Текст книги "Каспар, принц котов"

Автор книги: Майкл Морпурго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

«Мы врезались в чертов айсберг»

Моя жизнь безбилетника длилась недолго. Я не сразу понял, что нахожусь в той части судна, где расположены каюты первого класса, а когда понял, то сообразил, что будет совсем не просто слиться с толпой здешних пассажиров. Все они были разодеты, и я в своей униформе посыльного из отеля «Савой» торчал среди них, как пень на дороге. Они даже двигались по-другому – так, точно они здесь на своем месте и им совершенно некуда спешить.

Похоже, чтобы научиться выглядеть богатым и беззаботным, нужна целая жизнь.

Поначалу униформа мне даже помогала. Я мог выдавать себя за стюарда, и мне это, конечно, было совсем нетрудно. Я знал, как принять услужливый вид, как помочь старым дамам спуститься по ступенькам, как показать дорогу, даже не зная, где что находится. В течение часа или около того, пока пассажиры прогуливались по палубе, обследуя пароход, я так и поступал, пока не стал ловить на себе странные взгляды кое-кого из команды и стюардов, которым, понятное дело, моя униформа казалась незнакомой. Я знал, что, если буду и дальше притворяться одним из них, рано или поздно меня уличат, надолго моего везения не хватит. Я также понимал, что, оставаясь в первом классе, я непременно столкнусь с кем-нибудь из Стэнтонов, и не представлял себе, как они отнесутся к тому, что я остался на борту.

Сверху я видел пассажиров третьего класса, толпящихся на нижней палубе в кормовой части судна. Это общество мне больше подойдет, подумал я, там мне будет безопаснее. Туда я и направился. Я снял куртку и шапку посыльного и, пока никто не видел, выбросил за борт, потом перепрыгнул через загородку и постарался как можно надежнее затеряться среди пассажиров нижней палубы.

К этому времени мы уже вышли в море, английский берег быстро исчезал за горизонтом. Море было гладкое и спокойное, как серебристо-синее озеро. Никто не обращал на меня внимания. Пассажиры веселились вовсю, и до меня никому не было дела. Стоило только посмотреть и послушать, как становилось ясно, что в третьем классе собрались люди со всего света. Здесь были ирландцы, китайцы, французы, немцы, американцы и немало лондонских кокни. Я уже чувствовал себя гораздо спокойнее. Я спустился в трюм и после долгих поисков нашел наконец свободную койку в спальном помещении. Там было несколько человек, но они почти не обратили на меня внимания.

Я лежал, закинув руки за голову и закрыв глаза, слушал, как работают пароходные двигатели, чувствуя, как стук их отдается во всем теле, и теперь уже твердо веря, что все хорошо, и тут-то все сделалось очень плохо.

Я услышал голоса, громкие голоса, начальственные. Я открыл глаза и увидел двух матросов, которые шли между койками.

– Мы ищем безбилетника. Не видали? Такой парень, вроде как японец. – Один из них остановился у стола, где несколько человек играли в карты. – Он тут не появлялся? Щуплый такой парень. Мы знаем, что он где-то тут.

Наверное, все бы обошлось, если бы я не запаниковал. Я мог бы просто притвориться спящим. На японца я не похож. Они бы меня не тронули. Но я не успел этого сообразить. Я вскочил и побежал. Они кинулись за мной, крича, чтобы я остановился. Я несся по трапу, прыгая через три ступеньки. Выскочив на палубу, я спрятался в первом попавшемся месте – это было самое очевидное и, понятно, самое дурацкое место, какое только можно выбрать, – спасательная шлюпка. Внутри я увидел японца: он сидел в дальнем ее конце, подтянув колени к подбородку, раскачиваясь взад и вперед и грызя костяшки пальцев. Всего через несколько минут нас обнаружили, вытащили, как из мышеловки.

Не скажу чтобы матросы были уж очень ласковы, пока гнали нас через три палубы, но, по крайней мере, я видел, что сочувствие пассажиров третьего класса на нашей стороне. Свист и насмешки относились скорее к нашим сопровождающим, чем к нам. Нас обоих доставили к капитану – его звали капитан Смит, – перед ним стояли еще трое. Так что нас, безбилетных, оказалось пятеро: итальянец, почти не говоривший по-английски, японец и трое англичан, включая меня. Сидя за своим столом, капитан устало смотрел на нас глубоко посаженными грустными глазами. Его окладистая борода и спокойные манеры придавали ему вид самого настоящего капитана. Он не ругал и не поносил нас, как это делали матросы.

– Что ж, мистер Лайтоллер, – сказал он, обращаясь к стоящему рядом офицеру, – как видите, пятеро. Не так много, как я опасался. Ну, что будем с ними делать? Как полагаете, где они нам всего нужнее?

– Внизу, в машинном отделении, капитан, – ответил офицер. – Нужны кочегары. Нам не хватает по меньшей мере дюжины кочегаров. И если вы хотите идти полным ходом, как говорите, и пересечь океан в рекордное время, как говорите, они нам очень пригодятся внизу. Тощие они, конечно, и хилые, но тут уж ничего не поделаешь.

Капитан посмотрел на меня.

– Зачем ты это сделал? – спросил он.

Я сказал ему правду – часть правды, по крайней мере:

– Не хотелось уходить с судна, сэр. Оно такое красивое, да говорят, еще и очень быстрое. Я никогда прежде не бывал ни на одном судне.

– Ну, я-то бывал, сынок, – рассмеялся капитан. – На многих. И ты прав – оно быстрое, быстрее на свете еще не было, а главное – непотопляемое. Очень хорошо, мистер Лайтоллер, пристройте этих людей отрабатывать свой проезд в Нью-Йорк кочегарами. Это будет жаркая и тяжелая работа, джентльмены, но за это вас будут неплохо кормить и заботиться о вас. Уведите их.

Так начались три дня самой тяжелой работы за всю мою жизнь. Никогда мое тело не болело так сильно – каждая кость, каждая мышца, каждый сустав. Никогда не было на руках таких кровавых волдырей – на каждом пальце. Никогда я не работал в таком пекле, не бывал так грязен, так убийственно, страшно измотан. Все кочегары были сильные мужчины, рослые, мускулистые и жилистые. Среди них, обнаженных по пояс, я чувствовал себя воробьем в окружении орлов. От оглушительного грохота двигателей закладывало уши, жар от топки опалял кожу. Но, несмотря на все тяготы, я никогда еще не работал с такой радостью и таким подъемом. Всякий раз, поднимая взгляд на громадные котлы, на огромные движущиеся поршни, я дивился им, дивился мощи и красоте того, что вижу. И – хотите верьте, хотите нет – когда в этой адской жаре я час за часом швырял лопатой уголь в топку, только одна мысль помогала мне держаться: это я, Джонни Трот, заставляю работать эти мощные двигатели. Я не был больше мальчиком на побегушках. Я был мужчиной среди мужчин, и наши мускулы давали жар котлам, которые давали силу двигателям, которые вращали винты, которые несли через Атлантику самое быстроходное судно, какое только видел мир! Я гордился работой, которую выполнял.

Мои товарищи-кочегары время от времени немилосердно потешались надо мной – я был рядом с ними младенцем. Я не обижался. Они так же потешались и над маленьким японцем, прежде чем оказалось, что как он ни мал ростом, а может перекидать больше угля, чем любой из нас. Его звали Мития, но мы все называли его Малыш Митч – он и правда был маленьким, меньше ростом, чем я. Может быть, потому, что мы оба были безбилетниками, а может быть, и потому, что были примерно одного роста, мы с ним подружились.

Он совсем не говорил по-английски, поэтому мы объяснялись жестами и улыбками и умудрялись хорошо понимать друг друга. Как и все остальные, всякий раз после смены я был черен с головы до пят. Но капитан Смит сдержал свое слово: о нас хорошо заботились. У нас было сколько угодно горячей воды для мытья, нас сытно кормили, у каждого была теплая постель. Я нечасто поднимался на палубу. Идти наверх было долго, и, когда у меня выдавался свободный час-другой, усталость моя была так велика, что я предпочитал просто поспать. Внизу, в машинном отделении, я не знал, день теперь или ночь, и меня это мало заботило. Я знал только работу, сон, еду, работу, сон, еду. Уставал я так, что даже не видел снов.

Когда я все же выходил на палубу, то смотрел на лунное море или солнечное море, и оно всегда было гладким, как пруд, и сверкало. Я ни разу не увидел ни одного судна – лишь бесконечный горизонт. Время от времени над палубами проносились птицы, а раз – ко всеобщему ликованию – мы различили вдали десятки прыгающих дельфинов. Никогда еще я не видел такой красоты. Всякий раз, как я поднимался на палубу, меня тянуло в ту часть судна, где располагался первый класс. Я подолгу стоял у борта, упрямо надеясь, что, может быть, увижу Лизибет, прогуливающую на поводке Каспара.

Я их так ни разу и не увидел. Но я думал о них, когда, обливаясь потом, бросал в топку уголь, когда лежал на койке между вахтами, когда смотрел на блестящее море. Я вновь и вновь пытался набраться храбрости, перелезть через загородку и отыскать дорогу к их каюте. Мне очень хотелось увидеть, как удивится Лизибет, узнав, что я на борту. Я знал, что она рада будет увидеть меня, что Каспар взмахнет хвостом и улыбнется мне. Но насчет того, как встретят меня отец и мать Лизибет, я совсем не был уверен. Я по-прежнему боялся, что они плохо обо мне подумают, когда узнают, что я поехал в Америку безбилетником. Я решил, что лучше подождать, пока мы прибудем в Нью-Йорк, а уж там я просто подойду к ним на причале – то-то они удивятся. Тут я и скажу им, что послушался совета Лизибет и приехал жить в Америку, страну свободных людей. И им совсем незачем будет знать, что я безбилетник.

Я полуспал-полудремал на своей койке, и мне снилось, что рядом мяукает Каспар, стараясь разбудить меня. Нам грозила какая-то опасность, и он пытался меня о ней предупредить. Тут все и произошло. Судно внезапно содрогнулось и покачнулось. Я сел на койке. Мне сразу пришло в голову, что мы с чем-то столкнулись, похоже, что по правому борту. Наступила тишина. Потом я услышал оглушительный рев и свист вырвавшегося пара – звук был похож на предсмертный хрип. Я понял: случилось что-то ужасное, судно покалечилось. Двигатели остановились.

Я и полдесятка моих товарищей мгновенно оделись и бросились на третью, шлюпочную, палубу.

Все мы ожидали увидеть судно, с которым столкнулись, потому что именно так представляли себе причину произошедшего. Но мы ничего не увидели, никакого судна, – ничего, кроме звезд и пустого моря вокруг. На палубе никого, кроме нас, не было. Выходит, никто ничего не почувствовал, словно все это было лишь страшным сном. Никто больше не проснулся – получалось, что ничего не произошло. Я уже почти убедил себя, что мне все это лишь почудилось, когда увидел, что по палубе со всех ног несется Малыш Митч, таща что-то в обеих руках.

Это был огромный кусок льда, похожий по форме на гигантский острый зуб с неровным краем. Митч что-то выкрикивал снова и снова, но я его не понимал, никто не понимал. И тут один из кочегаров произнес:

– Айсберг! Это кусок айсберга! Мы врезались в чертов айсберг!

Сначала женщины и дети

Я так и не увидел айсберга, и никто из кочегаров его не увидел, но вскоре мы встретили одного матроса, который был на палубе в момент столкновения. Он сказал, что айсберг был не меньше ста футов в высоту и навис над судном, и был он не белым, как айсбергу вроде бы положено, а темным, почти черным. Но это был скользящий удар, сказал он, так что причин для тревоги нет и для паники тоже. Но никто и не паниковал. Никто никуда не мчался. К этому времени все больше и больше пассажиров стало появляться наверху, пытаясь, как и мы, узнать, что происходит. Какая-то пара под руку прохаживалась по палубе. Вид у них был совершенно спокойный, как будто они просто вышли подышать свежим воздухом. Даже после столкновения они, как и все, твердо верили, что «Титаник» непотопляем, что все будет хорошо, – я в это тоже верил, еще бы, ведь мне это сказал сам капитан.

Первые сомнения стали возникать, лишь когда судно начало крениться, а это произошло довольно скоро. Но когда я увидел, как пассажиры толпами собираются на палубе и надевают спасательные жилеты, я наконец-то понял, какая ужасная опасность грозит нам всем, и тут же подумал о Лизибет и Каспаре в их каюте первого класса на палубе С. Я не сразу нашел нужный коридор, а когда нашел, то с трудом отыскал 52-й номер. Было уже не до церемоний. Я забарабанил в дверь, крича во весь голос. Через мгновение дверь распахнулась, и передо мной возник бледный и встревоженный мистер Стэнтон. Он был полностью одет и уже в спасательном жилете, как и вся семья.

Они смотрели на меня так, словно я явился с другой планеты.

– Я поехал без билета, – выпалил я. Только это я и сказал в виде объяснения. Больше ни на что не было времени, да и не имело это никакого значения.

– Мы тонем? – спросила меня миссис Стэнтон. Голос ее почти не выдавал волнения.

– Не знаю, – ответил я. – Не думаю. Но по-моему, лучше выйти на палубу.

Миссис Стэнтон взяла свою сумочку.

– Мы не должны ничего с собой брать, дорогая, – сказал мистер Стэнтон очень мягко, но решительно и взял у нее сумочку.

– Но ведь там все мои драгоценности, мамино ожерелье, фотографии! – воскликнула она.

– Ты и Лизибет – это все, что у нас есть драгоценного, – спокойно ответил он и повернулся ко мне. – Джонни, позаботься о Лизибет.

Холодная рука девочки оказалась в моей. Лизибет подняла на меня глаза. В них были растерянность и замешательство. Казалось, она еще не до конца проснулась. Только когда мы выходили из каюты, она вроде начала понимать, что происходит, и вдруг схватила отца за руку:

– Папа, а как же Каспар? Мы не можем оставить Каспара!

– Мы оставляем все, Лизибет. Понимаешь? Все. – Мистер Стэнтон сказал это очень твердо. – А теперь идите за мной и не отставайте.

Держаться за ним было нелегко, потому что коридоры и трапы были забиты людьми, многие из них несли или волокли тяжелые чемоданы. Лизибет снова и снова повторяла, теперь уже мне:

– Как же Каспар? Нельзя оставлять его, Джонни, нельзя. Ну пожалуйста! Посмотри на всех этих людей. У них чемоданы, они несут вещи! Пожалуйста!

Она все время тянула меня назад. Но я знал, что не могу ничего сказать ей в утешение. Я должен был, не слушая ее, идти дальше.

Когда мы добрались до шлюпочной палубы и вышли на холод, я понял, что судно кренится заметно сильнее, чем прежде. Я увидел десятки мешков с почтой, сваленных на палубе, и брошенный повсюду багаж. Люди сбивались в тесные кучки, ища защиты от холода, у некоторых на плечи были накинуты одеяла. Кое-кто молился вслух, но по большей части люди стояли в молчании и терпеливо ждали.

Я узнал мистера Лайтоллера, офицера, которого видел в капитанской каюте. Он ходил по палубе, наводя порядок и распространяя спокойствие всюду, где появлялся; он объяснял всем, что первыми в спасательные шлюпки сядут женщины и дети, а когда их отправят, тогда смогут покинуть судно и мужчины. Когда он повернулся к миссис Стэнтон и сказал, что теперь ее очередь садиться в шлюпку, она прижалась к своему мужу и отказалась.

– Я не оставлю мужа, – сказала она. – Мы одна семья, и, если такова воля Господа, мы погибнем вместе.

Мистер Стэнтон бережно взял ее за плечи и, пристально глядя ей в глаза, сказал очень тихо, почти шепотом:

– Ты возьмешь Лизибет, моя дорогая, и сделаешь так, как говорит офицер, пойдешь и сядешь в шлюпку. Мы с Джонни Тротом к вам скоро присоединимся, обещаю тебе. Иди, дорогая. Иди.

И тут Лизибет вырвала у меня руку и бросилась бежать. Я сразу понял, что она бежит за Каспаром. Я кинулся следом и поймал ее на верхней ступеньке трапа. Она вырывалась, но я держал ее крепко.

– Я не могу оставить его! – кричала она. – Не могу! Не оставлю!

– Лизибет, – сказал я. – Послушай меня. Я должен посадить тебя в шлюпку. Она скоро отойдет. Ты должна быть со своей матерью. Ты должна спастись. А за Каспара не бойся. Я найду его. Я спасу его.

Она посмотрела на меня. В глазах у нее вспыхнула надежда.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– А ты, Джонни? С тобой что будет?

– Все будет хорошо. Шлюпок много, – сказал я.

Когда мы вернулись к борту, шлюпка была уже почти полна и готова к спуску на воду, но я видел, что команда спускает ее с большим трудом. Мы с мистером Стэнтоном и одним из матросов помогли Лизибет и ее матери сойти в шлюпку. Но ее всё не могли спустить. Один из матросов резал канат ножом, громко ругаясь, и стал ругаться еще громче, когда уронил нож в воду. Несколько шлюпок уже были на воде и отходили прочь от «Титаника». Я взглянул на корму и увидел, что она задралась совсем высоко. Я чувствовал, как огромный пароход все глубже оседает в море.

И тут я поймал взгляд Лизибет. Она хотела, чтобы я сделал это, и сделал сейчас. Я понимал, что, если еще хоть немного промедлю, может оказаться слишком поздно. Я должен немедленно выполнить свое обещание – если только сумею. Я повернулся к мистеру Стэнтону и сказал:

– Я за Каспаром. Скоро вернусь.

Он кричал мне вслед, пытаясь остановить, но я не слушал.

К этому времени палубы были заполнены мужчинами: команда создала человеческий кордон и оттесняла их, пока оставшихся женщин и детей усаживали в шлюпки. Никто не толкался и не прорывался вперед. Среди них я видел десятки своих товарищей-кочегаров, по большей части черных от угольной пыли и непривычно тихих. Когда я протискивался мимо них, чтобы вернуться в каюту, один из них крикнул мне:

– Да садись же ты в шлюпку, Джонни! Ты же совсем мальчишка. Ты право имеешь.

Трап был забит пассажирами, пытающимися выбраться на палубу. Старые и немощные все еще были в халатах. Один из матросов, которые помогали им, попытался остановить меня:

– Нельзя туда. Там вода хлещет отовсюду, скоро весь пароход затопит.

Я проскочил мимо него.

– Дурень! – крикнул он мне вслед. – Дурень чертов! Спустишься туда – назад не выберешься!

Я побежал дальше.

Я заблудился в путанице коридоров, а к тому времени, когда наконец нашел нужный на палубе С, понял, что матрос был прав. Морская вода была уже по щиколотку и все время прибывала. Когда я открыл дверь 52-го номера, ковры уже скрылись под водой. Я начал лихорадочно оглядываться в поисках Каспара, но его нигде не было видно. Хорошо, что сам Каспар подсказал мне, где он, замяукав с верха платяного шкафа. Я поискал глазами корзинку для пикника, – не нашел. Тогда я дотянулся, снял Каспара со шкафа и крепко прижал к себе, а уже по пути к двери догадался прихватить одеяло с ближайшей кровати. Шагая обратно по коридору, я закутал Каспара в одеяло – не от холода, а чтобы он не драл меня когтями; я знал – даже если он не испуган сейчас, то очень скоро испугается.

Но пока я бежал назад по коридору, мне пришло в голову, что для одеяла есть и другое применение, гораздо более важное. Если в шлюпки не позволено брать багаж, рассуждал я, то едва ли туда примут кота. Так что когда я вернулся на палубу, Каспар был глубоко упрятан в одеяло. Он завыл.

– Пожалуйста, не шуми, Каспар, – прошептал я ему. – Ни звука – ни сейчас, ни потом. От этого зависит твоя жизнь.

Я протиснулся сквозь толпу кочегаров, поднырнул под матросский кордон и, к своему великому облегчению, увидел, что шлюпка все еще висит на канатах. Но тут дорогу мне преградил офицер в фуражке, он схватил меня за плечо.

– Назад, парень. Ни один мужчина не сядет в шлюпку, пока не разместим всех женщин и детей, – сказал он. – Я не могу тебя пропустить.

– Он не мужчина! – крикнул кто-то из толпы. – Он же еще мальчишка – вы что, не видите?

Кочегары зашумели, требуя, чтобы он меня пропустил, и стали напирать на цепь матросов – те отчаянно пытались оттеснить их назад. Я видел, что офицер застигнут врасплох этим внезапным гневом толпы и что он колеблется.

Я воспользовался этим.

– Я не сажусь в шлюпку, – сказал я ему. – Я только бегал за одеялом. Для девочки, моей подруги. Она без него насмерть замерзнет.

Думаю, он все равно не пропустил бы меня, если бы в эту минуту не подошел мистер Стэнтон и не вступился за меня.

– Будьте покойны. Это мой сын, – сказал он офицеру, – а одеяло – для его сестры.

Меня пропустили. Мистер Стэнтон крепко держал меня, пока я, перегнувшись всем телом, передавал в протянутые руки миссис Стэнтон одеяло, в котором чудесным образом молчал Каспар.

– Осторожно, – сказал я ей, насколько мог многозначительнее.

Принимая от меня сверток, она поняла, что Каспар там. Она крепко прижала его к себе и опустилась на скамью. Я видел по тому, как улыбнулась мне Лизибет, что она тоже все поняла.

В небо выпустили сигнальные ракеты, осветив океан и разбросанные в открытом пространстве белые суденышки, до отказа заполненные женщинами и детьми. Я, помню, подумал, как все это необычайно красиво, и подивился, как нечто столь ужасное может быть таким красивым. Когда шлюпку, где находилась Лизибет, наконец спустили на воду, на борту у нас за спиной заиграл оркестр. Мы с мистером Стэнтоном стояли рядом у леера и смотрели, как она медленно отплывает.

– Это был отважный и благородный поступок, Джонни, – сказал он, кладя руку мне на плечо. – Я знаю, Господь сохранит их. А что до нас, то скоро подойдет судно и всех заберет. Мистер Лайтоллер сказал, что они видели огни парохода милях в пяти отсюда. Это «Карпатия». Она обязательно придет. Они, конечно, увидят ракеты и скоро будут здесь. А пока, я думаю, надо помочь с отправкой женщин и детей.

И в течение часа или около того мы рассаживали по шлюпкам женщин и детей.

Когда сейчас думаю об этом, я поражаюсь мужеству, свидетелем которого стал в ту ночь. Я вспоминаю одну даму, американку, которая ждала своей очереди вместе с пожилой сестрой, но ей сказали, что места не осталось. Она не протестовала и не спорила, просто отступила назад и сказала:

– Ничего страшного. Я поеду позже.

Больше я ее не видел. Я не заметил, чтобы кто-то из мужчин пытался прорваться в шлюпки. Все они приняли как нечто правильное и должное, чтобы первыми шли женщины и дети. Позже я слышал, что несколько мужчин пытались захватить шлюпку у правого борта и их пришлось разгонять, стреляя у них над головами. Но своими глазами я этого не видел.

В ту ночь было много героев, но больше всех мне запомнился мистер Лайтоллер. Он успевал всюду, спокойно обеспечивая безопасную посадку и отправляя шлюпки, подбирая для каждой команду гребцов. Голос его до сих пор звучит в моих ушах:

– Спускайте на воду. Спускайте на воду и отходите. Есть еще женщины? Женщины еще остались?

И я помню, как один из ожидающих мужчин ответил ему:

– Женщин не осталось, офицер. Зато осталось множество мужчин, но я не вижу множества шлюпок.

Мы все уже начали это понимать: для мужчин шлюпок осталось всего ничего, да и те невозможно было спустить на воду из-за сильного крена парохода. Когда я увидел, что вода перехлестывает через бушприт и потоком мчится по палубе, я понял, что шансов спастись у нас почти нет. Как и многие другие, я отчаянно вглядывался в горизонт, ища огни «Карпатии». К этому времени мы уже знали, что это единственное судно, которое может успеть к нам на помощь. Но огней нигде не было видно.

«Титаник» быстро погружался, и мы понимали, что уйдем под воду вместе с ним. С каждой минутой крен на левый борт усиливался. Вскоре из-за этого мы уже едва удерживались на ногах. Послышался громкий голос мистера Лайтоллера: «Все пассажиры на правый борт!»

Туда мы с мистером Стэнтоном и бросились, оскальзываясь, падая, хватаясь друг за друга; добравшись до правого леера, крепко вцепились в него. Мы смотрели на море и ждали конца. Больше сделать ничего было нельзя.

– Я вот что хочу сказать, – кладя руку мне на плечо, произнес мистер Стэнтон, – если уж мне суждено умереть сегодня и мне не дано быть в этот миг рядом со своей семьей, то я предпочту твое общество любому другому. Славный ты юноша, Джонни Трот.

– В море будет холодно? – спросил я.

– Боюсь, что да, – ответил он, – но ты не беспокойся, это только к лучшему. Все кончится очень быстро.