Текст книги "Сновидец. Мистер Невозможность"

Автор книги: Мэгги Стивотер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Я не могу прикасаться к такой безвкусице, – Хеннесси указала на матроса с неровно раскрашенными глазами. – Это может быть заразно. Вот такой способ лишиться своих творческих сил.

– Если бы я придерживался подобной политики в отношении сновидцев, тебя бы сейчас здесь не было, – беззлобно заметил Брайд.

Ронан с шипением коснулся щеки проводника поезда.

– Горело так, что лицо этого парня расплавилось. Фактически…

«Кроме того, Музей живой истории Западной Вирджинии… – держа брошюру перед лицом, Хеннесси повысила голос, чтобы заглушить Ронана, – предлагает проведение ночных вечеринок по случаю дня рождения и выезд экспозиции на дом по выходным. Группам более трех лиц предоставляются скидки». Черт возьми. Если бы у нас был еще один сновидец, мы бы могли сэкономить. А деньги потом направить в фонд колледжа Ронана Линча. Но не чтобы пойти в него, а чтобы спалить дотла, их страховка не покроет расходы. Брайд, любимый, есть шанс, что мы сможем подобрать еще попутчика? Еще одного сновидца, который подводил бы тебя реже, чем я? Для полного комплекта?

Брайд отошел от манекенов, отряхивая руки.

– Хочешь еще одного?

Ронан не горел желанием задумываться об этом. Все это напоминало те моменты, которые он изредка испытывал в Амбарах по ночам, когда попадал в ловушку определенного хода мыслей. Он представлял, что они с Адамом прожили вместе много лет, а затем Ронан умер от старости или от несчастного случая, и Адам нашел себе другого, а позже все трое встретились в загробной жизни, и вместо того чтобы провести остаток вечности вдвоем, Адаму пришлось делить свое время между Ронаном и этим глупым узурпатором, в которого он влюбился, будучи вдовцом, разрушив таким образом их кусочек рая. И это еще не считая того, что Ронан начал беспокоиться, попал ли Адам вообще в загробную жизнь, имея столь агностические наклонности.

– Три – хорошее число, – прорычал Ронан, бросив на Хеннесси мрачный взгляд, когда они направились вглубь музея. – Буррито рассчитан на троих.

– На заднем сиденье поместятся еще двое. – сказала Хеннесси.

– Нет, если там уже лежит человек.

– Отличная идея. Если ехать лежа, то, наверное, там можно уложить четырех или пятерых. И еще двоих в багажник.

– Сновидцы! – рявкнул Брайд, заставляя их замолчать.

Он стоял у двойных дверей в конце заполненного манекенами зала, положив руки на дверные ручки. В темноте можно было разглядеть лишь взъерошенные рыжевато-каштановые волосы, бледную шею и светлые полосы на рукавах его серой куртки. Это делало его немного похожим на схематичную фигурку из палочек или скелет – абсолютный минимум, необходимый, чтобы казаться человеком.

Он распахнул двери – и в коридор хлынул теплый свет.

Пространство по ту сторону оказалось размером со спортивный зал. Крыша давно обвалилась. Золотистые вечерние лучи нашли свой путь внутрь через зазубренный пролом, который оказался выходом для стремящегося наружу дерева, покрытого ползучими растениями. Частицы пыли сияли на свету. Здесь пахло настоящей жизнью, а не одним из пятиста ароматов, подающихся по трубам.

– Да, – сказал Брайд, словно отвечая на вопрос.

Место напоминало разрушенный собор. Голуби шумно вспорхнули из тени. Ронан отшатнулся от неожиданности. Хеннесси рефлекторно вскинула руку над головой. Брайд не шелохнулся, наблюдая, как птицы исчезают под крышей. Бензопила бросилась за ними с радостным воплем «кар, кар, кар», прозвучавшим раскатисто и грозно.

– Блин, – прошипел Ронан, раздраженный своей реакцией.

– Отпад, – добавила Хеннесси.

Они двинулись дальше, и еще одна стая птиц вылетела из покрытой пылью кареты, сбив манекен у входа.

– Только взгляните, как все здесь превратилось в музей чего-то совершенно иного, – сказал Брайд. – Посмотрите, насколько это подлинно сейчас.

Из-за куч сухих листьев и подлеска было трудно сказать, о чем изначально была выставка, хотя увитая плющом старинная пожарная машина в нескольких ярдах от кареты наводила на мысль о сцене уличной жизни. Брайд любил отдавать дань памяти об усилиях, приложенных человечеством.

– Сколько лет на это потребовалось? – спросил Брайд вслух. Он положил ладонь на ствол огромного дерева и посмотрел вверх сквозь расколотую крышу. – Сколько лет место должно оставаться нетронутым, чтобы могло вырасти подобное дерево? Сколько еще лет пройдет, прежде чем все здесь полностью исчезнет? Случится ли это когда-нибудь? Или постмузей навсегда останется музеем – памятником человечеству? Мы видим сны, как долго это может продолжаться? Вот почему не стоит грезить о чем-то абсолютном, бесконечном. Мы не настолько эгоистичны, чтобы предполагать, что это всегда останется желанным или необходимым. Нужно думать о том, что станет с нашими грезами, когда мы уйдем. О нашем наследии.

Все наследие Ронана состояло из погрома в студенческой комнате общежития Гарварда, невидимой машины и меча с выгравированными на рукояти словами «Превращены в кошмар».

Все остальное – его грезы, исчезнут в тот же момент, когда он умрет.

Хеннесси замерла.

Она застыла так основательно, что Ронан невольно тоже замер, глядя на нее, и, поскольку они оба остановились, Брайд, наконец, обернулся и заметил.

– Ах, – просто сказал он. Медленно опустил руку в подлесок у ног Хеннесси и выпрямился, держа за голову черную змею. Мускулистое тело рептилии слегка извивалось в его хватке.

Склонив голову набок, Брайд изучал создание. И оно изучало его.

– Замерз, дружок, – сказал он существу. – Разве тебе не пора спать?

А затем обратился к Ронану и Хеннесси:

– Она не самая смертоносная вещь в этой комнате. В дикой природе эта черная змея проживет всего около десяти лет, и единственные, кому она нанесет урон, – это мыши, ровно столько, сколько ей потребуется, чтобы остаться в живых. Изящна. Эффективна. Изумительна, правда. Она отмеряет вдохи и выдохи жизни.

Он протянул змею Хеннесси. Если внутри у девушки и жил страх перед рептилиями, то она умело это скрыла. Спокойно взяла ее, сжав позади глаз, копируя хватку Брайда.

Змея дико изворачивалась, ее туловище обвило руку Хеннесси, которая вторила движениям рептилии, пытаясь уклониться от цепкого хвоста. Затем обе, казалось, пришли к согласию, девушка и змея тихо замерли в подлеске.

– Она чертовски великолепна. Я бы хотела ее нарисовать. – произнесла Хеннесси.

– Посмотри на нее, – сказал Брайд. – Внимательно посмотри. Запомни ее. Что ею движет? Если бы она приснилась тебе, что бы тебе стоило о ней знать?

Ронан, в свое время вылетевший из школы, так никогда и не стал вновь школьником, но он не жалел. Он любил все это. Ему нравилось замечать, как непринужденно и идеально чешуйки змеиной кожи соприкасаются друг с другом. Нравилось наблюдать, как сухая прохладная кожа казалась непробиваемой, жесткой, пока змея не пошевелится, и тогда все это сжималось и расширялось, мышцы перекатывались под поверхностью кожи, словно там жило совершенно иное существо.

Ему нравилось, когда сновидец предлагал подумать об этом существе в контексте его снов.

Наконец, Брайд забрал змею у Хеннесси и осторожно выпустил обратно в подлесок. С некоторой горечью он заметил:

– Это музей неспящих. А как бы выглядели артефакты мира сновидцев? Нынешняя цивилизация настолько убеждена в собственной несостоятельности и правах, что вечно пытается заглушить шум других видов своим жалким белым шумом неудавшихся амбиций и сексуальной тревожности. Горстка людей протестует… но что, если бы голосов стало большинство? Каков мир бы был. А теперь маски.

Ронан достал вещицу из кармана куртки. Две простые шелковые маски были одними из первых, что пригрезились им с Брайдом… маски, которые мгновенно усыпляли надевшего одну из них. Брайд в значительной степени предпочитал их тем снотворным, которые Ронан принимал до их встречи.

«Нельзя есть грезы, – отчитал его Брайд. – В лучшем случае, они уморят тебя голодом, а в худшем – обретут контроль над тобой. Сны подобны словам, подобны мыслям. В них всегда больше смысла, чем кажется. Ты уверен, что эти таблетки всего лишь тебя усыпили?»

Руки Ронана стали горячими, сердце бешено заколотилось. Потребовалось всего пару недель, чтобы маска начала вызывать у него рефлекс, как у подопытных Павлова.

Брайд окинул взглядом разрушенное пространство.

– Давайте найдем безопасное место для сна.

Спать. Видеть сны: безотлагательно, целенаправленно. Грезить: с другими сновидцами.

Это всеобъемлющее, теплое чувство вновь разлилось внутри Ронана, теперь уже достаточно сильное, чтобы он мог дать ему название: сопричастность.

2

Хеннесси снилось Кружево.

Всегда один и тот же сон.

Темнота. Хеннесси не имела веса в этой иллюзии. Ни винтик в машине, ни травинка в поле. Возможно, пылинка в сердитом глазу скачущего монстра, моргнул – и она исчезла. Но не более того.

Медленно сон озарился, и свет обличил то, что было там все время. Вещь? Сущность. Ситуация. С зазубренными, геометрическими, замысловатыми и неровными краями, как у снежинки под микроскопом. Оно было огромным. Огромным не как шторм или планета, но огромным, как горе или ненависть.

Это было Кружево.

На самом деле это было не то, что можно увидеть. Скорее то, что можно почувствовать.

Когда Хеннесси впервые увидела Джордан наяву, та спала, свернувшись калачиком позади нее. Ее присутствие одновременно дарило чувство покоя и отталкивало. Покоя, потому что она была теплой, знакомой, совершенно такой же, как Хеннесси. Но также и раздражало, так как Хеннесси, привыкшая на протяжении последних десяти лет спать одна, вздрогнула и проснулась, когда дыхание Джордан едва ощутимо коснулось волос у нее на затылке. Невозможно подготовиться к осознанию присутствия двойника из твоих грез наяву. Хеннесси не понимала, чем обязана появлению Джордан здесь, в царстве бодрствования. Она не знала, станут они лучшими подругами или соперницами. Не знала, попытается ли Джордан узурпировать ее жизнь. Не представляла, как поступить, если Джордан отречется от нее и уйдет. Или что делать, если она примет ее и останется с Хеннесси навсегда, на веки вечные. Возможно, Хеннесси никогда больше не будет одинока, но было непонятно, хорошо это или плохо.

Что это за чувство?

Кружево.

Позднее Хеннесси приснилась Джун, ее вторая копия. Она неслышно пробиралась посреди ночи по коридору новой дыры своего отца в пригороде, проводя пальцами по стене, потому что мать сказала однажды, что оставлять жирные следы на поверхностях – это своеобразная форма бунта. И вдруг увидела себя, маячащую в конце коридора. «Невозможно, – подумала она. – Я оставила Джордан в комнате», – и тогда вспомнила о существовании Джун. Что, однако, не утешало, так как после Джордан не должно было быть никого больше. И что если Джун не точная ее копия, а скорее чудовище с лицом Хеннесси? А вдруг следом появится еще одна, а потом еще? Хеннесси закричала, она кричала и кричала. И Джун тоже начала кричать, кричать и кричать. Пока отец Хеннесси не гаркнул из комнаты, что, черт возьми, если у нее проблемы, то пусть сходит на прием к специалисту или заткнется и, бога ради, не мешает людям спать.

Что это за чувство?

Кружево.

Иногда, когда мать Хеннесси, Дж. Х. Хеннесси, была еще жива, она вкладывала в руку дочери норковую кисть и учила водить ею по холсту, над которым уже начала работу. Хеннесси переполняли гордость и ужас, исходившие от осознания, что она оставляет свой след на картине, так высоко ценившейся среди богатых транжир и модных зазнаек. В течение нескольких минут или часов они с матерью молча работали над холстом, пока становилось не разобрать, где чьи мазки. Затем домой возвращался ее отец, Билл Дауэр; и как только за ним закрывалась дверь, Джей набрасывалась на Хеннесси и выхватывала у нее кисть с такой силой, что опрокидывала палитры и забрызгивала холсты. Прощай, мама. Привет, жена. В Джей жили два разных человека, и их смена происходила драматично. Хеннесси тоже менялась, в мгновение скатываясь от радости, переполняющей сердце, до смущенного стыда.

Что это за чувство?

Кружево.

Хеннесси провела десятилетие, разрываясь между любовью и ненавистью к своим клонам. То страшась, что они оставят ее, то желая, чтобы они перестали в ней нуждаться. А затем Джордан рассказала, что они попали под прицел Модераторов и она больше никогда их не увидит, так что это осталось спорным вопросом.

Что это за чувство?

Кружево.

Необъятное, неизбежное, неотвратимое. Изнуряющее.

– Хеннесси, – позвал Брайд.

Вот так, в мгновение, Кружево исчезло.

Когда Брайд появлялся в ее сне, Кружево всегда исчезало. Оно его боялось. Ловкий трюк. Хотелось бы ей знать причину.

– Это неважно, – сказал Брайд. – Что ты чувствуешь?

С тех пор как она встретила Ронана и Брайда, она провела больше времени, чем когда-либо прежде, задаваясь вопросом, каковы грезы других людей. Ей снились Кружева. Всегда и неизменно. Но большинству сновидцев каждую ночь снились разные сны. Хотя, наверное, ей тоже иногда снилось что-то еще, кроме Кружева, но она никогда не могла ни вспомнить, ни представить, что бы это могло быть.

Она задавалась вопросом, как Ронан и Брайд разыскали ее в мире снов.

Они заснули, погрузились в свою иллюзию, а затем…

– Оставайся здесь, – сказал Брайд. – Перестань блуждать. Сколько энергии ты чувствуешь?

«Чертову пропасть», – подумала Хеннесси. Достаточно, чтобы пригрезилось нечто необъятное. Достаточно, чтобы увидеть Кружево целиком.

– Перестань вызывать Кружево, – сказал Брайд. – Я не позволю ему вернуться.

Я не звала его.

Брайд проницательно улыбнулся. Обычно, улыбаясь, человек раскрывался. Крутые парни становились плюшевыми мишками, сентиментальные любители обнимашек оказывались зубастыми сплетниками, застенчивые люди вели себя, как глупые шуты, а отчаянные весельчаки оказывались в глубокой депрессии. Но только не Брайд. Он был загадкой раньше и оставался ею по сей день.

– Где твой голос? Оставайся на месте. А теперь взгляни. Я дал тебе холст, а ты оставила его пустым, – сказал Брайд, жестом указывая вокруг. Теперь, когда Кружево исчезло, во сне был только их разговор, и ничего больше. – Лень – естественное дитя успеха. Кто, с трудом поднявшись по лестнице, почувствует желание построить еще одну лестницу? Вид и так уже достаточно хорош. Ты даже не пытаешься. Почему?

Голос Хеннесси все еще оставался всего лишь мыслью. Существует слово, чтобы дать название тому, кто использует один и тот же метод снова и снова, ожидая другого результата?

– Художник? – предположил Брайд. – Раньше ты не беспокоилась о неудачах.

Девушку раздражала его правота.

Хеннесси провела всю юность, работая на каждой попавшейся плоскости, изучая, как ведет себя пигмент, как барсучья щетина распределяет краску в сравнении с беличьей, свиной и колинским соболем, как комплементарные цвета дополняют или контрастируют друг с другом, как устроен под кожей человеческий скелет. Пытаясь. Принимая неудачи. Столько же времени, а то и больше, она потратила также на тренировку своего разума. Восприятие и воображение всегда были самым слабым звеном в цепи для любого художника. Глаза видели то, что хотели видеть, а не то, что было на самом деле. Тени получались слишком темными. Углы чересчур кривыми. Формы вытягивались, сминались. Было необходимо научить мозг воспринимать картинку отстраненно, а затем подключать чувства.

Ошибка, пробуй снова, ошибка, попробуй еще раз.

Она уже позабыла, как когда-то была способна заниматься этим на протяжении стольких часов, дней, недель и лет.

– Так-то лучше, – сказал Брайд.

Видение приняло образ студии.

Хеннесси сознательно старалась не думать о том, чтобы переместить их в мастерскую, но сны в этом плане были хитрыми засранцами. Они давали то, что ты хотел, а не то, что ты велел себе хотеть.

Это место выглядело так же прекрасно, как и в реальности. Здесь стоял чудесный вдохновляющий запах, землистый и химический. На нескольких мольбертах были выставлены холсты разных размеров. Краски пестрели на палитрах. Перевернутые на ручки кисти расставлены как щетинистые букеты. Старые деревянные полы покрыты тряпками. Брайд расположился в кресле у стены неподалеку от окон, небрежно скрестив ноги и обернув руку вокруг спинки стула. Джордан сказала бы, что с него можно написать отличный портрет. Позади мужчины открывался вид на город с историческими зданиями, густо насаженными деревьями и вклинившимся шоссе. Вдали надвигалась гроза, облака казались рваными и темными.

Иллюзия изо всех сил пыталась, как часто бывает во сне, намекнуть, что Хеннесси уже бывала здесь раньше, хотя она была уверена, что нет.

«Это студия Джордан, – подсказал сон. – Если ты не узнаешь ее, то только потому, что слишком давно ее не видела. Почему ты не с ней, как раньше?»

Хеннесси не согласилась.

– Это она не со мной.

– Вот ты где. Обрела голос, – сказал Брайд. – Вас не двое. Ты не Хеннесси спящая и Хеннесси бодрствующая. Вы – нечто большее, чем совокупность ваших эмоций, ваше подсознание. Вы также есть то, что научились с ним делать. Грезить, просыпаться. Для вас это одно и то же, когда вы поверите? Помести что-нибудь на этот холст. Силовая линия ждет. Проси ее о чем хочешь.

Хеннесси стояла перед полотном с нее ростом. В ее руке была кисть, которая также могла служить ножом. Она с легкостью могла представить, как лезвие вспарывает холст, как ткань расходится вокруг пореза. Сколь восхитительно и драматично это разрушило бы идеально нетронутое пространство холста.

– Давай обратимся к Хеннесси-художнику, – резко сказал Брайд. – Хеннесси, которая создает, а не разрушает. Что бы она создала, если бы могла?

– Та, о ком ты твердишь, – Джордан, – произнесла Хеннесси. – Она – художница, я – фальсификатор.

– Вас не двое.

– Тебе нужны очки, приятель, – сказала Хеннесси.

– Ты была художником до того, как создала Джордан.

Однако Хеннесси не могла вспомнить, это было слишком давно. По крайней мере, осознанно.

– Прекрасно, – раздраженно сказал Брайд. – Тогда покажи мне, что бы она смогла сейчас создать. Предполагаю, она лучше умеет прислушиваться.

Как бы Джордан использовала это место грез? Что если бы Хеннесси была иллюзией, а Джордан вместо нее обладала всей этой невероятной силой?

«Искусство, – как однажды Джордан сказала Хеннесси, – больше, чем реальность».

Нож исчез, Хеннесси начала рисовать. Из-под мягкой щетины кисти появлялись смелые мазки великолепного пурпурного цвета, столь насыщенного, какого раньше не видел ни один человек.

Джордан бы понравилось. Тирский пурпур поблек бы рядом с этим цветом.

Почему Джордан не настояла, чтобы отправиться в эту поездку с Хеннесси?

«Ты знаешь почему», – прорычал сон.

Джордан упорхнула с Дикланом Линчем, отделавшись парой жалких протестов. Она так долго ждала предлога, чтобы оставить Хеннесси, и теперь он появился.

Гроза снаружи приближалась, края облаков были темными и резкими.

– Продолжай выполнять задание, – приказал Брайд.

Пурпурная краска на холсте расплылась в форме пышных лиловых губ. Губ Хеннесси… нет, Джордан. Почти одно и то же, но принципиально разное. Губы улыбались. Хеннесси копировала улыбки, наблюдая за ртами людей.

Девушка осторожно добавила тень, придав рисунку объем. Чернильно-черный цвет выглядел темнее и правдивее, чем любая черная краска в реальной жизни.

Брайд вскочил так быстро, что опрокинул стул.

– Да. Да, именно так. Вот для чего нужны сновидения. Зачем готовить веганские бургеры, просто ешь чертовы овощи и наслаждайся ими.

Целовал ли Диклан Джордан? Наверняка. Хеннесси обмакнула большой палец в бледно-розовый оттенок на палитре, а затем провела краской по нижней губе. Акцент мгновенно преобразил изображение, сделав губы влажными, полными и предвкушающими. Это было более чем по-настоящему. Суперреально. И дело не только в том, как выглядели губы. А в том, что они чувствовали. Образы, воспоминания и ощущения – все в совокупности, как бывает лишь во сне.

– Остановись, – велел Брайд. – Это то, что ты вернула. Прочувствуй это. Не дай этому измениться. Попроси силовую линию помочь. Это может…

Он замолчал, выражение его лица стало отсутствующим. Внезапно Хеннесси подумала: «колеса».

Колеса?

Брайд крикнул:

– Ронан Линч! Прекрати немедленно!

У нее даже не было времени что-либо почувствовать, например, как воздух исчез из комнаты, что было забавно, так как она никогда не задумывалась о дыхании во сне.

Затем все исчезло.

3

Хеннесси, вздрогнув, проснулась.

Она двигалась.

И не просто перемещалась, а перемещалась быстро.

Это было как в кино. Она наблюдала сверху и видела себя внизу – так Бог смотрит с неба на свое творение. Стройная чернокожая девушка с афро кувыркалась, шлепаясь то попой, то грудью, то снова попой по сотням аккуратно сложенных тюков сена в старом сарае. Ее безвольное тело оказалось причудливо заключено в клетку, схожую с огромным деревянным колесом для хомяка.

Редко случалось, чтобы мир наяву казался менее реальным, чем мир сновидений. Однако ситуация не прояснилась до тех пор, пока она не рухнула на пол сарая, дыхание рывками покидало ее парализованное тело.

Общая картина выглядела так: Колеса! Колеса! Колеса!

То, что она приняла за колесо для грызуна вокруг нее, оказалось переплетением настоящих колес. Нескольких из множества заполонивших амбар. Здесь были мощные тракторные колеса, изящные велосипедные, маленькие игрушечные колесики. Деревянные колеса от кареты высотой с человеческий рост. Пластиковые рулевые колеса размером с ребенка. Спицы свисали со стропил. Обода зажаты тюками сена. Они прокатились по манекенам и уперлись в двери. На каждом колесе было напечатано или выжжено одно-единственное слово: «tamquam». Все выглядело как художественная инсталляция. Розыгрыш. Безумие.

Это взрывало Хеннесси мозг.

Часть разума шептала: «Так было всегда. Колеса всегда были здесь». Однако другая часть знала лучше. Так неизменно случалось, когда она наблюдала за проявлением грез других сновидцев. Они не просто возникали по волшебству. Напротив, магия сна изменяла ее воспоминания. Не полностью. Как раз достаточно, чтобы создать две реальности. Одну, где грезы существовали всегда, и другую, где их не было.

Разрыв мозга.

– Ронан, – голос Брайда звучал раздраженно.

Зашипев, вспыхнул тусклый огонек, осветив Брайда на полпути к возвышающейся кипе старых тюков сена. Проведенное сновидцами обследование Музея живой истории выявило три приличные локации для сна: небольшая диорама, имитирующая тесные спальные помещения подводной лодки, односпальная кровать с балдахином в спальне какого-то исторического деятеля и это – огромное воссоздание старого сенного сарая, настолько реалистичное, что, казалось, оно действительно функционировало здесь еще до музея.

Брайд, не переставая жаловаться, спускался по тюкам сена.

– Тебе не надоело это делать?

Поскольку с тех пор как они отправились в путешествие с Брайдом, Ронан не впервые разгромил место их ночлега. Он завалил туристический лагерь кровоточащими камнями. Разрушил гостиную заброшенного дома небольшим торнадо. Проломил стену дешевого мотеля невидимой машиной. Завалил комнаты дохлыми дождевыми червями, шипящими микрофонами, школьными учебниками и просроченным беконом. В каждой точке на карте, где они останавливались, оставался неизгладимый след Ронана Линча.

Хеннесси неохотно признавала, что в крошечном никчемном уголке ее души она была этому рада. Поскольку пока Ронан Линч, великий Ронан Линч, лажал, это делало неспособность Хеннесси вышвырнуть Кружева из ее грез не такой уж ужасной.

– Хеннесси, ты проснулась? – спросил Брайд в пустоту.

Хеннесси пока не могла ответить. Или пошевелиться. Такое всегда происходило со сновидцами после крепкого сна. Они в течение нескольких минут наблюдали сверху за своими временно парализованными телами. Хеннесси все еще привыкала к мысли, что эта временная потеря подвижности не равнозначна позору. Когда-то раньше для нее это означало, что она создала очередную копию себя. Означало провал. В настоящий момент, хотя она и не могла видеть, что принесла с собой из сна, была уверена, что, по крайней мере, это не еще одна Джордан Хеннесси.

Больше никаких двойников. Никогда.

Никогда раньше она так надолго не оставалась без своих девочек.

Джордан, Джордан.

– Мир кричит на тебя. Мир бодрствования, мир сновидений. Ты не обязан слушать, но делаешь это. И пока ты не научишься кричать громче в ответ, мы будем продолжать. – Брайд выудил Ронана из-под груды тюков сена и колес, как приз со дна коробки с хлопьями. Его звездный ученик был так же парализован, как и Хеннесси, так что у Ронана не было шанса избежать лекции, и Брайд продолжал:

– Я ожидаю от тебя большего. Сколько времени нам потребовалось, чтобы найти место скопления такой силы? И на что ты ее использовал? На это. Это дерьмо. Задумался ли ты хоть на секунду о другом сновидце, пока творил это? Нет, ты просто молол языком, и вот что получилось.

Ииииии… Хеннесси пришла в себя. Она снова чувствовала собственное тело и смотрела на мир своими глазами.

Сняв с плеч клетку с колесами, девушка оглядела сено вокруг, ища какой-нибудь предмет, принесенный ею из сна. Картину. Кисть. Палитру. Хоть что-то. Но все, что она обнаружила, – сено, колеса и снова сено.

Брайд все еще продолжал:

– И что за способ умереть? Задохнуться под гниющим кормом для коров, которых давно нет в живых. Грейуорен… так твой лес Линденмер тебя назвал? Сновидец и защитник? Сновидец, защитник и дурак с легкими, полными силоса, если бы меня здесь не было. Чего ради?

– Я пытался, – наконец прорычал Ронан.

– Как и Хеннесси, и ты лишил ее этого, – сказал Брайд. Черт, у маленькой гадкой частицы Хеннесси сегодня просто праздник. – Тебе удалось разыскать свое творение, Хеннесси?

– Стог сена все еще не выдал ни одной иглы, – ответила она. Брайд обвел сарай взглядом. Иногда фантазия могла очутиться довольно далеко от сновидца, особенно если была большой, но поблизости не было заметно никаких признаков крупных предметов из сна, таких как холст или стул, на котором он сидел.

А потом она обнаружила это.

На большом пальце ее руки остался едва заметный мазок розовой краски, той самой, что она нанесла на холст во сне. Вот причина, по которой ее парализовало: всего лишь засохшее пятно краски. Девушка предположила, что Джордан была бы рада это увидеть. Это была не иллюзорная копия Хеннесси. И не Кружево. С технической точки зрения это огромный прогресс, даже если так не казалось. Иногда, как только что продемонстрировал Ронан, речь шла не столько о том, что тебе снилось, сколько о том, что ты делал.

Она показала Брайду большой палец, как путешественница автостопом.

– Вот что я нашла.

Брайд снова повернулся к Ронану.

– Итак, ты выдернул силовую линию прямо из-под нее. Каков джентльмен. Сколько энергии осталось? Что ты чувствуешь?

Ронан был похож на кота, которого облили водой.

– Верно, ты же не можешь, совсем забыл, – продолжал Брайд. – Сказки, которыми мы сами себя потчуем, так утешают в трудную минуту. Я скажу тебе сколько: очень мало. Силовая линия отклонилась назад от сарая, полного колес, катящихся в никуда. А если бы прямо сейчас появились Модераторы, что бы ты делал? Плыл вверх по ручью дерьма не в состоянии нагрезить весло.

Вздорная часть Хеннесси по-прежнему оставалась дрянью, и ей было приятно видеть, как Ронан получает нагоняй, но остальная часть чувствовала себя достаточно плохо, чтобы прийти ему на помощь.

– Мне тоже жаль, – сказала она, вскакивая на ноги. – Мне нужна была сила этой линии. Я только разогревалась. И собиралась вытащить на ваш суд дом Макса Эрнста в Седоне. Вместе с Максом Эрнстом. И кучу его работ. Может, и его жену в придачу. Он построил эту штуковину собственными руками и пережил две войны, ты знал? Я имею в виду дом, не жену. Думаю, она была из Нью-Йорка. Или, может, перебралась туда после смерти Эрнста. Не помню, но думаю, именно она была той, кто сказал, что не существует такого понятия, как женщина-художница, есть только художник. О, еще я собиралась увидеть во сне ту его птичку, специально для тебя, Ронан Линч. Вы с ним в чем-то схожи, он имел альтер-эго в виде птицы и не видел разницы между птицами и людьми. Лоплоп.

– Хеннесси, это не… – начал Брайд.

Ей было плевать.

– Я знала, что вспомню имя, если хорошенько постараюсь. Все время считала, что это крольчонок, и так и было. Лоп. Лоп. Да, итак, дом, мастерская, дадаист. Это должно было стать моим шедевром сновидений, вдохновленным этими диорамами. Ведь так работает настоящий художник, верно? Воспринимает вещи вокруг себя и передает не копию, а отклик на мир, который впитал. Я созерцаю этот предполагаемый Музей живой истории Западной Вирджинии с его статичными фигурами, застывшими в инсценированных исторических моментах, и предъявляю реальных людей в реальных исторических объектах, сюрреалист в сюрреалистической картинке. Вот теперь это живое искусство. Вот в чем суть дадаизма. Это музей Хеннесси, скидки предоставляются детям до двенадцати лет, а также на вечеринки старше двадцати!

Брайд бросил на девушку испепеляющий взгляд, но ее прием сработал – болтовня лишила его запала. Он только покачал головой и бросил Ронану его куртку.

– Собирай вещи. До ближайшей силовой линии три часа. Нам нужно идти, пока из-за нехватки энергии некто снова не превратил все в стихийное бедствие.

– Я, блин, не настолько нестабильный, – запротестовал Ронан.

Брайд просто сказал:

– Птичку не забудь.

После того как Брайд вышел за двери, Хеннесси протянула руку, чтобы помочь Ронану подняться с сена.

– Наверное, сон был адский.

– Ох, отвали, – сказал Ронан.

– Сам отвали. И, кстати, не за что.

Ронан накинул куртку.

– Что это должно было быть? Твой сон. Только не говори Плоплоп.

– Лоплоп, неандерталец, – ответила Хеннесси. Она не желала обсуждать свой сон. Не желала говорить о Джордан. Просто хотела продолжать двигаться, чтобы ей не пришлось слишком много думать, пока бодрствовала, потому что, когда она размышляла об этом, ей становилось грустно, а когда ей становилось грустно, она злилась, а когда злилась, хотела убить Модераторов, но когда она хотела убить Модераторов, Брайд велел ей ждать удобного момента. Она не хотела ждать.

– Самый раздражительный человек, которого я когда-либо встречал. Может, он, наконец устанет от нас и отвалит обратно заниматься своими делами.

Это была тема, которую они с Ронаном уже обсуждали, кратко перешептываясь, когда появлялся подходящий момент в отсутствие Брайда. Кто был этот человек, за которым они следовали? Где он находился раньше? Они знали, что мужчина уже обладал печальной славой, когда впервые встретились с ним. Его имя произносили шепотом в районе черного рынка… но в связи с чем? И насколько сильно он жаждал к этому вернуться? Ронан провел пальцами по ближайшему к нему колесу, вдавливая подушечки в выгравированное слово «tamquam». Это была та вещь, которую Хеннесси успела узнать о Ронане Линче: парень был уверен, что хранит свои секреты, держа рот на замке, но в итоге рассказывал их другими способами.