Текст книги "Завтра 3.0. Трансакционные издержки и экономика совместного использования"

Автор книги: Майкл Мангер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Обмен и совместное использование как кооперация

Добровольный обмен – удивительное явление. Подарки хороши сами по себе, но никто не может зависеть от вещей, достающихся даром, как от постоянного источника питания или защиты; к тому же подарки практикуются в основном в человеческих обществах и за их пределами почти неизвестны. В животном, да и в растительном мире действия их обитателей определяются собственными интересами и выбором в процессе эволюции и естественного отбора генов, «ответственных» за эгоизм[20]20
  Известно множество примеров действий, которые выглядят как «подарки»: цветы дарят свой нектар пчелам и другим опылителям; среди насекомых принято безвозмездно отдавать питательные «капсулы», содержащие в себе сперму. В то же время очевидно, что нектар является стимулом или подразумеваемым вознаграждением в обмен на услуги опыления. Если уж мы заговорили о насекомых, рассмотрим «подарок» в контексте: «У сверчков и зеленых кузнечиков довольно широкое распространение получило поведение, называемое “тремуляция”. Оно заключается в том, что перед спариванием самцы этих насекомых какое-то время вибрируют брюшком, что помогает самкам правильно ориентироваться. Самец не только предлагает самке капсулу со спермой (сперматофор), но и может “отблагодарить” ее “питательным подарком”, предназначенным для потребления во время спаривания. Во время спаривания ширококрылых древовидных сверчков, чтобы подготовиться к переносу сперматофора, самка “взбирается” (sic) на спину самца (это относится к большинству сверчков) и “лакомится” выделениями его спинных желез» (Song of Insects, 2017).
  Все это звучит очень знакомо, не правда ли? Особенно если заменить «питательный подарок» на «коробку конфет». Но в действительности это ведь не подарок?


[Закрыть].

Человеческие общества являются взаимозависимыми и кооперативными в том смысле, что люди специализируются на изготовлении определенных продуктов и предоставлении услуг, полагаясь в получении остальных необходимых им благ на других людей. Конечно, эти отношения зависимости могут носить характер эксплуатации, когда некий человек или группа людей подчиняет себе других и присваивает плоды их труда. Но в большинстве обществ человеческая зависимость носит кооперативный характер. Как уже упоминалось, базисная человеческая «склонность к торгу и обмену» (Адам Смит) основывается на еще более глубоком импульсе к кооперации. По мнению ряда ученых, этот импульс, по-видимому, согласуется с поведенческой склонностью к кооперации.

Как утверждает Джеральд Гаус в своей книге «Порядок общественного разума», люди являются «условными кооператорами, следующими правилам» (Gaus, 2010, p. 96). Социологи пришли к выводу, что объединенные в группы люди внутренне положительно оценивают кооперацию, а некооперативное поведение подлежит наказанию. Отсюда возникают два вопроса:

(1) Действительно ли люди соблюдают или нарушают правила, идя на поводу собственных предпочтений (то есть действительно ли людям нравится следовать правилам, независимо от других материальных выгод, которые мы от этого получаем)?

(2) Достигли ли люди в своем развитии той стадии, когда нарушение правил кем-либо другим действительно вызывает у них гнев?

Ответ «да» на первый вопрос означает следующее: мы ожидаем, что большинство людей будут подчиняться правилам до тех пор, пока у них не появятся веские причины, чтобы нарушать их. Положительный ответ на второй вопрос подразумевает, что общественное благо применения некой нормы будет продуцироваться людьми едва ли не против их воли (при виде того, как некто пренебрегает правилами, вы будете думать: «Я ничего не должен говорить», но ваше тело будет переполнено «коктейлем» из химических веществ, способным инициировать конфронтацию с правонарушителем).

Нет ни малейших сомнений в том, что биология сотрудничества и обнаружения отступничества глубоко укоренена в нашей ментальной архитектуре как поведенческое наследие. Вот как высказывается об этом биолог Эдвард Уилсон в своей книге «Смысл существования человека»:

Конфликт между двумя этими силами можно лаконично выразить так: внутри группы эгоисты берут верх над альтруистами, но группы альтруистов оказываются сильнее, чем группы эгоистов. Далее я рискую скатиться в чрезмерное упрощение, но все же переформулирую эту мысль еще раз: индивидуальный отбор стимулировал грехи, а групповой – добродетели (Wilson, 2015, p. 33; Уилсон, 2015, с. 31).

В процессе научных изысканий экономисты пришли к выводу, что в человеческих обществах добровольный обмен является одной из самых важных форм кооперации[21]21
  Некоторые ученые пошли еще дальше, утверждая, что кооперация и «взаимная помощь» образуют основу почти всех взаимоотношений в природе. По словам знаменитого анархиста Петра Кропоткина, поведенческие выгоды кооперации («взаимопомощи») настолько велики, что их использование в конечном итоге приведет к исчезновению необходимости в государстве. Будет достигнуто согласие, что кооперация всегда является наилучшим выбором, а выгоды обмана кратковременны и преходящи.
  «Едва только мы начинаем изучать животных… как тотчас же замечаем, что хотя между различными видами, и в особенности между различными классами животных, ведется в чрезвычайно обширных размерах борьба и истребление, – в то же самое время в таких же или даже в еще больших размерах наблюдается взаимная поддержка, взаимная помощь и взаимная защита среди животных, принадлежащих к одному и тому же виду, или, по крайней мере, к тому же сообществу. Общественность является таким же законом природы, как и взаимная борьба… [Кооперация] способствует развитию таких привычек и свойств, которые обеспечивают поддержание и дальнейшее развитие вида при наибольшем благосостоянии и наслаждении жизнью для каждой отдельной особи и в то же время при наименьшей бесполезной растрате ею энергии, сил» (Kropotkin, 1902, ch. 1; Кропоткин, 2007, с. 16–17).


[Закрыть]. Рассмотрим историю, рассказанную британским экономистом Ричардом Редфордом, который во время Второй мировой войны был взят в плен немцами и оказался в лагере для военнопленных:

После того как люди попали в плен, они, столкнувшись с ограниченным размером и равенством пайков, быстро осознали нежелательность и неуместность подарков в виде сигарет или продуктов (и для себя лично, и в отношении других). «Доброжелательность» переродилась в торговлю как более справедливое средство максимизации индивидуального удовлетворения.

Через две недели после пленения мы оказались в транзитном лагере в Италии. По прибытии мы сразу получили четверть недельного продовольственного пайка от Красного Креста. Объем торгов на лагерных «биржах» значительно увеличился. Все начиналось с прямого бартера, когда, например, некурящий человек отдавал товарищу сигареты и получал взамен пайковый шоколад; ему на смену пришли более сложные обмены, вскоре превратившиеся в общепринятый обычай (Radford, 1945, p. 190–191).

Редфорд отнюдь не утверждал, что в подарках было нечто неправильное. Наоборот, даже в лагере для военнопленных люди находили выгодные для себя и другой стороны способы «платить натурой, торговать и обмениваться». Мы еще вернемся к вопросу о том, что для этого люди должны обладать способностью к абстрактному мышлению: для понимания того, что выгодно вам, я должен уметь поставить себя на ваше место. Именно это и происходит в случае добровольного обмена: я должен предложить вам нечто, в чем вы действительно нуждаетесь[22]22
  Определение «добровольности» может представлять сложность. Один из способов решения проблемы состоит в выявлении условий, при которых обмен является действительно добровольным (Munger, 2011).


[Закрыть].

Экономическая логика совместного использования

До настоящего времени экономический рост был следствием расширения возможностей предпринимателей и производителей правильно понимать желания потребителей. Когда купец, направлявшийся на Острова пряностей в южной части Тихого океана, размышлял о том, какие специи необходимо закупить, он ориентировался не на собственные вкусовые предпочтения, а на представления о том, что по возвращении захотят приобрести у него покупатели в Венеции или Париже. Изобретатель ищет новые способы организации производственного оборудования с большим сроком службы, что позволит выпускать продукцию более высокого качества с меньшими издержками. Предприниматель пытается вообразить новые продукты, которые никто никогда не видел, но как только увидит, сразу же захочет заполучить их.

Иной будет третья экономическая революция. Совместное использование – одно из основных понятий этой книги, так как оно находится в центре Завтрашнего дня 3.0. Для лучшего понимания значения совместного использования я процитирую отрывок из книги Мэтта Ридли «Рациональный оптимист». Ридли не первым говорит об этих вещах, но его описание просто изумительно:

«Король-солнце» (Людовик XIV, правивший Францией с 1643 по 1715 г.) каждый вечер ужинал в одиночестве. Он мог выбирать из сорока блюд, подаваемых на золоте и серебре, и 498 человек с ног сбивались, чтобы приготовить все эти кушанья. ‹…› Обычная французская семья должна была сама стряпать себе пищу и платить налоги, чтобы содержать королевских слуг во дворце. Напрашивается вывод: король Людовик XIV был богат потому, что другие были бедны.

Но как насчет наших дней? Представьте, что вы – обычный человек, скажем, дама лет тридцати пяти, и живете вы – просто предположим нечто в интересах наших дальнейших рассуждений – в Париже, имея среднюю зарплату, работающего мужа и двоих детей. До бедности вам далеко, но тем не менее вы неизмеримо беднее Людовика XIV. Он был богаче всех богачей в самом богатом городе мира – у вас же нет ни слуг, ни дворца, ни собственного выезда, ни королевства… Однако поразмыслите вот о чем. Вы ступаете на порог супермаркета – и вам, точно высыпавшись из рога изобилия, явлено то, что способно превзойти все гастрономические удовольствия Людовика XIV (к слову, и риск подхватить сальмонеллу меньше). К вашим услугам любые продукты – свежие, замороженные, консервированные, копченые или в виде полуфабрикатов. Вы можете купить говядину, курятину, свинину, ягнятину, рыбу, креветки, гребешки, яйца, картофель, бобы, морковь, капусту, баклажаны, кумкваты, сельдерей, бамию и семь разновидностей латука. Готовить можно на оливковом масле, ореховом, подсолнечном или арахисовом, приправляя кушанья такими ароматными травами, как кинза, базилик, розмарин, или добавляя немного куркумы… Пусть у вас нет личного повара, зато есть возможность по собственному желанию выбирать из множества бистро или ресторанов с итальянской, китайской, японской или индийской кухней. В любом из этих мест команда умелых поваров только и ждет, чтобы обслужить вашу семью не более чем за час. И подумайте также, когда еще в прежние времена обычный человек мог позволить себе прибегать к услугам других, чтобы они готовили ему еду?

У вас на службе нет личного портного, но вы можете заходить в интернет и, выбирая из почти бесконечного ассортимента прекрасной и доступной одежды, заказывать себе платья из хлопка, шелка, льна, шерсти и нейлона, сшитые для вас на фабриках, расположенных по всей Азии. У вас нет собственной кареты, но вы можете купить билет, позволяющий вам использовать мастерство пилота бюджетной авиалинии, чтобы полететь с ним в одном из сотен направлений туда, куда король Людовик XIV и не мечтал попасть. У вас нет своих лесорубов, поставляющих дрова для хозяйства, но операторы газовых сетей в России шумно требуют дать им возможность обеспечить вас лишенным дыма и копоти центральным отоплением… У вас нет личного фармацевта, но местная аптека готова снабдить вас плодами трудов многих тысяч химиков, инженеров и специалистов по логистике. У вас нет кабинета министров, но неуемные репортеры всегда готовы сообщить вам подробности о разводе любой кинозвезды, лишь бы у вас появилось желание настроиться на соответствующий телеканал или посмотреть, что пишется в блогах.

К чему я все это перечисляю? Да к тому, что в вашем распоряжении больше – гораздо больше, чем 498 слуг, и все готовы действовать по первому вашему слову, а порой и без него. Конечно, в отличие от королевской челяди они работают на пользу и многих других людей, но чем это хуже для вас? Магия обмена и специализации давно уже подвластна человеку (Ridley, 2011, р. 36–37; Ридли, 2015, с. 68–69).

Из этого краткого, но систематичного описания у Ридли можно выделить три ключевые идеи:

(1) Специализация представляет собой своего рода совместное использование в том смысле, что мы зависим друг от друга. Однако в этом случае мы владеем не человеком в целом или фабрикой, а совместно используем специальные знания или услуги в том объеме, в котором они нам необходимы. В одной из дальних стран рабочий производственной линии за 1,7 секунды производит операцию (с очень низкими издержками) над моими новыми туфлями, затем – над вашими и т. д. Совместное использование знаний этого человека и фабричного оборудования обходится нам очень дешево.

(2) Сам факт существования фабрики отражает особый вид специализации, который называют «разделение труда». Это специализированное совместное потребление продуцирует «рог изобилия» Ридли – гигантское увеличение количества и разнообразия доступных нам продуктов.

(3) Очевидно, что специализация может быть достигнута и в «командной», или организованной государством, иерархии. Но все преимущества совместного использования могут быть получены только в условиях обмена. Дело в том, что для выбора направлений использования ресурсов решающее значение имеют ценовые сигналы, а для определения того, какие из новых продуктов будут выпускаться и дальше, а какие необходимо снять с производства, – сигналы, подаваемые прибылью (мы еще вернемся к обсуждению этого вопроса). В командных иерархиях не существует сколько-нибудь эффективного способа определения ошибочных команд, так как люди просто делают то, что им говорят.

Итак, мы ввели понятие добровольного обмена и показали, почему он является разновидностью совместного использования посредством специализации и разделения труда. Давайте вернемся к первым двум великим экономическим революциям, чтобы составить более полное представление о важности рассматриваемых нами понятий.

Первая великая экономическая революция – неолитическая

Примерно 12 тыс. лет назад, в самом начале эпохи голоцена, люди одомашнили некоторые полезные растения и несколько видов животных[23]23
  Хотя Юваль Ной Харари считает, что в некотором смысле пшеница одомашнила людей, а не наоборот:
  «Давайте взглянем на аграрную революцию с точки зрения пшеницы. Десять тысяч лет назад это был всего лишь полевой злак, один из множества, ареал его распространения ограничивался небольшой территорией на Ближнем Востоке. Прошло всего несколько тысячелетий – и пшеница захватила весь мир. Если исходить из базовых критериев – выживание и репродукция, то пшеница окажется одним из самых успешных растений в истории Земли. В таких регионах, как Великие равнины Северной Америки, 10 тыс. лет назад не росло ни единого колоска, а сегодня многие сотни квадратных километров засеяны только пшеницей. Поля пшеницы покрывают около 22,5 млн квадратных километров земной поверхности – это в 10 раз больше территории Великобритании. Каким образом неприметное растение распространилось столь повсеместно?
  Пшеница добилась своего, обманув беднягу сапиенса. Полуобезьяна жила себе счастливо, охотилась и собирала растительную пищу, но примерно 10 тыс. лет назад занялась культивированием пшеницы. Прошло едва ли два тысячелетия – и во многих уголках Земли люди с рассвета до заката лишь тем и занимались, что сажали пшеницу, ухаживали за пшеницей, собирали урожай.
  Это нелегкая работа. Для земледелия требуются совместные усилия многих крестьян. Пшеница не растет посреди камней, так что сапиенсы, надрываясь, расчищали поля. Пшеница не любит делиться солнцем, водой и питательными веществами с другими растениями, так что мужчины и женщины день напролет под палящим солнцем выпалывали сорняки. Пшеница болеет – сапиенсам пришлось оберегать ее от вредителей, от фузариоза и прочих недугов. Пшеница не может защитить себя от животных, которые вздумают ее съесть, будь то кролики или саранча. Поэтому крестьянам приходилось строить заборы и охранять поля. Пшеница – водохлеб, и люди таскали воду из источников и ручьев, поливали свой будущий урожай. Чтобы утолить голод пшеницы, сапиенсы начали собирать экскременты животных и удобрять ими почву, на которой она росла.
  Тело Homo sapiens не было предназначено для таких задач. Эволюция приспособила человека лазить на яблоню и гнаться за газелью, а не очищать поля от камней и таскать туда воду. Позвоночник, колени, шеи и стопы платили дорогой ценой. Исследования древних скелетов показали, что с возникновением сельского хозяйства появилось и множество болезней: смещение дисков, артрит, грыжа. К тому же сельскохозяйственные работы поглощали столько времени, что людям пришлось осесть, жить рядом со своими полями. Образ жизни радикально изменился. Нет, это не мы одомашнили пшеницу. Это она одомашнила нас. В слове “одомашнила” слышится корень “дом”. А кто живет в доме? Ведь не пшеница, а мы – Homo sapiens» (Harari, 2015, р. 80; Харари, 2016, с. 101–102).


[Закрыть]. Отчасти это могло вызвать, отчасти само могло быть вызвано одновременным переходом от кочевой охоты и собирательства к относительно оседлому сельскому хозяйству. Возделывание близлежащего поля, огораживание его части для выпаса домашнего скота, а затем строительство надежного укрытия и оседлая жизнь могут показаться довольно простым делом, но в действительности это изменило все.

Оглядываясь из XXI в. назад, мы называем это время эпохой голоцена и думаем в первую очередь о происходившей в то время трансформации. Но жившие тогда люди называли ее «ныне». Почему после десятков тысяч лет скитаний в небольших группах люди коренным образом изменили свой образ жизни? Почему они начали расчищать поля, строить постоянные жилища и укрепления? В этот революционный период им пришлось пережить немало мучений. Зачем? Почему они пошли на это?

С тех пор как люди стали людьми, они живут группами. Когда человечество в своем развитии находилось на стадии охоты и собирательства, эти группы состояли из членов одной семьи или рода из нескольких родственных семей численностью 50–150 человек и не более[24]24
  Исследователи до сих пор не пришли к единому мнению о вероятной средней численности и значениях отклонений от нее первоначальных человеческих коллективов (первобытного человеческого стада). Одним из самых известных критериев является «число Данбара». На основе расчетов, учитывающих сложный характер взаимоотношений и способность коры головного мозга человека справляться с этой сложностью, британский ученый Робин Данбар пришел к выводу, что численность устойчивых человеческих групп составляет 100–230 человек (Dunbar, 1992). В то же время антропологи считают это число верхним пределом, включая родственные отношения. Согласно расчетам самого Данбара, более точная оценка размера устойчивой группы составляет примерно 50 человек. Исследователи попытались проверить или, возможно, подтвердить эти ограничения на размер устойчивой группы, используя данные о подписчиках пользователей Twitter (Gonçalves et al., 2011) и кланах в игре «World of Warcraft» (Ducheneaut et al., 2009). Поселения гуттеритов возникли в совершенно других условиях, но, как представляется, методом проб и ошибок более ста лет назад они пришли к собственному правилу о разделении своих членов. Когда численность группы достигает 125–150 человек, она делится пополам, и образуются две новые колонии (Ryan, 1977). По-видимому, это правило позволяет оптимизировать как максимальный размер группы (при его превышении совместное управление колонией становится слишком сложным), так и минимальную ее численность (для успешной деятельности колонии требуется не меньше 60–75 человек). В большей степени теоретическое исследование этого вопроса содержится в книге Малкольма Гладуэлла (Gladwell, 2000; Гладуэлл, 2012).


[Закрыть].

Учитывая узкие возможности специализации и ограниченную экономию от масштаба в военной организации, выгоды существования более крупных групп были совсем невелики. Между группами часто возникали конфликты, но по современным стандартам они не были ни крупномасштабными, ни в особой степени насильственными (Fry, Söderberg, 2013). Это объяснялось не благородством дикарей, но всеобщей бедностью: зачем сражаться, если нечего взять?[25]25
  Мы должны быть осторожными и не допускать, чтобы в наше представление о племенах охотников и собирателей проникла идея о «благородном дикаре». Многие ученые все еще настаивают, что конфликты между племенами чаще всего влекли за собой только демонстрации угроз, а «перевороты» внутри групп происходили чаще, чем насильственное свержение власти, но, как считает Лоуренс Кили, некоторые соседние племена могли воевать друг с другом 60 % и более времени (Keeley, 1997). Кроме того, Кили утверждает, что в некоторых столкновениях потери убитыми и ранеными среди взрослых мужчин могли достигать 50 % и более. Другие ученые оспаривают эти цифры, но мы все понимаем, что получить достоверные данные о доисторических обществах очень трудно. О насилии в традиционных человеческих обществах и переходе к оседлому сельскому хозяйству см. в: (Barker, 2009; Braidwood, 1960; Diamond, 2013; Даймонд, 2016).


[Закрыть]

В результате перехода к оседлому сельскому хозяйству люди столкнулись с насилием, так как оказались в зависимости от тех, кто специализировался на защите их урожая (по крайней мере до тех пор, пока он не будет собран). Джаред Даймонд ничуть не шутил, называя этот переход «худшей ошибкой в истории человечества» (Diamond, 1987, р. 64)[26]26
  Юваль Харари идет еще дальше, называя переход от кочевой жизни к сельскохозяйственному укладу «величайшей в истории аферой»: «Аграрная революция отнюдь не стала началом новой, легкой жизни – древним земледельцам жилось куда труднее, а подчас и более голодно, чем собирателям. Охотники и собиратели вели более здоровый образ жизни, не так много трудились, находили себе более разнообразные и приятные занятия, реже страдали от голода и болезней. Благодаря аграрной революции общий объем потребляемой человечеством пищи, безусловно, увеличился, но больше еды – это вовсе не обязательно более полезная диета или больше досуга. Нет, в результате произошел демографический взрыв и возникла элита, но среднестатистический скотовод или земледелец работал больше, а питался хуже, чем среднестатистический охотник или собиратель. Аграрная революция – величайшая в истории афера» (Harari, 2015, р. 79; Харари, 2016, с. 100).


[Закрыть]. Вас ничего не удивляет? Если неолитическая революция была настолько плоха, (1) почему люди приняли происходившие изменения и (2) почему эволюционные силы не выбрали другой образ жизни, при котором кочевники вытеснили бы земледельцев?

Ответ таков: описанный выше ход мыслей об экономических революциях ошибочен. Уровень жизни отдельных людей и правда резко упал: снизилась продолжительность жизни, уменьшился рост, кости стали более хрупкими, ухудшилось питание (разнообразие и калорийность). Люди эпохи неолита страдали от инфекционных заболеваний, вызванных проживанием на одном месте, а также рядом с одомашненными животными и собственными экскрементами. С хозяйственной стороны все было еще хуже. Впервые у людей появились «рабочие места». им приходилось работать гораздо дольше, чем прежде; работа стала более однообразной, а возможность распоряжаться свободным временем почти исчезла. Будь на то их воля, никто из людей не согласился бы на этот переход.

Проблема в ошибочности трактовки, согласно которой переход от кочевого охотника-собирателя к оседлому сельскому хозяйству был добровольным выбором. Условия диктовались институтами, или системами организации общества. Общества, использовавшие новую систему оседлого земледелия, всего за несколько тысяч лет значительно усилились и естественным образом сделали несколько больших шагов вперед в экономическом развитии. Оседлое земледелие поощряло процессы, которые мы можем назвать специализацией. Специализация может показаться чем-то «безобидным», но на самом деле – это разрушающая и преобразующая сила.

Специализация ограничена горизонтом кооперации, который в большинстве случаев соответствует «размеру» группы участников кооперации[27]27
  По словам Адама Смита, «разделение труда ограничивается размерами рынка» (Smith, 1981, р. 31; Смит, 1962, с. 30).


[Закрыть]. Но и специализация, в свою очередь, определяет размах этого горизонта. Остановить неолитическую революцию нельзя было уже потому, что она сделала возможным нечто совершенно новое – возникновение городов. Последние способны были содержать вооруженные отряды, что лишало возможности выбора каких-либо других форм общества всех, за исключением изолированных, оторванных от других племен[28]28
  Впрочем, не следует воспринимать это утверждение буквально. Как считает Джеффри Хаммел, в некоторой степени объединению разрозненных групп могут способствовать чувство национальной идентичности или сплачивающая идеология (Hummel, 2001). Джеймс Скотт указывает, что некоторые группы готовы пойти на многое ради того, чтобы не допустить господства над собой других (Scott, 2010; Скотт, 2017). Однако если не принимать во внимание специфические идеологические или географические черты, в подавляющем большинстве случаев, по-видимому, выигрывают города, а впоследствии государства (Laet, 1994, р. 372–373).


[Закрыть].

Первоначально следствием перехода к оседлому сельскому хозяйству, а затем и к городам, стало чистое снижение уровня жизни каждого человека по сравнению с положением среднего индивида до изменений. Однако на протяжении жизни нескольких поколений общая численность населения выросла по меньшей мере в 100 раз и продолжала быстро увеличиваться в последующее тысячелетие[29]29
  С точки зрения увеличения численности населения история более сложна. Согласно выводам группы исследователей, приписываемый во многих случаях развитию оседлого сельского хозяйства и эпохе неолита прирост численности населения в действительности начался значительно раньше, еще во времена палеолита (по крайней мере 60 тыс. лет назад) (Aiméa et al., 2013). Но и в этом случае весьма вероятно, что переход к оседлому сельскому хозяйству был обусловлен ростом численности населения, а специализация, в свою очередь, способствовала развитию городов.


[Закрыть].

Совсем не случайно, что одновременно произошел прорыв и в военном деле: появились новые тактические приемы и новое снаряжение. Условием занятий сельским хозяйством была оседлость, поскольку, чтобы сначала посеять, а затем собрать урожай, люди должны были оставаться на одном месте. Накопление излишков от одного сельскохозяйственного года к другому было первым шагом к цивилизации. Но это также означало, что у людей появилось богатство – запасы зерна, стада животных и инструменты, то есть ценности, привлекавшие лихих людей, которые сами не жали и не сеяли[30]30
  Дэвид Фридман не то в шутку, не то всерьез предлагает рассматривать в качестве решающего шага в развитии нашей цивилизации появление у людей их верных друзей – собак (Friedman, 2000, p. 118–119; Фридман, 2017, с. 206–208). Он утверждает, что приручение собак позволило снизить трансакционные издержки частной собственности, поскольку возникла возможность исключительного использования территорий. И до этого частная собственность была эффективным, выгодным для всех решением в случае, если все члены племени соблюдали обязательное к исполнению соглашение. Но обеспечение прав собственности в рассеянных по огромной территории плохо организованных группах требовало значительных ресурсов, куда больших, чем выгоды, проистекавшие из повышения эффективности системы прав собственности. Одомашнивание собак позволило добиться резкого снижения трансакционных издержек функционирования системы территориальной «собственности», так как друзья человека генетически «ручаются» за свои обязательства. Их чутье и слух невероятно хороши. Поэтому невозможным становится не только внезапный налет; очень дорого может обойтись простое нарушение границ. Собака не будет долго «думать», а бросится на злоумышленников, рискуя собой. Собака недостаточно умна, чтобы выполнять самые разные функции, но смелости ей не занимать. Фридман не ручается за достоверность этой истории, однако «si non è vero è ben trovato – может быть, это и неверно, но хорошо придумано».


[Закрыть]. По мере укоренения «собственности» как традиции соседи-земледельцы пришли к новому пониманию: вместо того чтобы воровать друг у друга, вынуждая тем самым тратить время на защиту своих участков, выгоднее скооперироваться, объединить усилия. А поскольку охрана и защита подразумевают значительную экономию от масштаба, то объединение земледельцев, возведение надежных стен и изготовление лучшего оружия дают возможность гораздо эффективнее защищать свое богатство[31]31
  Подробнее об этом см.: (North, 1981). Возможно, группа не «осознавала», что в условиях повторяющихся взаимодействий ночные набеги – плохая стратегия (и для самих разбойников). Традиция права собственности на имущество и уважение к собственности других, включая собственность и контроль со стороны государства или монарха, – один из возможных результатов. Норт не считает, что этот скачок происходил во всех обществах; скорее, имела место тенденция к более быстрому развитию и усилению военной мощи.


[Закрыть].

У злодеев-соседей были свои трудности. Если они будут «откусывать» от «чужого каравая» слишком много и слишком часто, земледельцы умрут с голоду, а через некоторое время за ними последуют и сами разбойники. К тому же если землепашцы осознают неизбежность разбоев, к чему им тратить силы на возделывание земли или разведение скота? И вновь местным ворам нечем будет поживиться[32]32
  Однако запасы богатств, создававшиеся в оседлом сельском хозяйстве, могли привлечь внимание бродячих разбойников (Olson, 1982; 2000; Олсон, 2012; 2013; Olson, McGuire, 1996; Олсон, МакГуайр, 2010), что предполагает совсем другой подход к происхождению политической власти. За один день разбойники могли лишить земледельцев плодов многолетнего труда. Следовательно, честные труженики должны были выделять ресурсы на обеспечение безопасности своих владений. Однако они растрачивались впустую, поскольку расходы на защиту от разбойников не добавляли ни калорий, ни сколько-нибудь полезных продуктов; эти ресурсы позволяли лишь сохранить уже произведенные плоды земли и труда, а также сами ресурсы. Плата за защиту сельского хозяйства является своего рода трансакционными издержками: она не приносит никакой выгоды, но в случае, если верх возьмут разбойники, вы рискуете потерять все, что имели.


[Закрыть]. Возможно, некоторые из тружеников решили изменить специализацию и сменили свои палки-копалки на копья воинов. Это означало, что они уже не могли заниматься земледелием; теперь воины зависели от продуктов питания, которые предоставлялись им общиной, а жизни и благосостояние земледельцев зависели от воинов.

Возникает и распространяется новая форма организации общества, когда «оседлые бандиты» (Olson, 1993, p. 568; Олсон, 2010, с. 110) правят и защищают группы земледельцев[33]33
  Об оседлом бандите см. также: (Skaperdas, 1992; 2001; Konrad, 2009; Kurrild-Klitgaard, Svendson, 2003).


[Закрыть]. Эта трансформация происходила во многих местах в мире, когда люди начинали «оседать» на земле и развивать общества, которые уже больше не ограничивались крошечными родовыми группами. Существование неких подобий прав собственности привело к трансформации внешних проблем краж и разбоев, а также общинного использования ресурсов во внутренние[34]34
  Возможно, до этой трансформации общее распространение имели права на пользование охотничьей территорией и другими примитивными ресурсами, не создававшие сколько-нибудь заметных проблем с точки зрения эффективности. Локковское объяснение происхождения прав собственности основывается на совершенно разумной идее, что право (возможно, оно не является формально определенным или тем, которое можно было бы защитить) возникает в результате объединения труда и широкодоступного ресурса. В то же время более вероятно, что до тех пор, пока ресурс «высокого качества имелся в изобилии», права собственности оставались неоправданно дорогостоящим нововведением (Demsetz, 1967). Организация прав собственности с точки зрения интернализации внешних эффектов неэффективного чрезмерного использования начинает окупаться только тогда, когда ограниченность ресурса уже «кусается». В этом случае непосредственной причиной развития прав собственности и отхода от неформальных соглашений о совместном использовании был рост численности населения. Вследствие этого люди столкнулись с ограниченностью ресурсов, что вызвало переход к оседлому сельскому хозяйству и правам собственности. Теперь на одной и той же земле «теснилось» гораздо больше людей; неэффективность использования «общинных земель» (Hardin, 1968, p. 1243) означала, что те, кто отказывался от новшеств, обрекали себя либо на голодное существование, либо на насильственное уничтожение воинственными соседями, либо исчезали сами вследствие ухода и миграции общинников. Один из вариантов данного подхода представлен в книге Дугласа Норта, Джона Уоллиса и Барри Вайнгаста «Насилие и социальные порядки» (North, Wallis, Weingast, 2009; Норт, Уоллис, Вайнгаст, 2011).


[Закрыть].

Неолитическая революция с ее развивавшимися совместным использованием и специализацией открыла возможности для огромного прироста населения и концентрации групп людей в новых социальных структурах с высокой плотностью населения, получивших название «город». Городу с населением 10 тыс. человек требуются «специалисты» (и он способен прокормить этих людей). С одной стороны, те, кто приобретает и развивает специальные знания и умения, становятся намного более знающими и производительными работниками. С другой стороны, они попадают в зависимость (полную зависимость в случае узкой специализации) от других людей с точки зрения обеспечения себя насущными средствами существования. Если я провожу все свое время за изготовлением наконечников для копий или занимаюсь дублением кожи, то умру с голоду, если кто-то другой не будет сеять рожь и пшеницу и разводить скот, и замерзну зимой, если кто-то другой не заготовит и не доставит мне дрова.

Однажды начавшись, это изменение становится непреодолимой силой, и повернуть развитие вспять уже невозможно. Со временем специалисты повышали свою производительность благодаря практическому опыту, созданию инструментов, открытию новых технических приемов, ставших возможными в результате экспериментов, основанных на укороченном производственном цикле. Таким образом способность сохранять и передавать информацию, новые знания становилась частью наследия всего человечества. Данный процесс был процессом накопления капитала, включая материальные орудия и средства труда, а также, что особенно важно, специфические технические знания (их можно было изучать, запоминать и передавать другим).

Невозможность обратить вспять это изменение была обусловлена тем, что старая система уже не могла поддерживать новое население, в то время как специализация позволила создать гораздо больше капитала и прокормить гораздо больше людей.

Непреодолимая сила изменения объясняется огромным эффектом от масштаба в военной специализации. Охотники-собиратели уже не могли выживать самостоятельно и были вынуждены уступить этой силе.

Пришла пора вернуться к сделанному мною выше почти мимоходом замечанию. Между специализацией и размером группы существует сложная, но важная взаимосвязь. В частности, степень специализации ограничена размахом горизонта кооперации. Посмотрим, почему эта взаимосвязь играет решающую роль в истории экономических революций и почему она релевантна и для мира Завтрашнего дня 3.0.