Текст книги "Корабль За Облаками"
Автор книги: Майкл Мэнсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Михаил Ахманов
Корабль за облаками
(под псевдонимом Майкл Мэнсон)
Высокий вал подбросил Конана вверх, к хмурому небу, к тучам, что мчались на север словно стадо овец, подгоняемых щелканьем громового бича. Тучи были темными, и таким же темным, почти черным, казалось разбушевавшееся море; валы его тоже стремились к северу, опадали и взмывали к небесам в надежде дотянуться до туч холодными мокрыми языками. Но тучи ускользали. Им, небесным странницам, ничто не мешало плыть и плыть к бескрайним льдам и снегам полярных равнин, а волны, стремившиеся за ними, встречались с серым щитом береговых утесов.
Скалы были впереди Конана и скалы были позади, в нескольких бросках копья. Те утесы, к которым ветер и волны сейчас несли его, высились сплошной стеной, рассеченной тут и там узкими щелями шхер; вода кипела у их подножий, с грохотом обрушивая упругие кулаки на неподатливую каменную твердь. Скалы, лежавшие сзади, за спиной киммерийца, торчали из бурных вод остроконечными клыками, расположенными почти правильным полукругом, словно где-то на морском дне затаился огромный змей, выставив над волнами зубастую нижнюю челюсть. Эту скалистую гряду, как поведал Конану кормчий "Ильбарса" Кер Вардан, так и называли – Драконья Челюсть; и в бури, нередко громыхающие над северными просторами моря Вилайет, эта Челюсть сокрушила и перемолола великое множество боевых галер, быстрых пиратских кораблей и пузатых купеческих барков.
"Ильбарс" не избежал их печальной участи. Сейчас борт его был пронзен одним из драконьих клыков, а волны, мотая корабль вверх и вниз, терзали и добивали его, словно стая злобных псов, настигших подраненного стрелой оленя. "Ильбарс", гордость туранского флота, стодвадцативесельная галера с бронзовым тараном на носу, погибал; мачте его рухнули, паруса были сорваны внезапно налетевшим ураганом, от весел остались жалкие огрызки, в огромные пробоины хлестала вода, корпус, обшитый кедром, трещал под напором волн, палуба вспучилась горбом, и остроконечные края досок торчали вровень с обломанными мачтами.
Погибал корабль, гибли и люди – подневольные гребцы, и моряки Кер Вардана, и солдаты из сотни Синих Тюрбанов, меченосцы и лучники, и туранцы, и наемные воины вроде Конана. Их оружие и храбрость могла защитить "Ильбарс" от вражеских боевых галер, от внезапной атаки пиратов, от морских змеев, гигантских черепах и прочих опасных тварей, обитателей загадочных глубин, но против ярости стихии и оружие, и храбрость были бесполезны. Бурями и ветрами повелевают боги, и людям не под силу соревноваться с ними. Боги взвихрили море и наслали ураган; по их воле "Ильбарс" понесло на север, в туманный край, где волны Вилайета бились о серые мрачные утесы, и на этих утесах корабль нашел свой конец. И лишь боги ведали, что случилось с двумя другими галерами, "Ксапуром" и "Ветром Акита", отплывшими вместе с "Ильбарсом" из туранской столицы половину луны назад.
Конан яростно загребал воду, стараясь удержать на гребне пенистого вала. Волны несли его к берегу, и самое страшное было позади: вопли ужаса, исторгнутые сотней глоток, тяжкий удар и треск кедровой обшивки, мачты, сокрушающие в своем падении кости и черепа, кипящий черный водоворот внизу, в котором исчезли обломки весел и тела нескольких гребцов. Все остальные могли выбирать – отправиться на дно вместе с судном или, ринувшись в омут, отдаться на милость волн. А милостей было целых две! То ли размажет кровавой кашей по скалам, то ли расплющит о корабельное днище… Иной выход – прыгнуть с борта подальше и уйти в воду поглужбе, чтоб не попасть в губительные объятья водоворота. Конан прыгнул, сорвав перед тем панцирь, шлем, сапоги и бросив оружие – все, кроме короткого кинжала. Прыгали и другие, да сил и умения у них было поменьше, чем у гиганта-киммерийца, а гневные боги не помогли никому – даже пресветлый Митра, Податель Жизни, чье солнечное око скрывалось сейчас за плотной пеленой туч. Конан на помощь богов не рассчитывал; нырнул поглубже, ушел в сторону от гибнущего корабля и драконьих клыков-утесов и поплыл к берегу. К другим утесам, у подножий которых тоже вихрилась и кипела вода.
Там, правда, были расселины, за которыми открывались шхеры. Если повезет, если волны не оглушат его ударом о каменистое дно и не переломают кости, вбросив на прибрежные валуны, Конан мог спастись, укрывшись от бури в одном из этих извилистых проходов. Впрочем, в этих местах он не бывал и не знал, что ждет его впереди; он плыл к берегу, подчиняясь варварским своим инстинктам и неукротимой воле к жизни. И то и другое подсказывало ему, что в разбушевавшемся море он продержится не слишком долго – примерно столько же времени, сколько надо, чтоб как следует наточить меч. Подобная перспектива его не устраивала, и киммериец греб изо всех сил, стремясь к берегу, к твердой земле и к безопасности. Сейчас иных мыслей в его голове не было.
Ему повезло: бурный поток, вливавшийся в узкую расселину, приподнял его над камнями, протащил вперед, отхлынул на мгновение – и в этот момент Конану удалось упереться ступнями в подводный валун и запустить пальцы в густые и крепкие водоросли, поднимавшиеся со дна. Следующая волна забросила его чуть дальше, прижав к мокрому и шершавому боку гранитного утеса; вцепившись в надежный камень, Конан вырвался из влажных морских объятий и пополз вверх, цепляясь за крохотные выступы, нашаривая края спасительных трещин. Море разочарованно шипело ему вслед, пыталось слизнуть темным валом, но он был быстрее медлительных валов – лишь пена оросила его ноги да холодные брызги окатили спину.
Пожалуй, никто из экипажа "Ильбарса" не сумел бы взобраться на эту скалу. Туранцы по большей части были жителями равнин и пустынь, а наемники из Бритунии и Немедии тоже не видели настоящих гор. Может, и доводилось им странствовать среди остроконечных пиков да крутых перевалов, но вряд ли в зимнее время, когда камень покрыт снегом и льдом, и от того любая дорога в горах делается стократ опасней. Но Конан был киммерийцем и не боялся ни обледеневших утесов, ни отвесных скалистых стен, ни головокружительной высоты; он полз по скользкому и мокрому откосу с ловкостью ящерицы и искусством жителя гор, которому что плоский камень, что вставший на дыбы – все едино. Камень, по крайнем мере, был твердым, что представлялось Конану немалым преимуществом сравнительно с зыбкой и предательственой водой.
Забравшись на самый верх, он встал на ноги, распрямил спину и огляделся. Темное небо, темное море, серые скалы… Когда-то некий дух (Шеймис, сумеречный дух из романа Майкла Мэнсона "Конан и дар Митры") странное и жалкое существо, уроженец сей безотрадной пустыни, толковал ему об этих местах… Тогда они представлялись Конану царством покоя и тишины, но сейчас он вряд б ли согласился с таким утверждением: в небесах метались тучи, у подножий скал грозно рокотало море, а Драконья Челюсть с жадностью перемалывала останки туранского корабля. Оттуда уже не доносилось ни людских воплей, ни криков – только едва слышный трест лопающихся канатов да скрежет дерева о камень. И нигде, до самого туманного горизонта, Конан не видел ни мачты, ни паруса, ни весел, вздымавшихся над бортами. Выходит, "Ксапур" и "Ветер Акита" понесло в другую сторону… а может, они укрылись у Жемчужных Островов, бывших целью этого несчастливого похода… а может, уже пошло на дно морское…
Конан выругался, помянув Нергала, Сета и всех злобных демонов, властителей вилайетских бурь, ураганов и штормов. И туранцы, и немедийцы, и бритунцы, служившие, как и он сам, владыке Аграпура пресветлому Илдизу, были ему добрыми товарищами, и за последний год он пролил рядом с ними немало крови, а еще больше выпил вина. И все они теперь пошли на Серые Равнины, в царство Серые Равнины, в царство Нергала, погибнув не в бою и даже не в пьяной кабацкой потасовке, а захлебнувшись в мерзкой соленой воде! Плохой конец для таких славных воинов!
Потом он еще раз оглядел мятущиеся морские дали и решил, что все могло повернуться хуже. Так ли, иначе, но он остался жив; правда, без пищи, воды и огня, зато с кинжалом. Что же касается службы туранскому владыке и похода на Жемчужные Острова, где сияющие морские перлы продают по десятку за один золотой, то с этим придется повременить. Подождать несколько дней, пока он не доберется до Шандарата, самого северного из туранских портов… там он узнает, где находятся "Ксапур" и "Акит", если только злобные демоны не утащили их на дно вместе с остатками сотни Синих Тюрбанов…
Конан глубоко вдохнул соленый воздух, чувствуя, как силы возвращаются к нему. Отдых не занял много времени, хоть сражение с бурным морем и скользкой скалой истомило киммерийца; но после этих испытаний дорога по камням, под холодным влажным ветром, казалась ему прогулкой. Он был молод, вынослив и силен, как буйвол; но, в отличие от буйвола, он мог многие дни обходится без пищи и не боялся холода. И он отправился в путь, скользя среди прибрежных утесов словно тень; босые ноги его ступали уверенно, ветер развевал пряди черных волос, потемневшие синие глаза то озирали скалы, то поднимались к темным небесам, то глядели на полуразбитый корпус "Ильбарса", пронзенный драконьим клыком. Впрочем, корабль скоро скрылся из вида, и теперь Конан мог смотреть лишь на камни, море и тучи.
Он шел к закату солнца, огибая северную оконечность моря Вилайет, а потом собирался повернуть к югу. Там, у побережья, лежали холодные степи да бесплодные пустыни, и Шандарат был первым городом, который мог встретиться ему. Конана, однако, тяготы пути не страшили, ибо в тех пустынях и степях он уже бывал и помнил, что хоть разжиться в низ нечем, зато на морском берегу можно обнаружить кое-что съедобное. Ракушки да водоросли, например: сыт с них не будешь, а жив – без сомнения. Если же удастся промыслить рыбу… Конан ощупал свой кинжал, добрый туранский клинок длиной в две ладони с серебряной витой рукоятью, и принялся размышлять, сколько жаренных бараньих туш, копченых окороков да каплунов на вертеле испытали остроту этого лезвия.
Так он шел и предавался воспоминаниям, пока не стемнело. Шторм на море к вечеру утих, ветер стал не таким пронзительным и холодным, и к волнам спустились чайки. Было их превеликое множество, и вылавливали они мелкую рыбешку, оглушенную бурей, метались с хриплыми вскриками над морем, словно заблудшие души, не нашедшие покоя на Серых Равнинах. Но одна птица парила в вышине, под самыми облаками, на недвижно распростертых крыльях, и не походила на чайку. В сумерках Конан разглядеть ее не мог, как и дотянуться до нее своим кинжалом. Орел, равнодушно подумал он: морской орел, чье мясо провоняло тухлой рыбой. Даже чайка была бы более соблазнительной добычей.
Прибрежные скалы тем временем начали понижаться, и морские волны уже не бились с грохотом о каменные башни и стены, а я мягким шорохом набегали на песок. Конан спустился к самой воде, но кроме водорослей не нашел ничего. С этим можно повременить, решил он; желудок его был пуст, но голод еще не настолько терзал киммерийца, чтоб жевать неаппетитные буро-зеленые стебли. Впрочем, еду с успехом заменял сон; к тому же, во сне Конан мог запустить зубы в те самые копченые окорока да баранье жаркое, о которых он размышлял по дороге.
Выбрав место посуше, он лег на спину и закрыл глаза. Последнее, что привиделось ему – та самая птица, большой орел, что парил под облаками на широких распростертых крыльях. Конану показалось, будто орел начал снижаться, – видно, заметил подходящую рыбину или решил закогтить одну из чаек.
Может, то не орел, а ворон? – мелькнуло у Конана в голове. Ворон, птица Крома, был бы добрым знаком…
На море и пустынный берег спустились сумерки, и он уснул.
* * *
Под утро какое-то тревожное чувство пробудило его.
Еще пребывая в полусне, Конан ощутил скользнувшие по лицу световые блики и легкий ветерок, холодивший кожу. Тучи рассеялись, и взошла луна, лениво подумал он в дремотном забытьи. Но свет был слишком ярок, а ветер усиливался с каждым мгновением, и это настораживало. Быть может, не Конана-человека, воина пресветлого Илдиза, а того зверя-варвара, недоверчивого и чуткого, что обретался в его душе под тонким слоем опыта и привычек, полученных в странах юга, где жизнь была не столь суровой, как в Киммерии. И, невольно повинуясь дикой своей природе, Конан спал на спине, готовый в любой момент вскочить и ринуться в схватку, а рукоять обнаженного кинжала торчала в песке у правого его бедра.
Пальцы его сомкнулись на витом серебряном эфесе, веки дрогнули и чуть приподнялись. Свет, ударивший ему в глаза, не был ни призрачным сиянием луны, ни лучами восходящего солнца; над ним, раздуваемые ветром, метались факельные пламена, трепетал огонь, разожженный руками человека, и слышались человеческие голоса. Что-то темное, гигантское, спускалось к нему с небес, заслоняя облачную пелену, в разрывах которой просвечивали редкие предрассветные звезды.
Конан вскочил, вскинул клинок над головой, стремительной тенью метнулся к прибрежным утесам, но было поздно. Прочная сеть накрыла киммерийца, жесткий ее край ударил под колени, и он упал. Но не в песок! Сеть мгновенно стянулась, и теперь он беспомощно барахтался в воздухе, пытаясь рассечь прочные веревки кинжалом. Это почти удалось ему; каждый удар клинка расширял щель, и если б он мог нанести их еще два или три раза, то выскользнул бы из пут.
Но те, неведомые, с факелами, были опытны и предусмотрительны. Сеть поднимали быстрей, чем Конан орудовал кинжалом, огонь слепил ему глаза, и гортанные голоса в вышине становились все громче и громче. Потом что-то тяжелое, твердое и мягкое одновременно рухнуло на голову киммерийца, и он потерял сознание.
* * *
Его окатили водой. Соленая, отметил Конан; значит, он в море или около моря. Свет по-прежнему бил в глаза, но, чуть приподняв веки, он убедился, что видит не факелы и не луну – над горизонтом поднималось солнце. Было раннее утро, светлый глаз Митры стоял еще невысоко, но туч не оставалось и в помине; небо, подобное иранистанской бирюзе, голубело над Конаном от края и до края мира.
На фоне неба он увидел четыре фигуры. Два человека в непривычной чешуйчатой броне и глухих шлемах высились слева и справа от него; каждый держал длинную палку с петлей, и петли те сдавливали Конану шею. Еще один воин, тоже в кольчуге и шлеме с глухим забралом, находился около него, совсем рядом, тоже с палкой в руках, но была она короткой, и с конца ее свисал длинный и узкий мешок, набитый, судя по всему, песком. Все трое солдат были рослыми и широкоплечими; за их поясными ремнями торчали короткие клинки, отливавшие не светлым серебром стали, а золотистой бронзой.
Однако самым любопытным показался Конану четвертый в этой компании. Был он довольно стар, однако не сгорблен годами; безбородое лицо и лысый череп обтягивала бледная кожа, нос торчал крючком, как у стигийцев, но глаза были не темными, как у жителей юга, а серо-водянистыми и огромными, чуть ли не в половину лица. Облачение крючконосого – длинная голубая хламида с серебряным шитьем и высокие сапоги, украшенные самоцветными камнями, – говорило, что человек он не простой, однако не воин и не военачальник. Скорей, вельможа или мудрец; последнее показалось киммерийцу самым вероятным, ибо на тунике старика были вышиты магические узоры и знаки, коими любят украшать свои одеяния колдуны. Туника была подпоясана золотистым шнуром, и с него свешивался знакомый кинжал – туранский клинок Конана с витой серебряной рукоятью.
В следующее мгновение он сообразил, что сидит на деревянном палубном настиле, лицом к высокому корабельному фальшборту, но палуба под ним не покачивается, а, наоборот, устойчива и надежна как земная твердь. Мачт у этого странного судна не было совсем, однако за спинами воинов, слева и справа, высились две башенки из прозрачного хрусталя, сверкавшие в солнечных лучах и переливавшиеся радужными отблесками. Из-за них Конан не видел ни бушприта, ни кормовой части корабля и даже не мог определить, в какую сторону он движется.
Но главное было не в этом; главное, что руки у него оказались свободны, ноги тоже не связаны, а три солдата с палками да короткими мечами Конана отнюдь не страшили. Он ухватился за ременные петли и разорвал их, словно тонкие веревки из конопли; потом дернул к себе, и два стража, левый и правый, с грохотом столкнулись, ударились шлемами и рухнули на палубу. Не успели они подняться, как Конан стоял уже на ногах, и пальцы его крепко сжимали палку с песчаным мешком. Третий из противников оказался довольно силен, но против разъяренного киммерийца был он что лесной кот против леопарда. Мгновение, и он лишился шлема, а затем кулак Конана врезался ему в челюсть, такую же бледную и безволосую, как у старика в голубом одеянии. Солдат упал, крючконосый колдун с гортанным воплем бросился к башенке, а Конан – к борту. Судно выглядело не маленьким, и команда его, само собой, была побольше четырех человек; сколько же именно, Конан совсем не желал выяснять. Бегство представлялось ему самым лучшим выходом.
Итак, он подскочил к борту, слегка загибавшемуся внутрь и доходившему ему до груди, и вознамерился единым махом перелететь через него. Однако взгляд, брошенный на море, заставил Конана остолбенеть. Море плескалось, как и положено, внизу, но до него было две, три или все четыре тысячи локтей; между морем и кораблем плыли облака, едва не задевая огромные неподвижные крылья, торчавшие там, где у обычных судов располагалась гребная палуба. Зрелище это настолько поразило Конана, что он не сразу услышал звон металла и резкие слова команды. Потом эти воинственные звуки все же заставили его обернуться. На самом верху одной из башен стоял воин в богатых доспехах, без шлема, с властным и надменным лицом, а на палубу выбегали солдаты; все – в бронзовых чешуйчатых кольчугах, с мечами у пояса и палками в руках. Их было три десятка или поболее того, и Конан понял, что справиться с ними не удастся.
Если б он держал в руках меч! Не короткий бронзовый клинок, как у этих безволосых, а привычное ему оружие из доброй стали длиной в четыре локтя! И если б в другой руке была у него тяжкая секира! И были шлем, и панцирь, и поножи, и крепкие сапоги! Да, будь он вооружен, как подобает, дела могли повернуться иначе!
Но воин всегда воин, с клинком или без клинка; вид же палки с рабским ошейником для воина оскорбителен. И Конан, взревев и потрясая кулаками, ринулся на врагов.
…Когда он снова пришел в себя, ноги его были связаны, локти стянуты за спиной прочными ремнями, и стерегли его уже не трое, а шестеро. Предводитель с надменным лицом исчез, но крючконосый маг в голубой хламиде сидел перед Конаном, развалившись в низком плетеном креслице, и усмехался не без насмешки. Его огромные водянистые глаза довольно поблескивали.
Крючконосый заговорил. Кажется, слова чародея повторялись – одна и та же короткая фраза, произнесенная на многих языках, неведомых киммерийцу. Это было странным; кроме десятка хайборийских наречий, Конан мог бы объясниться с асами и ванами, светлобородыми бойцами Севера, с туранцами и стигийцами, с иранистанцами и дикарями из гирканских степей, не говоря уж о заморанцах и шемитах. Мог он разобрать и речи пикта, вендийца и даже кхитайца, щебечущего словно певчий дрозд; но все, что говорил ему маг в голубой тунике, оставалось загадочным и непонятным.
Наконец Конан решил, что надо и ему молвить слово. Покосившись на каждого из шести стражей, он уставился затем на старика и медленно произнес:
– Когда у меня будет меч, я погляжу, какого цвета печень у этих ублюдков. А твою, крючконосый, я вырву голыми руками.
Он думал, что колдун ничего не поймет, но старец вдруг вздернул редкие брови над водянистыми глазами и с неуверенной ухмылкой поинтересовался:
– Атталанта? Ты – атталанта? Пришел из-за моря? С западных островов?
Речь его, к изумлению Конана, походила на киммерийскую, но слова он выговаривал с непривычным и странным акцентом, то шепелявя и присвистывая, то каркая, точно старый ворон. Конан, однако, разобрал, о чем его спрашивают.
– Не атталанта, киммериец, – буркнул он. – С Севера, из-за гор, не с западных островов. Никогда не слышал о таких островах, кроме Барахов, что рядом с Зингарой.
Старик хлопнул себя по лбу и со злобой пробормотал что-то непонятное, потом вновь перешел на киммерийский.
– Пес, потомок псов, потомок проклятого рода! Варвар! Живучее семя! Сохранилось и через тысячи лет!
Брови Конана сошлись грозовой тучей.
– Ты, видно, не встречал киммерийцев, крючконосый! Иначе знал бы, кто пес, а кто – тигр!
Колдун в голубой тунике вновь что-то забормотал по-своему, потом, резко склонившись к Конану, стиснул ему виски ледяными пальцами.
– Тигр? Может, и тигр, только попавший ко мне в клетку! И, клянусь Чарами и Мощью Грондара, я выпью твою жизнь по капле! Я, маг Тоиланна, обещаю тебе это, дикарь! Ты в самом деле силен, я чувствую… ты продержишься долго… может быть, шесть или семь лун или целый год…
– Продержусь? – Конан дернул головой, пытаясь сбросить руку колдуна, но тот вцепился крепко. – О чем ты болтаешь, старый коршун?
Тоиланна кивнул в сторону хрустальной башни.
– О моих саркофагах, которые стоят там. Скоро ты с ними познакомишься, отродье атталанта! Скоро! И жизнь твоя отлетит на крыльях ветра! Стечет, как вода в песок!
– С чего бы? Кром даровал мне жизнь, а дарованное им не сдует ветер и не смоет вода!
– Кром даровал, а я возьму, – прошипел колдун и вдруг расхохотался. – Как ты полагаешь, недоумок, что движет мой воздушный корабль? – Он потряс перед носом Конана длинным тощим пальцем. – Заклятья! Могучие заклятья, способные извлечь из таких, как ты, жизненную силу! Ну, а как распорядиться ею, решаю я… Могу обрушить стены крепостей, могу засыпать город песком пустыни, могу поднять к небесам корабль с солдатами и огненным зельем! Я решаю, я! – Он снова захохотал, а отсмеявшись, повелел воинам: – Бросьте дикаря в клетку! И передайте Сыну Зари, благородному Иолле, что этот варвар нам подойдет!
* * *
Слишком расхвастался Тоиланна, крючконосый коршун! Солнце не успело еще подняться в зенит, а Конан уже знал, кто и что решает на борту воздушного корабля, в чьих руках власть и сила, кому служат воины в бронзовых панцирях и облаченный в голубую хламиду маг.
Но вначале солдаты отвели его в трюм, который освещался оконцами, забранными чистейшим хрусталем. Тут были свалены припасы, а в дальнем конце, у кормы, находились шесть клеток – три и три, двумя рядами вдоль бортов. Конана запихнули в крайнюю и принесли ему, много еды. Большой кусок вяленого мяса, рыбу, сухари, мед, незнакомые сушеные фрукты и кисловатое питье в большом бронзовом сосуде. Вина ему не дали.
Киммериец умел терпеть голод, но умел и есть. Не успело солнце подняться на ладонь, как он расправился и с мясом, и с рыбой, и с сухарями и с прочей пищей; потом, недовольно сморщившись, приложился к кувшину. Напиток был холодным и приятно освежал, но Конану хотелось чего-нибудь покрепче. Сейчас он выпил бы даже кислого туранского вина, к которому обычно относился с презрением, предпочитая ему крепкое и ароматное аргосское.
Но вина не было, и, покончив с едой, он принялся озираться по сторонам. Клетка справа показалась Конану обитаемой – в ней, как и в его узилище, лежала небольшая, плетенная из тростника циновка, а у самой дверцы стоял кувшин. В третьей клетке, находившейся в его ряду, а также в двух противоположных, не было ни циновок, ни кувшинов, однако в самой последней, что располагалась прямо перед ним, Конан разглядел какую-то огромную массу. Ему показалось, что это груда бурой шерсти, брошенной в углу, и, лишь присмотревшись, он различил что-то похожее на конечности, короткую, утонувшую в массивных плечах шею, мохнатую голову, обросшее волосами лицо с маленькими красными глазками.
– Ты кто? – спросил Конан, не надеясь, впрочем, получить ответ.
Но странное существо пошевелилось, поднялось на ноги, и пальцы его, напоминавшие человеческие, обхватили толстые прутья клетки. Челюсть у него была огромной, лоб – низким, надбровные дуги выступали вперед словно защитный козырек шлема. Больше всего эта тварь походила на обезьяну чудовищной величины, но глаза ее показались Конану разумными – во всяком случае, не разглядел он в них ни животной покорности, ни злобы хищного зверя. Глаза волосатого гиганта были как бы затуманенными, а еще – печальными, тоскующими и полными страдания.
– Арргх! – пробормотало существо, ударив себя в мощную грудь. – Арргх! Харра-ррр-гра!
– Не понимаю, приятель, – сказал Конан. – Ты знаешь хоть слово на человеческом языке?
Волосатый опять что-то прорычал, дернул прутья, будто испытывая их на прочность, и с разочарованным вздохом опустился на циновку. Конан прикасаться к решетке не стал – и так было ясно, с бронзовыми штырями толщиной в руку не справиться без молота и зубила. Но если б даже ему удалось их разогнуть, а потом отправить на Серые Равнины всех белокожих воинов, то что бы это дало? Он не мог прыгнуть в море, пока корабль, волшебным образом плывущий над облаками, не опустится хоть на сотню локтей…
Итак, Конан тоже улегся на циновку и начал строить планы побега. Самым разумным казалось все же вырваться из клетки, завладеть оружием и схватиться с солдатами. Если он их прикончит, то крючконосый окажется в его власти… И будет делать то, что ему велено! Иначе можно подвесить колдуна на веревке под кораблем – до тех пор, пока тот не покорится… Вот только солдаты!… Он уже видел, что их не меньше тридцати, но судно было большим, таким же, как пережеванный Драконьими Челюстями "Ильбарс"; значит, оно могло нести и полсотни воинов, и всю сотню. Вот если бы освободить волосатого! Хоть он и похож на обезьяну, но стал бы неплохим подспорьем в драке…
Размышления Конана прервали стражи. Шесть человек ввалились в трюм, выволокли из клетки напротив пленника, набросили ему на шею петли и потащили наверх, на палубу. Странное существо не сопротивлялось, лишь скулило и рычало, со страхом посматривая на солдат. Конан заметил, что у волосатого внушительные клыки, однако шел он на двух ногах, не пытаясь опереться о пол руками, как делали то гигантские обезьяны, обитавшие в джунглях Черных Королевств. Вероятно, эта тварь была все ж ближе к человеку, чем к дикому зверю.
Воины ушли, но вскоре вернулись вновь, доставив очень высокого и широкоплечего, но страшно истощенного человека со светлыми волосами и бородой до самых глаз. Выглядел он чуть ли не стариком, ибо лицо его было покрыто морщинами, кожа посеклась и обвисла, а кости выпирали из-под нее угловатыми буграми. Но взгляд незнакомца оказался быстрым и живым, и киммериец понял, что этому пленнику не так уж много лет – быть может, тридцать или тридцать пять.
Его клетка была рядом. Один из стражей молча отомкнул запор, другой впихнул пленника внутрь, а третий поставил перед ним поднос с мясом, сухарями и фруктами. Затем солдаты удалились, а тощий светловолосый великан набросился на еду с такой жадностью, словно голодал не меньше трех дней. Прожевав и проглотив первые куски, он бросил быстрый взгляд на соседа и буркнул:
– Хадр Ти! Севайна оу? Каросса?
– Ешь ты много, парень, и кость у тебя широкая, – сказал Конан, – но впрок еда тебе не идет. С чего бы? Или боги немилостивы к тебе, или труд твой непосилен… Клянусь Кромом, мне кажется, что ты вот-вот отправишься на Серые Равнины!
Светловолосый замер с куском у рта. Затем, отложив мясо, он запустил пятерню в бороду и принялся осматривать Конана – с ног до головы и с головы до ног. Продолжалось это ровно столько времени, сколько нужно, чтобы не торопясь выпить чашку вина. Наконец пленник заговорил – на таком же полупонятном Конану киммерийском, с присвистыванием и хрипами, как у крючконосого мага.
– Атталанта? Ты – атталанта? Где они тебя схватили несчастный?
– Я киммериец, – Конан нахмурился, – и никогда не слышал о народе атталанта, хоть обошел все хайборийские земли от Ванахейма до Стигии! О чем ты, тощая жердь?
– Ты не слышал об атталанта, но говоришь на их языке и выглядишь как атталанта, – заявил светловолосый, вновь принимаясь за еду. – Мне ли не знать, кто такие атталанты! Они – храбрые воины, но многим из них я пустил кровь, покуда не попался в лапы грондарцам!
– Моей крови ты не увидишь, приятель. Вздохнуть не успеешь, как я сломаю тебе хребет!
– Не стоит, – миролюбиво заметил пленник. – Жить мне осталось недолго, и теперь я вижу, что ты не так уж похож на атталанта. Мои счеты с ними – дело прошлое, а сейчас оба мы в неволе, так что и тебя, и меня ждет одна судьба. Меня – раньше, тебя – позже… Смерти нам, однако, не миновать.
– Смерти никому не миновать, – сказал Конан и, промолчав некоторое время, спросил: – как тебя зовут, тень с Серый Равнин?
– Я же сказал – Хадр Ти! Я – княжеского рода, и в прежние времена командовал полутысячей всадников, сражался и с валузийцами, и с грондарцами, и с твоими атталанта… и совершил много великого и славного!
– Еще раз говорю тебе: я – киммериец, а не атталанта! – рявкнул Конан. Потом, успокоившись, он произнес: – Но крючконосый колдун говорил, что я – потомок атталанта. пес, живучее племя, сказал он… Ну, семя семенем, а за пса я порву ему глотку!
Хадр Ти зашелся хриплым смехом.
– Тоиланне? Это не просто, совсем не просто, киммериец! Может, ты и потомок храбрецов-атталанта, но до глотки колдуна тебе не дотянуться! Раньше он выжмет из тебя все соки своим проклятым чародейством, и станешь ты таким же, как я – мешком с костями. К тому же, кроме Тоиланны есть Сын Зари, благородный Иолла, и поймали тебя его воины. Он тут главный! Понимаешь?
– Нет, – признался Конан. – Расскажи, а я постараюсь понять.
И Хадр Ти заговорил, временами прерываясь, чтоб прожевать кусок мяса или запить водой сухарь. Речи его были странными, если не сказать больше, но Конан слушал их с вниманием и доверием, ибо в свои молодые годы повидал он всякого и знал, что в мире имеется множество чудес, по большей части злых, так как на одного светлого мага приходится десяток черных, а боги редко благоволят людям. Во всяком случае, Кром, божество его племени, был суров и немилостив, и киммерийцы лишь клялись именем Крома, но помощи у него не просили.
Так что рассказы Хадра Ти, бывшего князя и военачальника, бывшего воина, чью жизнь высосал грондарский маг, могли вполне оказаться правдой. Жуткой правдой!
Со слов его выходило, что воздушный корабль, коим командовал Иолла, сын грондарского властелина, появился из иных веков, из прошлого, отстоявшего на тысячи лет от нынешних времен. В ту эпоху маги обладали великим могуществом и боролись меж собой подобно свирепым волкам; и повелители стран и государств, о которых Конан не слышал никогда, тоже были магами и умели творить такое чародейство, что содрогнулись бы от ужаса даже стигийские жрецы, продавшие души злобному Сету.
