Текст книги "Тень быка"

Автор книги: Майя Войцеховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Майя ВОЙЦЕХОВСКАЯ
ТЕНЬ БЫКА

Глава 1

В девять лет Маноло осознал три очень важные вещи. Во-первых, чем старше он становился, тем больше был похож на отца. Во-вторых, он, Маноло Оливар, оказался трусом. А в-третьих, весь город Арканхело ожидал, что он вырастет знаменитым тореро[1]1
  Незнакомые слова, в основном относящиеся к корриде, можно посмотреть в словарике в конце книги.


[Закрыть], как его отец.

Никому не пришлось объяснять ему, что всё это правда. О его сходстве с отцом и о всеобщем ожидании знал и он сам, и весь город Арканхело. То же, что он трус, понимал только сам Маноло.

Незадолго до того, как ему исполнилось девять, он вырос на целых три дюйма. Неожиданно, практически сразу, он как-то изменился. Сильно похудел, нос вытянулся, а руки и ноги стали странно длинными, как у мальчика вдвое старше.

Люди на улице начали оборачиваться и обсуждать, как же он похож на отца.

– Глаза! У него точно такой же взгляд!

– Те же печальные глаза.

– Не только в печали дело. Это что-то большее. Таких глаз, как у Хуана Оливара, я больше ни у кого и не видел.

– А теперь у мальчика такие же.

– И нос у него отцовский: тонкий и длинный. Ну в точности!

– У того был самый длинный нос в Испании.

– А почему бы и нет? Он был самым храбрым, а у тореро длинный нос – признак храбрости.

– Хуан Оливар и с коротким носом был бы самым храбрым.

– Ну уж нет! Никогда не бывало храбрых матадоров с короткими носами!

– Ерунду говоришь. Я бы мог назвать хоть дюжину…

Тут начинался громкий спор, и Маноло становилось скучно. Да, нос у него был длинный, а это, получается, должно было быть признаком смелости.

– Посмотрите на его лицо.

– Точно как у отца. Вечно задумчивое такое.

– Цыганское лицо.

– В Оливарах нет цыганской крови.

– А лицо все-таки цыганское. Длинное, тонкое и смуглое.

– Он, небось, станет даже выше и худее отца.

– Жаль, если так. Быки будут казаться слишком маленькими.

– Если он вырастет очень высоким, его пошлют сражаться с самыми крупными быками в Испании. Каждый раз публика будет требовать для него всё более и более крупного противника.

– Пока его не пошлют сражаться с быками ростом чуть не с собор.

– С семилетками, в две тонны весом.

– Нет сейчас таких коров в Испании, чтоб телились двухтонными быками.

– Я тебе назову хоть двадцать ферм, где есть семилетки весом в две тонны. Самое меньшее в две.

– Ты одну назови! Одну-единственную! Вот лет сто назад – да. Но не сейчас.

И опять начинался спор, который мог тянуться часами, если не сутками.

– Он быстро растёт. Сколько ему в этом году?

– Не беспокойся, ему вот-вот уже будет двенадцать.

– Не торопите его. Он всего лишь мальчик.

– Как и Хуан Оливар. В двенадцать никто не мужчина. Даже тот, кто уже матадор, — не мужчина.

Люди всё время говорили о Маноло на улицах. Причём не за глаза, а прямо вокруг него, спереди, сзади и рядом, совершенно не беспокоясь, что он услышит или даже как раз стоит и слушает. Такой уж это город, Арканхело.

И тому была причина. Всегда люди боялись пяти бед: войны, эпидемии, наводнения, голода и смерти. Но больше всего другого – именно смерти.

Как бы то ни было, в Испании люди нашли способ обманывать смерть. Они зовут её к назначенному часу на бычью арену и заставляют встать лицом к лицу с человеком. Смерть – сражающийся бык, вооруженный собственными рогами, – погибает от руки тореро. А люди смотрят, как смерть лишают её прав.

У Арканхело был свой собственный убийца смерти, Хуан Оливар. Для жителей города он был героем и волшебником. Хуан Оливар воплотил их мечту: победу человека над смертью. Старая пословица «нет ничего нового под солнцем» больше не подтверждалась.

Но однажды их убийца смерти встретил быка, который отказался уступить своё право. И люди Арканхело, у которых отняли их гордость, отняли волшебника, потеряли своего героя. А когда они его потеряли, каждый день сделался точно таким же, как предыдущий и последующий.

И теперь город Арканхело ждал, потому что герой оставил им сына, и тот рос, чтобы вновь встать с оружием против смерти. Они ждали, что сын будет похож на отца.

Глава 2

Как бы Маноло ни старался, он не мог вспомнить своего отца. Ему было только три, когда бык по имени Пататеро пронзил правым рогом его сердце. Ему было три, когда однажды две смерти произошли почти в один и тот же миг – смерть отца и смерть его убийцы, быка.

То, чего он не мог вспомнить, было единственным, о чём помнил город Арканхело. Город не просто помнил, он жил легендой о Хуане Оливаре. Казалось, само его существование зиждется на истории, славе и смерти одного человека. Больше Арканхело ничем не отличался от других испанских городков. При жизни, а особенно после смерти Хуан Оливар создал город, живший его именем.

Иногда Маноло казалось, что раньше города просто не было. Куда бы он ни взглянул, всюду что-то оказывалось посвящено памяти человека, которого он не помнил. В домах портреты его отца хранили вместе с изображениями святых. В каждом кафе отец присутствовал на сотнях фотографий и десятках плакатов – сражающийся, ожидающий нападения, стоящий над убитым им быком.

На главной площади Арканхело огромная, выше любого дома, статуя его отца с быком смотрела вниз на красные коньки крыш. Тонкие руки отца держали мулету, и казалось, вырезанная из камня ткань полощется на ветру. Печальные глаза взирали туда же, куда указывала шпага – на опущенную голову быка.

Другая, почти такая же большая статуя, стояла на кладбище, отмечая могилу отца. Тут быка не было, только один отец, очень прямой и тонкий, на фоне неба. Глаза его были подняты, и Маноло, стоя на земле, не видел, печальные ли они. В правой руке отец держал бычье копыто, хвост и два уха; в левой – букет цветов.

И еще был музей, здание, где обитало наследие легенды. Здесь были книги об отце и все статьи, которые о нём писали. Здесь была копия картины, висевшей у них дома, – огромный, в натуральную величину портрет отца в красно-золотом костюме света, том самом, который был на нем в день смерти. Здесь была афиша, которую наклеили перед бычьей ареной Арканхело, оповещая о первой новильяде отца, когда ему было двенадцать.

И там же, в конце здания, в самом дальнем его конце, была голова Пататеро. Набитая. Почти живая. Пугающая в своей мощи: очень сильная шея, очень острые и длинные рога, открытые злобные глаза.

Маноло помнил, как люди Арканхело построили музей. Он был выстроен кирпич за кирпичом, каждый житель по очереди приносил по одному, длинная процессия одетых в черное людей с печальными глазами. То ли просто мама, то ли горожане заставили его стоять, ждать и смотреть. Так продолжалось весь день, он очень устал и уснул, потому что было ему только четыре, и он не знал ещё, что такое гордость.

Все, всегда и бесконечно говорили о Хуане Оливаре. О дедушке Маноло тоже говорили, но очень редко: хоть тот и был матадором, считалось, что он не был особенно хорош. Дедушка не умер на арене; он погиб на пожаре, опустошившем город, – умер, спасая своего сына Хуана. Но при жизни он сражался с быками. Он сразился больше чем с тысячей быков, – даже больше, чем его сын, – но вспоминали его только как отца Хуана.

Отец, которого Маноло не помнил, сделался первым и единственным героем для жителей города. Они знали обо всём, что он делал и говорил. Они знали глубину и ширину его ран. Они даже знали или утверждали, что знают, о чём он думал.

Особенно точно они знали, что о предназначении Хуана Оливара как великого тореро было известно с самого начала, с рождения. Им никогда не надоедало говорить об этом. Они постоянно повторялись, но всё-таки с удовольствием слушали при этом друг друга. И каждый что-то добавлял или отнимал от повествования в соответствии со своим собственным видением.

– Ему было не больше двух лет, – вспоминал кто-нибудь, – когда сеньора Оливар послала за Марией Альвар…

– В то время Марии было примерно сто три…

– Да нет, больше, не меньше ста пятнадцати.

– Не важно, сколько лет было Марии Альвар. Хуан едва родился, когда величайшая из когда-либо живших цыганка-гадалка…

– Поговаривают, что её способность так ясно видеть будущее происходила прямиком от сатаны.

– Кто знает!

– В то время в Гранаде жила цыганка-гадалка ещё получше.

– Кто? Флора? Да ну, куда ей до старой Марии! Кроме того, это Мария её всему обучила.

– Мария Альвар могла посмотреть на новорождённого и без карт, без звёзд, без чего бы то ни было рассказать вам, когда малыш пойдёт, когда заговорит, будет ли болеть и сильно ли заболеет…

– Когда она увидела Хуана Оливара, то упала на колени.

– Я там был! Знаете, что я подумал, когда она так сделала? Что, небось, маленький Хуан, когда вырастет, будет Папой Римским.

– И что Мария сказала?

– Ну это я как сейчас помню! Всё ещё стоя на коленях, она посмотрела на кроху и перекрестилась. "В двенадцать, не прежде, но в двенадцать, мальчик принесет Арканхело великую славу. Это будет на бычьей арене. Там он будет сражаться с первым своим быком и убьёт его. И будет продолжать убивать быков, пока жив. Этот город обретёт лучшего матадора Испании!"

– И больше ничего? Не сказала, что Хуан и думать не будет про корриду, пока не встанет перед первым своим быком?

– Нет, ничего такого не было.

– А кто-то мне говорил, что было.

– Ничего она больше не сказала. Думаю, она увидела его смерть, но не сказала ничего. Только то, что я повторил. Не больше и не меньше.

– Граф де ла Каса первым поверил старой цыганке. Он всё время брал Хуана с собой на корриду. И не терял мужества, когда мальчик не хотел в корриду играть.

– А сколько коррид видел Хуан Оливар до двенадцати лет?

– Двадцать пять, а может – и тридцать.

– Меньше!

– Меньше быть не могло. Больше – да, но не меньше.

– Не важно. Граф брал мальчика посмотреть, как сражаются с быками, а мальчик сидит себе и смотрит, без малейшего интереса.

– Граф никогда не сомневался, что Мария была права. Он просто ждал, пока Хуану Оливару не исполнится двенадцать.

– А как старательно он растил для мальчика быка!

– Он знал, граф-то, что мальчик заслуживает самого лучшего, что могло быть на его ганадерии.

– Быка для мальчика назвали Касталон, и он был одним из самых лучших, выращенных когда-либо графом.

После такого разговора кто-нибудь почти всегда принимался читать отрывок из биографии Хуана Оливара, написанной самым знаменитым комментатором корриды, Альфонсо Кастильо:

"Там, на весенней тьенте графа де ла Каса, Хуан Оливар, двенадцати лет, сделал свой первый выпад с плащом. Он вышел на арену с трёхлетним быком, и бык был мёртв через четырнадцать минут после первого выпада Хуана Оливара. На протяжении этих четырнадцати минут мальчик сражался, выказав редкое изящество, тонкое искусство и большую отвагу. Бык умер от шпаги, вонзённой так же спокойно и прекрасно, как вонзается всякая шпага, достигающая сердца быка. В двенадцать никогда не упражнявшийся и даже совершенно не интересовавшийся виденными им корридами Хуан Оливар был матадором. Так исполнилось предсказание цыганки".

Для людей Арканхело не играло роли, что в отношении Маноло никаких подобных предсказаний не имелось.

– Твоя мать не желала впускать цыганок в дом, – сердито сообщил ему кто-то однажды. – Мария умерла до твоего рождения, но Флора была ещё жива. Она хотела приехать и предсказать твоё будущее, но твоя мать была категорически против.

– Может, нам бы и пригодилась предсказательница, – добавлял кто-нибудь другой, – будь Маноло меньше похож на отца. Но все мы знаем, что он вылитый отец. И все мы знаем, что он вырастет точно таким же. Никто в Арканхело не думает по-другому.

Когда Маноло впервые услышал, как говорят, насколько он похож на отца, он пошел домой и встал напротив большого портрета. Он взял зеркальце с маминого туалетного столика и посмотрел сперва на отца, а потом на себя. Люди говорили правду, особенно про нос. Но если у кого-то нос длинный, а сам он не храбрый, что тогда? Разве длинный нос как-то помогает быть храбрым?

Ему было девять, когда он точно узнал, что не храбр. Два происшествия в один и тот же день убедили его в этом.

Как-то он шёл из школы с другими ребятами, и они заметили запряженный мулом воз, доверху нагруженный сеном. Сломалось колесо, и погонщик пошел за подмогой.

Остальные мальчишки забрались на воз; затем, визжа от восторга, они попрыгали вниз на траву около дороги. Прыгать было высоко, и, глядя на них, Маноло знал, что никогда не сможет заставить себя спрыгнуть с такой высоты.

– Маноло! Твоя очередь!

– Маноло ещё не прыгал, пустите его!

– Чего ты ждёшь?

Он слышал, как его зовут, и видел, что ему машут руками, но не мог сдвинуться с места. Вершина воза, казалось, достигала небес.

Хайме, его лучший друг, чей брат Хуан мечтал стать матадором, подошел и взял Маноло за руку.

– Что с тобой? – спросил он, внимательно вглядываясь в него. – Ты такое пропускаешь, это же здорово! Почти как птицей быть, как летать. А ты еще не попробовал.

Маноло не мог ответить. Горло его сжалось и стало жутко сухим.

– Давай, – настаивал Хайме, смеясь и таща Маноло за собой.

– Не… не хочу я прыгать, – ухитрился сказать Маноло, не дойдя до телеги.

– Почему? – удивился Хайме. – Почему ты не хочешь прыгать?

Тут-то и появился хозяин телеги. Он и мальчишки заметили друг друга одновременно.

– Убирайтесь! – закричал погонщик, кидаясь к ним с кнутом в руке.

Но мальчики уже бросились врассыпную. Они неслись по дороге, смеясь и крича. Убежали все, кроме Маноло.

– Убийцы! Разбойники! – вопил погонщик, потрясая кнутом вслед исчезавшим.

Маноло почти не обращал на него внимания.

Если бы погонщик не вернулся, думал он, его друзья, конечно, заметили бы то, что знал теперь он сам: он испугался, он трус.

– Вы мне сено раскидали! – продолжал погонщик. Маноло чуть не подпрыгнул и наконец-то обернулся к кричавшему человеку. – Вы, мальчишки, мне всё сено по дороге раскидали! И мула моего напугали!

– Я сложу ваше сено обратно, – предложил Маноло, чувствуя себя более скверно, чем когда-либо в жизни.

– Убирайся, пока я кнутом по тебе не прошёлся! – закричал погонщик, наклоняясь и подбирая рассыпанное сено.

Маноло хотелось, чтоб его выпороли. Он заслуживал порки за то, что испугался.

– Пожалуйста, разрешите мне помочь! – настаивал он.

– Ну ладно, помогай уж, – нехотя согласился погонщик.

Подбирая сено и укладывая его на воз, Маноло подумал, что верхушка вовсе не такая уж высокая. Но даже будь она так высоко, как ему казалось, он, сын храбрейшего из мужчин, не имел права испугаться.

Потом, медленно идя домой, он пытался вспомнить, когда ещё он, сам того не понимая, боялся и показывал это. Например, прошлым летом. Все, кого он знал, плавали или хотя бы учились плавать. Кроме него. Он не учился, потому что боялся. Он притворялся, что просто не хочет купаться. На самом-то деле он смотрел, как другие плещутся, смеются и ныряют, и завидовал им; но сам так и не попытался научиться плавать. Теперь он знал, он был твердо уверен – это потому, что он трус.

Ещё была история с велосипедом. Наверное, только он один во всей школе не умел ездить на велосипеде. Правда, своего велосипеда у него не было. Но многие владельцы велосипедов охотно одалживали их приятелям. А ему никогда даже не хотелось попробовать. Это тоже показывало, что он трус.

«Как же я жил столько лет, – недоумевал Маноло, – не зная, что я – величайший трус на земле? Это я-то, сын храбрейшего из мужчин?» От этого осознания его затошнило.

Получалось, что боялся он всегда. Всю жизнь, постоянно, всего на свете. Но что же делать теперь, когда он знает? Надо будет приспособиться это скрывать, пока… пока он не научится быть храбрым. Он знал, что научиться придётся и что начать надо немедленно.

В тот же миг, когда он принял решение, случилось второе происшествие. Маноло как раз переходил площадь, и неожиданно огромная чёрная масса устремилась прямо на него, почти сбив его на всей своей рычащей скорости. Он отпрыгнул от машины и опрокинулся в канаву.

Было четыре часа пополудни, и площадь была та самая, со статуей его отца посередине.

Мужчины, которые обычно целыми днями сидели за столиками перед кафе, были там, как и всегда. Упав, он услышал их смех.

– Маноло! Стой крепко, мальчик!

– Никогда не отпрыгивай назад! Никогда, слышишь?

– Удерживай позицию!

– Как твой отец! Он в жизни назад не отпрыгивал.

– Как не стыдно! Пообещай никогда так больше не делать.

Он встал, мечтая убежать и спрятаться навсегда. Но они заставили его сесть рядом с ними. Они угостили его мороженым и всё говорили с ним и говорили.

Их было шестеро, для каждого главным содержанием жизни была коррида, и все следили когда-то за историей его отца. Шестеро мужчин в чёрных костюмах и белых рубашках, они были очень похожи, похоже думали и похоже говорили. Шестеро мужчин, знавших всё о корриде и о Хуане Оливаре. Шестеро мужчин, часть целого города, ожидающего от сына Хуана Оливара, что он вернёт Арканхело былую славу.

Хотя он знал их, сколько себя помнил, Маноло не отличал одного от другого. Он знал, что зовут их по-разному, что лица у них не совсем одинаковые и что живут они не вместе. Но видел он их вместе всегда – они говорили, сидели, пили, курили, прогуливались и ждали. Все шестеро. Шестеро, видевшие его испуганным; шестеро, которым сейчас было неудобно, потому что они видели, как он отступил.

– Мы слишком надолго оставили тебя одного, Маноло, – сказал один из них.

– Давно пора, чтоб ты сам увидел, как надо поступать, если что-то бежит на тебя.

– Давно пора тебе увидеть первую корриду.

– Посидишь с нами у заграждения, это и будет твой первый урок.

– Сегодня!

Глава 3

До начала корриды оставалось полчаса. За это время шестеро мужчин отчаянно пытались рассказать Маноло всё, что они знали о бое быков. Но чтобы пересказать то, что они знали, потребовался бы не один день.

– Евангелистов было четверо, – сказал один из них. – Но чтобы записать всё, что надо знать о бое быков, хватило одного человека.

– Ты должен прочитать пятитомный труд Альфонсо Кастильо «О быках и мужчинах, с ними сражавшихся».

– Мальчик чересчур мал, чтобы читать Кастильо.

– Я много читаю, – робко вставил Маноло, не желая, чтобы его сочли чересчур маленьким.

– Пока просто слушай нас. Слушай и учись.

– В древние времена, особенно на Крите, разводили сильных и храбрых быков. Известно, что с такими быками стравливали львов. Позже человек стал меряться ловкостью с бычьей силой. Но в античную эпоху не было ни таких свирепых, ни таких больших быков, как испанские.

– Вначале, сотни лет назад, когда в Испании начал развиваться бой быков, это было развлечение только для дворянства. В результате тщательного отбора в быках развилась та необычайная храбрость, которой совершенно нет у других бычьих пород – только у тех, что происходят с нашего полуострова. Их отбирали за отвагу, а выбраковывали за миролюбивый нрав и трусость. Сейчас боевой и ручной быки схожи не больше, чем волк и комнатная собачка.

– После мы расскажем тебе, как различаются быки. У каждого есть свои особые свойства. Когда-нибудь, увидев входящего на арену быка, ты сможешь сказать или хотя бы догадаться, как он будет вести себя на протяжении битвы.

– Это займет время, но ты научишься.

– Ты научишься определять, чем быки отличаются и как надо обходиться с каждым, не только по правилам корриды, но и учитывая слабые и сильные стороны быка.

«Знал ли это мой отец?» – задумался Маноло. Знал ли его отец всё, чему он только должен научиться? Как будто прочитав его мысли, один из мужчин сказал:

– Когда твоему отцу было столько, сколько тебе сейчас, граф де ла Каса уже многому его научил. А чему он не научился от графа, его учил сам Альфонсо Кастильо.

– Вот бы Кастильо приехал в Арканхело и поговорил с мальчиком!

– Он не приедет. Он не ходит на корриды и ни с кем не говорит о быках. С самой смерти Хуана Оливара.

– Мы бы могли ему написать.

– Он не ответит.

– Мы теряем время. Мальчик всё ещё ничего не знает, он войдёт на бычью арену как турист.

– Будет жалеть зверя и вздрагивать при виде пикадора.

Они засмеялись, но потом посерьёзнели опять.

– Когда-то fiesta brava[2]2
  Fiesta brava(букв. «смелый праздник») – одно из названий корриды.


[Закрыть] была дуэлью человека и зверя. Сейчас это неравный бой. Во-первых, быки гораздо мельче.

– Во-вторых, им часто подпиливают рога.

– Этого мальчику рассказывать не надо. Его быкам рогов не обточат.

– Что значит подпиливать рога? – спросил Маноло.

– Это преступление, на которое идут некоторые трусливые матадоры. Они заставляют служителей ганадерий укорачивать быкам рога, так что когда тот целится, то бьёт мимо. Храбрый бык сражается с другими быками на пастбище до того, как его пригонят на арену. Он умеет использовать рога, как боксёр – кулаки. Он целится и оценивает цель по длине своего оружия. А если оружие укоротить, он промажет точно на отнятую длину.

– Он всё ещё может боднуть тореро, но это будет куда менее опасно, чем если бы рога оставались нетронутыми.

– А заметно, когда рога подпилены? – спросил, передёрнувшись, Маноло.

– Туристы не замечают. Надо быть туристом, чтобы такого не заметить.

– Но тогда, – перебил Маноло, – что бывает матадорам, которые так делают?

– Штраф платят. Но те трусы, что дерутся с подпиленными быками, обычно прекрасно могут позволить себе эту трату.

– Довольно об этом. Как я говорил, сегодня в корриде меньше дуэли и больше искусства. У быка всё ещё есть сила, смелость и рога в качестве оружия. Человеку сила не нужна, но нужно немало храбрости, умение и изящество. Он подставляет тело под удар животного в тысячу фунтов весом и должен знать, как направить этот удар мимо своего тела. А в момент истины, когда он должен убить, он стоит один, открыв грудь рогам. И если эти рога дернутся вверх в этот самый миг – они вгонят в него смерть. Потому что рана в грудь почти всегда смертельна.

– Если он убивает честно, без обмана, то рискует, что удар придётся именно в грудь.

– Но некоторые обманывают. Когда так бывает, это видят все; даже туристам видно, что происходит обман.

– Не жди равной битвы. Бык должен умереть. Только иногда, очень редко, бык остаётся в живых. Если он вышел на арену и остался жить, причина может быть одна из двух: или он слишком труслив и, обесчещенный, встретит смерть вне арены, или же – так храбр, что и тореро, и зрители хотят сохранить эту необычайную храбрость в его потомках.

– Человек может жить и умереть по тем же причинам. Если он храбр – он, возможно, умрёт; если же он трус – то, может, и будет жить, но это жизнь в позоре. Или он может быть только ранен, как из-за храбрости своей, так и из-за ее недостатка.

– Ты должен помнить, что одной смелости мало. Тореро должен знать и понимать противостоящее ему животное. Каждое животное.

– Учиться придётся много, Маноло, но изучать ты будешь благороднейшее из всех животных. Нет прекраснее зрелища в животном царстве, чем взрослый бык в действии. По храбрости, гордости, величию и силе он не сравнится ни с кем другим.

Насколько видел Маноло, шестеро мужчин куда больше интересовались быками, чем людьми, которые сражались с ними. Что же до остального, у него кружилась голова от множества новых сведений. Голоса мужчин, казалось, сливались в один всё более настойчивый голос.

– Те, кто любит корриду, делятся на три группы. Есть туристы, которые не знают ничего или почти ничего. Это не обязательно иностранцы, они могут быть и испанцами, которые попадают на корриду раз или два в жизни. Ещё есть тореристы. Им интересен только тореро. Некоторые любят тех, кто красиво смотрится в костюме света; некоторые – тех, кто проделывает красивые и бессмысленные фасонные выпады, не выказывая ни умения, ни храбрости. И наконец, есть тористы, такие, как мы, – те, кто любит быков. Мы ценим только чистое искусство – способности быка и то, как его действия отражаются на умении тореро. С тех пор, как умер твой отец, нам почти не на что смотреть. Умирает коррида. Кто-то должен её воскресить.

Шесть пар глаз уставились на Маноло. Он почувствовал, что в каждой паре светилась та же надежда: что он, Маноло Оливар, однажды вернёт корриде искусство своего отца, – и опустил глаза в смятении и страхе, потому что чувствовал, что их надежды никогда не воплотятся в жизнь.