Текст книги "Лотос и копье"

Автор книги: Майкл (Майк) Даймонд Резник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Майк Резник
Лотос и копьё

Лотос и копьё

Когда-то давным-давно, много-много эр назад, жил-был слон, который как-то раз решил взобраться на вершину Кириньяги, что кличут горой Кения. Он лез-лез, пока не достиг самой вершины, где стоял золотой трон, с которого Нгаи правил Вселенной.

– Зачем ты искал меня? – угрожающе спросил Нгаи.

– Я пришел к тебе с одной просьбой. Не мог бы ты превратить меня в кого-нибудь другого? – сказал слон.

– Я создал тебя самым сильным и могущественным из всех тварей, – ответил Нгаи. – Ты можешь не бояться ни льва, ни леопарда, ни гиены. Куда б ты ни шел, все остальные созданные мной существа торопятся освободить тебе тропу. Почему ж тебе расхотелось быть слоном?

– Как я ни силен, всегда найдется такой слон, который обладает большей силой, – возразил слон. – Он отгоняет меня от ям с водой и сочной травы. Он забирает себе всех самок, и мое семя умирает внутри меня.

– И чего ж тебе надобно от меня? – вопросил Нгаи.

– Я и сам не знаю, – ответил слон. – Мне хотелось бы стать жирафом, ибо на кронах деревьев всегда есть зеленые свежие листья – куда б жираф ни направился, он везде найдет себе пропитание. Или нет, кабан-бородавочник тоже не испытывает не достатка в пище. Зато орел выбирает себе самку на всю жизнь, и даже если он не так силен, чтобы защитить ее от посягательств сородичей, которые вдруг вознамерятся отбить ее, его глаз настолько острый, что он увидит врага издалека и успеет укрыть самку. В общем, преврати меня в кого сам пожелаешь, – заключил слон. – Доверяюсь твоей мудрости.

– Да будет так, – провозгласил Нгаи. – С этого дня у тебя будет такой длинный нос, что ты без всякого труда сможешь достать самую изысканную листву, растушую только на вершинах акаций. Кроме того, я дам тебе огромные бивни, чтобы ты мог добыть из земли воду и корни в любом уголке моего мира. И там, где орла подведет его острый глаз, тебя спасет обоняние и слух, которые я подарю тебе.

– Чем я могу отблагодарить тебя? – в радости воскликнул слон.

– Может, тебе вовсе и не захочется меня благодарить, – ответил Нгаи.

– Как так? – удивился слон.

– Ведь что бы я ни сказал, что бы я ни сделал с тобой, ты все равно останешься слоном.

Выдаются такие деньки на нашей терраформированной планете Кириньяга, когда быть мундумугу, колдуном-врачевателем, не составляет ни малейшего труда. В такие дни я благославляю пугал в полях, раздаю амулеты и всевозможные мази больным, рассказываю сказки детям, делюсь впечатлениями с Советом Старейшин и учу уму-разуму своего юного помощника Ндеми; ибо мундумугу – это нечто большее, нежели создатель амулетов и заклятий, это не просто разумный голос в Совете Старейшин: мундумугу – хранитель традиций, благодаря которым народ кикую стал таким, какой он есть.

А иногда быть мундумугу очень нелегко. К примеру, если я решаю какой-нибудь спор, одна сторона обязательно остается мной недовольна. Или когда приходит такая болезнь, с которой мне не справиться – ненавижу говорить семье умирающего, что их отца, сына или брата вскоре придется оставить в саванне на съедение гиенам. Или когда я вижу, что Ндеми, который когда-нибудь станет мундумугу, абсолютно не готов принять на себя мои обязанности. А ведь уже недалек тот день, когда мое старое, морщинистое тело откажет.

Но ужаснее всего быть мундумугу, когда перед тобой встает проблема, против которой вся мудрость кикую – не более, чем пыль на ветру.

Такой день начинается как все. Я просыпаюсь, прогоняю остатки дремы и выхожу из хижины на бому. На плечах у меня одеяло – солнце еще не успело прогнать ночную прохладу. Я разжигаю огонь и сажусь рядом, поджидая Ндеми, который наверняка опять опоздает. Иногда я сам удивляюсь его богатому воображению, ведь в своих оправданиях он еще ни разу не повторился.

Со старостью ко мне пришла привычка жевать по утрам лист дерева кват, чтобы кровь бодрее текла по телу. Ндеми не одобряет этой моей привычки, поскольку выучил, что кват – это не только лекарство, но и сильнодействующий наркотик. Я еще раз объясню ему, что без этого листа страшная боль будет мучать меня, пока солнце не окажется над самой головой. Я скажу ему, что, когда он будет таким же, как я, его мускулы и тело тоже перестанут повиноваться приказам и начнут приносить одно страдание. Он в ответ только пожмет плечами, кивнет головой и позабудет все до следующего утра.

Наконец он придет, мой помощник, и после объяснения, почему он сегодня опоздал, снесет калебасы к реке, наполнит их водой, затем наберет хворосту и принесет на мою бому. Затем мы приступим к занятиям, во время которых я, возможно, буду объяснять ему, как приготовить притирание из стручков акации, а он будет сидеть, изо всех сил сдерживать зевоту и вообще демонстрировать такое владение собой, что пройдет десять-двенадцать минут, прежде чем он спросит, когда я научу его, как превратить врага в насекомое, чтобы наступить и сразу раздавить.

Наконец мы отправимся в хижину, где я преподам ему основы управления компьютером, ибо после того как я умру, именно Ндеми будет осуществлять контакт с Управлением и просить Орбиту изменить погоду так, чтобы на иссушенные равнины пролился дождь и дни стали либо короче, либо длиннее, как при настоящей смене времен года.

Затем, если это будет ничем не примечательный день, я наполню карман амулетами и пойду по полям, отводя таху и сглазы, наложенные на землю, и уверяя людей, что теперь, наконец, можно продолжать трудиться и выращивать пищу, от которой зависит вся наша жизнь. Если же пойдут дожди и все вокруг зазеленеет, может быть, я принесу в жертву коз, дабы отблагодарить Нгаи за его милость.

Неудачный день я распознаю, стоит только заалеть рассвету. Хотя, конечно, бывают и другие признаки: помет гиены на моей боме, точный знак таху, или ветер подует вдруг с запада, тогда как все благоприятные ветры дуют исключительно с востока.

Но то утро, о котором я веду рассказ, выдалось безветренным, даже гиены не побывали ночью на моей боме. Тот день начался как самый что ни на есть обычный. Ндеми опоздал – на этот раз, клялся и божился он, на тропинке к моему дому, что на холме, он повстречал черную мамбу, и ему пришлось ждать, пока она скроется в высоких травах. Только я закончил учить его молитве – пожеланию здоровья и долгих лет, которую ему придется произносить по случаю рождения каждого ребенка, как появился Коиннаге, верховный вождь деревни.

– Джамбо, Коиннаге, – приветствовал его я, скидывая наземь одеяло, ибо солнце уже взошло, и воздух наконец прогрелся.

– Джамбо, Кориба, – ответил он, озабоченно хмуря брови.

Я выжидательно смотрел на него, ибо редко когда Коиннаге удосуживается совершить долгий подъем на холм, чтобы навестить меня на моей боме.

– Снова это случилось, – мрачно объявил он. – Уже в третий раз после сезона дождей.

– Случилось что? – непонимающе уточнил я.

– Нгала умер, – сказал Коиннаге. – Он подошел обнаженным, без лука и копья, к стае гиен, и был разорван на куски.

– Обнаженным? Без лука и копья? – уточнил я. – Ты уверен?

– Уверен.

Я задумчиво затоптал и без того почти потухшие угли. Кейно был первым юношей, которого мы потеряли. Сначала подумали, что это несчастный случай, что он просто споткнулся и каким-то образом умудрился напороться на собственное копье. За ним последовал Ньюпо, который погиб в огне, когда хижина его случайно загорелась.

Кейно и Ньюпо жили вместе с молодыми, неженатыми мужчинами в маленькой колонии у кромки леса, в нескольких километрах от главной деревни. Две такие смерти еще могли быть совпадением, но вот случилась третья, которая пролила новый свет на первые две. Теперь стало очевидно, что в течение нескольких месяцев трое юношей предпочли кончить жизнь самоубийством, чем жить на Кириньяге.

– Что же нам делать, Кориба? – спросил Коиннаге. – И мой сын живет там, у леса. Ведь следующим может стать он!

Я вытащил из висящего на шее большого кошеля гладкий, отполированный камень, встал и протянул вождю.

– Положи этот амулет под одеяло, которым обычно укрывается твой сын, – сказал я. – Камень защитит его от этого таху, что влияет на наших юношей.

– Благодарю тебя, Кориба, – довольно кивнул вождь. – Но не можешь же ты дать такие амулеты всем юношам нашего племени?!

– Нет, – ответил я, все еще очень и очень встревоженный только что услышанным. – Этот камень рассчитан только на сына вождя. Я должен узнать, кто навел этого таху на наших юношей и почему. Тогда, и только тогда, я смогу создать такую магию, которая справится с заклятием. – Я помедлил секунду. – Может быть, Ндеми принесет тебе чашку помбе?

Он покачал головой:

– Нужно возвращаться в деревню. Женщины завели погребальную песнь, а сколько еще надо дел переделать. Мы должны сжечь хижину Нгалы и очистить землю, на которой она стояла. Затем нужно расставить повсюду дозорных, чтобы гиены не вернулись за новым куском человеческой плоти.

Он повернулся и направился было назад в деревню, но остановился.

– Почему это происходит, Кориба? – спросил он, терзаемый мучительной загадкой. – Этот таху действует только на молодежь или остальные тоже носят на себе проклятие?

Я не знал, что ответить, и он снова зашагал вниз по тропинке, что вела в деревню.

Я сел рядом с потухшим костром и обвел взглядом бескрайнюю саванну. Вскоре ко мне присоединился Ндеми.

– Что же за таху заставил Нгалу, Кейно и Ньюпо покончить с собой, Кориба? – спросил он, и в голосе его прозвучал страх.

– Я сам еще точно не знаю, – ответил я. – Кейно безумно любил Мвалу, а поэтому очень огорчился, когда старый Сибоки предложил больше, чем он. Но если б речь шла только о Кейно, я бы сказал, что он решил уйти из жизни, поскольку лишился Мвалы. Но кроме него, также поступили еще двое, и я должен найти этому объяснение.

– Все они жили вместе с неженатыми, на окраине леса, – заметил Ндеми. – Может, то место проклято?

– Ну, не все же там кончают жизнь самоубийством, – покачал головой я.

– Знаешь, – сказал Ндеми, – когда два сезона дождей назад в реке утонул Нбока, мы тоже все подумали, что это несчастный случай. Но ведь и он жил вместе с остальными юношами. Может, он тоже убил себя?

Я уже давно не вспоминал о Нбоке. Но сейчас, когда Ндеми напомнил мне о нем, я вдруг понял, что это также могло быть самоубийством. Ну да, вполне возможно, ведь Нбока славился умением плавать.

– Может быть, ты и прав, – с сомнением протянул я.

Грудь Ндеми раздулась от гордости, ибо я не баловал его похвалами.

– А что за магию ты сотворишь, Кориба? – спросил он. – Если тебе понадобятся перья журавля с хохолком или аиста марабу, я принесу их. Я уже неплохо владею копьем.

– Я еще не знаю, что за магия здесь потребуется, Ндеми, – признался я. – Но, как бы то ни было, я чувствую, здесь нужнее мысли, нежели копья.

– Это плохо, – сказал он, прикрывая глаза от пыли, которую принес внезапно подувший теплый ветерок. – А я уж думал, вот, наконец-то нашлось ему применение.

– Применение чему?

– Моему копью, – пожал плечами он. – Скот на отцовской шамбе я уже не пасу, тебе помогаю, вот оно мне больше и не нужно. – Он вздохнул. – Да чего зря таскать, буду теперь оставлять его дома.

– Нет, копье всегда должно находиться при тебе, – возразил я. – Все мужчины кикую носят с собой копья.

Ему явно польстило, что его назвали мужчиной, ведь на самом деле он еще кихи, неопытный юнец. Но затем он снова нахмурился.

– А зачем нам копья, Кориба? – спросил он.

– Чтобы защищаться от врагов.

– Но масаи, вакамба, другие племена, даже европейцы, они же остались там, в Кении, – сказал он. – Какие у нас здесь враги?

– Гиены, шакалы, крокодилы, – перечислял я, а про себя добавил: «И вот появился новый враг, которого мы должны вычислить, прежде чем потеряем еще одного юношу, ведь без молодежи нет будущего, а следовательно, нет и Кириньяги».

– Да ну, для гиены теперь уже и копья не надо, – махнул рукой Ндеми. – Они научились бояться и сторониться нас. – Он ткнул пальцем в сторону домашних животных, бродящих по полям неподалеку. – Они даже коз уже не трогают.

– Что, и Нгалу они не тронули? – спросил я.

– Он ХОТЕЛ, чтобы его сожрали гиены, – резонно напомнил Ндеми. – Это совсем другое.

– Тем не менее, ты должен постоянно носить с собой копье, – поставил я точку в споре. – Эта традиция делает тебя настоящим кикую.

– У меня есть мысль! – внезапно воскликнул он, вытащил копье и принялся изучать его. – Если так уж необходимо таскать с собой повсюду копье, я, наверное, приделаю к нему металлический наконечник, который не крошится и не ломается.

Я лишь покачал головой:

– Тогда ты станешь одним из зулусов, которые живут далеко к югу от Кении, ибо именно зулусы носят копья с металлическими наконечниками, и зовутся такие копья ассегаями.

Услышав это, Ндеми пал духом.

– А мне-то показалось, вот здорово придумал, – протянул он.

– Не расстраивайся, – утешил я. – Мысль может показаться новой тебе, но старой – кому-нибудь другому.

– Да ну? Я кивнул:

– Вот возьмем, к примеру, этих юношей, что кончили жизнь самоубийством. Сама идея такой смерти показалась им новой, но вовсе не они придумали это. Хоть однажды ЛЮБОЙиз нас думал о подобном выходе. И сейчас меня интересует вовсе не то, почему они подумали о самоубийстве, а почему не отвергли такую мысль, чем она ПРИВЛЕКЛАих.

– А затем ты воспользуешься магией и сделаешь ее крайне непривлекательной? – уточнил Ндеми.

– Верно.

– И ты будешь варить ядовитых гадов в котле, наполненном кровью только что убитой зебры? – с живым интересом продолжал допрашивать меня он.

– Ты очень кровожадный мальчик, – сказал я.

– Таху, который убил четверых юношей, должно быть, очень силен, – возразил он.

– Иногда магия свершается одним словом, в крайнем случае предложением.

– Но если тебе вдруг понадобится…

– Если мне вдруг понадобится, – глубоко вздохнул я, – я непременно обращусь к тебе и скажу, каких животных надо добыть.

Он вскочил на ноги, поднял свое легкое деревянное копьецо и потряс им в воздухе.

– Я стану самым знаменитым охотником за всю историю, – радостно вскричал он. – Мои дети и внуки воспоют меня в своих песнях, а животные саванны будут дрожать уже при одном только слухе, что я иду!

– Да, но тот счастливый день еще не наступил, – напомнил я. – А сегодня тебе надо принести воды и собрать хворосту.

– Слушаюсь, Кориба, – поклонился он.

Подобрав мои калебасы, он зашагал вниз по тропке, но по его лицу было видно, что он все еще рисует заманчивые картины – вот он загоняет целое стадо буйволов, и копье его летит прямо в цель…

Я наконец закончил утреннее занятие с Ндеми – молитва за упокой показалась мне подходящей темой для урока – и спустился в деревню, чтобы успокоить родителей Нгалы. Его мать, Лиева, была безутешна. Он был ее первенцем, и я даже не попытался прервать ее долгую, заунывную погребальную песнь, чтобы выразить свои соболезнования.

Кибанья, отец Нгалы, держал себя в руках, лишь время от времени тряс головой, не в силах поверить в случившееся.

– Ну почему он это сделал, Кориба? – спросил он, завидев меня.

– Не знаю, – ответил я.

– Он был самым сильным, самым стойким, – продолжал он. – Даже тебя не боялся.

Сказав это, он внезапно замолк, испугавшись, что мог обидеть меня.

– Он был очень стойким, – согласился я. – И очень умным.

– Правда, правда, – закивал Кибанья.

– Другие мальчишки лежали под тенистым деревом, пережидая дневную жару, а мой Нгала все не успокаивался, все находил какие-то новые игры, делал что-то. – Он посмотрел на меня измученными глазами. – А теперь мой единственный сын погиб, и я даже не знаю, почему.

– Я обязательно выясню это, – пообещал я.

– Неверно это, Кориба, – продолжал он. – Против природы вещей. Я имею в виду умирать первым, тогда все, чем я владею, – моя шамба, мой скот, мои козы – все это должно было перейти к нему. – Он тщетно пытался удержать катящиеся слезы – хотя мужчины кикую не то, что самоуверенные масаи, они очень не любят показывать свои чувства на людях. Но слезы катились и катились, оставляя влажные дорожки на его пыльных щеках, чтобы затем упасть на землю и впитаться в сушь. – Он даже жену не успел себе взять и сыном ее наградить. Все, чем он был, умерло вместе с ним. Какой же грех он совершил, что навлек на себя такой ужасный таху? Почему эта напасть не поразила меня вместо него?!

Я посидел с ним еще несколько минут, уверил, что непременно попрошу Нгаи принять дух Нгалы, после чего побрел в деревню юношей, которая находилась в трех километрах от главной деревни. Она прилепилась у самого края стены деревьев, а с южной стороны ее огибала та же река, что протекала через всю деревню и разливалась у моего холма.

Это было маленькое поселение – всего двадцать юношей. После того как мальчик проходил посвящение и становился взрослым мужчиной, он съезжал с отцовской бомы и поселялся тут вместе с остальными холостяками. Постоянных обитателей здесь не было, ибо рано или поздно каждый член холостяцкой общины женился и вступал во владение частью семейной шамбы, а его место занимал кто-то другой.

Большинство юношей, заслышав о поминках, направилось в деревню, но кое-кто остался, чтобы сжечь хижину Нгалы и уничтожить поселившихся в ней злых духов. Они хмуро кивнули мне, как того требовали обстоятельства, и попросили наложить заклинание, которое очистит землю, иначе им вечно придется обходить это место стороной.

Закончив обряд, я возложил в самый центр пепелища амулет, после чего юноши потянулись прочь – все, кроме Мурумби, который слыл близким другом Нгалы.

– Что ты можешь рассказать мне обо всем этом, Мурумби? – спросил я, когда мы наконец остались вдвоем.

– Он был хорошим другом, – ответил тот. – Много дней мы провели вместе. Я буду скучать по нему.

– Тебе известно, почему он покончил с собой?

– Он не кончал с собой, – ответил Мурумби. – Его растерзали гиены.

– Подойти с голыми руками к стае гиен – все равно что кончить жизнь самоубийством.

Мурумби, не отрываясь, смотрел на пепел:

– Дурацкая смерть, – горько произнес он. – И ничего не решила.

– А что за проблему он хотел решить? – поинтересовался я.

– Он был очень несчастен, – ответил Мурумби.

– А Кейно и Ньюпо тоже были несчастны?

На лице его отразилось удивление:

– Так ты знаешь?

– Разве я не мундумугу? – в ответ спросил я.

– Но ты ж ничего не говорил, когда они умерли.

– А что, по-твоему, я должен был сказать? – пожал плечами я.

– Не знаю. – Он чуточку помедлил. – Да, тогда ты ничего и не мог сказать.

– А ты сам, Мурумби? – перебил его я.

– Я, Кориба?

– Ты тоже несчастен?

– Ты же мундумугу, ты сам сказал. Зачем же задавать вопросы, на которые и так известен ответ?

– Я хотел бы услышать его из твоих собственных уст, – сказал я.

– Да, я несчастен.

– А другие юноши? – продолжал допытываться я. – Они тоже несчастны?

– Большинство очень счастливо, – сказал Мурумби, и я уловил легкое, едва заметное презрение, проскользнувшее в его словах. – А почему бы и нет? Они теперь мужчины. Проводят все дни напролет в глупых разговорах, красят лица и тела, а по ночам ходят в деревню, пьют помбе и танцуют. Скоро кое-кто из них женится, зачнет детей и заведет себе по шамбе, а в один прекрасный день воссядет в Совете Старейшин. – Он сплюнул на землю. – Ну да, конечно, отчего здесь быть несчастным?

– Действительно, – согласился я.

Он метнул в меня пренебрежительный взгляд.

– Может, ты сам расскажешь о причинах собственного несчастья? – предложил я.

– Ты же мундумугу, – язвительно на помнил он.

– Кем бы я ни был, я тебе не враг.

Он глубоко вздохнул, и напряжение, казалось, вытекло из его тела, сменившись покорностью.

– Я не знаю это, Кориба, – сказал он. – Просто временами мне кажется, будто весь мир состоит из одних врагов.

– С чего бы это? – спросил я. – У тебя вдоволь еды, вдоволь помбе, есть хижина, где тепло и сухо, тебя окружают сородичи кикую, ты прошел посвящение и стал мужчиной, ты живешь в мире, полном… почему же ты думаешь, что этот мир враждебен тебе?

Он указал на черную козу, которая мирно паслась в нескольких метрах от нас.

– Видишь ту козу, Кориба? – спросил он. – Она достигает в жизни большего, чем когда-либо достигну я.

– Не глупи, – нахмурился я.

– Я серьезно, – настаивал он. – Каждый день она дает деревне молоко, раз в год рожает козленочка, а когда умрет, наверняка пойдет в жертву Нгаи. У нее есть в жизни цель.

– И у нас тоже.

– Вовсе нет, Кориба, – покачал он головой.

– Тебе скучно? – уточнил я.

– Если путешествие по жизни сравнить с путешествием по широкой реке, можно сказать, что сейчас я плыву вдали от берегов.

– Но у тебя есть назначение, и ты можешь увидеть его, если приглядишься, – возразил я. – Ты возьмешь жену и начнешь шамбу. Если ты будешь упорно трудиться, у тебя будет много скота и коз. Ты воспитаешь множество сыновей и дочерей. Чем тебе такое назначение не нравится?

– Очень даже нравится, – сказал он, – только в нем нет места МНЕ. Моя жена будет воспитывать моих детей и возделывать мои поля, а мои сыновья будут пасти мой скот, мои дочери будут ткать мне одежды и помогать матери готовить мне еду. – Он замолчал на некоторое время. – А я… я буду сидеть вместе с остальными мужчинами, обсуждать погоду и пить помбе, и в один прекрасный день, если доживу до этого момента, я присоединюсь к Совету Старейшин, а изменится от этого только то, что тогда я буду общаться с друзьями не у себя, а у Коиннаге дома. А потом я умру. Вот она жизнь, которая меня ждет, Кориба.

Он топнул по земле пяткой, послав во все стороны крохотные облачка пыли.

– Я буду лишь ПРИТВОРЯТЬСЯ, что жизнь моя более наполнена смыслом, чем жизнь той козы, – вновь заговорил он. – Я буду важно выступать перед женой, несущей охапку хвороста, и буду убеждать себя, что делаю это, чтобы защитить ее от масаев или вакамба. Я построю бому выше человеческого роста, вокруг вобью острые колья и буду говорить себе, что все это, чтобы защитить скот от льва и леопарда. Я постараюсь не вспоминать, что на Кириньяге и в помине нет львов и леопардов. Я никуда не буду выходить без своего верного копья, хотя служит оно мне как палка для опоры, когда солнце поднимается высоко в небе. Но я упорно буду твердить, что без него меня разорвет на кусочки либо человек, либо зверь. Вот, что я буду говорить себе, Кориба… но ведь я же знаю, что все это ложь.

– Нгала, Кейно и Ньюпо чувствовали тоже самое? – спросил я.

– Да.

– И все-таки: почему они убили себя? – допытывался я. – В нашем договоре написано, что каждый, кто пожелает, может беспрепятственно покинуть Кириньягу. Им всего-то надо было дойти до области, именуемой Портом, и судно Управления тут же забрало бы их и доставило, куда бы душа их пожелала.

– Ты так и не понял меня, да? – грустно промолвил он.

– Да, не понял, – сознался я. – Просвети меня.

– Человек достиг звезд, Кориба, – сказал он. – В его распоряжении такие лекарства, машины и орудия, что нам вовек неизмыслить. Он живет в городах, по сравнению с которыми наша деревня – ничто. – Он снова немного помедлил и продолжил: – Но здесь, на Кириньяге, мы ведем такую жизнь, которой жили до того, как пришли европейцы и принесли с собой предвестников будущего. Мы живем так, как кикую жили всегда – ты говоришь, так нам было назначено жить. Ну, и как нам вернуться обратно в Кению? Что мы можем сделать? Как мы прокормим себя и где найдем убежище? Европейцы превратили нас из кикую в кенийцев, но это заняло много лет, потребовало много поколений. Ты и те, другие, кто создал Кириньягу, не имели в виду ничего дурного, вы делали то, что казалось вам правильным, но вы позаботились о том, чтобы я никогда не смог стать кенийцем.

– А другие юноши вашего поселения? – спросил я. – Они испытывают то же?

– Я уже сказал, большинство вполне довольны своей жизнью. И что в этом такого? Самое тяжелое, что им приходилось делать за всю жизнь, это сосать материнскую грудь. – Он заглянул мне в глаза. – Ты предложил им мечту, и они приняли ее.

– Какова ж ТВОЯмечта, Мурумби?

– Я уже бросил мечтать, детские штучки.

– Не верю, – ответил я. – У каждого человека есть мечта. Что сделает довольным тебя?

– Честно?

– Честно.

– Пускай на Кириньягу приедут масаи, или вакамба, или луо, – сказал он. – Меня учили быть воином. Так дайте же мне причину, чтобы достойно носить копье, чтобы идти перед женой и не испытывать угрызений совести, когда ее спина сгибается под тяжкой ношей. Позвольте нам нападать на их шамбу, уводить их женщин, угонять скот, и пускай они тоже нападают на нас. Земля нам достается просто так, стоит лишь достаточно повзрослеть, а мы хотим СРАЖАТЬСЯза нее с другими племенами.

– Ты призываешь к войне, – заметил я.

– Нет, – покачал головой Мукумби. – Я призываю к тому, чтобы нашей жизни было придано хоть какое-то ЗНАЧЕНИЕ. Вот ты упомянул мою жену и детей. Я не могу позволить себе заплатить достойный выкуп – я должен ждать, пока не умрет отец и мне не достанется его скот, или мне придется просить его принять меня назад в шамбу. – Он бросил на меня укоряющий взгляд. – Неужели ты не понимаешь, что мне остается надеяться либо на его милосердие, либо на его смерть? Уж лучше бы я украл женщину у масаев.

– Это вне обсуждения, – сказал я. Кириньяга была создана для кикую, и в Кении мы жили на Кириньяге.

– Я понимаю, это наша вера. Масаи тоже думают, что Нгаи создал Килиманджар для них одних, – усмехнулся Мурумби. – Но я думаю об этом вот уже много дней и знаешь, во что я уверовал? Я теперь верю, что кикую и масаи были созданы друг для друга. Когда мы жили бок о бок в Кении, у каждого из наших племен были и цель, и смысл в жизни.

– Тебе не известна подлинная история Кении, – возразил я. – Масаи пришли с севера спустя столетие после европейцев. Это племя кочевников, бродяг, которые гоняют свои стада с одной зеленой поляны на другую. Кикую же – фермеры, которые всегда жили на склоне священной горы. А масаи жили с нами лишь считанные годы.

– Тогда дайте нам вакамба, луо, европейцев, в конце концов! – выкрикнул он, отчаянно стараясь не показать своего разочарования. – Ты так и не понял, что я хочу сказать. Не масаи мне нужны, я вызова жажду!

– И того же добивались Кейно, Ньюпои Нбока?

– Да.

– И вы по-прежнему будете убивать себя, следуя их примеру, если так и не найдете желанного вызова?

– Не знаю. Но я не хочу прожить жизнь, исполненную скуки.

– Сколько еще в поселении юношей, которые испытывают те же чувства, что и ты?

– Сейчас? – уточнил Мурумби. – Я один. – Он замолчал и некоторое время не мигая смотрел на пепелище. – Но раз появились такие, значит, они будут продолжать появляться и дальше.

– Не сомневаюсь, – тяжело вздохнул я. – Теперь, когда я понял природу проблемы, я вернусь к себе на бому и придумаю, как лучше разрешить этот вопрос.

– Такую проблему тебе не разрешить, мундумугу, это выше твоих сил, – сказал Мурумби, – ибо она часть того сообщества, которое ты так настойчиво стараешься сохранить.

– Нет такого вопроса, на который не было бы ответа, – промолвил я.

– Я тебе только что его задал, – убежденно ответил Мурумби.

Я оставил его стоять у пепелища и побрел домой, сильно сомневаясь в собственной правоте.

Целых три дня я провел в одиночестве на своем холме. Я не спускался в деревню, не совещался со Старейшинами. Когда старому Сибоки понадобилась мазь от болячек, я послал ее вместе с Ндеми, а когда настало время заговаривать чучел, я научил того же Ндеми заклинаниям и отправил его вместо себя, ибо я был занят куда более серьезной проблемой. В некоторых культурах, насколько мне было известно, самоубийство считалось весьма почетным способом разрешения определенных вопросов, но кикую никогда не относились к таковым.

Более того, мы создали на этой планете утопию, а признать случаи самоубийства, происходящие время от времени, значило, что утопией нынешнее состояние считают не все, что, в свою очередь, означало, что это вовсе не утопия.

Однако мы строили утопию в строгом соответствии с законами традиционного общества кикую, которое существовало в Кении до вторжения европейцев. Именно европейцы насильственными способами внесли в наше общество перемены, а вовсе не сами кикую, следовательно, я никак не мог позволить Мурумби изменить наш образ жизни.

Самый очевидный выход из положения – это каким-то образом воодушевить его – и других, подобных ему, – на эмиграцию в Кению, но это не подействует. Сам я получил образование в Англии и Америке, но в большинстве своем кикую, живущие на Кириньяге, были людьми, которые настаивали на традиционном способе жизни на Кириньяге (таких правительство Кении считало просто фанатиками и было только радо избавиться от них). Это означало, что юноши не только не смогут справиться с той техникой, что присутствовала даже на самых нижних уровнях кенийского общества, но не смогут обучиться и управлению ею, ибо не умеют ни читать, ни писать.

Поэтому Мурумби и те, кто наверняка последует за ним, не смогут улететь ни в Кению, ни куда-либо еще. Это означало, что они должны остаться.

Если же они останутся, существует только три возможных выхода из положения, каждый из которых никуда не годится.

Вариант первый: уклад остается прежним. Юноши будут время от времени сдаваться и заканчивать жизнь самоубийством, подобно их товарищам. Этого я никак не мог позволить.

Второй вариант: они постепенно привыкнут к лености и праздности жизни, как привыкли многие мужчины кикую, и даже начнут наслаждаться ею и защищать ее, как и все прочие жители деревни. Этого просто не могло быть.

И третий вариант: я принимаю предложение Мурумби и позволяю масаям и ва-камба поселиться на северных равнинах, но тогда станут поводом для насмешек все наши усилия сделать Кириньягу планетой для одних кикую. Этот вариант я даже не рассматривал, ибо я не позволю разразиться войне, которая уничтожит НАШУутопию во имя утопии, придуманной ИМ.

Три дня и три ночи я искал четвертый вариант. Наутро четвертого дня, плотно завернувшись в одеяло, дабы защититься от ночного холода, я вышел из своей хижины и разжег огонь.

Ндеми, как обычно, опоздал. Когда он наконец пришел, то сел на землю, и, поглаживая правую ступню, объяснил, что подвернул ее, поднимаясь на холм. Однако, ничуть не удивившись, я подметил, что, уходя с моими калебасами, он прихрамывал на левую ногу.

Вернувшись, он приступил к выполнению своих обычных обязанностей – собирал хворост и выметал сухие листья с моей бомы. Я молча наблюдал за ним. Я выбрал его к себе в ученики и в преемники, поскольку он был самым умным и талантливым из всех детишек. Именно Ндеми придумывал новые игры и всегда был впереди. Когда я проходил мимо стайки ребятишек, Ндеми первым просил меня рассказать какую-нибудь притчу и быстрее всех улавливал скрытую мораль сказки.