355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мазер де Латюд » В тисках Бастилии » Текст книги (страница 7)
В тисках Бастилии
  • Текст добавлен: 4 ноября 2017, 12:30

Текст книги "В тисках Бастилии"


Автор книги: Мазер де Латюд



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Наружность одной молодой дамы внушила мне доверие. Говорили, что это была какая-то принцесса. Офицеры Бисетра с видимым почтением сопровождали ее, показывая ей печальные достопримечательности тюрьмы.

Когда она проходила по двору, многие арестанты бросали ей свои прошения. Я решил последовать их примеру и, как только она поравнялась с моим окном, бросил ей свое. На мое несчастье, тюремный контролер Лелэ заметил его, поднял и положил в карман.

Осмелившись жаловаться, я совершил преступление. В моем ходатайстве были лишь неясные намеки на мое положение, я не называл ни одного имени, – но не все ли равно? Я жаловался, и это был тяжкий проступок. Через два дня ко мне явился в сопровождении четырех стражников сержант и отвел меня в каземат, еще более ужасный, чем все, в каких я перебывал за эти долгие годы.

Казалось, какая-то разъяренная стихия восстала против меня и обрушивала удар за ударом на мою несчастную голову.

Недолго пришлось мне наслаждаться покоем.

Я снова очутился во власти всех прежних ужасов, меня снова окружали преступники, и снова я слышал разнузданные речи, которых я не смею даже повторить.

Мне хотелось рассеяться, заняться чем-нибудь, но у меня не было денег, чтобы купить хоть лист бумаги. Чтобы приобрести ее, а также перо и чернила, я вынужден был продавать свой хлеб, и мне опять пришлось оспаривать грязные корки у свиней торговки Лавуарон.

XVII

Вскоре случилось событие, которое внесло некоторое облегчение в положение всех узников Бисетра, а для меня явилось даже предвестником счастливых дней. Госпожа Неккер[13]13
  Жена министра Неккера.


[Закрыть]
посетила нашу тюрьму. Эта исключительная женщина действительно творила добро от всего сердца и вполне искренно, а не ради суетной славы.

Не в силах удовлетворить все наши нужды, она позаботилась о самой неотложной и самой острой из них. Узнав от арестантов, что они не получают в достаточном количестве даже хлеба, она сейчас же сделала вклад, благодаря которому наш паек увеличился на четверть фунта в день, и вопли голодных перестали оглашать Бисетр.

Этой покровительнице я был обязан впоследствии свободой и жизнью.

Тем временем, измученный и истерзанный всеми пережитыми ужасами, я подвергся нападению нового безжалостного врага – паразитов. Темнота моего каземата и слабость зрения, испортившегося от слез, помешали мне избавиться от них в самом начале, и вскоре все мое тело буквально кишело вшами. Их укусы вызывали ужасный зуд, и я расчесывал кожу с такой яростью, что она покрывалась струйками крови. В результате я весь покрылся струпьями, совершенно лишился покоя и очутился в полной власти страшных насекомых…

Боже, какая была это пытка!

Я находился в этом отчаянном положении, когда 15 сентября 1781 года в шесть часов вечера мои соседи крикнули мне:

– Отец Жедор! – так они называли меня. – Во дворе сейчас находится судья Гург. Это важное и радостное событие!

В ответ на мои расспросы они сообщили мне, что этот судья, справедливый, добрый и милосердный, посещал от поры до времени узников и никогда не уходил, не освободив кого-нибудь из них. Они вызвались подозвать его ко мне. Гург услышал их возгласы и, по их указаниям, стал перед отверстием моего каземата, через которое ко мне проходили слабые лучи света. Он ласково заговорил со мной и задал мне целый ряд вопросов, на которые я дал ему прямые и правдивые ответы.

Выслушав меня с большим интересом, Гург сказал:

– Нужно не иметь сердца, чтобы не проникнуться живейшим состраданием, видя вас в этом ужасном месте после тридцати двух лет неволи и страданий!.. Тридцать два года! Как это долго! Если бы суд имел право освободить вас, ваши мучения скоро прекратились бы. Все ваше несчастье в том, что вы задержаны по королевскому указу. Но я все же не теряю надежды помочь вам. Пришлите мне подробное описание всех ваших бедствий. Советую вам быть как можно искреннее. Вы сами себе повредите, если скроете от меня что-либо. Можете рассчитывать на мою поддержку. Ваши несчастья слишком велики, чтобы я мог вас забыть. Прощайте!

После этих слов он обратился к сопровождавшему его канцелярскому служащему и приказал ему:

– Вы принесете мне записки этого узника, как только они будут готовы.

Слабость зрения и царивший в моем каземате мрак помешали мне различить черты и выражение лица Гурга, но как только он ушел, сопровождавший его сторож, которому я, очевидно, внушил сострадание, прибежал ко мне, чтобы поделиться своими наблюдениями.

– Я видел, – сказал он, – что господин Гург плакал, слушая ваш рассказ. Будьте уверены, что он вас не оставит.

Весь вечер арестанты были под впечатлением прихода этого великодушного человека и только о нем и говорили.

Я поспешил начать свое письмо судье. В течение девяти дней мне пришлось продавать свою порцию хлеба, чтобы иметь возможность купить бумагу, ибо, невзирая на приказания Гурга, мне не дали никаких письменных принадлежностей. Я доверчиво раскрыл свою душу перед этим добрым покровителем. Я не умолчал ни о чем, освещая факты беспристрастно, но и не стараясь смягчать их.

Конечно я не доверил пересылку моей исповеди офицерам Бисетра, а поручил это сторожу, который и прежде не раз передавал мои письма. Чтобы уплатить ему, мне пришлось продать рубашку и пару шелковых чулок, которые я бережно хранил на случай освобождения.

Не знаю, напился ли этот человек пьяным, или по какой-нибудь другой благоприятной случайности, но он уронил мой пакет и потерял его на улицах Парижа. Как бы то ни было, судьба, по-видимому, решила мне улыбнуться.

Какая-то молодая женщина нашла мое письмо, так как от сырости конверт разорвался, то она, взглянув на подпись, с ужасом прочитал: «Мазер де Латюд, просидевший тридцать два года в Бастилии и в Венсене, а в настоящее время заключенный в Бисетре, на хлебе и воде, в каземате, находящемся на десять футов под землей».

Эта женщина быстро возвращается домой, жадно проглатывает все подробности моих несчастий, снимает с рукописи копию, отсылает оригинал по указанному адресу и снова перечитывает мою исповедь. Ее душу охватывает горячий порыв, но здравый смысл удерживает ее от необдуманного шага. Она наводит справки, сопоставляет события, взвешивает факты. Шесть месяцев она тратит на проверку правдивости моего повествования. Убедившись в моей невинности, она решает сделать все возможное, чтобы добиться моей свободы.

И это ей удалось после трех лет невероятных трудов и усилий. Одна, без родных и друзей, без средств и покровителей, она сделала невозможное возможным.

Надо было заинтересовать во мне знатных особ и влиятельных людей, – она обращалась к ним, и ее красноречие, шедшее прямо от души, трогало их сердца… Ее обнадеживали, часто обманывали, а иногда просто выгоняли…

Но она настаивала, снова обращаясь за помощью, и десятки, сотни раз напоминала обо мне. На седьмом месяце беременности, зимой, она пошла пешком в Версаль, вернулась оттуда измученная, усталая и расстроенная неудачей; провела часть ночи за работой (она вынуждена была сама зарабатывать себе кусок хлеба), на утро снова пошла в Версаль, и от ее горячности постепенно растаял лед холодных казенных обещаний.

Наконец, после восемнадцати месяцев хлопот, ей удалось придти ко мне и поделиться со мной своими надеждами. Я впервые увидел ее и впервые узнал о ее добром деле. Она же впервые узрела несчастного, о котором уже так давно болела ее чуткая душа.

Это свидание придало ей новые силы. Она пошла на все. Она не знала усталости… Наконец, после трех лет волнений и неудач, трудов и усилий, она добилась победы: мне вернули свободу!..

Но нет! Ни мне, ни моим читателям недостаточно такого краткого рассказа о неслыханном подвиге этой мужественной и великодушной женщины. Мельчайшие подробности ее героического поступка достойны внимания. А потому вернемся к описанию того дня, когда она нашла мое письмо.

Господин Легро, отнесший его Гургу, возвращается домой. Он сообщает супруге, что судья советует им отказаться от мысли спасти меня. Это известие приводит ее в уныние, – она колеблется и раздумывает. Своей чуткой душой она инстинктивно угадывает истину. Она снова перечитывает мои записки, проникается их духом и настроением. По тону, каким я говорю о своих страданиях, она понимает, что я остро ощущаю всю их горечь. Она уверена, что такие строки не могут принадлежать перу жалкого помешанного. Говоря о моих врагах, я употребляю сильные, иногда резкие выражения, но она понимает, чем они вызваны, и видит в них лишь смелость невинности, которая не может унизиться до жалких просьб.

Все эти мысли воспламеняют ее. Мое отчаянное положение ясно встает перед нею, и она прозревает истину и избегает той ошибки, жертвой которой стал судья Гург. Увы!.. Не он один, а и многие другие, столь же справедливые, столь же милосердные, как и он… Быть может, и они сочли бы день моего освобождения лучшим в своей жизни, но наглая клевета моих врагов ввела их в заблуждение, несмотря на то, что они знали жизнь и людей с их страстями лучше, чем мадам Легро.

Ее внезапно поражает тот простой факт, что мои недруги, в сущности, не приписывают мне никакого преступления. «Он – опасный безумец», – говорят они. Но, очевидно, я стал им, сидя в подземельях? За что же меня бросили в тюрьму, за что держат в ней так долго?

Эти размышления естественно приводят ее к соответствующим заключениям. Ясно, что мои преследователи злоупотребили своей властью, чтобы заковать меня в цепи, чтобы заглушить мои крики. Ведь одно мое слово может погубить их. Вот они и прилагают все силы к тому, чтобы помешать мне произнести это слово. Рано или поздно страдания истощат мои силы, – ведь я смертен… А пока что, нужно отстранить от меня всех, кто мог бы вступиться за меня. Как это сделать? Если объявить меня преступником, могут понадобиться доказательства. Нет, лучше всего сделать меня предметом отвращения и жалости, представить меня ничтожным существом, для которого один спасительный исход – смерть.

Самое место, откуда несутся мои стоны и обличения, служит новым доказательством моей правоты. Если я действительно сумасшедший, зачем было выпускать меня из Шарантона, специальное назначение которого – быть убежищем и приютом для душевнобольных? Зачем было запирать меня в каземат и превращать мою жизнь в настоящую пытку, которая указывает на наличие преступления. Но с чьей стороны? Если не с моей (а меня ведь ни в чем не обвиняют), то, значит, со стороны моих врагов.

Моя смелая защитница делится с мужем всеми этими соображениями и своими ясными доводами убеждает его в моей невинности. Она представляет себе, сколько я должен был выстрадать, рисует себе все мое отчаяние, – она, так сказать, перевоплощается в меня и сама переживает все мои муки. Ее сердце содрогается от жалости, и она клянется спасти меня или погибнуть.

Она оказывает честь другу своего мужа, господину Жирару, и приглашает его разделить с нею все опасности этого смелого предприятия. А господин Легро в течение целых трех лет не только не препятствует своей жене жертвовать их общим спокойствием и состоянием, но даже помогает ей в ее усилиях, ни разу не сказав ей ни слова жалобы или упрека.

Мадам Легро, первым делом, отправилась в Бисетр. Под предлогом покупки у арестантов соломенных изделий, она разговорилась с ними, описала меня и, наконец, нашла одного, который понял, кого она имеет в виду, и сообщил ей, что бисетрский духовник Брендежон иногда навещает меня.

Она тут же разыскала этого священника и имела с ним очень долгую беседу. Брендежон убедил ее в том, что я вовсе не сумасшедший, а просто несчастный и жестоко обиженный человек. Она попросила его помочь ей освободить меня, но он отказался, уверенный в бесплодности каких бы то ни было попыток в этом направлении. Ей удалось добиться от священника лишь письменного подтверждения того, что он рассказал ей в Бисетре.

Не удовлетворившись сведениями, полученными ею в Бисетре, мадам Легро решила во что бы то ни стало ознакомиться с содержанием полицейского протокола, в котором должны были находиться точные указания о причинах моего заточения. Но в этом документе заключались лишь следующие слова: «Мазер де Латюд, арестованный 15 июля 1777 года и препровожденный в Бисетр 1 августа того же года».

Вооруженная этими доказательствами и своей уверенностью в моей невинности, она с новыми силами взялась за дело.

Прежде всего этой женщине-героине хотелось как-нибудь снестись со мной, чтобы сообщить мне о своих надеждах и планах. Но как это сделать? Как перешагнуть разделявшую нас пропасть? Она снова явилась в Бисетр под предлогом осмотра тюрьмы, ходила по ней, искала и, наконец, нашла сторожа, который за три луидора согласился передать мне ее письмо, а ей – мой ответ. Сделка со сторожем была заключена в бисетрской харчевне, куда мадам Легро удалось его зазвать.

В своем письме она наспех сообщала мне о том, каким образом она нашла мои записки и как она ими распорядилась. В выражениях, которые внушает только истинная доброта, она просила меня довериться ей и разрешить пожертвовать всем для моего спасения. «Я знаю, – писала она, – к каким средствам приходилось вам прибегать, чтобы утолять голод. Больше этого не будет. Не откажите взять в долг луидор, который вы найдете в этом конверте». Взять в долг! О, великодушная женщина! Она не только облегчила мою нужду, она еще боялась, как бы не задеть моего самолюбия.

В свой ответ я вложил всю мою душу. Я счел своей обязанностью предупредить мою благородную покровительницу о тех опасностях, которым она подвергалась. Я дал ей понятие о могуществе и злобе моих врагов.

В своем письме она не называла себя. Я не знал, кто она такая и в состоянии ли она бороться с ними.

«Я предпочитаю погибнуть, – писал я ей, – чем подвергнуть вас малейшей опасности. Ведь за все ваши благодеяния я не смогу вознаградить вам ничем, кроме своей благодарности и своих слез».

Супруги Легро, по-видимому, оценили мою откровенность. Какой трогательной благодарностью дышало второе письмо моей покровительницы! Каким доверием, каким уважением проникся я после него к этой удивительной женщине! Вместе с письмом она прислала мне также порошок и мазь для истребления паразитов. Я сейчас же воспользовался ими, и в первую же ночь почувствовал небольшое облегчение от ужасных болей, беспрерывно мучивших меня в течение двух месяцев. Ко мне вернулся сон, которого я уже давно лишился. Не прошло и четырех дней, как я совершенно избавился от терзавших меня насекомых.

За это время господин Легро успел составить записку, в которой изложил все полученные от меня сведения и факты. Узнав, что виконт Латур дю Пен дружен с Ленуаром, мадам Легро разыскала его. Она расположила его в мою пользу, вручила ему мою исповедь и добилась от него обещания похлопотать за меня перед Ленуаром. Он сделал это, и тот ответил, что ему известно о моем пребывании в Бисетре, что я сумасшедший и, как таковой, содержался в Шарантоне.

Тогда мадам Легро поняла, чего она могла ожидать от наших противников: неустанных наветов клеветы, которым она приготовилась неустанно противопоставлять истину. Впрочем она была очень довольна, узнав, что сам Ленуар не обвиняет меня ни в каком преступлении. Его стремление оправдать бесчеловечное обращение, которому я подвергался, доказывало его враждебное ко мне отношение, но она предпочитала бороться с моими врагами, чем с моими мнимыми злодеяниями.

Она доказала виконту Латуру дю Пену, что его друг обманывает его. Виконт долго не решался упрекнуть в этом Ленуара, но, наконец, уступил настойчивым просьбам мадам Легро. Вместо всяких объяснений Ленуар ответил ему, что со мной обращаются так строго по приказу короля и что он не может противиться воле монарха. После этого Латур дю Пен посоветовал мадам Легро отказаться от всякой надежды освободить меня. По его мнению, она была бессильна помочь мне и могла только погубить себя.

Мадам Легро начала искать других покровителей, менее робких и более отзывчивых. Кто-то посоветовал ей обратиться к супруге министра юстиции госпоже Ламуаньон, славившейся своей добротой.

Мадам Легро пыталась бесчисленное количество раз добиться аудиенции у этой особы, но безуспешно. Наконец ей как-то посчастливилось проникнуть в ее приемную. Здесь ей сообщили, что госпожа Ламуаньон никогда не принимает просителей, которых она не знает лично, но что она разрешает себе писать. Мадам Легро этого, разумеется, не сделала: ей пришлось бы подписать письмо своим именем, а она остерегалась называть себя и указывать свой адрес, чтобы при случае избавить себя от преследований со стороны моих врагов.

По ее совету я написал два письма: одно – Ламуаньону, а другое – его супруге. К этим письмам мадам Легро приложила мои записки и стала хлопотать об аудиенции для аббата Брендежон. Последний к тому времени уже покинул Бисетр и был духовником женского монастыря святой Валерии. Мадам Легро заранее вырвала у него обещание, что он, по крайней мере, не откажется явиться к лицам, которые захотят получить кое-какие сведения обо мне и о моем поведении в Бисетре.

Аббат Брендежон сдержал свое слово, и мадам Легро начала постепенно подготовлять его к свиданию с Ламуаньоном. Наконец, министр прислал за ним своего слугу. Мадам Легро вместе с аббатом поехала в Париж. Всю дорогу она старалась воспламенить священника своим энтузиазмом. Он дал ей обещание сделать все, что он сможет.

Вечером она пришла к нему. Аббат сообщил ей, что Ламуаньон принял его очень хорошо, но задал ему множество вопросов, на которые он не сумел ответить.

Мадам Легро была удивлена и возмущена, но все же поблагодарила Брендежона и выразила ему свою признательность… Какое тягостное усилие для благородной и открытой души!

Мадам Легро решила во что бы то ни стало сама побывать у Ламуаньона. Чтобы добиться этого свидания, она посоветовала мне самому письменно обратиться к министру с просьбой об этом и прислала мне черновик письма, в котором излила, казалось, всю свою душу.

Это средство подействовало. Мадам Легро отнесла письмо, отдала его привратнику и заявила, что будет ждать ответа. Ламауаньон приказал ее впустить. Растроганный ее горячностью, он пообещал ей свою помощь, но не скрыл, что сильно сомневается в успехе.

Он несколько раз беседовал с Ленуаром. Эти неторопливые переговоры тянулись девять месяцев и, как и следовало ожидать, постепенно заглохли, не дав никакого результата.

После этого мадам Легро обращалась к великому множеству знатных и влиятельных особ. Все они холодно, а некоторые с замешательством выслушивали ее, – и этим дело ограничивалось. Очевидно, они боялись, чтобы их хлопоты не навлекли на них гнева министров, которых я осмеливался обличать.

Не желая огорчать меня, мадам Легро старалась скрывать от меня свои неудачи, но я знал и чувствовал всю безнадежность моего положения. Впрочем жизнь уже давно стала для меня воплощением страдания. Что касается моей защитницы, то она еще не хотела сдаваться и старалась поддерживать во мне надежду, хотя и сама уже начинала ее терять. В довершение всех несчастий, она осталась без средств, так как истратила на меня и из-за меня все, что имела. Все ее родственники, друзья и знакомые всячески уговаривали ее прекратить это долгое и бесплодное дело, а все сановники, в первое время восторгавшиеся ее рвением, теперь старались охладить ее пыл, пугая ее опасностью, которой она подвергалась.

– Трепещите, – говорили они ей, – если тот, за кого вы хлопочете, невиновен. Это еще хуже! Трепещите! Его враги станут вашими врагами. Они посадят вас в такой же каземат, чтобы похоронить вместе с вами беззакония, которые вы осмеливаетесь разоблачать.

Но никакие опасности и препятствия не могли остановить мадам Легро. Непоколебимая и мужественная, она слушалась лишь голоса своего сердца, который повелевал ей не покидать меня.

Она узнала, что одна из придворных статс-дам, госпожа Дюшен, имела на королеву неограниченное влияние, которым она пользовалась для добрых и благородных целей. Мадам Легро повсюду разыскивала ее и после долгих усилий узнала, что она живет в Версале. Она сейчас же туда отправилась, но там ей сообщили, что статс-дама уехала в свое поместье Сантени, в семи лье от Парижа. Невзирая на усталость, мадам Легро немедленно направилась в Сантени и частью пешком, частью на встреченных ею по пути тележках добралась до поместья. Но оказалось, что госпожа Дюшен с час тому назад вернулась в Версаль. Мадам Легро нисколько не смутилась: она отправилась домой, а на утро вместе с мужем снова двинулась в Версаль.

Недалеко от этого города она оступилась и повредила себе ногу, но опасаясь, что муж заставит ее взять экипаж, она, сделав невероятное усилие, скрыла от него свои страдания.

Супруги явились к госпоже Дюшен, которая приняла их очень ласково. Она была до слез тронута рассказом мадам Легро о моих несчастьях и неотступными мольбами моих покровителей. Она пришла в восторг от доброго сердца моей защитницы, но все же отказалась доложить о моем деле королеве. Как можно хлопотать за несчастного, преследуемого двумя министрами? Ведь это значило – вооружить их против себя. Супруги Легро настаивали, просили, умоляли и снова тронули статс-даму. Она сама прослезилась, взяла мою рукопись и обещала поговорить обо мне.

Радость мадам Легро не знала границ. Она была полна самых радужных надежд и забыла свою боль и усталость. Но поддерживавшее ее нервное напряжение вдруг ослабело, и, не будучи в силах более держаться на ногах, она упала. Тут только она призналась мужу в случившемся с нею несчастьи. Он усадил ее в первую встречную повозку и повез домой. Шесть недель провела мадам Легро в постели.

Выздоровев, она первым делом опять пошла в Версаль. Госпожа Дюшен снова ее приняла и рассказала ей следующее. На другой день после получения моей исповеди, в тот самый момент, когда она читала повесть моих страданий, к ней пришел священник Шоссар – наставник королевских пажей. Услыхав имя Латюда, он вырвал рукопись из ее рук и заявил, что автор ее – опасный безумец и что лучше о нем не ходатайствовать, если она не хочет сильно скомпрометировать себя… И госпожа Дюшен, высказав свое сожаление по поводу моей печальной участи, этим и ограничилась. Мадам Легро покинула ее в полном отчаянии.

В таких хлопотах прошло полтора года. И все эго время моя защитница колебалась между унынием и надеждой и тратила свои силы и деньги, не зная даже в лицо того, кто был предметом ее неустанных забот.

И все же, чем безнадежнее казалось ей мое положение, тем большим расположением проникалась она ко мне.

Желание увидеть меня превратилось у нее в жгучую потребность и возрастало по мере того, как росли препятствия к его осуществлению.

Наконец, она нашла средство повидаться со мной. Она узнала, что аббат Легаль, мой старый друг и утешитель, без труда получал разрешения посещать арестантов Бисетра. Она отыскала его и быстро заразила своим настроением и верой. Они условились насчет времени, и аббат получил разрешение побеседовать со мной. Но только наедине. Он один будет допущен в комнату свиданий, а моя покровительница сможет лишь увидеть, как меня поведут к нему! Ничего! Она и этим будет счастлива!

Мадам Легро известила меня об этой радости. Она будет во дворе, когда меня поведут к аббату. Я смогу узнать ее по веточке букса, которая будет у нее в руках. Но я должен буду следить за каждым своим движением, – сообщала она мне, – чтобы не выдать тюремщикам нашего знакомства и не подвергнуть себя опасности нового наказания.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю