Текст книги "Случай необходимости"

Автор книги: Майкл Крайтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Всякий раз при оформлении страховки я сталкиваюсь с трудностями. Это беда большинства патологоанатомов: узнав о роде ваших занятий, страховые компании приходят в ужас – постоянная работа в контакте с тканями, пораженными раковыми клетками, вирусами туберкулеза и прочими опасными инфекционными недугами, делает подобный договор с вами слишком рискованным. Единственным человеком из моих знакомых, у которого возникают еще большие трудности при попытках застраховать собственную жизнь, по праву можно считать биохимика по имени Джим Мерфи.

В годы своей юности Мерфи играл полузащитником в футбольной команде Йельского университета и даже был выдвинут в сборную восточных штатов. Само по себе это, безусловно, можно считать достижением, но вы бы удивились еще больше, познакомившись с Мерфи и увидев его глаза. Дело в том, что Мерфи практически ничего не видит. Он носит очки со стеклами в дюйм толщиной и низко наклоняет голову при ходьбе, как будто сгибаясь под их тяжестью. Видит Мерфи одинаково плохо при любых обстоятельствах, но в моменты особых переживаний или иногда выпив лишнего, он начинает налетать на предметы, случающиеся у него на пути.

Казалось бы о каких еще задатках футбольного полузащитника, имея в виду Мерфи, пусть даже для игры за такую команду, как в Йеле, может идти речь? Для того, чтобы узнать его секрет, вполне достаточно просто увидеть, как он движется. Мерфи наредкость проворен и умеет прекрасно удерживать равновесие. Когда он играл в футбол, его товарищи по команде разработали целую систему, состоявшую из нескольких приемов ведения игры и позволявшую защитнику сначала развернуть Мерфи в нужную сторону и затем направить его в заданном направлении. В большинстве случаев этот трюк срабатывал, хотя несколько раз Мерфи все же делал блестящие пробежки в ином, чем было нужно направлении, дважды выбежав при этом за линию ворот.

Его всегда влекли к себе экзотические виды спорта. Так, например, в тридцать лет он загорелся идеей скалолазания. Мерфи нашел свое новое увлечение весьма привлекательным, но только застраховаться ему никак не удавалось. Тогда он переключился на занятия автогонками и вроде даже делал успехи на этом новом поприще, пока в один прекрасный день не вылетел с гоночного трека на своем «лотусе», перевернувшись при этом четыре раза и попутно ломая обе ключицы сразу в нескольких местах. После этого он решил, что страховка для него все же важнее занятий спортом, поэтому все опасные увлечения были заброшены раз и навсегда.

Мерфи так быстр во всем, что и речь его скорее напоминает стенограмму, как если бы он считал ниже своего достоинства употреблять при разговоре все необходимые предлоги и местоимения. Но не только подобной манерой разговаривать доводит он до белого каления своих лаборантов и секретарш. Второй большой недостаток Мерфи – это окна. Мерфи всегда держит все окна настежь открытыми, даже зимой, будучи непреклонным противником того, что сам он называет «духотой».

Теперь же, войдя в его лабораторию, находившуюся в одном крыле городского родильного дома, я обнаружил, что она буквально завалена яблоками. Яблоки лежали в холодильниках, на лабораторных и письменных столах, на последних зачастую выполняя роль своего рода пресса для бумаг. Когда я переступил порог лаборатории, двое лаборанток, из-под лабораторных халатов которых виднелись теплые свитера, ели яблоки.

– Жена, – отрывисто сказал Мерфи, здороваясь со мной за руку. – Специализируется. Хочешь? Сегодня у меня «восхитительные» и «кортлэнд».

– Нет, спасибо, – отказался я.

Тогда Мерфи сам взял и надкусил яблоко, предварительно потерев его о рукав.

– Вкусные. Серьезно.

– У меня нет времени, – сказал я.

– Всегда торопишься, – посетовал Мерф. – Господи, всегда торопишься и времени нет. Целую вечность не видел вас с Джудит. Чем занимался? Терри играет за «Бельмонт», защитник, основной состав.

Он взяв со своего стола стоявшую на нем фотографию, поднося ее к самому моему носу. С фотографии на меня серьезно смотрел его сын, облаченный в футбольные доспехи и выглядевший совсем как Мерф: такой же маленький, но коренастый.

– Нам нужно как-нибудь встретиться с тобой, – сказал я, – и тогда можно будет поговорить о делах семейных.

– Угу, – Мерф пожирал свое яблоко с впечатляющей быстротой. – Давай. В бридж играешь? Мы с женой вчистую проигрались о прошлых выходных. Две недели назад. Играли с…

– Мерф, – перебил его я. – У меня есть одна проблема.

– Наверное язва, – сказал Мерф, выбирая очередное яблоко из длинного яблочного ряда, выложенного у него на столе. – Знаю, нервный ты мужик. Всегда торопишься.

– Вообще-то, – начал я, – это будет скорее по твоей части.

Мое сообщение его внезапно заинтересовало, и он даже усмехнулся:

– Стероиды? Держу пари, это первый случай в истории. Чтобы патологоанатом интересовался стероидами. – Он уселся за свой стол. – Весь во внимании. Выкладывай.

Проводимые Мерфи исследования касались образования стероидов в организме беременной женщины и плода. Сама лаборатория находилась непосредственно при роддоме, по одной простой, и, можно сказать, довольно неприятной причине – Мерфи нужно было находиться как можно ближе к источнику объектов для исследований, коими в его конкретном случае являлись еще не родившие матери, а также мертворожденные младенцы.[12]12
  Мертворожденные младенцы, выкидыши и плацента пользуются повышенным спросом более чем в десятке занимающихся гормональными исследованиями лабораторий, обосновавшихся под крышей бостонского городского роддома. Иногда между ними разгораются довольно жаркие споры о том, чьи исследования в данный момент больше всего нуждаются в очередном мертвом младенце, и следовательно кто из конкурентов сможет заполучить его для себя.


[Закрыть]

– Ты можешь во время вскрытия сделать тест на беременность? – спросил я.

Он почесал в голове, движения его при этом были быстрыми, нервными и порывистыми.

– Черт. Наверное да. А кому это надо?

– Это надо мне.

– А разве при вскрытии ты не можешь сказать, беременна она или нет?

– В данном случае не могу. Все очень неясно.

– Так. Специального теста нет, но я думаю, что организовать это можно. Какой срок?

– Предположительно, четыре месяца.

– Четыре месяца? И ты не можешь определить по матке?

– Послушай, Мерф…

– Ладно, конечно, для четырех месяцев это можно сделать, – сказал он. – Для суда не пойдет, но все равно. Сделать можно.

– Ты сам сможешь этим заняться?

– Как раз для этой лаборатории, – ответил Мерф. – Испытание на стероиды. Что у тебя?

Я не понял, чего он от меня хочет и недоуменно пожал плечами.

– Кровь или моча. Что?

– А, ты об этом. Кровь.

Сунув руку в карман, я вытащил пробирку с кровью, которую я собрал во время вскрытия. Я спросил разрешения у Вестона, и он ответил, что ему все равно.

Мерф взял пробирку у меня из рук и посмотрел ее на свет. Он встяхнул ее и пощелкал по стеклу пальцем.

– Нужно два кубика, – сказал он. – Этого хватит. Порядок.

– Когда ты мне сможешь дать ответ?

– Два дня. На анализ уйдет сорок восемь часов. Кровь брал на вскрытии?

– Да. Я опасался, что гормоны могут потерять свои свойства или возможно…

Мерф грустно вздохнул.

– Как быстро забываем мы, чему нас учили. Только протеины могут утрачивать свои естественные свойства, а ведь стероиды не протеины, правда? Это просто. Смотри, взять хотя бы самый обычный тест на хорионический гонадотропин в моче. Наше оборудование позволяет определить уровень его содержания. Его, а еще прогестерона или любого другого одиннадцать-бета-гидроксил составляющего. В период беременности содержание прогестерона увеличивается в десять раз. Эстирола – в тысячу раз. Нет проблем. Такой скачок нельзя не заметить. – Он взглянул на своих лаборанток. – Даже в этой лаборатории.

Брошенный им вызов был принят одной из лаборанток.

– Я в работе всегда была очень аккуратной, – заметила она, – пока не попала сюда и не отморозила себе пальцы.

– Простите великодушно, – хохотнул Мерфи. Он снова повернулся ко мне и взял со стола пробирку с кровью.

– Это просто. Сделаем фракционную перегонку. Возможно даже одновременно продублируем. На тот случай, если один не удастся. Чье это?

– Что?

Он нетерпеливо потряс передо мной пробиркой.

– Кровь чья?

– А, это. Просто рядовой случай, – сказал я, для пущей убедительности пожимая плечами.

– Значит, четырехмесячная беременность, а ты не уверен? Мальчик Джон, не пытайся надуть меня. Своего старого приятеля и соперника по бриджу.

– Возможно, будет лучше, – сказал я, – если я скажу тебе это после.

– Ладно, ладно. Не хочешь – не говори. Видишь, я совсем не любопытен. Это твое дело. Но хоть потом ты расскажешь мне?

– Обещаю.

– Раз патологоанатом пообещал, – сказал Мерфи, поднимаясь из-за стола, – значит, быть по сему.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

По данным самых последних проведенных исследований, человечеству известно двадцать пять тысяч недугов, а так же найдены способы лечения, позволяющие избавиться от пяти тысяч из них. И несмотря на это каждый молодой врач тайно в душе мечтает открыть новую болезнь. Это считается самым быстрым и надежным способом для приобретения известности в медицинских кругах. Если же подходить к этой проблеме с сугубо практической стороны, то выходит, что проще открыть новую болезнь, чем найти способ излечения для уже существующей; предложенные вами методы будут аппробироваться, обсуждаться и оспариваться на протяжении многих лет, в то время как сообщение об открытии нового недуга будет принято быстро и с готовностью.

Льюису Карру в этом смысле крупно повезло: еще в бытность свою стажером он открыл новую болезнь. Это довольно редкий случай – наследственная дисгаммаглобулинемия, воздействующая на бета-фракцию, выявленная сразу в целой семье из четырех человек – но суть не в этом. Важнее всего было то, что Льюис все-таки открыл это заболевание, описал его и опубликовал результаты своих наблюдений в «Медицинском вестнике Новой Англии».

Шесть лет спустя он стал профессором-консультантом при «Мем». То что он станет им, сомнений никогда и ни у кого не возникало; так что оставалось просто дожидаться, пока кто-нибудь из прежнего персонала не уволится и освободит-таки кабинет.

Принимая в расчет статус Карра при «Мем», можно сказать, что у ему достался довольно неплохой кабинет; для молодого и уверенного в себе терапевта это было даже лучше, чем просто замечательно. Если бы не одно обстоятельство: там было очень тесно, а общее впечатление усугублялось еще и тем, что везде где только можно были навалены кипы журналов по медицине, просто подборки статей и тому подобные научные издания. Помимо всего прочего это был старый, давно не знавший ремонта кабинет, затерявшийся в каком-то дальнем, темном углу Корпуса «Кальдер», рядом с отделением, занимавшемся исследованиями почек. И как будто специально для завершения картины посреди царящего вокруг разгрома и убожества сидела симпатичная секретарша, которая, обладая потрясающей, можно сказать, сексуальной внешностью, неизменно оставалась совершенно неприступной: эта бесполезная красота разительным образом не сочеталась с конструктивным убожеством помещения.

– Доктор Карр на обходе, – холодно, без тени улыбки на лице, объявила мне она. – Он просил вас подождать в кабинете.

Я прошел в кабинет и сел, предварительно убрав со стула кипу старых выпусков «Американского вестника экспериментальной биологии». Вскоре вернулся Карр. На нем был белый халат нараспашку (профессор-консультант никогда не станет застегивать халат), а через шею был перекинут стетоскоп. Воротник его рубашки казался несколько потертым (профессора-клиницисты получают не слишком много), но вот черные ботинки были начищены до блеска (профессора-клиницисты очень ответственно относятся к тем вещам, на которые обычно принято обращать самое пристальное внимание). И так же как всегда он был невозмутим, очень сосредоточен и в высшей степени обходителен.

Злые языки поговаривали, что Карр был не просто обходителен, а что он самым бесстыдным образом заискивал перед начальством и всеми теми, кто занимал более высокую должность, чем он сам. Но очень многие просто завидовали его быстрому успеху и присущей ему уверенности. У Карра было круглое, детское лицо, а щеки были гладкими и румяными. Он обладал очаровательной мальчишейской улыбкой, позволявшей ему замечательно ладить с пациентами, и в особенности с пациентками. Теперь эта улыбка была адресована мне.

– Привет, Джон. – Он закрыл дверь в приемную и уселся за стол. Я мог едва видеть его поверх наваленных кипами журналов. Он снял с шеи стетоскоп, сложил его и сунул в карман халата. После этого он посмотрел на меня.

Мне это кажется неизбежным, но любой практикующий врач, которому случается глядеть на вас из-за своего стола, обычно делает это напустив на себя такой задумчиво-изучающе-пытливый вид, что вы – разумеется, в том случае, если у вас ничего не болит – начинаете невольно чувствовать себя не в своей тарелке. И Льюис Карр в этом смысле отнюдь не являлся исключением.

– Значит, ты хотел узнать о Карен Рэндалл, – сказал он, как будто делая вступление к докладу о серьезном открытии.

– Точно.

– И исключительно по личным соображениям.

– Точно.

– И что бы я тебе ни сказал, останется только между нами?

– Точно так.

– Ну ладно, – сказал он. – Тогда расскажу. Самого меня при этом не было, но я подробнейшим образом был посвящен в то, как развивались события.

Я знал, что иначе и быть не могло. Льюс Карр всегда и самым подробнейшим образом был посвящен во все, что ни происходило бы в «Мем»; он знал больше сплетен местного значения, чем любая из медсестер. Собирать слухи, неизменно оказываясь в курсе всего, было для него так же естественно, как дышать.

– Девушка поступила в приемное отделение сегодня, в четыре часа утра. Она была в агонии, когда к машине подали носилки, она бредила. Причиной всему стало обильное вагинальное кровотечение. Температура – 40, сухая кожа со сниженным тургором, одышка, скорый пульс и низкое артериальное давление. Она постоянно просила пить.[13]13
  Жажда является основным симптомом при шоке. По неизвестным причинам она проявляется только в состоянии сильного шока, наступившего вследствие обезвоживания и считается весьмя зловещим признаком.


[Закрыть]

Тяжело вздохнув, Карр продолжал говорить:

– Врач-стажер осмотрел ее и назначил сделать перекрестную пробу крови, чтобы можно было начать переливание. Он набрал шприц для анализа на лейкоциты и гематокрит и затем быстро вел литр Д 5.[14]14
  конецформыначалоформы5-ти процентный водный раствор Д-глюкозы, применяется для восполнения объема жидкости, потерянной организмом.


[Закрыть] Он так же попытался установить причину кровотечения, но это ему не удалось, поэтому он ввел ей окситоцин для сокращения матки и приостановки кровотечения, а также вставил тампон во влагалище, в качестве временной меры. Затем от матери девушки парень узнал, что это за пациентка и немедленно наложил от страха полные штаны. Он послал за одним из штатных врачей. Он начал переливание, а затем, в целях профилактики ввел ей значительную дозу пеницилина. На свою беду он сделал это, не заглянув прежде в ее карту и даже не удосужившись расспросить мать о возможных аллергических реакциях.

– А у нее была аллергия.[15]15
  конецформыначалоформыПобочные реакции на пеницилин проявляются у 9-10 процентов пациентов.


[Закрыть]

– И крайне сильная, – сказал Карр. – Десять минут спустя после того, как девушке внутримышечно был введен пеницилин, у нее начались приступы удушья, и она оказалась не способна самостоятельно дышать, не смотря на то, что дыхательные пути были свободны. К тому времени из архива наконец была принесена ее карта, и заглянув в нее, стажер понял, что он наделал. Тогда он назначил миллиграм адреналина внутримышечно. Когда же и это не возымело никакого действия, он перешел к медленным внутривенным вливаниям, бенадрилу, кортизону и аминофилину. Ее поместили под кислород под повышенным давлением, но у нее все равно начались конвульсии, она посинела и умерла в течение буквально двадцати минут.

Я закурил сигарету, и подумал про себя, что меньше всего мне теперь хотелось бы оказаться на месте того стажера.

– Конечно, не исключено, – продолжал Карр, – что она все равно умерла бы. Разумеется, точно этого не известно никому, но зато есть все основания полагать, что при поступлени к больницу уровень кровопотери у нее уже почти достигал пятидесяти процентов. А в таких случаях, как ты и сам знаешь, сделать ничего уже практически не возможно, шок подобного рода обычно оказывается необратимым. Так что навряд ли нам удалось бы удержать ее на этом свете. Но это, естественно, ничего не меняет.

Тогда я спросил:

– Зачем же стажеру понадобилось первым делом вводить ей пеницилин?

– Такова особенность принятой в этой больнице процедуры, – ответил Карр. – Это некий порядок, заведенный здесь для больных с определенными симптомами, наблюдающимися при поступлении. Обычно, когда к нам поступает девушка с признаками вагинального кровотечения и высокой температорой – возможное заражение – ей первым делом проводят чистку, а потом укладывают в постель и вкалывают антибиотик. Обычно на следующий же день больная отправляется домой. В больничных же картах подобные случай фиксируется, как выкидыш.

– А каков же тогда был окончательный диагноз в случае с Карен Рэндалл? Тоже выкидыш?

Кар кивнул.

– Самопроизвольный. Мы всегда поступаем таким образом, потому что тогда нам не приходится связыватся с полицией. Мы довольно часто сталкиваемся с последствиями как самостоятельных попыток избавиться от беременности, так и подпольных абортов. Иногда при поступлении у этих девочек во влагалище скапливается столько пены, что она прямо-таки лезет из них, как из загруженных сверх нормы посудомоечных машин. Или же это опять кровотечение, но в любом случае такие пациентки истеричны и никто из них не желает говорить правду. Мы просто без лишнего шума оказываем им помощь, и затем отправляем восвояси.

– И никогда не сообщаете об этом полиции?[16]16
  конецформыначалоформыСм. Приложение 2: Полицейские и врачи.


[Закрыть]

– Мы врачи, а не правоохранительные органы. За год через нас проходит до сотни вот таких девчонок. И тогда, если бы мы стали писать рапорты на каждую из них, то все остальное время нам приходилось бы посвящать не занятиям медициной, а даче показаний в суде.

– Но разве закон не обязывает…

– Разумеется, – быстро ответил Карр. – Закон обязывает нас сообщать о подобных случаях. По закону мы также должны сообщать полиции о случаях физического насилия, но если бы мы только стали извещать их о каждом пьянице, влезшем в драку в каком-либо из баров, то, уверяю тебя, очень быстро мы по уши увязли бы в этом болоте. Ни одно из отделений неотложной помощи не сообщает обо всем, о чем они, как казалось бы, обязаны сообщать, потому что физически это невозможно в принципе.

– Но ведь если это был аборт…

– Попробуй рассуждать логически, – предложил Карр. – Ведь очень большая часть подобных случае все-таки оказывается самопроизвольными выкидышами, а другая тоже большая часть таковыми не оказывается, что само по себе еще вовсе не означает, что мы обязаны относиться к ним как-то иначе. Допустим, что тебе становится известно, что девчонке был сделан аборт; и вот ты сообщаешь об этом полиции. На следующий день они действительно приходят, а девчонка начинает рассказывать им, что это был просто выкидыш или же объявляет, что попыталась сделать это самостоятельно. Но в любом случае, разговорить ее не удастся, так что полицейские будут очень недовольны. А злиться они будут на тебя, потому что это именно ты вызвал их.

– И что, такое случается?

– Да, – сказал Карр. – Дважды я сам был тому свидетелем. В подобных случаях девчонка поступает сюда вне себя от страха и в твердой уверенности, что жить ей осталось не долго. В ней говорит чувство мести, она жаждет отомстить тому, кто плохо сделал ей аборт, и она требует, чтобы вызвали полицию. Но к утру ей становится лучше, перед этим ей сделали хорошее больничное выскабливание, и она вдруг понимает, что все самое страшное уже позади. Ей вовсе не хочется связываться с полицией. Больше всего она боится оказаться замешанной в этом деле. Поэтому, когда полицейские приезжают, она делает вид, что произошло просто досадное недоразумение.

– И вы довольствуетесь тем, что просто подчищаете ошибки аборционистов и пытаетесь умолчать об этом?

– Мы пытаемся вернуть людям здоровье, и это все. Врач не может давать всему личностную оценку. Нам приходится исправлять ошибки неумелых водителей и озверевших пьяных хулиганов, но в наши обязанности не входит бить кого бы то ни было по рукам и читать им лекции о правилах вождения автомобиля или вреде алкоголя. Мы просто пытаемся снова поставить их на ноги.

Я не собирался спорить с ним; я знал, что ничего хорошего из этого все равно ней выйдет. И поэтому я решил переменить тему.

– Ну а как же тогда обвинение против Ли? Откуда они взялись?

– Когда девушка умерла, – сказал Карр, – у миссиз Рэндалл началась истерика, она кричала в голос, так что ей даже пришлось дать успокаивающее. После этого она пришла в себя и продолжала утверждать, будто бы дочь рассказала ей, что это сделал Ли. И тогда же она позвонила в полицию.

– Сама миссиз Рэндалл?

– Именно так.

– А как же тогда быть с больничным диагнозом.

– Он останется неизменным – выкидыш. Это есть допустимая законом медицинская интерпретация. Насколько я могу судить о подобных вещах, замена ныне существующего диагноза на «незаконный аборт» происходит уже вне этих стен. Вскрытие покажет, имел ли место аборт на самом деле.

– Вскрытие уже все показало, – сказал я. – Кстати, довольно неплохо сделанный аборт, за исключением единственного повреждения эндометриоидной ткани. У того, как его делал, по-видимому, имелся некоторый опыт в подобных вещах – но все же опыт недостаточный.

– Ты уже разговаривал с Ли?

– Сегодня утром, – сказал я. – Он божится, что не делал этого. Основываясь на показаниях вскрытия, я склонен верить ему.

– От ошибок…

– Не думаю. Арт слишком благоразумен, слишком опытен.

Карр вытащил из кармана халата стетоскоп и принялся нервно теребить его в руках.

– Это наредкость дрянное дело, – сказал он наконец. – Наредкость дрянное.

– Необходимо все обязательно прояснить, – возразил ему я. – Мы не можем на манер страусов спрятать голову в песок и бросить Ли на произвол судьбы.

– Нет, конечно, нет, – откликнулся Карр. – Но вот Дж.Д. был очень и очень растроен случившимся.

– Могу себе представить.

– Он едва не убил ого бедного стажера, когда увидел, что за лечение тот назначил его дочери. Я присутствовал при этом, и в какой-то момент у меня появилось такое ощущение, что он задушит парня голыми руками.

– А как звали того стажера?

– Роджер Уайтинг. В общем-то неплохой парень.

– А где он сейчас?

– Дома, должно быть. Его дежурство закончилось в восемь часов утра, – Карр помрачнел и снова принялся поигрывать своим стетоскопом. – Джон, – сказал он наконец, – а ты уверен, что тебе действительно следует вмешиваться во все это?

– Я ни во что не собираюсь вмешиваться, – возразил я ему на это. – Если бы мне было из чего выбирать, то я сию же минуту возвратился бы к себе в лабораторию. Но у меня нет другого выбора.

– Все дело в том, – медленно проговорил Карр, – что это не в нашей власти. Дж.Д. очень огорчен.

– Ты уже говорил об этом.

– Я просто пытаюсь помочь тебе понять реальное состояние дел. – Карр принялся перекладывать с места на место разложенные у него на столе предметы, избегая при этом смотреть на меня. Наконец он сказал. – Это дело находится сейчас в надежных руках. И Ли уже нанял наверное себе опытного адвоката.

– И вместе с тем возникает целая куча вопросов, ответы на которые так и повисли в воздухе. Я хочу увериться, что во все будет внесена надлежащая ясность.

– Это дело находится в надежных руках, – повторил Карр.

– В чьих руках? Рэндаллов? Или тех долдонов из полицейского участка?

– У нас в Бостоне замечательная полиция, – возразил Карр.

– Ты-то хоть не начинай!

Карр терпеливо вздохнул и сказал:

– И что ты надеешься этим доказать?

– То, что Ли этого не делал!

Карр покачал головой:

– Дело не в этом.

– А мне кажется, что оно именно в том.

– Нет, – сказал Карр. – Дело в том, что дочь Дж.Д.Рэндалла умерла от аборта, и теперь кто-то должен будет ответить за это. Ли делает аборты – и доказать это в суде будет не так трудно. Тем более, что более половина из членов суда присяжных – католики. И в том, что его признают виновным не может быть никаких сомнений. Это само собой разумеется.

– Само собой разумеется?

– Ты знаешь, что я имею в виду, – сказал Карр, заерзав на стуле.

– Хочешь сказать, что Ли суждено стать козлом отпущения?

– Точно так. Отдуваться за всех придется Ли.

– А это что же, официально утвержденный термин?

– Более или менее, – отозвался Карр.

– А ты-то сам, что думаешь об этом?

– Врач занимающийся абортами, подергает себя заведомому риску, он нарушает закон. И когда он делает аборт дочери известного бостонского врача…

– Но Ли утверждает, что он этого не делал.

Карр лишь грустно улыбнулся.

– Да какое это теперь уже имеет значение?