоторые другие наставления, чтобы лучше обмануть Констанцию. Потом она его оставила и спешила к хижине, в которой Родольф давно уже ее ожидал с чрезмерною нетерпеливостию. Коль же скоро он ее приметил, то немедленно приблизился к ней и спросил, принесла ли она ключ, который обещала.

– Увы! Нет, – отвечала она с притворною горестию. – Констанция посылает меня, против моей воли, известить вас неприятным образом, что причинит вам живейшую печаль. Она не может оставить в сию ночь замка.

– Не может? – вскричал Родольф. – Ах, Леонора, какую ужасную новость принесла ты мне! Неужели Констанция пожелает уничтожить свое обещание?

– Это сделалось против ее воли, – отвечала она, – мужественный кавалер! и вы не иначе должны взирать на сию короткую отсрочку, как на случай, который касается до вашего благополучия. Вы можете положиться, что ночью, которая должна следовать за сею, Констанция непременно будет вашею.

– Ах! Для чего не в сию ночь? – вскричал он.

– Выслушайте меня, сударь, – отвечала Леонора. – Тотчас после отъезда баронова, я пошла за ключом, и не нашла на том месте; а Констанция узнала с превеликим неудовольствием, что отец ее, имея нужду выйти из замка за некоторым нечаянно случившимся делом и не зная точного часа, к которому мог бы он возвратиться, взял от сада ключ, воображая, что сим способом удобно может опять войти так, чтобы никто в доме не был принужден ожидать его.

– Но хотя он взял ключ, – вскричал Родольф в своей страстной нетерпеливости, – разве я не могу перелезть чрез стену?

– Увы! Не видите ли, сударь, что вы не можете избегнуть опасности быть задержану при его возвращении? Он повстречается с вами в бегстве с Констанциею, и следствие такового препятствия было бы лишением всей вашей надежды. Он, конечно, не преминет вырвать ее у вас силою, и если бы вы стали ее защищать, подумайте о положении, в котором она будет, когда увидит отца своего, упадшего под вашими ударами. Сия ужасная мысль, я уверена, произвела бы над ее сердцем столь глубокое впечатление, что все резоны, которые бы вы сами ей представляли, не могли бы ее уверить, что можно избежать опасности подобной сцены. Но завтра вам не должно будет так страшиться; завтра, будьте уверены, она последует за вами в бегстве от мучительства тех, кои пожелали б принудить ее сочетаться браком с человеком, к которому имеет она отвращение.

Родольф не весьма был расположен соглашаться на сию отсрочку в рассуждении своих нужд; но сия вероломная женщина говорила ему с толикою хитростию, оказывала столько стараний и чувствительности к его интересам, что наконец он предался, и решился вооружиться терпением до следующей ночи. Леонора обещалась ему прийти на другой день поутру, для уведомления его, если будет можно, чтоб в течение того дня имел он вторичный разговор с Констанциею, дабы решительно расположить меры, которые они должны предпринять в своем бегстве. Потом она оставила его и возвратилась в замок Герцвальд. Госпожа ее давно уже ожидала ее возвращения с живейшею нетерпеливостию. Дабы извиниться в ее долгом отсутствии, она сказала ей, что Родольф удержал ее своими многими вопросами обо всем, что случилось с предметом его любви со времени их жестокой разлуки. Легковерная Констанция была чувствительно тронута сими знаками участия, которое в рассуждении ее брал любовник.

Несмотря на сие, во время отсутствия Леоноры, намерение ее начинало колебаться. Ужас быть виновною в намерении заключить брак против воли своего отца склонил ее остаться и пожертвовать своему долгу своим счастием. Но убедительная речь служанки возбудила столь сильно в душе ее омерзение к барону и нежность к великодушному Родольфу, что она утвердилась совершенно в намерении исполнить свое предприятие; и потому с некоторым родом страха, чтоб продолжительные рассуждения не принудили ее от того отказаться, ожидала она назначенного часа к своему отъезду.

Она удалилась в свою комнату ранее обыкновенного; мысль, что делалась непослушною своему отцу, производила в ней в его присутствии все смятения преступления. Будучи мало способна к притворству, она воображала себе, что глаза ее изменяли каждую минуту тайне ее сердца. Если бы отец ее говорил с нею с тихостию, она никогда не была б в состоянии повелевать своею чувствительностию. Но он ей упрекал с большею еще жестокостию, нежели обыкновенно, за отвращение, которое оказывала она к человеку, коему он назначил ее руку, и увеличивал ей чрезмерную страсть, которую прелести ее внушили в барона, с выражениями, лишь только умножившими необоримое омерзение, которое она к нему имела. Она слушала его, пребывая в глубоком молчании, не осмеливаясь ему отвечать; но когда она оставила его, дабы удалиться в свою комнату, будучи поражена мыслию, что с ним разлучалась не на одну ночь, но может быть, навсегда, она залилась слезами. Пришедши же туда, несколько времени плакала без принуждения, между тем как Леонора была занята приуготовлениями всего, что нужно было к дороге.

Однако, когда в доме все легли, то при приближении часа, в который Родольф долженствовал прибыть, слезы ее унялись и сердце ее начало биться в ожидании роковой минуты. Она не замедлила видеть человека в саду, и чем больше он приближался, тем сильнее оружия его блистали при свете луны, и он был уже довольно близок, чтоб она могла различить белое перо, возвышающееся на его шлеме. Когда же приблизился он под окно, Леонора, страшась, чтобы госпожа ее не приметила, что голос его не был Родольфа, спешила сказать ему тихо на ухо, чтоб не говорить, в страхе, дабы он не был услышан никем из замка, кто еще не заснул. Фридерик понял ее мысль и сделал знак ей, что воспользуется сим советом. Что же касалось до Констанции, ее не надобно было принуждать к молчанию. В первый раз она намеревалась учинить поступок, которым совесть ее упрекала, и от сего-то поступка зависело благополучие остатка ее жизни. Смятение ее было столь сильно, что едва позволяло ей говорить. Она хотела даже еще отказаться от своего предприятия и остаться в замке; но Леонора укоряла ее в слабости, и представляла, что когда однажды упустит сей случай освободится от жестокого невольничества, и то она не может в другой раз его сыскать. Леонора имела благоразумие запастись веревочною лестницею, помощию которой робкая Констанция спустилась в сад.

Она не дотронулась еще до земли, как страстный Фридерик заключил ее в свои объятия. Констанция казалась обиженною дерзостию, к которой она не привыкла, и старалась освободиться немедленно из его рук, показывая ему тем свое неудовольствие. Фридерик, страшась заранее ее встревожить, укротил свою страсть и с самым почтительным видом отвел ее к воротам сада, где верный слуга ожидал ее с двумя лошадьми. Он вскочил на одну, посадив перед собою прелестную свою любовницу, о которой тогда наверно думал, что была уже его; слуга обременился таковым же образом Леонорою, и оба, понуждая своих лошадей, поскакали во весь опор.

Между тем верный Родольф, весьма отдаленный, чтобы воображать ужасное употребление, производимое тогда над его именем и пером его шлема, остался несколько времени в хижине после отбытия служанки, предаваясь горести, которую причиняло ему сие печальное посольство. Мориц еще не приезжал, и он весьма желал его возвращения, дабы вверить кому свою жестокую печаль; но наконец, не могши более противиться своей нетерпеливости, он встает и идет прогуливаться в лес. Он в нем бродил несколько времени, занимаясь возмущением своего воображения, идеями новых препятствий, которые могли б остановить исполнение его желаний на другой день. Ночь распростерла уже свое покрывало по всей природе, и сия темнота, казалось, приносила некоторое облегчение в скуке кавалера; ибо она приводила ему на память размышления, которые колебали его душу, как накануне в одинаковой час он проходил лес и когда помышлял, какую неоцененную награду имел он тогда в своих глазах, известность быть любиму Констанциею, которою он в ту минуту наслаждался, и точное обещание, которое она ему сделала следовать за ним на другой день. Он укорял себя с некоторым родом смятения, склонившись в таком случае на такую отсрочку; он старался отвлечь рассудок свой от печальных воображений, которые ему докучали, воссылал к небу усердные молитвы, и препоручал предмет своей любви под стражу ангелов, защитников добродетели и невинности.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю