Текст книги "Рассказы"
Автор книги: Мажит Гафури
Жанры:
Детская проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Annotation
Сборник рассказов основоположника башкирской советской литературы М. Гафури (1880–1934).
Для младшего школьного возраста.
Художник Е. Филатов.
Мажит Гафури
Народный поэт Мажит Гафури
Рассказы
Дикий гусь
I
II
III
IV
V
Новый серп
I
II
III
IV
Наемный работник
Старый охотник
I
II
Как продавали наши вещи
I
II
III
IV
V
Прежде было трудно – теперь легко
Детство Гали-агая
Гали остается без дома
Гали в медресе
Актырнак [6]
Красная корова
Актырнак хочет отправиться в город
Актырнак отправилась в город
Нежданная неприятность…
Показался город
Город оказался еще краше…
Вот, оказывается, каков городской базар
Актырнак отправилась на прогулку
Актырнак поймали
Еще кое-что интересное
Щенки-сироты
notes
1
2
3
4
5
6
7
Мажит Гафури
Народный поэт Мажит Гафури
(1880–1934)
У синих отрогов Урала, в объятиях двух песенных рек – Агиде́ли и Зили́ма, посреди живописных лугов, раскинулось село Зилим-Караново – родина народного поэта Башкирии Мажита Гафури, основоположника башкирской советской литературы. Здесь величественная Агидель – так башкиры называют реку Белую – меняет своё течение, сворачивает немного к западу. Места эти славятся как самые соловьиные…
В этом прекрасном уголке – чудесной колыбели детства – начался жизненный путь поэта. Отец его, сельский учитель Нургани, не чурался крестьянского труда, увлекался пчеловодством. По воспоминаниям Гафури, отец был хорошим рассказчиком, вечерами любил читать вслух собравшимся в доме односельчанам книги, вел увлекательные беседы. О своей матери Мажит писал: «…Видать, она была натурой очень чувствительной… Услышав о каком-нибудь трагическом случае или когда отец вслух читал книгу, она не могла остаться равнодушной, слезы на глаза навертывались помимо ее воли».
Впечатлительный и мечтательный Мажит с детства тянется к знаниям, с малых лет учится читать и писать, а затем поступает в сельскую школу – медресе. Любовь к книгам в семье, своеобразные домашние литературные вечера пробудили в душе будущего поэта чувство прекрасного.
Среди сверстников юный Мажит отличался умом и справедливостью. Рос он живым, подвижным, любил загадывать загадки и рассказывать сказки, затевал веселые игры в догонялки, «кто выше прыгнет», «мяч в ямке». Если во время игры возникали споры, их разрешал Мажит. С его решением соглашались все ребята. А еще Мажит любил рыбалку, лес, нравилось ему слушать пение птиц.
После школы в родном ауле Гафури учился в медресе в соседнем селе Большое Утяшево.
Ему было одиннадцать лет, когда его постигло большое горе: внезапно умирают его отец и мать. Осиротевшему Мажиту стало трудно учиться в медресе. Для того чтобы прокормиться, он вынужден был переписывать для сынков богачей книги, готовить им обед и кипятить самовар. А летом с маленьким братишкой Мажит ходил за плугом, помогал взрослым на сенокосе, обдирал с ивняка кору и продавал ее, чтобы накопить хоть немного денег для учебы.
Между тем Мажит становится лучшим учеником Утяшевского медресе: он свободно читает и переводит с арабского и фарси. Учитель Хатип показывает его гостям, которые восхищаются его знаниями. По совету своего учителя Гафури отправляется учиться в город Троицк.
То на попутных подводах, то пешком одолевает юный Мажит четыреста с лишним верст до Троицка. Добравшись туда, он обнаруживает, что позабыл в деревне свои документы, а без них на учебу не принимают… Проделав мучительный обратный путь в Зилим-Караново, настойчивый юноша возвращается в Троицк и поступает в медресе, становится шакирдом – учеником ишана Зайнуллы. Новый, двадцатый век будущий поэт встречает в этом религиозном училище.
В Троицке Гафури увлекается литературой. Летом он вместе с товарищами едет в казахские степи обучать детей казахов грамоте. Здесь он слушает песни казахских акынов – народных поэтов. Письменная литература и устное народное творчество башкир, татар и казахов дали толчок первым творческим шагам поэта.
Первое стихотворение Гафури написал весной 1902 года. Оно называлось «Шакирдам ишана» и содержало острую критику порядков в медресе. Многие шакирды стихотворение одобрили, а старшекурсники, бородатые шакирды-фанатики, поколотили богохульного стихотворца. Так началось творчество поэта, такова была первая реакция читателей.
Первая книга стихов поэта «Сибирская железная дорога» вышла в 1904 году в Оренбурге. В ней Гафури воспел новый век – век прогресса и техники, созидательную силу великой России.
Честь и слава России – могучей стране,
Чьё дыханье я слышу в ночной тишине.
Где слова разыскать, чтоб о ней рассказать,
Чтоб достойною песней воспеть её мне!
В том же 1904 году в Казани был издан первый рассказ Гафури «Жизнь, прошедшая в нищете» о тяжкой доле деревенской бедноты. Так, в канун революции 1905–1907 гг. в башкирской и татарской литературе появился новый писатель, певец простых тружеников, поэт и прозаик, Мажит Гафури.
Как подлинно народный поэт Гафури сложился и стал известен в грозные годы первой русской революции. Встретив 1905 год в Казани, он активно выступает в печати со стихами, посвященными революции, призывая народ к объединению. «Капля за каплей – большой переполнен сосуд, время настало – должен пролиться он», – писал поэт.
В известных стихах «Завещание 1906 года 1907 году» и «Ответ седьмого года» поэт призывает народ «свалить большое дерево» и «одеть землю в другой наряд». Читателям был понятен образ: «большое дерево», – самодержавие. Недаром за «преступные мысли», выраженные в этих стихах, царские жандармы в 1911 году пытались привлечь поэта к ответственности. М. Гафури попал под надзор полиции.
В период революционного подъема Гафури написал повесть «Бедняки» и рассказы, обличающие социальное неравенство и несправедливость. Вместе с тем в этих произведениях писатель воспевал чистоту души простого труженика, его истинную человечность.
С каждым годом творчество Гафури становится ближе к народу. На его поэзию немалое влияние оказывали его современники – крупнейшие татарские поэты Г. Тукай, С. Рамиев, Дердеманд.
Знакомится Гафури и с поэзией Пушкина, Лермонтова, Некрасова и Крылова.
Гафури становится признанным мастером лирики. Немало проникновенных стихов он посвящает родной природе, детям и юношеству.
Тесную связь своей жизни, своего творчества с жизнью народа поэт подчеркивал во многих своих произведениях. В стихотворении «Я и мой народ» он писал:
Лишь сделаю я шаг вперёд —
Как тотчас оглянусь назад:
Желая знать, куда шагнул,
К народу обращаю взгляд.
Вместе с народом делил Гафури невзгоды и тяготы жизни. В годы первой мировой войны он написал смелое, обличительное стихотворение «Видно, нет тебя, аллах…». Здесь он поднимает голос протеста против братоубийственной войны.
Гафури стал не только счастливым свидетелем, но и пламенным певцом Великой Октябрьской революции. Он принял революцию и отдал все свои силы созданию новой советской культуры, стал основоположником башкирской советской литературы. Поэт воспел героев нового времени, грудью поднявшихся на защиту завоеваний Октября.
От имени красного воина – одного из борцов за Советскую власть поэт давал клятву:
Пока враги родной страны
в крови не лягут, присмирев,
Я не вложу меча в ножны,
не усыплю свой правый гнев.
После Октября начался новый период творчества Гафури. С еще большей энергией работает поэт в различных жанрах литературы. В своих стихах он стремился выразить всю полноту чувств свободного человека, ставшего хозяином своей судьбы.
В поэме «Труженик» поэт создал образ человека труда, не нашедшего себе счастья в условиях старого мира. (Позже по мотивам этой поэмы М. Гафури написал либретто для оперы.) В пьесе «Красная звезда» писатель изобразил героев гражданской войны и борцов за социалистическое преобразование деревни.
В конце двадцатых – начале тридцатых годов Мажит Гафури написал повести о тяжелом прошлом народа и его пути к новой, свободной жизни («Черноликие», «Ступени жизни»).
Подобно великому Горькому, Гафури прошел суровые «университеты» жизни, работал у богачей. Автобиографическими воспоминаниями навеяна его повесть «На золотых приисках поэта». В ней Гафури рисует жизнь рабочих на золотых приисках крупнейших татарских золотопромышленников братьев Рамиевых. Проникнутую тонким лиризмом, окрашенную романтикой юности, эту повесть можно назвать песней о людях труда. Душевная красота человека-труженика в повести воплощена в образах старых горняков Салима, Сибгата, юной Хадичи.
Мажит Гафури проработал в литературе немногим более трех десятилетий. Но он оставил заметный след в башкирской и татарской литературах, оказал влияние на развитие всей многонациональной советской литературы. В литературном наследии Гафури имеются и произведения, посвященные детям. Некоторые из рассказов писателя предлагаются читателям этой книги.
В рассказах, обращенных к юному поколению, Гафури воссоздал живые, запоминающиеся картины дореволюционной народной жизни, полной лишений и страданий. Тем самым писатель как бы выполнял завет Горького, желавшего, чтобы книги рассказали детям о безвозвратном прошлом лучше и умнее, чем расскажут их отцы и матери.
В рассказах Гафури для детей повествование ведется обычно от первого лица. Манере писателя свойственна детская непосредственность, некоторая наивность, автор как бы смотрит на мир глазами ребенка.
Тонко и умело передает писатель переживания подростка в рассказе «В пору моего детства». Читатель видит тяжелую картину, как за недоимки у бедняков забирают последние вещи: старенькую перину, латаные-перелатаные одеяла, две тощие подушки, ветхий коврик, сундук и самовар. Сами по себе они ломаного гроша не стоят, но с ними кровно связан весь быт бедняка.
Оставляет сильное впечатление сцена, где солдат Хабир выступает против этого грабежа и его арестовывают «люди с саблями». Очень жаль старуху Сарби, которая умоляет старосту оставить ей кошму. Безутешному горю бедняков в рассказе противостоит безжалостность и жадность богача Мурата.
Рассказ «Прежде было трудно…» ведется от лица человека старшего поколения, ровесника автора. Грустно и обстоятельно рассказывает он о том, как жилось детям прежде.
Все мы, особенно дети, любим читать о животных. И Гафури делает их героями своих рассказов.
Вот рассказ «Актырнак» (в этой книжке рассказ напечатан с некоторыми сокращениями) – окрашенное легкой печалью повествование о потерявшейся в городе собаке.
С интересом следит читатель, как увязывается Актырнак за хозяевами в город, где она, так же как и ее маленький хозяин Ахмет, еще ни ризу не была. А потом вместе с Ахметом мы тревожимся, жалеем несчастную Актырнак и ее осиротевших малышей-щенят.
Интересен второй план рассказа: что видит, что поражает деревенского мальчика, впервые уехавшего далеко от родного дома? Все то, что для нас привычно, каждодневно, для Ахмета – диковинка, радость, чудо. Он счастлив, сжимая в руках цветной карандаш – «самый лучший!» – и книжку. Он не сразу узнает паровоз и пароход, о которых слышал в школе. Его поражает «говорящая тарелка» – радио и мощная «самоходная арба» – трактор и автомобиль.
Ничто не проходит мимо внимания пытливого мальчика, и вместе с ним мы узнаем, что уже создаются первые колхозы. И охотно верим: вырастет Ахмет и станет трактористом-колхозником.
История о потерявшейся собаке оказывается шире, значительнее, потому что рассказывает о бо́льшем – о том, как меняется жизнь людей.
Воспитанию в человеке бережного отношения ко всему живому, к родной природе посвящены рассказы «Дикий гусь», «Новый серп» и другие. Запоминается герой рассказа «Старый охотник» Биккужа, который по просьбе маленького внука идет в лес, чтобы поймать и принести ему олененка. В поисках проходит три дня, и когда олененок попадает в руки охотника, Биккужа отпускает его, испытывая жалость и нежность к беспомощному существу.
Итак, юный читатель, перед тобой книга рассказов Мажита Гафури – народного поэта, писателя-гуманиста. Это небольшое вступление к книге хочу закончить словами выдающегося украинского поэта и ученого Павло Тычины, посвященными Мажиту Гафури:
«Нежный и мужественный сын своей отчцзны, батыр, воплотивший духовную самобытность башкирского народа, словно гигант, широко шагает через пространство и время, неся людям неисчерпаемую песню свою, песню жизни и борьбы, светлой победы над мраком, песню счастья».
Гилемдар Рамазанов
Рассказы
Дикий гусь
Перевела Н. Надеждина
I
В народе его называли Аккуль – Белое озеро. Оно было такое большое, такое широкое, что глаза едва могли различить постройки на противоположном берегу.
Аккуль блестело словно огромная серебряная монета. Круглое, оно было похоже на упавшую с неба полную луну.
Весной его берега зарастали травою, покрывались зеленью и окрестные поля. Если взглянуть на озеро с вершины соседней горы, казалось, что на зеленый плюшевый ковер-палас брошено зеркало и смотрятся в него плывущие по небу облака.
И весной и летом Аккуль принимало гостей. Сюда съезжались люди со всей окрестности: кто порыбачить, кто просто полюбоваться на красоту озера, отдохнуть.
На утренней заре рябила вода от веселой рыбьей игры. Столько птиц находило себе приют в камышах, что казалось – крякают, поют, щебечут, посвистывают сами камыши.
Но осенью, когда с севера начинали дуть холодные ветры, человеческие голоса на берегу затихали, замолкали и поющие камыши. Птицы улетали на юг, рыбы уходили вглубь, опускались на дно, прятались под коряги.
Аккуль уже не сверкало, а тускло блестело. Серое скучного цвета озеро словно грустило, что кончилась пора песен и встреч, пришло время проводов.
В эту хмурую пору Аккуль навещали только стаи диких пролетных гусей. Здесь они плавали, кормились, отдыхали, чтобы перед дальней дорогой набраться сил.
Их громкое гоготание и шум сильных крыльев – единственное, что оживляло в осенние дни притихшее озеро Аккуль.
II
Кому поручит отец привести домой коня? Конечно, сыну, мальчишке!
От Аккуля до нашей деревни было всего две версты, и я бывал на озере каждый день. Здесь чаще всего можно было найти наших лошадей, которых, стреножив, мы выпускали пастись на ночь.
Но, если бы даже меня не посылали за лошадьми, я все равно бы пришел на озеро. Ради них, ради диких гусей.
Сперва я слышал голоса еще невидимой стаи. С высоты доносились звуки, будто кто-то ударял серебряной ложкой по медному тазику.
Голоса все ближе и громче.
Приложив ладонь козырьком к бровям, я всматривался в звучащую даль. Сперва неясно, потом все отчетливей в небе вырисовывался как бы наконечник летящей стрелы с неодинаковыми концами – один немного длинней. Это летели дикие гуси с одного конца мира на другой.
На самом острие стрелы вожак. Он первым рассекает грудью воздух, чтоб товарищам, которые следуют за ним, легче было лететь.
«Подлетаем к озеру! Подлетаем к озеру! Приготовиться к спуску!» – так я себе объясняю крик вожака.
И стая начинает снижаться. В птичьих криках мне слышится радость. Гуси увидели воду – родную стихию, они приветствуют озеро, здороваются с ним.
Стая промчалась так быстро, что мне показалось, она миновала озеро. Но, описав круг, гуси один за другим плавно опускаются на воду.
Я смотрел, как они расправляли уставшие крылья, как ловко перебирали клювами перья, как, изогнув длинные шеи, жадно пили чистую воду… Я смотрел долго-долго, пока по-вечернему потемневшие камыши не напоминали мне, что дома меня ждут.
Стая оставалась ночевать на озере. Но напрасно я надеялся, что рано утром застану на том же месте диких гусей. Их уже след простыл. Они ничего не оставили мне на память – ни одного перышка, только следы лап у самой кромки воды.
Мне становилось грустно, что гуси улетели, а я остался.
Эх, если бы у меня были крылья, и я бы поднялся в небо и полетел бы вместе с вольными птицами над степями, горами, городами, чтоб увидеть далекие края, где всегда лето.
Я понимал, что стая, которую я видел вчера, уже не вернется. Но утешал себя мыслью, что пролет не кончился, что встречи с новыми стаями еще впереди.
III
Как все в нашей семье, я привык вставать с первыми лучами солнца. Никогда так легко не дышится, как в эти часы утренней росы.
Но в то ясное утро роса на траве и стерне была уже по-осеннему холодна.
На деревенской улице я повстречал сына Гарифа-агая, который сказал мне:
– Ты найдешь своих лошадей возле озера.
Он не ошибся. Лошади паслись на берегу, неторопливо щипали отросшую после покоса отаву. На меня они не обратили внимания. Я понимал, что им не так уж хочется, чтобы на них надели хомуты и погнали работать в поле.
Ну что ж! Можно было подождать!
И я залюбовался на восход солнца. Оно перебросило через озеро плавучий сверкающий мост, огненную дорожку из золотых искр.
У берега, шлепая по воде намокшими веслами, плавали на своих лодках рыбаки – проверяли поставленные на ночь переметы.
И вдруг я услышал одинокий приглушенный гогот.
Я прислушался. Гогот раздавался совсем близко, из-за наваленной неподалеку от берега кучи камыша.
Странно! Вчерашняя стая улетела, а осенью перелетные гуси не отбиваются от стаи, не остаются на чужбине. Значит, что-то случилось!
Ни на воде, ни в небе не было видно ни одной большой серой птицы. Где же мог спрятаться этот одинокий гусь?
Я закатал штаны и полез в студеную воду.
И что же я увидел? В камышах запутался раненый гусь.
Размахивая одним крылом, другое бессильно повисло, он хотел взлететь, но не мог. Пытался выбраться из камышей и спотыкался, застревал в чаще стеблей.
Увидев меня, калека встрепенулся, отчаянно замахал здоровым крылом. Куда там! На одном крыле не взлетишь.
Я без труда поймал покалеченную птицу.
Гусь пытался вырваться, шипел, дергал лапами. Он боялся человека, считал меня своим врагом. Я слышал, как под перьями часто-часто стучало его дикое птичье сердце.
Бедняга! Должно быть, пуля охотника настигла его тогда, когда он вместе со стаей опускался на воду. Но стрелку не досталась добыча. Подранок укрылся в камышах.
Из своей камышовой засады он видел отлет стаи. Как он рвался к небу, к солнцу, к товарищам, звал их, но они ничем не могли ему помочь.
Сейчас они далеко-далеко. В небе, широком и прекрасном, как море, вольная стая мчится в теплые страны, где реки не замерзают, где никогда не падает снег. А он, отстав от своих, остался здесь в камышах, один, раненый, беспомощный. Что с ним будет зимою?
Пожалев искалеченную птицу, я решил отнести ее домой.
Я взял своего найденыша на руки и держал его крепко, но бережно, чтобы не сделать больно поврежденному крылу. Он смирился, притих, понял, что от меня не вырвешься.
Но когда мне захотелось приласкать его, осторожно погладить по голове, он вздрогнул и начал торопливо тыкаться клювом в перья, чтобы спрятать от меня свою голову.
Он не верил, что может быть доброй человеческая рука.
Не так-то просто нести на руках дикого гуся и вести за поводья двух лошадей. Только к обеду я вернулся домой.
Дома были недовольны моей долгой отлучкой, но оправданием мне служила дикая птица, которую я прижимал к груди.
Отец мельком взглянул на гусиное повисшее крыло и сказал:
– Эта птица больше не полетит. Надо скорей ее зарезать, чтоб не мучилась зря.
Сердце мое екнуло от суровости отцовского приговора. Я стал с жаром отстаивать жизнь несчастного гуся. Разве отец сам не учил меня, что надо уважать гостя? А эта птица тоже наш гость. Она прибыла к нам с далекого севера и затерялась на чужбине не по своей воле, с ней по дороге случилась беда. Разве можно поднять на гостя руку? Дикий гусь поправится.
– Я буду ухаживать за ним!
И отец согласился:
– Ну что ж! Попробуй его выходить!
Я чуть было не заплясал от радости. Дикого гуся не зарежут, наш крылатый гость будет жить!
Куда же мне пристроить моего найденыша? Я отнес гуся в сарай, где жили наши куры. Чтоб ему было удобней пить, налил воду в самую большую сковородку, которая только нашлась в доме, накрошил хлеба. Но дикий гусь забился в темный угол и не притронулся ни к еде, ни к воде.
Несколько раз я заглядывал в сарай. Как чувствует себя крылатый гость на новоселье? Я раздобыл ему еще и овса и проса. Но он не склевал ни одного зернышка. Понурив голову, он печально стоял в углу.
Перед заходом солнца вернулись домой наши домашние гуси и подняли страшный шум. Весь день они провели на озере и все им, прожорам, мало, они и дома требуют корма!
Должно быть, запертому в сарае дикому гусю в их криках послышалось что-то родное, потому что и он несмело загоготал.
И что тут началось!
Нашим домашним стадом командовал красноглазый, очень злой гусак. Величавый, самодовольный, он вел себя на дворе как хозяин, гусыни беспрекословно подчинялись ему.
Услышав в своих владениях чужой голос, красноглазый пришел в ярость. Он кинулся к сараю, размахивая могучими крыльями, угрожал невидимому незнакомцу и вызывающе гоготал.
Ему дружно вторили послушные гусыни.
Хорошо, что дверь сарая была заперта. Иначе предводитель гусиного стада насмерть заклевал бы чужака.
Дикий гусь оробел и больше не подавал голоса.
Меня поразила злобность красноглазого. Ведь домашние и дикие гуси из одной семьи. Разве можно так неприязненно встречать родственника? А если бы красноглазый сам попал в беду?
И все же я надеялся, что со временем они подружатся.
А пока что, чтобы наши домашние гуси не беспокоили и не оскорбляли гостя своими недостойными злобными выкриками, я отогнал их в дальний угол двора.
Но и там красноглазый долго не мог успокоиться. Все хотел доказать гусыням, что он тут главный, он хозяин двора и своего места никому не уступит.
Наконец красноглазый выговорился. Важно, словно хвастаясь своей мощью, вытянул длинную шею и в последний раз гоготнул и помахал крыльями.
Гусыни пригнулись, будто преклоняясь перед его силой и мужеством и, повернув к нему головы, ответили согласным гоготом.
Но я про себя твердо решил: гогочите сколько хотите, а слабого я в обиду не дам!
IV
Ночью я плохо спал. Все думал о раненой птице, отставшей от своих, и жалел ее.
Сейчас стая отдыхает где-нибудь на озере под звездным небом, а мой бедный гусь, привыкший к простору, сидит в сарае взаперти. Один-одинёшенек. Здесь, на чужбине, каждый может его обидеть. И я отвечаю за его судьбу.
Я встал раньше обычного и вышел во двор.
Меня сразу же окружили домашние гуси. Подошел и красноглазый, важный и гордый, как всегда. Гогоча, они требовали корма. Но я даже не взглянул на них и поспешил к тому, кого никто не накормит, кроме меня.
Когда я открыл дверь, дикий гусь, волоча крыло, торопливо заковылял в угол. Но я заметил, что и вода в сковородке, и корм, рассыпанный по земле, убавились, и очень обрадовался. Если мой крылатый гость будет есть и пить, он должен поправиться.
Я тут же сменил воду и подсыпал проса и овса.
Постепенно дикий гусь стал привыкать, обживаться в сарае. Он уже не стеснялся, как раньше, клевать при мне, не прятался, когда я входил в сарай. Я был рад, что он стал доверять мне как другу. И правда: жив он, здоров ли, накормлен ли? – кому до этого было дело, кроме меня! Только я разделял его одиночество, понимал его тоску по небу.
О чем было ему разговаривать с курами?
А ближайшие родственники – домашние гуси его не признавали. И в этом был виноват красноглазый гусак.
Однажды, возвращаясь из школы, я услышал у нас на дворе оглушительный гусиный гогот. Кто-то из домашних позабыл запереть дверь сарая, и затворника-гуся потянуло из его полутемного убежища на солнечный свет.
Но как только он очутился за порогом, на него налетел красноглазый и начал гонять. Видимо, он считал дикого гуся своим соперником и решил во что бы то ни стало выжить его со двора.
Гусыни в этой расправе не участвовали, но они усердно гоготали, поддакивая своему вожаку.
Калеке трудно было увернуться. А красноглазый все налетал и налетал, стараясь долбануть в голову, клюнуть в глаз, ущипнуть больней.
Мне было обидно, словно меня самого клевали, и жалко моего крылатого гостя до слез.
Я бросил на землю учебники, схватил хворостину и еле-еле отбил моего бедного дикого гуся от неугомонного врага.
То ли от боли, то ли от обиды дикий гусь загрустил. Снова почувствовал себя чужаком, одиночкой. Лишь через некоторое время приободрился, немного повеселел.
Раненое крыло его заметно заживало и крепло. Я радовался, глядя, как птица пробует двигать раненым крылом, укладывать его на спину. Видимо, перелома не было, пуля не раздробила кость. Я всё больше надеялся, что мой дикий гусь снова сможет летать.
Дикой птице, привыкшей к свободному полёту, тяжко жить в тесном курятнике под замком. Я стал выводить моего приёмыша на огороженный участок. Здесь под моей охраной он мог прогуливаться без страха: случись что-нибудь, я за него заступлюсь.
Под открытом небом ему дышалось по-другому. Свежий ветер обдувал его выпуклую грудь.
Степенно, важно он прогуливался между деревьями. Порой останавливался и, склонив набок свою красивую голову, зорко вглядывался в голубой простор неба.
Что он там высматривал? Может, искал глазами невидимую воздушную дорогу, по которой летели дикие гуси? Он отстал от стаи, но он помнил о ней.
Наши прогулки продолжались до тех пор, пока на землю не стали падать первые снежинки.
На зиму я устроил в сарае гнездо для дикого гуся, чтобы ему было удобно и тепло.
Каждый день утром до школы и днем после уроков я наведывался в сарай к крылатому гостю, угощал его, чем мог.
Так я ухаживал за ним всю зиму.
Он еще больше окреп, мог свободно размахивать своими серыми с белым узором крыльями. Оба крыла были теперь могучие, сильные, покалеченное от здорового не отличишь.
Иногда, услышав на дворе гогот наших гусей, он вскидывал голову и тоже начинал гоготать громко, призывно. По-моему, он разговаривал не с нашими гусынями, а с теми далекими, по ком тосковал, которые не могли его услышать.
Но я верил, придёт время и они услышат его.
V
Кончилась долгая и скучная зима. Подточенные весёлыми ручейками, таяли, оседали снега. Под лучами весеннего солнца отогревалась скованная морозом земля.
Зимовавшие в тёплых странах птицы стали возвращаться в родные края.
Как-то утром меня разбудили крики ребят:
– Скворцы прилетели!
Я соскочил с постели и бросился к окну.
На прутике возле скворечни сидел скворец. Растопырив крылья, он пел, широко раскрывая клюв.
Не только люди радовались этой весенней встрече, радость была и в весёлой птичьей песне. Видно, певец очень соскучился по нас, по своей родной старой скворечне.
С каждым днем всё теплело. На полях уже не было снега: где темнел чернозём, где зеленели всходы.
Весна поломала лёд на реках и озёрах. Аккуль снова стало зеркалом, в которое смотрятся облака. Глядя на Аккуль, я все чаще и чаще думал о судьбе своего дикого гуся. Когда вскрываются озёра и реки, начинается пролёт птиц, которые кормятся на воде.
Из садика, где мы прогуливались, мой гусь не мог видеть разлившейся реки. Но в его азартном гоготе чувствовалась весенняя тревога. Он чего-то ждал.
И вот однажды солнечным утром снова зазвучала в вышине птичья перекличка. И снова я запрокинул голову и, приложив ладонь козырьком к бровям, стал всматриваться в голубую даль.
Снова синеву неба рассекал наконечник летящей стрелы с неодинаковыми концами. Только теперь острие стрелы было направлено не на юг, а на север. Дикие гуси возвращались на родину, они летели домой.
Голоса в небе услышал и мой дикий гусь. Он поднял голову и загоготал. Будто жаловался, что здесь он один, всем чужой, будто спрашивал: слышит ли его стая.
И с неба ему донёсся ответ.
Этот разговор земли с небом еще сильней взволновал моего дикого гуся. Никогда я ещё не видел его таким возбуждённым. Он быстро прохаживался из стороны в сторону, то широко распахивал, то снова складывал крылья. И все гоготал, гоготал…
Когда стая приблизилась, он всем телом подался ей навстречу. Разбежался, резко взмахнул крыльями, и его лапы отделились от земли.
Взмыв в воздух, он крикнул. Я понял: расставаясь со мной, он прощался, меня благодарил.
У меня перехватило дыхание. Птица с искалеченным крылом все же решила вернуться в стаю. Мой гусь летит!
Я был поражён. Ведь у меня дикий гусь жил на всем готовом, в тепле, не зная забот. Но он не захотел остаться в курятнике, ему нужен был простор неба. Он предпочёл волю, как бы ни был труден и опасен путь.
С замиранием сердца я следил за его полётом. Догонит он стаю или не догонит?
Догнал! И занял место в строю.
Каждую осень и весну, когда над нашей деревней тянут пролётные стаи, я вспоминаю своего крылатого гостя. Может, это он кричит, узнав знакомые места?
Хоть он и навечно меня покинул, но я не могу его забыть. Скучаю по нём.
Может, и он не забыл меня.
1920 г.
Новый серп
Перевела Н. Надеждина
I
В крестьянской семье к труду приучает рано. Я, мальчишка, полол просо, помогал убирать сено, случалось, захватывал такую большую охапку, что не мог донести её до места. Меня выручали старший брат и мать.
На жатву мы выезжали в поле всей семьёй, и опять не сидел без дела: нянчил маленькую сестрёнку, готовил чай.
Но мне этого было мало. Я хотел жать сам. Вот настоящая мужская работа! Меня с малолетства приучили уважать хлеб – самое в крестьянской жизни главное, дорожить каждой крошкой.
Как только у меня выпадала свободная минута, я выпрашивал у матери запасной серп и принимался жать. Сноровки у меня еще не было, и захваты получались неровные: когда правая рука захватывает серпом стебли, их сверху поддерживает и пригибает левая рука. Стебли путались, снопы были и неаккуратные и некрупные.
Но отец и мать ласково меня подбодрили:
– Смотрите-ка! Вали привыкает. На будущее лето купим ему новый серп, и у нас прибавится еще пара рабочих рук.
Меня точно подхлестнула эта похвала. Я хотел доказать, что могу жать ещё чище, не оставлю после себя ни одного колоска, и еще быстрей.
– Будь осторожен, сынок! – забеспокоилась мать. – Серп острый, можно порезаться…
Но я не думал о том, что остриё серпа, который срезает соломины, проходит близко-близко от мизинца левой руки.
Я старался жать как можно скорей.
Вдруг резкая боль обожгла мою левую руку. Я выронил пучок колосьев, который держал. На соломинах была кровь. Я порезал серпом мизинец левой руки.
– Сынок, я тебя предупреждала, – вздохнула мать.
Она нагнулась, набрала горсть чернозема и присыпала ранку землёй. Потом оторвала полоску от своей косынки и перевязала мой раненый палец.
– Не ты один порезался. Пока учишься, с кем это не бывает! – спокойно заметил отец.
И у меня отлегло от сердца. Пусть у меня на пальце на всю жизнь останется маленький белый шрам. Этой метки не стыдятся, ею гордятся. У бездельников её не бывает. Это метка того, кто учится жать.
