Текст книги "Как я теперь живу"

Автор книги: Мег Розофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

6

Я редко вижу Осберта, потому что он ходит в школу. Айзек, Эдмунд и Пайпер – на домашнем обучении, что, насколько я могу судить, означает – читай что хочешь, да в кои-то веки тетя Пенн спросит, географию учите? И достаточно ответить да.

Это, несомненно, величайшее достижение в системе образования с доисторических времен, и я жажду присоединиться, но тетя Пенн говорит, что до сентября ничего делать не надо, а осенью в школу вообще никто ходить не будет, сами знаете почему.

Никто не поднимает шума, никто не хлопает меня по плечу и не спрашивает, как в телевизоре, Все в Порядке, Кузина Дейзи? Само собой получается, что Пайпер, Эдмунд, Айзек и я теперь почти всегда вместе, хотя об Айзеке я частенько забываю, он, бывает, целыми днями молчит. Тетю Пенн это не тревожит. Я слышала, как она кому-то объясняла – он говорит, когда ему есть что сказать. Да у нас в Нью-Йорке такого ребенка с рождения засунули бы в смирительную рубашку, и не избавиться бы ему вовек от Консультантов по Обучению и Специалистов по Занятиям с Отстающими. Они бы путались у него под ногами ближайшие двадцать лет, рассуждая о его Особых Потребностях, да еще и не забесплатно.

Поздно вечером подкралась я к кабинету тети Пенн, вдруг получится отправить имейлы, а то все уже меня потеряли на веки вечные. Под дверью – полоска света, и тетя Пенн спрашивает, Эдмунд? Я решила было тихонько улизнуть, но передумала. Это я, Дейзи. Входи, Дейзи, присядь на минутку у огня, говорит тетя Пенн, и, кажется, она мне рада. Апрель, а как холодно ночью. Ты не представляешь, чего стоит нагреть этот дом, сплошные сквозняки.

Жмусь к огню, она отодвигает работу – более чем достаточно для одного вечера, говорит, – встает со стула и заворачивает меня в одеяло, потому что я все еще дрожу. Потом с грустной улыбкой садится рядом со мной на диван и начинает рассказывать о своей сестре. Я не сразу понимаю, что речь идет о моей маме.

Тетя Пенн рассказывает мне то, о чем я и не подозревала. Моя мама собиралась в университет на исторический, но влюбилась в папу и учиться не стала, что страшно разозлило ее отца. Когда она уехала в Америку, семья перестала с ней общаться. Тетя Пенн сняла со стола фотографию в рамке. Две девушки, очень похожие, одна смеется, другая сохраняет серьезность. Серьезная придерживает за ошейник огромную серую собаку диковатого вида. Тетя Пенн говорит, что ее назвали Леди, назвали в шутку, потому что она была совершенно невоспитанная, но погляди, как мама ее любит.

Я видела массу маминых фотографий дома, почти на всех она с папой. Я не видела ни одной, снятой до их знакомства. Даже странно, она совсем другая – молодая, счастливая. И знакомая, словно мы встречались в предыдущей жизни. Тетя Пенн предлагает мне оставить фотографию себе, но я отказываюсь. Ее место на этом столе, в этой комнате, не хочу утаскивать ее отсюда.

Тетя Пенн трет глаза и говорит, что уже поздно, нам обеим пора спать. Не успеваю дойти до двери, как до меня доносится, твоя мама звонила мне сказать, что беременна. Такого счастливого голоса я у нее никогда не слышала. Она так радовалась будущему ребенку, тебе, Дейзи. Ну, теперь беги, пока окончательно не замерзла. И я еще много часов не могу унять дрожь.

Назавтра тетя Пенн уехала в Осло. Ничего не изменилось, только теперь мы сами себе Хозяева и очень этому рады. Потом, узнав всю историю, вы поймете – с ее отъезда все и началось. Вроде как с убийства эрцгерцога Фердинанда началась Первая мировая война, хотя лично я никогда не понимала, какая тут связь.

Тогда она нас перецеловала, каждого попросила быть умницей и ни на секунду не помедлила, когда очередь дошла до меня. И так-то было хорошо, а стало еще лучше.

Мы, бедные сиротки, даже не успели расслабиться и порадоваться свободе, как события посыпались одно за другим.

Сначала это была не наша вина. На следующий день после отъезда тети П. посреди большого лондонского вокзала взорвалась бомба, погибло семь, а может, семьдесят тысяч человек.

Кто спорит, это очень плохо для человечества в целом, и ужасно страшно, и все такое, но, по правде говоря, нас в деревне на отшибе не слишком-то касается. Хотя нет, нас тоже задело – аэропорты закрыли и в обозримом будущем никто, а конкретно тетя Пенн, не сможет вернуться домой. Мы не решаемся сказать вслух, что остаться без родителей – это суперкруто, но не надо быть телепатом, чтобы понять, как мы рады. Мы просто не верим своему счастью, мы словно катимся вниз с холма, и волнует нас только скорость.

После взрыва бомбы все приклеились к радиоприемникам и телевизорам, без конца звонит телефон, народ интересуется, целы ли мы. А мы в четырех миллионах миль оттуда, так что нам сделается?

Говорят о нехватке продуктов, о неработающем транспорте, о призыве в армию всех, кто может носить оружие, а в сущности, о полной Безнадеге и Конце Света, словом, обо всем, что смогли нарыть за короткое время. Журналисты на полном серьезе спрашивают тех, кто им под руку попались, Уже Война? И потом мы вынуждены слушать всех великих экспертов, претендующих на тайное знание, а ведь любой из них сам бы ничего не пожалел за честный прогноз.

В конце концов прорезался и папочка, позвонил с работы, услышал мой голос и убедился, что жива, беспокоиться не о чем. Разговор получается такой же, как всегда. Ты как, деньги нужны, по дому не скучаешь? А я только и успеваю вставить да, да, нет, нет, да ладно тебе. Он говорит, все о тебе беспокоятся, интересно, кто это ВСЕ? И сразу – тороплюсь на встречу, люблю, целую, тут я промолчала, и он отключился.

Не могу больше слушать бесконечные благоглупости. Лучше прогуляться с Эдмундом в живописную деревеньку. Там множество боковых улочек, а вдоль главной улицы тесно выстроились в ряд домики из желтоватого камня, такого же, как у нас. Совершенно одинаковые, если не считать занавесок и растений в окошках. Деревушка не такая уж маленькая, раз в неделю рынок, есть три пекарни, церковь, построенная в двенадцатом веке, чайная, два паба (один хороший, другой нет, при плохом – гостиница), несколько безнадежных пьяниц, по меньшей мере один педофил (подозреваемый), обувной магазин, где вдобавок продаются плащи, резиновые сапоги, футбольные мячи, дешевые сласти и детские рюкзачки. Это мне Эдмунд объясняет.

В центре деревни я вижу дом чуть большего размера, чуть более квадратный, чем остальные, – ратушу, напротив мощеная площадь, где по средам устраивается рынок, на другом конце площади – паб. Называется «Лосось», потому что рядом была рыбная лавка. Лавка давно закрылась, но никто не озаботился поменять название паба. С другой стороны магазинчик, английская деревенская версия американской круглосуточной лавчонки, но только зачем-то с почтой и аптекой, да еще и газеты продают, когда все остальное закрыто.

Туда мы и заходим, на деньги, которые оставила тетя Пенн, накупаем столько воды и консервов, сколько можем унести. Все веселее, чем пялиться в телевизор на Дымящиеся Развалины. В нашем осадном положении мы стараемся ответственно подойти к выбору продуктов, и, давайте смотреть в лицо фактам, в такой дыре это не так-то просто. В магазинчике мы не единственные покупатели, но люди удивительно милы с бедными одинокими детишками, никто не пытается сбить нас с ног и украсть нашу банку грушевого компота.

Конец света вполне может произойти и сегодня, ну, скажем, к концу дня. Мы потащились домой, на этот раз помедленнее из-за всех этих бутылок с водой. Пришли, а Эдмунд и говорит – надо перебазироваться в овчарню, это в миле от дома, в дубовой роще. Там нас никому не найти, если не знать точно, где искать. Мы подумали – если Враг доберется так далеко, единственный способ спастись – стать невидимкой. А главное, чем-то заняться все равно надо.

Мы – Пайпер, Айзек, Эдмунд и я – начинаем перетаскивать продукты, одеяла и книжки. Сейчас в овчарне хранится сено, и, не считая мышей, там уютно и сухо, даже вода проведена – раньше здесь на самом деле ягнились овцы. Объясняем Осберту, что останемся в овчарне надолго, но он едва слушает, он или смотрит новости, где давно ничего не меняется, или названивает друзьям, пытаясь вместе с остальными шестьюдесятью миллионами решить, началась война или нет.

Было уже далеко за полдень, когда мы устроились на новом месте. Пайпер приносит книжку Осберта «Руководство по выживанию для бойскаутов» и решает приготовить ужин из местных продуктов. Она возвращается домой, раздобыть голубых яиц из-под наших кур и накопать молодой картошки на поле неподалеку. Она еще собирается насушить червей, чтобы истолочь в порошок и добавить в варево немного белка. Никто, кроме меня, в излишнем белке не нуждается, я вообще уже давно на низкопротеиновой диете, так что мы уговариваем Пайпер приберечь порошок из червяков на черный день. Она разочарована, но не настаивает.

Пока Пайпер добывала еду, Айзек сходил домой и принес в большой корзинке сыр, ветчину, кекс с изюмом в жестянке, сушеные абрикосы, яблочный сок и толстую плитку шоколада в оберточной бумаге.

Мы прячем корзинку в ларь для корма, чтобы не обижать Пайпер. Из того, что она насобирала, королевской трапезы не приготовишь, но на крайний случай сгодится. Эдмунд и Айзек разводят костер и пекут картошку прямо на огне, а когда костер гаснет, Пайпер кладет яйца на угли. Сверху получилось сыровато, но, похоже, на вкус неплохо.

Говорю, что от волнения у меня пропал аппетит. Никто не удивляется, только Эдмунд поглядывает искоса. Удивительное дело, заметишь, что за тобой наблюдают, так и сама начинаешь подглядывать за наблюдателем.

Мы устраиваем на сеновале большую постель, расстилаем одеяла, разуваемся и укладываемся прямо в одежде. Сперва Айзек, потом Эдмунд, потом я, потом Пайпер, в таком порядке. Сначала мы скромненько лежим каждый сам по себе, но вскоре сдаемся и прижимаемся друг к другу. Потому что тут полно летучих мышей и от стрекота сверчков становится ужасно одиноко, потому что ночь холодная и некуда деваться от мыслей о погибших далеко-далеко в Лондоне людях. Никогда раньше я так не спала. Мне нравится, как Пайпер всегда старается взять меня за руку, но как же поворачиваться? Уверена, что не засну.

Внизу возятся Джет и Джин. Я думала, Эдмунд давно спит, а он вдруг шепчет, что собаки не должны спать, когда овцы ягнятся, потому что овцам нельзя разбредаться, а мы их, наверно, сбиваем с толку. Он говорит так тихо, что мне хочется подползти ближе, так я и делаю, и мы просто смотрим друг другу в глаза, не говоря ни слова. Эдмунд поворачивает голову направо, легонько трется щекой о мою руку, закрывает глаза и засыпает. А я лежу и гадаю, что полагается чувствовать, если кузен совершенно случайно и совершенно невинно дотрагивается до такого приличного места, как рука – тем более в рукаве.

Никак не засну. Его волосы пахнут табаком. Вспоминаю картину, которую мы копировали на рисовании. Затишье Перед Бурей. Старинный парусник в мертвенно-спокойном море, небо на заднем плане оранжево-рыжее с золотом, все кажется таким мирным, пока не заметишь черно-зеленый участок неба в углу картины – это и есть надвигающаяся Буря. Почему-то я не могу перестать думать об этой картине. Должно случиться что-то ужасное, и никто на картине не подозревает об опасности. Если бы их предостеречь, все могло бы пойти по-другому.

Затишье Перед Бурей – подходящая фразочка. И не важно, что сейчас я счастлива. У меня большой жизненный опыт, я уже научилась не ждать, что все обернется как в слезливом голливудском фильме, где слепую девушку играет Надежда Голливуда, а мальчик-инвалид чудесным образом начинает ходить. И в конце все бесконечно счастливы.

7

Назавтра мы не то чтобы отказываемся от нашего плана, просто нас потянуло домой – помыться, переодеться. Вообще-то спать на сеновале не так уж романтично – колючее сено, летучие мыши, дикий холод, а еще весна называется.

А что дома? Осберт разворчался, ему пришлось доить коз вместо Пайпер. Звонила тетя Пенн, она рвется домой, делает все возможное, и, между прочим, в банке есть деньги, и она уже сговорилась с управляющим, нам их выдадут. Она больше тревожится о судьбах мира, чем о нас, заявляет Осберт. Он, похоже, не против быть на втором месте. Пайпер думает, это потому, что мама уверена – мы справимся.

Пока Осберт объясняет про тетю Пенн, Эдмунд меняется в лице. Хотя, может, я и ошибаюсь, Эдмунд ведь смотрит не на меня, а на Айзека. Когда он поворачивается ко мне, то выглядит уже совершенно нормально. По всему миру полно людей, которые рады ей помочь, говорит Эдмунд. Больше обсуждать нечего.

Старая добрая Королевская Почта, кажется, не подозревает, что война вот-вот начнется. Мне приходят два письма, одно от отца, другое от Лии. Давина Д. плохо себя чувствует, жалуется папочка и во всех подробностях расписывает, как она переносит беременность. Есть мне дело до ее самочувствия! По мне, пусть у нее ноги, как бочки, распухнут, грудь до колен отвиснет и силикон в цемент превратится. В конце письма – пара слов обо мне, он скучает, береги себя, не стань жертвой теракта, ты хоть немного прибавила в весе и бла-бла-бла.

Письмо от Лии поинтереснее. Наша суперкрутая Мелисса Баннер хвастает направо и налево, что подцепила Лайла Хешберга. Только что баннеры не развешивает. Богом клянусь, если это правда – пожертвую все свое земное имущество Армии спасения. Правда, вряд ли мой DVD-плеер достанется какому-нибудь богобоязненному трубачу. Ведь Лайл знаменит тем, что заявил своей последней подружке Мими Мелони – не сможешь Удовлетворять Мои Потребности три раза на дню, поищу утешения на стороне, а Мелисса Баннер на весь свет раструбила, что девственницей была, девственницей и останется. Лия однажды застукала Лайла в пустом классе, когда все были на собрании. Он Удовлетворял Свои Потребности самостоятельно, так что она сказала, ну и ну, Лайл Хешберг, что это за фитюлька торчит у тебя из штанов? По крайней мере, она так утверждает, не хочу никого обидеть, но сильно сомневаюсь.

Хорошо бы перетереть новости прямо сейчас, я чуть не плачу, мобильник не работает, интернета нет, и никакие чокнутые кузены не заменят мне Лию.

Сажусь писать ответ. Про Эдмунда, Пайпер, Айзека, зверей, дом, войну. На бумаге выходит даже лучше, чем в жизни, и, дописав, я почти убеждаю себя, что Жизнь Есть Жизнь и Как Же Мне Повезло. Хотя легче сказать, чем сделать. Как поверить в божье благословение, если реальность такова – я живу с чужими людьми из-за злобных мачехиных козней, не говоря уже о более близких родственниках.

Тут входит Осберт с перекошенным лицом и объявляет, что в США тоже взрывы.

Ужас какой, где именно? Я спрашиваю, только чтобы показать свою заинтересованность. Питтсбург, Детройт и Хьюстон, только он произносит Хустон. Ну, хорошо еще, что не Верхний Вест-Сайд. Правда, я сразу же начинаю фантазировать, вот бы папочка с Давиной, перевязанные и хромые, захотели к нам приехать, а мы такие, КАК ЖАЛЬ, аэропорты закрыты, а то бы мы ВСЕЙ ДУШОЙ, правда-правда.

Сегодня я попыталась съесть кусочек бекона, потому что Эдмунд меня очень попросил, но бекон на вкус как свинина, и меня чуть не вырвало.

8

Пришло время поговорить об Айзеке, потому что он вроде как ни в чем не участвует, редко открывает рот, но я начинаю понимать – кто меньше болтает, тот больше видит.

Сперва я едва его замечала. Эдмунда невозможно не заметить, Пайпер то и дело берет меня за руку, куры кудахчут, собаки лают, овцы блеют, не говоря уже о том, что полмира чуть не взорвали, а водопроводные трубы шумят день и ночь. Так что я не сразу поняла – пока Эдмунд и Пайпер приглядывают за мной, Айзек приглядывает за ними.

Неявная забота, не то что у Осберта. Тот вклинивается в любой разговор со своими указаниями, ясно же, что Ответственность за Семью Лежит на Нем. Как Он от Этого Устал, конечно, он понимает, Раз Он Старший, Ладно Уж, глубокий вдох.

Эдмунд, наоборот, весь как на ладони, даже если удивляет тебя миллион раз на дню. Еще он читает мысли. Это сразу заметно по тому, как он смотрит.

Айзека понять сложнее, он Держит Мысли при Себе – так наш швейцар говорил о тех, кто не любит посплетничать. Не то чтоб он наблюдал исподтишка или слишком переживал по поводу увиденного, его не слишком заботят чужие поступки, он ничего не обсуждает и не оценивает. Даже семья, похоже, интересует его чисто теоретически, словно мы подопытные кролики, за которыми ему поручено следить, а он к ним привязался.

Иногда я думаю – он скорее зверь, чем человек. К примеру, идете вы в деревню в базарный день, кругом толпы народу. Не бойтесь его потерять, даже если вы о нем забыли, даже если сто лет его не видели. Можно бродить туда-сюда, внезапно поворачивать назад, можно присесть выпить чаю или свернуть на боковую улочку, можно внезапно решить зайти в пекарню, в которую вы обычно не заходите, хотя дома еще полно хлеба и в пекарню идти вообще незачем, – как только вы вспомните об Айзеке, глянь, он тут как тут, прямо у локтя, будто всегда тут был, а может, просто все время мысленно следовал за вами.

Словно он видит людей насквозь, целиком, и прошлое, и будущее. Конечно, он знает, когда вам вздумается свернуть в пекарню и в какую именно.

С животными он совсем другой. И к собакам, и к лошадям, и к барсукам, и к лисам он со всей душой. У него даже лицо меняется, от вежливой отстраненности к живому интересу.

И звери это понимают. Можно часами разыскивать беременную кошку, пока Айзек не скажет, посмотри в сарае под рогожей, и надо же, она там – с пятью котятами в придачу, и уже успела сообщить ему их имена. Пайпер рассказывает, Айзека часто зовут помочь выбрать собаку, и он с одного взгляда определяет, все ли в порядке, не взбредет ли собаке в голову покусать новорожденного.

Вы, наверно, удивляетесь – как и я, – что интересного могут сообщить Айзеку собака или овца. Подозреваю, он мог бы задать тот же вопрос о любой чуждой форме жизни, типа меня. Что я такого захватывающего могу рассказать? Кому это интересно, кроме меня самой?

Психиатры не в счет.

Им платят.

9

Стучат в дверь. Это двое унылых типов Из Совета явились внести нас в список и выяснить наши Медицинские и Продовольственные Потребности, что всего лишь значит, а давайте убедимся, что ни у кого нет аппендицита или цинги.

Их список имен и адресов толщиной с телефонную книгу. Некоторые имена отмечены галочкой, некоторые вычеркнуты, страницы пестрят вопросительными знаками. Так и кажется, что они страшно сожалеют, что заранее не расспросили, в чем же все-таки будет состоять их работа.

Найдя в списке тетю Пенн, расставив кучу крестиков и вопросиков напротив ее имени и задав несколько формальных вопросов, они просят позвать взрослых и неприятно поражены тем, что в качестве взрослого мы можем предъявить только Осберта.

Но, увидев, что в нашем случае мало что можно добавить в отчет, который все равно никто не заметит, читать не будет и делать ничего не станет, они ограничиваются стандартными вопросами. То же самое они спрашивают у всех в округе. Есть ли у нас мясные породы скота? Осберт отвечает, что овец редкой породы разводят на племя и ради шерсти. Иногда продают другим фермерам. Козлята – просто домашние любимцы, а куры слишком хорошо несутся, чтобы их есть. Это смешит меня, я не сразу понимаю, куда несутся куры.

Потом они хотят записать наши имена и возраст. Осберт сообщает – я американская кузина, они приходят в замешательство, просят показать паспорт, задают кучу вопросов о папе, о чем он думал, отправляя единственную дочь из дому в такое время. Говорю, я сама задаю себе тот же вопрос.

Оба смотрят на меня косо, впрочем, и все остальные в эти непростые дни смотрят косо. Еще спрашивают, хватает ли нам денег на еду. Осберт объясняет, что есть деньги с маминого счета. Мы сделаем все возможное, провозглашают эти типы и добавляют, что из-за эмбарго вот-вот начнется нормирование продуктов, хотя это не точно, и школы раньше распускают на летние каникулы, и мы должны держаться подальше от дорог. Делать нам больше нечего, как шататься по дорогам.

Мы интересуемся, что будет дальше и сколько, по их мнению, продлится война. Надо думать, эти вопросы раньше им в голову не приходили. Судя по их пустым глазам.

Спору нет, обнадеживает, что местные власти проявляют интерес, но в нашей жизни этот визит ничего не изменит. Последние дни мы слоняемся без дела, не зная, как быть дальше. Мы устали от деревни, там приходится часами стоять в очереди, слушая разговоры о том, что На Самом Деле происходит. Если хотите знать, никто ничегошеньки не понимает, но все делают вид, что они большие специалисты.

Те, у кого есть друзья или друзья друзей с телефонами или интернетом, утверждают, Лондон Оккупирован, на улицах танки и солдаты, повсюду пожары и беспорядки и будто бы госпитали переполнены жертвами взрывов и отравлений, а люди дерутся за пищу и питьевую воду.

Один свихнувшийся старик шепотом сообщает всем, кто соглашается слушать, что на Би-би-си вещают Враждебные Силы, поэтому никаким Радиопередачам не верьте, но его жена, закатив глаза, объясняет, что ему еще с прошлой войны повсюду мерещатся немцы.

Каждый делает вид, что в курсе событий, что владеет Самой Свежей Информацией, только Права Не Имеет разглашать. Никогда я не видела таких лиц – тревога, самодовольство, паранойя слились в одну любезную гримасу.

Каждый день мы спускаемся в деревню, встаем в очередь перед магазином, ждем, пока нас пустят внутрь, и покупаем самое необходимое. Почему-то я вспоминаю распродажи в супермаркетах, которые мне так нравились, только здесь продуктов маловато и нельзя бегать кругами и засовывать в корзинку, что под руку попадется.

Отвратительно слушать дурацкие теории, даже глухой нельзя притвориться, тут все друг друга знают – что говорить, деревня.

Вот что нам приходится выслушивать, все произносится шепотом, тут же Дети, а если выходит не так уж страшно, попробуйте бесконечно повторять одно и то же и при этом вежливо улыбаться, пока скулы не сведет и не начнет корячить:

1. Зять говорит, это все французские ублюдки.

2. Приятельница из Челси говорит, жуткое мародерство, а ей самой достался отличный телевизор с большим экраном.

3. Сосед из Палаты Лордов обвиняет Китай.

4. А вы заметили, что никто из евреев не погиб?

5. Под универмагом «Маркс и Спенсер» – ядерное бомбоубежище, но только для акционеров.

6. Уже едят кошек и собак.

7. Королева сохраняет бодрость духа.

8. Королева в отчаянии.

9. Королева с Ними заодно.

Каждодневный выход в свет. Похоже на соревнование. Чья новость окажется хуже?

У супружеской пары из Лондона с двумя детьми и чистокровным фландрским бувье, это, оказывается, собака, есть неподалеку летний дом, и они решили, что здесь безопаснее. Может, оно и так, если не считать местных. Народ немедленно всех поделил на Своих и Чужих. Внешне выглядит вполне цивильно, но в душе все ненавидят этих лондонцев и их экзотическую собаку заграничной породы. Только и ждут случая с ними поквитаться, когда закончатся продукты.

Куча народу беспокоится, как мы одни, без тети Пенн. На самом деле они совершенно не жаждут приглашать нас к себе, даже если бы нам это было надо, а нам не надо. Они явно испытывают облегчение, когда мы говорим, нет, спасибо, даже обидно.

День проходит за днем, все больше и больше людей впадает в панику, остальные старательно корчат постные физиономии, непрерывно повторяют Как Все Ужасно, и прищелкивают языком. Мы уходим от них, и сразу становится веселее. По дороге домой мы смеемся, чтобы подбодрить Пайпер и потому что это – приключение, и солнце светит, и вокруг красота, война там или не война.

Не терпится рассказать обо всем Лии, главное, о том, как потрясающе жить без взрослых, без их постоянных поучений. Не хочется говорить вслух, но давайте посмотрим правде в глаза. Сколько бы вы ни изображали горе, сколько бы ни ужасались, ах, люди гибнут, что станет с Демократией, куда катится наша Великая Страна, правда, которую никто не решается сказать, – нам, детям, НАПЛЕВАТЬ. Большинство убитых – старики вроде родителей, они уже достаточно пожили, или они работали в банках, значит, так и так зануды, а если нет, мы их все равно не знаем.

Осберт с одноклассниками говорят, хорошо жить в Лондоне, шпионить за Врагами, собирать важную информацию. Вот-вот, будь я премьер-министром, я бы первым делом поручила спасение страны Осберту и его сопливой команде.

Днем сталкиваюсь я с Эдмундом у нижнего сарая, он кормит животных, и, пока он доит коз, я играю с козленком. Динь милый, как щеночек. Он ласково бодается, пока не почешешь его за ушами, тогда он замирает с закрытыми глазами и прислоняется к тебе. Чем дольше чешешь, тем сильнее он прижимается, так что, если сделать шаг назад, он упадет.

Несем молоко домой, начинается дождь, мы устраиваемся в моей комнате и болтаем о том о сем. Эдмунд курит и задает вопросы, которые обычно сводят меня с ума, типа почему ты ничего не ешь.

Странно, сейчас я не возмущаюсь и честно стараюсь объяснить. Сначала я боялась, что мачеха меня отравит, к тому же ее моя голодовка страшно злила. Потом я поняла – мне нравится чувство голода. И все с ума сходят, а папочка чуть не разорился на психиатрах. А потом, у меня это хорошо получается.

Он на меня не смотрит. Ложится на спину, его колени касаются моих. Что-то не то я чувствую, он же мой двоюродный брат. Что со Мной, бормочу я себе под нос, но, конечно, с Эдмундом этот номер не проходит, он слышит все, даже мысли. Нелегко запомнить – при нем даже думать опасно. А с другой стороны, удобно – о самом важном можно просто подумать, не нужно бродить вокруг да около.

Ты когда-нибудь думаешь о смерти?

Ничего себе поворотик.

Да, говорю я, всегда, правда, по большей части чтобы заставить других почувствовать свою вину.

Он молчит. Много позже, прокручивая этот разговор в голове, понимаю – ему я этого вопроса так и не задала.

Мы надолго замолкаем, слушаем дождь за окном. Наши колени совсем рядом. Сердце бьется, как птица в клетке. Мое, и его, кажется, тоже. Я с ума схожу, голова идет кругом, но мы все еще притворяемся, что это просто братская любовь и прочая чушь, все же хочется выдать желаемое за действительное.

Потом я начинаю тихо-тихо думать про себя, и долго ничего не происходит. Эдмунд лежит, прикрыв глаза, я слегка разочарована и одновременно довольна и уже начинаю думать о чем-то другом, как он приподнимается на локте, смотрит на меня, улыбается и вдруг целует меня в губы, очень нежно и ласково, и мы целуемся снова, уже не так нежно.

Каждая клеточка моего тела, все, что есть во мне живого, кричит, я жажду, жажду, жажду Эдмунда.

И надо же, это лучше всего на свете.