Текст книги "Три Петуха И Милость Митры"

Автор книги: Майкл Мэнсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Тут ему пришлось столкнуться с неожиданностью: избранных петухов было целых пять. Обеспокоенные светом, они сонно вертели головами, развевали клювы, топорщили перья и алые гребни. Эти гребни и привлекли внимание Конана: у четырех петухов они были мясистыми, сочными, налитыми кровью, тогда как у пятого от роскошного гребешка остался жалкий огрызок. Этот пятый был заметно покрупнее остальных, с очень острыми шпорами и клювом, какого не постеснялся бы им коршун; голенастые ноги его показались Конану на два пальца длинней, грудь – шире, а сверкание глаз – яростней, чем у прочих.

Но главное – хвост! Хвост! С обломанными и выщипанными перьями, лишившийся былой красоты и блеска, он все-таки воинственно реял над петушиной спиной – точь-в-точь как вымпел на копье бравого аквилонского рыцаря. Любой мог догадаться, что хвост сей принадлежит не бездельнику, что способен лишь топтать кур да клевать зерно, а великому дуэлянту, одному из лучших воинов петушиного племени, растерявшему в сраженьях перья и пух, но никак не боевой пыл и силу.

Конан покачал головой. Он сам был воином и понимал, что против такого бойца Великолепный не имеет шансов. Да будь он хоть трижды лучшим в Ианте, эта свирепая тварь с кургузым гребешком превратит его в кровавую груду перьев! Сделает из Фиглатпаласара Фиглю!

Странно, мелькнула мысль, на что же рассчитывал Хирталамос? Опытный человек, знаток боевых петухов офирской породы? Почему он выбросил на ветер столько денег? Тысячу золотых! Ради того, чтоб выставить жалкого петушка против закаленного в боях ветерана – и проиграть? Или жажда божественных милостей и ненависть к Пирию Фламу застили старому лису глаза?

В недоумение покачав головой, Конан склонился над клеткой и единым махом свернул Нидерлагу Неутомимому шею. Потом, сунув птицу за пазуху, он поднял факел и в раздумье наморщил лоб. Собственно говоря, он намеревался совершить обмен – взять одного петуха и оставить Пирию Фламу другого, красивого и жгучего. Но петухи и куры – тоже творения Митры, и хоть большей частью предназначены они для котла и вертела, кухонный нож сулил им все-таки более милосердную смерть, чем огонь. Конан чувствовал, что не может принести такую страшную погибель десяткам безвинных тварей. Хватит с него и Нидерлага! За Нидерлагом тоже не было вины – кроме той, что принадлежал он Пирию Фламу.

Итак, Конан решил, что тут ему больше нечего делать и, прихватив мешок с хорьками, вознесся по веревке наверх, перелез через стену и отправился на свой пост. По пути он бросил мешок в колодезь неподалеку от дворца Пирия Флама. Очистив таким образом руки и душу, киммериец взглянул на небо, убедился, что луна стоит еще совсем низко, и без особой торопливости покинул кварталы, где селилась шадизарская знать. Вскоре он добрался до дверей Хирталамоса, кивнул старому слуге-привратнику и, минуя череду погруженный во мрак комнат, прошел на террасу, а затем – к бассейну. Туника его намокла от крови петуха, но не успел Конан раздеться и плеснуть на плечи воды, как за окнами женских покоев раздался шорох.

– Позавчера был светлый волос, вчера – темный, сегодня – рыжий, – пробормотал он и направился к террасе.

…Спустя немалое время, уже перед самой утренней зарей, Конану все же удалось добраться до курятника. Памятуя о том, что Митра троицу любит, он ощипал Нидерлага, насадил его на обгоревший дротик, поджарил и съел. Но этот петух, не в пример двум первым, оказался столь жестким и жилистым, что каждый проглоченный кусок киммерийцу пришлось запивать добрым глотком вина.

К счастью, у него был непочатый кувшин аргосского, так что сражение с Нидерлагом Неутомимым Конан все-таки выиграл.

* * *

Хирталамос заявился с рассветом.

Туранские всадники уже не сопровождали его, покинув караван за городскими воротами, и только четверо дюжих немедийцев да двое доверенных слуг прошли за купцом на террасу, спустились по ступенькам и сопроводили своего господина в сад. В руках немедийцев покачивались носилки с довольно большим ящиком полированного дерева; в нем, вероятно, и находился тот дорогой товарец, за коим Хирталамос ездил в Аренджун. Носилки были оставлены у ближайшего фонтана, слуги и стража, повинуясь нетерпеливому жесту хозяина, удалились, а купец, вытряхивая дорожную пыль из бороды, устремился прямиком в курятник.

– Ну как, сын мой? В прибылях мы или в убытке?

– И в том, и в другом, – сказал Конан. – Прибыль у нас – тринадцать покойников, а убыток – две петуха. Однако не беспокойся: твой драгоценный Фигля жив и здоров.

Хирталамос, остановившись на пороге, дважды пересчитал тела, лежавшие в ряд за изгородью.

– Тут я виду только десятерых, о гнев Аримана!

– Трех я отправил к Нергалу из другого места. Прямиком из усадьбы Флама, прошлым вечером.

– О! – глаза купца удивленно округлились. – Так ты и там побывал!

– Само собой. Один раз сагаровы ублюдки подбросили мне хорьков, а в другой раз не успели – ублюдков я задавил, а хорьков – утопил. И было их, для ровного счета, тридцать. Да, тридцать, клянусь Кромом! Этих зверюг тебе тоже придется оплатить. Они стоили мне два кувшина крови.

– По три золотых пойдет? – прищурился Хирталамос.

– По пять, – буркнул Конан. – Два кувшина крови, говорю тебе! Такие увертливые твари!

– Хорошо, пусть будет по пять, – со вздохом произнес купец и, вытащив из-за пояса кошель, принялся отсчитывать монеты, выкладывая и на печку. Сто тридцать за Сагара с помощниками, сто пятьдесят за хорьков, тридцать за ночное бдение… Конан, следивший недреманным оком за блестящими золотыми кругляшами, напомнил:

– Двадцать пять забери назад. Лишнего мне не надо. Потом, пересыпав монеты в свой кошелек, сунув его за пояс и ощущая приятную тяжесть золота, он сказал,

– Недешево тебе обошелся этот Фигля! Тысячу золотых, да еще мне больше трех сотен! Не стоит он таких денег, почтенный. Вот Нидерлаг – другое дело! По виду, тот был крепким бойцом.

– Был? – брови Хирталамоса изумленно приподнялись. – Как – был? Куда он делся?

– Сюда, – Конан похлопал себя по животу. – Что ж ты думаешь, я наведался к Фламу из-за одних хорьков да Рябой Рожи с его ублюдками?

Все еще с удивление тряся головой, купец проследовал к загородке и установился на сидевшего там петуха.

– Это не твой Великолепный, – предупредил Конан. – Пришлось подменить, чтоб не пришибли ненароком. Фигля там, – он махнул рукой в сторону восседавших на балках петухов. – Хочешь, поищем вместе.

Но Хирталамос только махнул пухлой рукой да улыбнулся. – Нет нужды, сын мой. Идем, я покажу тебе настоящего Фиглатпаласара Великолепного, красу и гордость Ианты! Идем, муж доблести!

Киммериец, ожидавший чего-то в этом роде, последовал за хозяином к фонтану, к носилкам и ящику. Сверху ящик был прикрыт частой бамбуковой решеткой, позволявшей заглянуть внутрь; в высоту он достигал половины человеческого роста и казался немногим меньше в ширину.

Склонившись над ним, Конан узрел крупного петуха, разительно сходного с покойным Нидерлагом. У этого, правда, гребень был целым, но перьев в хвосте осталось поменьше, на левой лапе белел давний шрам, а на боку, у крыла, имелась пролысина величиной с шадизарский медяк. Петух был явно утомлен путешествием, но глядел воинственно и грозно – хоть сейчас в бой! И Конан с невольной жалостью подумал, что в Шадизаре достойного соперника этому забияке уже не найдется.

– Вот! – сказал Хирталамос, с гордостью простирая руку к своему сокровищу. – Вот он-то и стоит тысячу золотых! Его в тайне привезли из Ианты в Аренджун, куда я и отправился с надежной охраной, оставив в клетке подменыша… – Тут купец встрепенулся, оправил бороду и с тревогой уставился на Конана. – Надеюсь, лев среди львов, ты не в обиде? Не думаешь, что я тебя обманул?

Киммериец пожал плечами.

– Кром! Мне все равно, какого петуха стеречь! За три ночи я съел троих, получил триста монет, выпил три кувшина вина и… – он прикусил язык, чтобы не сболтнуть о купеческих женах, и закончил, – мы в полном расчете, почтенный! Хочу лишь сказать тебе, что полакомиться этой тварью, – Конан хлопнул ладонью по бамбуковой решетке, – будет нелегко. Зубы обломаешь и челюсть свернешь! Дорогой петушок, да жилистый!

– Но все же я его съем, когда он одержит победу, – Хирталамос жадно уставился на своего петуха. – Схем и милость Митры пребудет со мной! Светлый бог дарует мне телесную крепость, удачливость в делах и любовь женщин! Не так уж мало, а? Ради этого стоит поработить зубами над жилистым петухом… как ты полагаешь, сын мой?

– Конечно, – с усмешкой согласился Конан, – конечно.

Он ощупал тяжелый кошелек у пояса, потом бросил взгляд в сторону женских покоев, на трепетавшую в окне занавеску, из-за которой взирали на него голубые очи Лелии, черные – То-Ню, изумрудные – рыжей Валлы. Возможно, один из съеденных киммерийцем петухов тоже являлся дарующим счастье избранником Митры – либо петухи тут были совсем ни при чем, а правили жизнью Конана судьба, рок и случай, столь же подвластные Солнцеликому, как все птицы, рыбы и звери, как все петухи на земле. И, по всемогущему ли случаю, по велению судьбы или по милости рока, но был Конан прежде и теперь крепок телом, удачлив в делах и любим женщинами.

Достойно ли это удивления? Нет, безусловно нет! Ибо Митра – мудрый властелин; если уж он пожелает явить расположение смертному, то не заставит его давиться жилистым петухом.