Текст книги "Корабль За Облаками"
Автор книги: Майкл Мэнсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Там, во мраке тысячелетий, не было ни Аквилонии с Немедией, ни Аргоса и Зингары, ни Коринфии и Офира, ни иных хайборийских королевств; земли их принадлежали древним державам, чьи названия Конан не запомнил да и не старался запоминать. Все они воевали за земли, власть и магические талисманы великой мощи, то заключая друг с другом союзы, то расторгая их, обманывая и предавая, обещая и не выполняя обещаний, готовя втайне сокрушительное оружие, коим можно было бы стереть противника с лица земли. Так длилось много веков, и никто не мог добиться превосходства; в каждой стране были свои секреты, свои умелые маги и опытные воины, свирепые военачальники и безжалостные владыки, одаренные колдовской силой.
Потом с запада приплыли атталанты, а за ними – еще один народ, черноволосый и коренастый, не знакомый с металлами, дикий и многочисленный, как ядовитые муравьи. У атталанта, сынов Ветра и Моря, была своя магия – оружие из острой стали, боевые песни и заклятья, помогавшие не отступать в сражениях. Племя черноволосых, звавшихся пиктами, тоже владело колдовством; и хоть воины его бились каменными топорами и пускали стрелы с кремневыми наконечниками, немногие могли выстоять против них.
Пришельцам с запада нужны были земли, и война разгорелась с новой силой. Древним державам пришлось отступить, отдать часть земель, ибо атталанта превосходили их воинской выучкой, храбростью и оружием, а пикты – числом, свирепостью и упорством. Все сражались со всеми, и Хадр Ти, потомок княжеского рода, собравший пять сотен всадников, продавал свой меч разным государям и сражался на стороне тех, кто мог больше заплатить и лучше накормить его воинство. Из какого он был народы или племени, и где тот народ обитал, осталось для Конана неясным, ибо за тысячи лет мир изменился, сделавшись почти неузнаваемым.
Но, так или иначе, последняя битва, в которой Хадр Ти сражался против грондарцев, закончилась для него поражением. Армия его владыки была разгромлена, а сам он попал в плен, чтобы закончить дни свои на колу или на пыточном колесе, как полагалось врагу Грондара. Но он был сильным человеком, очень сильным – таким, какой рождается единожды в поколение. И маг Тоиланна выпросил пленника у грондарского владыки, так как корабль, построенный колдуном, держался в воздухе эманацией, извлекаемой из жизни живых созданий. Для чародейства же Тоиланны люди подходили более всего, а сильные люди – в особенности.
Услышав это, Конан нахмурился:
– Выходит, корабль послушен твоей воле? Ты держишь его над землей, а можешь и не держать… И тогда он рухнет вниз, на камни! Кром! Почему же ты не сделал этого? Боишься умереть?
– Нет, – Хадр Ти помотал головой. – Нет, киммериец! Если б я мог, то давно разбил бы эту посудину, или утопил в море, или спалил вместе с Иоллой и Тоиланной, сбросив в кратер огненной горы! Но я не властен над движением судна. Не властен! Вскоре ты убедишься сам. Проклятый колдун положит тебя в гроб, и ты уснешь, и воля твоя не будет значить ничего. Магу нужна лишь жизненная сила, и во сне он начнет отбирать ее у тебя капля за каплей, крупица за крупицей, ровно столько, сколько надо, чтоб корабль плыл в воздухе, куда прикажет Иолла. Ты ничего не сумеешь сделать!
– Неужели человек, да еще спящий, может поднять огромный корабль со многими людьми? – усомнился Конан. – Кром! Зачем же этой лоханке крылья?
– Чтоб издалека она походила на птицу и вид ее обманывал зорких стражей на стенах вражеских крепостей, – пояснил Хадр Ти. – Колдовской корабль – великий секрет Грондара! И ты видишь, что он может не только летать с сотней человек на борту, но и отправиться из одного времени в другое. Правда, это стоило жизни Ираму… Этот полет выжал его досуха! – Он бросил взгляд на одну из пустых клеток.
– Капля жизненной силы… – пробормотал меж тем Конан. – Одна капля… Ты шутишь, Хадр, или смеешься надо мной!
– Нет, клянусь всеми светлыми и темными богами! Тоиланна говорит, что сила жизни в людях столь велика, что знающий и умелый мог бы дробить ею горы и низводить молнии с небес; Но у каждого – свой предел; человек словно сосуд, крохотный, средний или большой, наполненный жизненной силой. Если сосуд мал, то изойдет каплями за день или за два, и тогда понадобится новый раб… их придется менять слишком часто… понимаешь, киммериец? Слишком часто! А это неудобно. Вот почему Тоиланне нужны сильные люди; Такие, как дикий Арргх, как Ирам, как мы с тобой… Мы не просто большие сосуды – огромные!
Конан оглядел соседа, его обвисшую кожу и выпирающие кости. Пожалуй, невзирая на гигантский рост, он казался выходцем с Серых Равнин. По спине киммерийца пробежал холодок ужаса, и губы его будто бы сами собой шепнули:
– Сколько же дней ты исходишь каплями жизни, Хадр?
– Дней! Кто говорит о днях, киммериец? Три с половиной луны, с глубокой ночи до рассвета, я держу этот проклятый корабль в воздухе! Утром и днем это делает Арргх, а вечером и в начале ночи делал Ирам. Ты заменишь Ирама, валузийца… На вид ты силен, как бык, и я думаю, что тоже продержишься три или четыре луны. Тебе, потомку атталанта, придется нести на горбу их врагов!
Он хрипло расхохотался, а Конан пробурчал:
– Горб у меня скользкий, приятель, как сядешь, так и слезешь. Я не собираюсь спать и разобью эту лоханку о камни!
– Посмотрим, – сказал Хадр, – посмотрим. – Подняв глаза к окну, к солнцу, уже перевалившему зенит, он добавил: – Скоро притащат Арргха… Твое время близится, киммериец!
* * *
Вечер еще не наступил, когда воины в чешуйчатых кольчугах выволокли Конана на палубу. Он не сопротивлялся, решив, что чем биться с десятками вооруженных врагов, лучше утопить их всех разом, сбросив в холодные волны Вилайета. Он полагал, что не уснет, какие б чары крючконосый не пытался напустить на него; а раз так, то воздушный корабль будет послушен и покорен ему. Кром! За каждую каплю своей жизненной силы он возьмет целую жизнь – жизнь одного из этих ублюдков Нергала, что тащили его сейчас на ременных петлях к хрустальной башенке.
Перед ней стоял надменный Иолла, Сын Зари, а рядом с ним угодливо склонялся маг в голубых одеждах, подпоясанных золотым шнуром.
– Вот, благороднейший, тот пес, коего мы отловили прошлой ночью! – воскликнул Тоиланна, поигрывая кинжалом, свисавшим с его кушака. – Говорит, что киммериец, но по виду – атталанта или их потомок! Теперь я…
– Замолчи, крючконосая падаль! – рыкнул Конан, расправив плечи и уставился в бледное лицо предводителя грондарцев. – Неважно, кто я и откуда, – заявил он, – важно, кому я служу. Хочешь услышать об этом?
Голос Иоллы был холодней ванахеймских льдов.
– Ну, и кому же ты служишь, варвар?
– Илдизу, владыке Турана! Он – могучий и грозный повелитель! Земли его не объехать за год на быстром коне, войско его неисчислимо, и он не забывает обид, нанесенных его воинам! Есть у владыки Илдиза и мудрецы, что сбросят вашу посудину вниз одним заклятьем, есть и лучники, что утыкают ее стрелами, найдутся и умелые палачи! Такие, что будут сдирать с вас кожу от рассвета до заката!
Иолла и крючконосый чародей переглянулись. Конан мог побиться об заклад, что угрозы их не устрашили, но описание илдизова могущества вызвало некий интерес. Какой именно, он понять не мог.
Сын Зари с прежним ледяным спокойствием сказал:
– Палачи и ваши жалкие маги мне не нужны. Воины… воины – другое дело! И много ль их у твоего повелителя? Таких же крепких и искусных, как ты?
– Если выстроить их цепочкой, так дотянется она от моря Вилайет до Карпашских гор! И все – в броне и на конях! со стальными клинками в три локтя, а не с игрушками из бронзы!
– Не ведаю, про какое море и горы ты поминаешь, – произнес Иолла. – Клянусь Силой и мощью Грондара, в нашу эпоху никакого моря здесь нет… впрочем, неважно! – он взмахнул рукой в перчатке с бронзовыми чешуями. – У твоего властелина есть воины, множество воинов в броне, на конях, со стальными клинками… превосходно! а есть ли у него золото?
– Полны подвалы, – заверил Конан, мотая головой. Четыре воина придерживали его на петлях, и ремни впивались киммерийцу в шею.
– Но золота никогда не бывает слишком много, – в раздумье произнес вождь грондарцев. – Золото – кровь войны, и я охотно заплатил бы им за живую кровь… за кровь солдат твоего Илдиза. Не все ли равно, где ее проливать – здесь или в грондаре, в мои времена… Наемник всегда наемник; А моему отцу, повелителю Грондара, нужно много наемников! И много сильных рабов, способных поднять к небесам воздушные корабли!
– Что же, в Грондаре не хватает рабов и воинов?
– Таких, как ты, у нас мало.
– Таких, как я, и здесь мало, – сказал Конан. – Дай мне меч, и увидишь, чего я стою!
Впервые губы Иоллы искривились в высокомерной усмешке.
– Ты дерзок, – произнес он, – дерзок и непочтителен, как всякий дикарь! Я знаю, кому давать меч, а на кого одеть ошейник! – Сын Зари помолчал, разглядывая Конана огромными бледно-серыми зрачками, затем поинтересовался: – Где земли твоего владыки? И где его столица?
– Тут всюду его земли. А столицу поищи сам!
И киммериец двинулся к башенке, волоча за собой четырех стражей. Тоиланна, ругаясь и бормоча проклятья на десяти неведомых языках, бежал следом; подол его просторной туники развевался на ветру и хлопал по ногам.
– Не думай, атталантское отродье, что ты так уж необходим благородному, – прошипел маг в спину Конану. – Все, что нам надо, мы найдем без тебя. А ты – ты сгниешь в саркофаге!
Конан молча переступил порог и огляделся.
Башенка была двухэтажной, и в нижнем помещении располагалась охрана. Всего шесть человек; трое, в полном вооружении, стояли у спиральной лестницы, что вела наверх, и столько же, без шлемов и кольчуг, но с мечами у пояса, отдыхали, сидя на корточках у невысокого стола. Посреди него Конан узрел небольшую плоскую флягу, и еще два десятка таких же фляжек – на полке у полупрозрачной стены. В руках у солдат были кубки, однако совсем крошечные, на один глоток, что изрядно удивило киммерийца. Ослиную мочу хлебать такими чашами, промелькнуло у него в голове.
Он замер, сильно втянул носом воздух и повернулся к магу.
– Вино! Почему ты не дал мне вина, безволосая крыса?
Тоиланна злобно ощерился.
– Хватит с тебя мяса, меда и сухарей! А вино… Боюсь, наше грондарское вино будет слишком крепким для твоей башки!
– Надо попробовать, – сказал Конан и потянулся к фляге на столе. Пахло из нее недурственно.
Но солдаты, налегая на палки с ошейниками, потащили его к лестнице. Киммериец выругался; жесткие ремни резали шею и сдавливали глотку. "Вина жалеешь, бледная немочь! – с яростью подумал он про мага. – Ничего! Скоро окажешься на дне, а я тебе помогу нахлебаться соленой водицы!"
Два солдата шли впереди, волоча его по лестнице, двое придерживали сзади. Последним поднимался крючконосый колдун. Так они и забрались наверх, в округлую камеру, стены которой сияли и переливались подобно шлифованным вендийским алмазам. Конан прижмурил глаза, потом, привыкнув, раскрыл их пошире, уставившись на три полупрозрачных саркофага, окруживших массивную колонну – из того же вещества, походившего на алмаз или хрусталь. Два саркофага были пусты, а в третьем лежал волосатый Арргх, и звероподобное его лицо искажала страдальческая гримаса. В колонне пульсировал голубой огонь; вспышки его были медленными и ритмичными, и в такт им челюсть Арргха подрагивала, а могучие руки дергались, как у тряпичной куклы. Однако волосатый спал, и какие б кошмары не грезились ему в колдовском забытьи, пробудиться по своей воле он, видимо, не мог.
Тоиланна откинул крышку с одного из свободных саркофагов, солдаты подвели к нему Конана, разом сдернули петли и толкнули его внутрь. Жесткое ложе обожгло холодом нагую спину и босые ноги, ибо иной одежды, кроме коротких туранских шароваров да мягкого кушака, у киммерийца не имелось. Таким он покинул палубу гибнущего "Ильбарса" и таким лег в этот алмазный гроб. Но теперь у него не было даже кинжала.
Вспомнив про свой клинок с витой серебряной рукоятью, что висел сейчас у пояса мага, Конан встрепенулся и пробормотал:
– Ты, крючконосый! Украл мой нож, так? Отдай!
– Зачем тебе?
– Я не усну, если рядом не будет оружия.
– Уснешь! Все засыпают, и ты уснешь, поганое семя! – Глаза мага зловеще сверкнули.
– Отдай кинжал, – повторил Конан. – Здесь нет ни циновки, ни ковра, так я положу его под голову. Будет вместо подушки.
Но Тоиланна не собирался вступать с ним в спор и с лязгом задвинул крышку. Конан тут же вцепился крепкими пальцами в плечо, царапая кожу. Кинжал выпросить ему не удалось, и он не мог нанести рану посерьезней, которая не дала бы ему уснуть, но боль от царапин тоже казалась весьма заметной. Прислушиваясь к ней, он начал размышлять о несчастливом морском походе, закончившемся для "Ильбарса" в каменных драконьих челюстях. Три туранские галеры, – "Ильбарс", "Ксапур" и "Ветер Акита" были посланы к Жемчужным Островам за данью, которую обычно переправлял в столицу властитель Шандарата, вассал туранского владыки. Но советники Илдиза полагали, что не весь драгоценный жемчуг попадает в аграпурские сокровищницы, и потому три боевые галеры с отборными солдатами были посланы на север. В этом походе можно было обогатиться, и Конан, как остальные Синие Тюрбаны, полагал, что ему привалила удача.
И чем же все кончилось? Его изловили, как куропатку, и запихнули в стеклянный гроб! А остальные – и гребцы, и моряки, и воины – уже покоятся на дне морском…
Он стал вспоминать всех поименно, начиная с Кер Вардана, шкипера, и Дайлассема Айя, командовавшего полусотней солдат, что плыли на "Ильбарсе". Прозвища своих соратников и матросов он знал, а вот с подневольными гребцами дело обстояло хуже – у них, по большей части, не было ни кличек, ни имен. Тогда Конан начал представлять их лица, и вскоре ему показалось, что он сидит на гребной палубе вместе с невольниками, что под ним жесткая и мокрая скамья, а в руках его весло. Затем киммериец услышал мерные удары барабана, задававшие темп гребли, и навалился на рукоять. Толстая, отполированная прикосновениями человеческих пальцев, она ходила в его ладонях взад-вперед, взад-вперед; он ощущал упругое сопротивление волны, но не слышал ни завывания урагана, ни хриплых вздохов гребцов, ни окриков надсмотрщика; лишь барабанный грохот бил и бил в уши, призывая поторопиться. Грести с каждым мгновением становилось все тяжелей, но он знал, что останавливаться нельзя, и со всей силой наваливался на рукоятку.
Так продолжалось долго; быть может, целую вечность Конан просидел на скамье, не удивляясь, как он, воин, попал сюда. Голова была пустой, свободной от воспоминаний, страхов, недоумения, гнева, и знал он лишь об одном: надо грести. И греб! Греб так, словно от этого зависела его жизнь.
Что-то лязгнуло, Конан открыл глаза и увидел руки Тоиланны, сдвигавшие крышку. Потом лицо грондарского чародея нависло над ним: крючковатый нос, безволосый череп, огромные водянистые глаза, торжествующая ухмылка на губах.
– А говорил, что не уснешь! – Тоиланна глядел на него с насмешкой. – Нет, киммерийский пес, в моих саркофагах спят все! Спят, подчиняясь моей воле!
Повинуясь жесту колдуна, солдаты вытащили Конана из алмазного гроба. Он едва мог стоять на ногах; в груди его бушевала ярость, отвращение и стыд. Расцарапанное плечо горело, но этой боли он не замечал – позор жег сильнее. Чары проклятого колдуна сломили его волю!
Тем не менее он постарался успокоиться. Если план его провалился, если он не сумел подчинить своей воле воздушный корабль, надо было придумать что-то другое. Мысль же его нуждалась в начальной искре и в топливе; чем больше он узнает о грондарцах и колдовском судне, там вероятней, что некая хитрость или уловка приведут к успеху.
Он огляделся. Рассвет окрасил розовым хрустальный стены башенки и саркофаги, в одном из коих уже лежал Хадр Ти; колонная меж тремя гробами по-прежнему пульсировала голубоватый огнем, и теперь Конан знал, что каждый всплеск магического пламени означал удар незримого весла – каплю силы, отнятую у распростертого в саркофаге человека. Так, понемногу, опустошался сосуд жизни, дарованный светлым Митрой; она вытекала капля за каплей и уходила, словно вода в песок… Прав был проклятый грондарский колдун!
Солдаты поволокли Конана к лестнице. Внизу все так же торчали шестеро стражей – возможно, других, чем прошлой ночью; их бледные лица казались Конану неразличимыми. Он миновал полку с винными флягами, задев ее боком, покосился на троицу воинов, сидевших у стола с крошечными бокалами в руках, снова удивившись тому, сколько они малы. Охранники тянули его дальше, на палубу, которая была пустынна, и к темному провалу люка, ведущего в трюм. Ковыляя мимо высокого фальшборта, Конан успел бросить взгляд вниз. Там, под неподвижно распростертыми крыльями корабля, колыхалось облачное море, серовато-белое и текучее, какой никогда не бывает поверхность воды. Сизых волн Вилайета он не рассмотрел; судно грондарцев парило на огромной высоте, и под ним, возможно, находились уже не морские воды, в твердь земная.
Его запихнули в клетку напротив косматого Арргха, сунули поднос с едой и задвинули засовы. Учуяв запах пищи, Конан понял, что голоден; поглядев на нее, решил, что голоден смертельно. Куда сильней, чем вчерашним утром! Он с жадностью вцепился в мясо и начал рвать его огромными кусками, почти не разжевывая и проглатывая с волчьей жадностью. Постепенно к киммерийцу начали возвращаться силы; очистив поднос и выпив воду из кувшина, он почувствовал себя достаточно бодрым, чтобы строить дальнейшие планы.
Этим он и занимался два ближайших дня, в то время, когда не спал колдовским сном в хрустальном саркофаге. Он так и не сумел превозмочь чар крючконосого Тоиланны; стоило крышке опуститься над Конаном, как он впадал в необоримую дремоту, лишаясь очередной частицы сил. Кошмары виделись ему всякие; в первый раз он греб на галере, потом рубил камень в каменоломне и вращал рукоять огромного ворота, поднимавшего их колодца бесчисленные кувшины с водой. Каждый удар кирки и каждый кувшин, как и гребок веслом, отнимали у него каплю жизни, позволяя проклятому кораблю грондарцев парить в вышине. Пока что обильная пища и отдых восстанавливали силы, но Конан уже не сомневался, что через два или три месяца превратится в такой же мешок с костями, каким выглядел Хадр Ти.
Кроме еды, сна и размышлений над планом побега, он мог говорить с соседом – тогда, когда тот находился рядом. Он испытывал к Хадру все большую приязнь, ибо были они с одного поля ягодами; оба – могучие воины, наемники и авантюристы, искавшие славы, чести и богатств. Разве имело какое-то значение, что битвы Хадра отгремели в забытой древности, что сражался он бронзовым, а не стальным клинком, и что стены крепостей, которые он штурмовал, давно обратились в прах? Суть бесконечной войны не менялась; все те же внезапные атаки и яростные схватки, кровь и огонь, удачи и поражения, засады и бегство, добыча и раны, коими приходилось за нее платить.
Иногда Конан рассказывал собрату по несчастью о другом – о ранней своей юности, о годах, проведенных в Аренджуре и Шадизаре, где он обучался воровскому ремеслу. То было беспокойное время, но и счастливое, тогда он был свободен, и все доходы его и прибыли зависели только от ловкости рук, умения, смекалки и отваги. Конечно, солдатское ремесло почетнее воровства и разбоя, но вряд ли прибыльней, и Конану случалось не раз пожалеть, что он оставил прежнее занятие. Пару лет назад он служил наемником в Зингаре, а потом перебрался в Туран, но и там, и тут судьба не даровала ему богатства – только новые авантюры и новые раны. Впрочем, он был молод, и приключения влекли его больше сокровищ.
Но Хадр Ти, который был постарше лет на десять, придерживался иного мнения.
– Наемник меняет кровь на золото, женщин и вино, – сказал он, – и золото – главная из трех наград. Будет золото, будут и женщины, будет и вино.
Конан усмехнулся.
– Что-то не вижу я ни золота, ни женщин, ни вина. Только прутья клетки да твою бородатую рожу, приятель.
Хадр мрачно кивнул.
– Больше нам ничего и не увидеть. Мне так точно – вряд ли я продержусь еще одну луну. А жаль! Хотел бы я поглядеть на блеск золота и сиянье женских глаз… или пригубить вина…
– Кром! Вино! – Кулак Конана опустился на бронзовый сосуд с водой. – Почему эти безволосые шакалы не дают нам вина? У солдат его вдоволь, сам видел! А у нас -только кислая ослиная моча!
– Вино творит с человеком всякие чудеса, а грондарское – в особенности, – пояснил Хадр.
– Что же в нем особенного?
– Очень крепкое. Немного выпьешь – бодрит, побольше – приводит в ярость, а налакаешься без меры, так вообще придет конец. Колдуну же надо, чтоб мы не гневались, не ярились, а были спокойны и покорны. Чтоб отбирать жизненную силу капля за каплей, чтоб хватило нас надолго, и чтоб гнев и ярость не мешали плавному полету корабля. Для того кормят нас обильно, а вина не дают.
– Ну так что? С вином ли, без него, ярость в моей душе не утихает, – проворчал Конан.
– Ха! То легкий ветер, а не буря, – скривился Хадр Ти. – Вот выпил бы ты грондарского!…
– Значит, надо выпить! Достать и выпить, а потом разнести этот летающий гроб в клочья!
Хадр внимательно посмотрел на Конана.
– И как же ты достанешь вино, киммериец? Боюсь, не удастся!
– Достану! – упрямо повторил Конан.
– Ну, попробуй. Раньше ты не собирался спать и хотел разбить корабль о камни, теперь желаешь напиться… Думаю, ни то, ни другое у тебя не выйдет. Ты…
Но тут Конан грозно нахмурился, и его сосед поспешил сменить тему.
– Не будем ссорится, – миролюбиво сказал он. – Благодари богов, что мы хоть может перед кончиной потолковать и позабавить друг друга всякими историями. Арргх, несчастный, и того лишен! Не способен слова молвить на человеческом языке! Бедняга!
И Хадр Ти бросил сочувственный взгляд на пустовавшую сейчас клетку в противоположном ряду. Конан кивнул. Оставаясь вдвоем с Арргхом, он не раз пытался заговорить с ним, но безуспешно. Волосатый лишь ревел, рычал да стонал; быть может, в диком его наречии и насчитывалась сотня слов, но киммериец не мог разобрать ни одного.
Сейчас он тоже поглядел на клетку их сотоварища по несчастью и спросил:
– Откуда взялся этот Арргх? Такие твари не встречались мне ни на севере, ни на юге, ни в горах, ни в лесах. Видит Кром, он похож на демона с Серых Равнин, на слугу Нергала или проклятого Сета!
– Не слышал я об этих богах, – произнес Хадр, – но скажу тебе, киммериец, что не всякое чудище служит злу. Арргх, как и мы, пленник; и он, как и мы, смертелен… – Сосед Конана замолчал, перебирая пряди густой бороды, потом усмехнулся: – А вот откуда взялся Арргх, я тебе расскажу. На севере, ха горами, лежат ледяные пустыни, бесплодные и холодные, как взгляд грондарца… Нет там ни деревьев, ни трав, ни весны, ни лета, и выжить в тех краях могут лишь волки, олени да огромные обезьяны вроде нашего Арргха. Говорят, их там много, а сколько, никому не известно. Олени едят мох, волки едят оленей, а обезьяны жрут и тех, и других. Странный народ! Еще не люди, но уже и не звери.
– Это в твоих временах, – сказал Конан. – Сейчас там те же равнины да льды, олени да волки, но чудищ вроде Арргха нет. Холодные земли зовутся у нас Ванахеймом и Асгардом, и живут там люди с рыжими и светлыми волосами, ваны и асы. Есть у меня среди них враги, а есть и друзья… – Он помолчал и добавил: – Слов у них и теперь немного, и все больше ругательства да проклятия. Может, они и были когда-то мохнатыми чудищами вроде Арргха?
– Может быть, – согласился Хадр.
Они ели, болтали и мучились в своих хрустальных саркофагах, а воздушный корабль день за днем парил над берегами и водами северного Вилайета. Иногда Конану удавалось разглядеть море в разрывах облаков и прибрежные утесы; временами ему чудилось, что он видит хищный оскал Драконьей Челюсти и разбитый корпус "Ильбарса", протараненный скалой. Он размышлял над тем, почему Иолла, Сын Зари, не направляет судно к югу, в места населенные и благодатные, к великим туранским городам. Здесь, на севере, не было ничего, кроме холодных волн, скалистых берегов да скудной степи, тянувшейся до гиперборейских пределов. Но если двинуться вдоль западного побережья Вилайет, то вскоре можно было попасть в обитаемые края. Там, на туранской границе, стоял Шандарат, богатый портовый город, в который Конан собирался добраться пешком после крушения "Ильбарса". В море, напротив Шандарата, был архипелаг – те самые обильные жемчугом острова, мимо коих ураган пронес галеру, чтоб швырнуть ее на скалы Драконьей Челюсти. Еще южней по берегу находился Султанапур, а дальше, в предгорьях, Акит, Самарра, туранская столица Аграпур, Шангара и Хоарезм. Если Иолла собирался нанять воинов и купить рабов, то отправляться ему следовало как раз туда.
Однако он не спешил, и Конан через пару дней догадался, в чем дело. Над северным Вилайетом плыли тучи да облака, а южней небо казалось чистым, и в этой лазурной синеве воздушный корабль был бы виден издалека. Хоть он и походил на птицу, но днем всякий бы разглядел, что крылья у нее не двигаются, а шеи и головы нет вовсе. Видимо, Иолла не желал рисковать и хотел подобраться к местам населенным под прикрытием облаков, а значит, дожидался подходящей погоды. Конана он больше не допрашивал и расположением илдизовой столицы не интересовался.
Сын Зари, вместе с двумя прислужниками, обитал в передней хрустальной башенке и большую часть времени проводил там, то ли в магических занятиях, то ли в размышлениях о судьбах Грондара и своей миссии, ради которой он преодолел бездну тысячелетий. На палубе он появлялся редко; впрочем, и Конана туда выводили лишь дважды в день, по пути во вторую башенку, где стояли саркофаги и воины в чешуйчатых кольчугах стерегли сон узников. Всего же солдат на корабле было около сотни, и располагались они в помещениях под палубой, ниже которых находился трюм с клетками и припасами. Человек двадцать постоянно были на страже – в башнях, у лестницы, ведущей в трюм, а также на носу и корме корабля. Конан все больше убеждался, что сбежать ему не удастся – разве что прыгнуть за борт, чтоб расшибиться в лепешку о скалы или сгинуть в морских волнах. Оставалась одна надежда: разрушить чары, завладеть кораблем и вытряхнуть из него всю грондарскую нечисть.
Быть может, он сумел бы это сделать, если б добрался до вина? До крепкого вина, которое приводит человека в ярость?
Всякий раз, проходя мимо полки с флягами, он касался их ладонью. Движение это было незаметным и столь быстрым, что стражи не заподозрили ничего; своей сноровки и умения, полученного в Шадизаре, Конан отнюдь не растерял. Он не сомневался, что один неуловимый жест – и фляга окажется у него в руках; но вот куда ее девать? На нем были лишь короткие шаровары, подпоясанные кушаком, слишком узким, чтоб спрятать добычу.
Он начал жаловаться на холод. В трюме было тепло, так как корабельную обшивку и палубу согревало солнце, но алмазный гроб леденил, словно могила, отрытая в промерзшей земле Ванахейма. Вероятно, этот неестественный холод являлся результатом магических действий Тоиланны, ибо от стен самой башенки, залитой солнечными лучами, тянуло ощутимым жаром. Арргха могла спасти от холода густая шерсть, Хадра Ти – остатки одежды, а у Конана, кроме коротких штанов, не имелось ничего.
Наконец, крючконосый маг смилостивился над ним – отдал приказ солдату, и тот притащил старый шерстяной плащ, доходивший Конану до середины бедра. Собственно, плащ был не просто старым; это жалкое рубище подошло бы для последнего из шадизарских нищих, что выпрашивают милостыню у городских ворот да скитаются у базарных лавок в надежде разжиться черствой лепешкой. Но Конан был доволен. И когда стражи извлекли его из саркофага, вывели на палубу, а потом принялись заталкивать в клетку, в глазах киммерийца время от времени проскальзывали насмешливые огоньки. Фляга, засунутая под кушак и незаметная под ветхой накидкой, была доя него ключом к свободе.
* * *
Оставалось еще одно дело – Хадр Ти.
Когда солдаты притащили его в трюм, Конан лежал на своей циновке, закрыв глаза и не шевелясь. Он услышал топот поднимавшихся по лестнице воинов, потом торопливое чавканье и хруст сухарей; наконец Хадр, насытившись, окликнул его.
– Не выспался друг?
Конан открыл глаза. Сосед его выглядел неважно; сидел, привалившись к решетке, свесив руки меж колен, с хрипом вдыхая и выдыхая воздух. Зрачки Хадра блуждали, и, похоже, смотрел он сейчас на Конана, а видел тропу, что пролегла в царство мертвых, к самым Серым Равнинам.
– Вот! – вытащив из-под циновки флягу, киммериец стиснул сосуд в огромных ладонях. Сама же фляга была невелика, и содержимого ее хватило бы только на половину чаши – такой чаши, из которой привык пить Конан.
Хадр удивленно мигнул, затем ползком придвинулся к нему, подтягиваясь на руках; видно, ноги его не держали.
– Раздобыл-таки, а? Ловкий же ты парень! Выходит, не только меч умеешь держать!
– Выходит!
Пару мгновений они глядели на маленький сосуд, серебрившийся и тускло сиявший в солнечных лучах, затем Конан спросил:
– Хочешь выпить, приятель?
– Нет, – Хадр сглотнул слюну и сморщился. – Ты рослый и весишь немало… здесь хватит лишь для тебя.
– Если я разобью эту лоханку Нергала… – начал киммериец и смолк.
– Да?
– Ты будешь первым, кто отправится на Серые Равнины. Ты, и этот бессловесный бедняга Арргх. Днище ударится о воду или о землю, и вы станете кровавым месивом. Умрете, быстро и сразу.
– Я и так умру, только медленно и в страданиях, – произнес Хадр. – Не беспокойся обо мне, киммериец. Если выйдет то, что ты задумал, я буду отомщен. Ха! Ха! – Дважды выдохнув, он хлопнул себя по коленям. – В отличную же могилу я лягу! Вместе с грондарским принцем, с грондарским колдуном и сотней грондарский солдат! Можно ли мечтать о большем?
– Могила – она всегда могила, – проворчал Конан. – И торопиться в нее не след, кто б там тебя не ждал, принцы или колдуны.
Хадр Ти прислонился к решетке, просунул сквозь прутья исхудалую руку, дотянулся до киммерийца и стиснул его плечо. Пожатие было совсем слабым.
– Ты хороший парень, потом атталанта, и я желаю тебя удачи. Если ты выживешь… если сумеешь уйти… Скажи-ка, какой бог в ваши времени особенно милостив к людям?
– Само собой, Митра, Податель Жизни.
– Вот и помолись ему, киммериец. А не захочешь молиться, не надо; выпей вина в кабаке и расцелуй какую-нибудь красотку. За себя и за меня.
Угрюмо кивнув, Конан спрятал флягу под плащ.
* * *
Ближе к вечеру он осушил сосуд. Его содержимое не походило на крепкие вина Аргоса и Зингары, на кислое туранское, на перебродивший мед, который любили в Асгарде и Ванахейме, и на те сладкие напитки, что готовили в Иранистане из фиников и инжира. Сказать по правде, Конан даже не понял, что пьет вино; ему казалось, что он глотнул жидкого огня. Теперь ему стало ясно, почему грондарцы пользовались такими крохотными кубками, вмещавшими не больше двух глотков. Из фляги можно было бы наполнить полторадесятка грондарских чаш, а значит, ему досталась порция пяти, шести или семи человек. Но вначале он не почувствовал ничего, кроме сильного жжения в животе.
