Текст книги "Пожиратели мертвых (13-й воин)"

Автор книги: Майкл Крайтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

ПОСЛЕ ПОХОРОН ВОЖДЯ НОРМАННОВ

Эти скандинавы не видят в смерти любого из людей повода для печали или скорби. Как не имеет для них ценности жизнь простолюдина или раба, так даже смерть вождя не вызывает ни печали, ни слез. Вечером того самого дня, когда был погребен вождь по имени Виглиф, в норманнском лагере было устроено большое пиршество.

Тем временем я заметил, что не все спокойно в стане этих варваров. Разыскав своего переводчика, я решил с ним посоветоваться. В ответ на высказанные мной опасения он заявил: «Торкель замыслил убить тебя и свергнуть Беовульфа. Торкелю удалось переманить на свою сторону нескольких воинов, но в каждом доме и в каждом углу по-прежнему идут споры о том, как быть дальше».

Чрезвычайно расстроенный, я сказал: «У меня нет ни малейшего желания участвовать во всем этом. Как, по-твоему, мне лучше поступить?»

Переводчик спокойно ответил, что я, конечно, могу попытаться бежать, но если меня схватят, попытка побега будет в глазах викингов несомненным доказательством вины, и со мной обойдутся как с вором. А с ворами норманны поступают следующим образом: подводят к толстому дереву, обвязывают толстой веревкой, перекидывают ее через толстый сук и, вздернув виновного, оставляют его висеть между небом и землей не просто до смерти, а до тех пор, пока его разложившийся труп не развалится на части под напором стихий – ветра и дождя.

Вспомнив, как мне удалось избежать верной смерти в стойбище ибн-аль-Катагана, я поборол искушение скрыться от этих варваров и решил для себя, что буду действовать по-прежнему: останусь среди норманнов до тех пор, пока мне не предоставят права свободно покинуть их лагерь и продолжить мое путешествие.

На всякий случай я поинтересовался у переводчика, стоит ли мне преподнести Беовульфу и одновременно, разумеется, Торкелю какие-либо подарки с тем, чтобы склонить их предоставить мне свободу передвижения. На это мне был дан ответ, что подносить дары одновременно двум претендентам на звание вождя ни в коем случае не следует. Слишком уж неустойчивое сейчас положение, и непонятно, кто из них встанет во главе отряда в самое ближайшее время. Он пояснил, что это будет известно в течение буквально ближайших суток.

Насколько мне стало понятно, проблема заключалась в том, что у норманнов нет твердо установленных правил и обычаев по выборам нового вождя, когда старый умирает. Сила рук, несомненно, считается для претендента важным достоинством, но не меньше ценится и отношение к нему большинства воинов и знати. Иногда трудно определить единственного признаваемого всеми наследника власти, и в данном случае сложилась как раз такая ситуация. Переводчик сказал, что мне остается только ждать, терпеть и, разумеется, молиться. Что я и делал.

Довольно неожиданно на Волге и ее берегах разыгралась сильная буря, которая продолжалась, два дня напролет. С неба низвергались потоки воды, и наши палатки едва могли устоять под порывами ветра. Когда буря стихла, на землю опустился густой холодный туман. Он был такой плотный и белесый, что за десять шагов ничего нельзя было разглядеть.

Как выяснилось, эти норманнские воины-гиганты, известные своей невероятной храбростью и жестокостью, те самые воины, которые благодаря своей силе могут презирать любой страх, свойственный всякому смертному, испытывают какой-то мистический ужас перед туманами, что приносят с собой шторма и бури.

Люди их народа стараются тщательно скрывать свой страх даже друг от друга; воины-викинги преувеличенно весело смеются, шутят и всячески демонстрируют беззаботное настроение и полное душевное спокойствие. Но как они ни стараются, результат получается обратный. Да и, по правде говоря, их попытки перехитрить друг друга и самих себя представляются мне какими-то наивно-детскими: они так явственно стараются не глядеть в глаза правде, не видеть истинного положения вещей, что даже постороннему наблюдателю становится очевидна причина их преувеличенного веселья. Проходя в такой туманный день по их лагерю, можно тут и там увидеть кого-либо из воинов, приносящего в жертву петуха или курицу, и на вопрос о цели жертвоприношения он отвечает что-то вроде: «Эту жертву я приношу ради благополучия оставшихся дома родственников»; или, например: «Это жертва ради моих успехов в торговле»; или: «Это жертва в память одного недавно скончавшегося члена моей семьи»; могут быть названы и многие другие причины, но в любом случае простодушный, пусть и строящий из себя мудреца викинг добавит: «Ну, и конечно, чтобы туман поскорее рассеялся».

Лично мне казался странным тот факт, что такие сильные и воинственные люди боятся вообще чего бы то ни было, хотя претендуют на бесстрашие и всячески демонстрируют его; а страх, вызываемый вечерним туманом, представлялся мне в высшей степени необъяснимым.

Поразмыслив над этим, я попытался поговорить на эту тему с переводчиком: я сказал, что человек может бояться опасной стихии, например ураганного ветра, или песчаной бури, или наводнения, или землетрясения, или, наконец, грома и молнии, потому что все эти природные явления таят в себе реальную угрозу – они могут покалечить и даже убить человека либо разрушить его жилище. Но туман, мгла, дымка, по моему мнению, не содержат никакой опасности; это вообще одно из самых безобидных проявлений природных стихий.

На это переводчик ответил, что я не знаком с суевериями моряков. Он сказал, что многие арабские мореплаватели согласны с норманнами в том, что, когда корабль попадает в туман, все находящиеся на его борту испытывают безотчетное беспокойство[7]7
  Интересно, что как в арабском, так и в латинском переводах здесь использовано слово, буквально означающее «болезнь», «болезненное состояние».


[Закрыть]; кроме того, сказал он, все моряки с опаской относятся к туманам и мгле, потому что эти явления погоды сильно увеличивают опасность мореплавания.

Я заметил, что это рассуждение бесспорно здравое по отношению к морским плаваниям, но не имеет никакого смысла, когда речь идет о тумане, расстилающемся над сушей. Причины страха перед туманом, испытываемого на земле, мне непонятны. На это переводчик ответил: «Тумана боятся все и повсюду, неважно, откуда он пришел и накрыл ли он сушу или море». Судя по всему, с точки зрения норманнов, так оно и есть, и тумана они действительно боятся всегда и везде.

Переводчик тут же добавил, что на самом деле норманны не так уж сильно боятся тумана. Во всяком случае, он, как настоящий мужчина, тумана вовсе не боится. Он заявил, что речь вообще идет лишь о некоторых незначительных неудобствах, на которые истинным воинам не пристало обращать внимание. Он даже сказал: «Просто туман приносит с собой сырость, а у людей, которые много странствовали и воевали, с возрастом начинают от сырости болеть суставы. Это неприятно, но ничего более страшного мы в тумане не видим».

По этим словам своего переводчика я понял, что он, как и другие викинги, готов на словах всячески отрицать безотчетный страх перед туманом и изображать полное безразличие к нему.

Получилось так, что наутро туман не растаял, а лишь слегка рассеялся. Хотя видимость немного улучшилась, но все равно все окружающие предметы виделись словно сквозь дымку; даже солнце, появившееся на небе, с таким трудом пробивалось сквозь эту пелену, что на него можно было смотреть, не прищуривая глаз.

В это самое время к берегу рядом с лагерем норманнов подплыла еще одна ладья, на которой прибыл знатный представитель их народа. Он был молод, с редкой еще бородой, и путешествовал лишь с небольшим отрядом слуг и рабов, а женщин с ними не было вовсе. Из этого я сделал вывод, что прибыл он сюда не для торговли, потому что в этих землях норманны занимаются в основном торговлей женщинами.

Вновь прибывший вместе со слугами затащил нос ладьи на берег, но не сделал и шага по направлению к нашему лагерю. До самого вечера он оставался у носа своего судна, и никто не подошел и не поприветствовал его, хотя все обитатели лагеря прекрасно его видели. Как я выяснил, они даже знали, кто такой этот юноша. Мой переводчик сказал:

– Он из того же рода, что и Беовульф, и на вечернем пиру ему окажут подобающие почести.

– А почему же он стоит возле своей ладьи и не подходит? – спросил я, удивленный.

– Потому что туман, – ответил переводчик. – Наш гость благоразумно придерживается старинного обычая, согласно которому в такую погоду он должен несколько часов простоять на виду у тех, к кому прибыл, чтобы все могли разглядеть его и убедиться, что это не враг, пришедший из тумана. – Переводчик сказал это совершенно серьезно и ни на мгновение не задумался, давая мне такое разъяснение, из чего я сделал вывод, что он не сочинил его специально для меня.

Во время вечернего пира я наконец увидел, как молодой человек входит в зал. Его тепло и радушно приветствовали, и все, в особенности Беовульф, проявляли при этом такую радость и удивление, будто он появился перед викингами только сию минуту, а не простоял несколько часов возле своей ладьи.

Коротко ответив на приветствия, юноша произнес взволнованную речь, которую Беовульф выслушал с не свойственным ему интересом и вниманием: он не пил и не отвлекался на девушек-рабынь; наоборот, он, как и все присутствующие, в молчании выслушал юного гостя, который говорил высоким и срывающимся от волнения голосом. К концу повествования юноша, как мне показалось, был готов расплакаться, и когда он замолчал, ему сразу же поднесли большой кубок вина.

Я осведомился у толмача, что же сказал гость. Вот какой мне был дан ответ:

– Это Вульфгар, сын Ротгара, одного из великих королей Севера. Он принадлежит к тому же роду, что и Беовульф, и приехал сюда попросить его помощи и поддержки в одной миссии, достойной настоящего героя. Вульфгар говорит, что далекая страна, где правит его отец, находится в страшной опасности: ужасная, неведомая сила безжалостно истребляет его народ, и никто не может противостоять ей. Он просит Беовульфа как можно скорее прибыть в его далекую страну и спасти народ и королевство его отца Ротгара.

Я спросил переводчика, какова природа страшной напасти, обрушившейся на северное королевство. На это он сказал:

– У этого зла нет имени, которое я мог бы тебе назвать[8]8
  Эта фраза является ярким примером тех трудностей, которые возникают при переводе данного текста. В оригинальном арабском тексте рукописи Яката соответствующий фрагмент буквально означает: «Нету него имени, которое я могу произнести». Ксимосский манускрипт содержит в этом месте латинский глагол dareсо значением «Я не могу дать ему имени». Это подразумевает, что переводчик не знает подходящего слова, которым можно было бы назвать это не на языке норманнов. Рукопись Рази, в которой слова толмача также переводятся во всех подробностях, содержит в этом месте глагол edere, придающий той же фразе следующий смысл: «У него нет имени, которое я могу сделать известным {тебе}». Этот перевод представляется наиболее точным. Судя по всему, норманн действительно боится произнести это слово, чтобы само его звучание не привлекло обозначаемых им демонов. На латыни глагол edereимеет как значение «производить на свет», «взывать», так и буквальное значение, соответствующее по смыслу выражению «выпускать {на свободу}», «отправлять куда-либо». Дальнейшее повествование подтверждает правоту такого перевода и толкование этого фрагмента.


[Закрыть].

Переводчика, равно как и многих других норманнов, слова Вульфгара взволновали не на шутку. Более того, я заметил, что и сам Беовульф как-то помрачнел и о чем-то всерьез задумался. Я все же поинтересовался у переводчика, как хотя бы в общих чертах можно описать нависшую над северным королевством опасность. Он ответил:

– Нельзя произносить эти слова, ибо названы они запретными. Одно лишь упоминание названия может вызвать демонов и обрушить на нас всю их силу. – Судя по его голосу и выражению лица, я понял, что мой переводчик боится даже намеками говорить на эту тему и даже лишний раз коснуться ее хотя бы мысленно. В момент нашего разговора он даже побледнел, поэтому я решил не упорствовать и прекратил свои расспросы.

Беовульф, сидевший на высоком каменном троне, хранил молчание. Более того, все собравшиеся в доме воины, вассалы, рабы и слуги также молчали. Сам же посланник Вульфгар стоял посреди зала с опущенной головой в ожидании какого-либо ответа. Никогда еще мне не приходилось видеть всегда веселых и жизнерадостных норманнов такими мрачными и подавленными.

В это время в зал вошла сгорбленная старуха, именуемая ангелом смерти, и уселась рядом с Беовульфом. Из принесенного с собой кожаного мешочка она вынула несколько костей – были ли это кости человека или животного, я не знаю – и бросила эти кости на землю. Произнося заклинания, старуха несколько раз провела рукой над лежащими на полу костями.

Неоднократно кости были подняты с земли, а потом опять брошены, и этот ритуал сопровождался все новыми и новыми заклинаниями, читаемыми нараспев. Наконец гадание было окончено, и старуха заговорила, обращаясь к Беовульфу.

Я шепотом попросил толмача, чтобы он хотя бы в общих чертах рассказал, о чем она говорит, но он, к моему удивлению, не обратил на мою просьбу никакого внимания. Ему в эти минуты было совсем не до меня.

Затем Беовульф встал, поднял кубок и обратился к собравшимся ратникам и воинам с довольно продолжительной речью. После паузы он стал называть одно за другим имена воинов, которые вставали со своих мест, подходили к Беовульфу и занимали места рядом с ним. Не все имена были названы Беовульфом; я насчитал одиннадцать, а затем он выкрикнул и собственное имя.

Заметил я и то, что такой ход событий изрядно обрадовал Торкеля, который даже сразу стал вести себя как-то по-королевски. Беовульф же не обращал на него внимания и не выказывал в его адрес ни злобы, ни раздражения. Торкель явно потерял для него какое-либо значение и интерес, и это при том, что всего несколько минут назад напряженная враждебность, возникшая между ними, буквально висела в воздухе и была очевидна даже мне.

Затем, к моему изумлению, все та же старуха – так называемый ангел смерти – ткнула в мою сторону корявым пальцем, произнесла какие-то заклинания и после этого без дальнейших слов покинула зал. Только теперь наконец заговорил мой переводчик. Вот что он мне сказал:

– Беовульф призван богами уехать отсюда, причем немедленно, забыв обо всех своих делах и заботах. Ему предназначено стать героем, который, если будет на то воля богов, отведет смертельную угрозу от северного королевства. Это уже решено, как решено и то, что он берет с собой одиннадцать храбрых воинов. А еще он должен взять с собой тебя.

Все еще не понимая, насколько серьезно изменилось мое положение, я попытался возразить и объяснить через переводчика, что у меня есть поручение от моего повелителя – халифа и что я должен следовать в царство булгар, не задерживаясь по дороге.

– Все сказано ангелом смерти, – спокойно произнес переводчик. – В отряде Беовульфа должно быть тринадцать человек, и один из них должен быть иноземцем, а не норманном, так что тебе и суждено стать этим тринадцатым.

Я возразил, что я на самом деле вообще никакой не воин. Я привел все доводы и аргументы, которые, с моей точки зрения, могли быть поняты и приняты во внимание этими грубыми дикарями. Я потребовал, чтобы толмач передал мои слова Беовульфу, но он в ответ просто отвернулся и вышел из зала, бросив мне напоследок через плечо:

– Собирайся в дорогу и не мешкай. Вы отправляетесь в путь завтра на рассвете.

ПУТЕШЕСТВИЕ В ДАЛЕКУЮ СТРАНУ

Вот таким образом, не по моей воле, было прервано мое путешествие в царство Йилтавара, правителя Сакалибы, и вот почему я не смог оправдать доверие аль-Муктадира, повелителя правоверных и халифа Города Мира. Я дал все возможные в моем положении объяснения и указания Дадиру аль-Хурами, а также посланнику Абдалле ибн-Басту аль-Хазари и, конечно, придворным Такину и Барсу. Затем я был вынужден расстаться с ними, и какова была их дальнейшая судьба и увенчалось ли успехом их посольство, мне так и осталось неведомо.

Что касается меня самого, то я считал в тот день, что могу смело записывать себя в покойники. Словно в могилу, ступил я на палубу одного из норманнских кораблей, который поднял парус и направился вверх по реке Волге – в далекий путь на север, с двенадцатью викингами на борту. Вот как звали их:

Беовульф, вождь и командир; его заместитель, или капитан, Эхтгов; его воины и представители знатных родов – Хиглак, Скельд, Вит, Ронет, Хальга; его храбрые ратники и бойцы – Хельфдан, Эдгто, Ретел, Хальтаф и Хергер[9]9
  Юный Вульфгар остался в лагере викингов на Волге. Йенсен считает, что у норманнов было принято задерживать вестника в качестве своего рода заложника. По этой причине, как он пишет, «для передачи важных вестей в посланники назначались королевские сыновья, представители самых знатных родов или другие люди, в любом случае представляющие ценность для того, кто отправил их с посольством, что делало их ценными заложниками». Олаф Йоргенсен, полемизируя с Йенсеном, утверждает, будто Вульфгар остался в лагере по той простой причине, что боялся возвращаться обратно.


[Закрыть]. Был среди них и я – не владеющий их языком и лишенный возможности понимать их и вообще все происходящее, поскольку человек, который до того был моим переводчиком, остался в лагере на берегу Волги. Редким везением или же особой милостью Аллаха можно объяснить то, что среди отправившихся в путь викингов был один воин, по имени Хергер, отличавшийся от всех остальных любознательностью и некоторой образованностью: на мое счастье, он довольно сносно изъяснялся на латыни. С его помощью я мог общаться с остальными викингами, его же спрашивал и обо всем, что мне было непонятно в их поведении и поступках. Хергер был еще молод и отличался на редкость веселым нравом; он находил смешную сторону буквально во всем, что происходило с нами, и считал своим долгом шутить по каждому поводу. Особенно сильный приступ веселья вызвало у него мое мрачное настроение в первый день путешествия.

Сами норманны считают себя лучшими мореплавателями в мире, и в их речах и сказаниях я действительно не раз замечал большую любовь к океану и морским путешествиям. Что касается нашего корабля, то выглядел он так: в длину достигал двадцати пяти шагов, а в ширину – чуть более восьми. Построен он был на редкость грамотно и надежно. Основным материалом служила древесина дуба. Вся ладья была выкрашена в черный цвет. На мачте закреплялся прямой квадратный парус из плотной ткани, а в качестве снастей викинги использовали кожаные канаты, сделанные из тюленьих шкур[10]10
  Некоторые ранние исследователи, получив в свои руки неточный перевод, сделали предположение, что паруса на ладьях викингов были обшиты по краям полосами тюленьей кожи; существуют рисунки восемнадцатого века, изображающие суда норманнов, плывущие под окантованными темной полосой парусами. На самом же деле нет никаких свидетельств тому, что так оно и было на самом деле. При прочтении правильного перевода становится ясно, что Ибн Фадлан имел в виду использование длинных кожаных веревок в качестве снастей, то есть для установки паруса в то положение, при котором он лучше всего ловит ветер.


[Закрыть]. Рулевой нес вахту на небольшой платформе у кормы и работал веслом, закрепленным в борту ладьи – так, как это было заведено у римлян. На судне были установлены скамьи для гребцов, но я ни разу не видел, чтобы мои спутники брались за весла; все время пути мы продвигались вперед, искусно маневрируя под парусом. На носу корабля находилась вырезанная из дерева голова какого-то морского чудовища, как это нередко можно увидеть на норманнских судах; соответственно, корма была украшена хвостом этого неведомого зверя. Ладья была на редкость устойчива на воде и достаточно удобна для длительного плавания. Уверенность моих попутчиков в своем судне воодушевила и меня.

Рядом с площадкой рулевого было устроено некое подобие подвесной кровати: груда шкур на куске растянутой над палубой сети. Это была, если так можно выразиться, постель, предназначенная Беовульфу; остальные воины спали где придется, лишь заворачиваясь в теплые шкуры, и так же был вынужден поступать я.

Три дня мы плыли вверх по реке, миновав при этом много мелких поселений и временных лагерей у кромки воды. Ни разу за эти дни мы не причалили к берегу. Затем мы поравнялись с большим поселением, находившимся в том вместе, где русло Волги делает крутой изгиб. По моим приблизительным подсчетам, здесь жила не одна сотня, а может быть, и тысяча человек, и город имел большие размеры, а находившаяся в центре его, на холме, крепость – называемая на местном языке кремль – с земляными стенами-валами и частоколом внушала уважение своей мощью. Я спросил у Хергера, что это за место. Вот что он мне сказал:

– Это город Булгар, столица царства народа Сакалибы. А крепость – это кремль Йилтавара, царя Сакалибы.

Услышав это, я воскликнул:

– Так это же тот самый город и тот самый царь, к которому я был направлен в качестве посланника моим халифом!

Со всем доступным мне красноречием, подтвержденным жестами и умоляющим выражением лица, я попытался убедить своих попутчиков в том, чтобы они позволили мне сойти на берег и исполнить миссию, возложенную на меня халифом; не найдя отклика своим просьбам, я сменил их настойчивыми требованиями и даже продемонстрировал гнев – разумеется, в той мере, в какой осмелился на это, находясь в обществе дюжины отчаянных, безжалостных головорезов.

Как и следовало ожидать, норманны не обратили на мои слова никакого внимания. Хергер не отвечал на мои просьбы и не реагировал на мои требования. В конце концов он просто рассмеялся мне в лицо и продолжал заниматься своим делом – управлять парусом при помощи кожаных канатов. В итоге норманнская ладья проплыла мимо Булгара, столицы Сакалибы, так близко к берегу, что я слышал крики купцов на пристанях и блеянее продаваемых овец. Тем не менее я был бессилен что-либо сделать и лишь провожал глазами оставшийся позади город. Не прошло и часа, как и созерцание Булгара оказалось мне недоступно: столица Сакалибы, как я уже упоминал, стоит в излучине Волги, и, двигаясь вверх по течению реки, мы очень скоро потеряли город из виду за поворотом русла. Вот так я попал в Булгарию и покинул ее, даже не сойдя на ее берега.

Вполне вероятно, что читатель иже запутался в географических названиях и оказался сбит с толку. Современная Болгария – это одна из балканских стран; она граничит с Грецией, Югославией, Румынией и Турцией. Но в период с девятого по пятнадцатый век на берегах реки Волги существовало другое государство со сходно звучавшим названием – Булгария. Она находилась примерно в 600 милях к востоку от современной Москвы, и именно туда был направлен Ибн Фадлан. Булгария на Волге представляла собой не слишком структурированное государство, обладавшее тем не менее в ту эпоху определенным политическим весом. К тому моменту, как его столица Булгар была взята монголами (это случилось в 1237 году), это был богатый город на оживленном перекрестке торговых путей. Принято считать, что поволжскую Булгарию и балканскую Болгарию населяли близкородственные народы, потомки этнической группы, мигрировавшей по двум направлениям с побережья Черного моря в период 400-600 гг. нашей эры, но исследователи не обладают достаточными свидетельствами, чтобы делать какие-то определенные выводы по этому вопросу. Считается, что древний Булгар находился примерно в районе современного города Казань.

Еще восемь дней мы плыли по реке Волге, берега которой становились все более высокими – со скалами и утесами, подходившими вплотную к воде. Затем мы подошли к тому месту, где в Волгу впадает другая река, которую норманны называют Окер. Сюда, в этот левый приток, мы и направили нашу ладью. От места слияния двух рек мы плыли вверх по течению еще десять дней. Здесь было очень холодно, дули сильные ветры, а во многих местах еще лежал снег. Эту землю, большая часть которой покрыта густыми лесами, норманны называют Вада.

Затем мы прибыли в поселение норманнов, именуемое Массборг. Это не столько город, сколько временный лагерь, застроенный небольшим количеством деревянных домов норманнского образца; поселение существует благодаря тому, что проезжие купцы приобретают у местных жителей запасы провизии на дальнейшую дорогу. Здесь, в Массборге, мы оставили нашу ладью и пересели на лошадей. Следующие восемнадцать дней мы ехали верхом. Мы продвигались по сильно пересеченной, а попросту говоря, гористой местности, погода стояла чрезвычайно холодная, и все эти трудности и лишения дальнего путешествия изрядно подточили мои силы. Обычно северяне стараются не совершать переходов по ночам, а двигаются лишь в светлое время суток. По большей части на веслах или под парусом они также плавают при свете дня, предпочитая каждый вечер высаживаться на берег и коротать ночь у костра в ожидании рассвета, чтобы отправиться дальше.

Но этот обычай нисколько не облегчил моих мучений: к моему удивлению, в это время года ночи здесь, на Севере, становятся настолько короткими, что едва можно успеть сварить мясную похлебку на ужин. Не раз и не два, стоило мне только погрузиться в сон, как кто-либо из норманнов будил меня со словами: «Вставай, уже рассвело. Мы должны ехать дальше». Впрочем, в таких холодных краях сон прямо на земле тоже не способствовал отдыху и восстановлению сил.

Хергер объяснил мне, что в этой северной стране летом дни очень длинны, а ночи коротки, зимой же, напротив, ночи чрезвычайно длинны, и лишь в течение небольшого периода в году день и ночь примерно равны по длительности. Затем он предложил понаблюдать за ночным небом и посмотреть на небесный занавес; в один вечер я не стал ложиться спать и действительно увидел, как на небосводе засверкали бледные огни: эти сполохи были зеленого и желтого, а иногда синего цвета и напоминали занавес, сотканный из света и подвешенный высоко в воздухе. Я был потрясен этим зрелищем, но норманны, как видно, привыкли к нему и не находят в нем ничего особенного.

Еще пять дней мы ехали по горам и затем оказались в дремучих лесах. Вообще леса на Севере поражают холодным климатом, гигантскими размерами деревьев и густотой подлеска. В некоторых местах этой сырой и холодной страны пейзаж настолько сочного зеленого цвета, что от этой яркости начинают с непривычки болеть глаза; впрочем, в других местах цвет леса становится бурым и даже почти черным, отчего сам лес приобретает зловещий вид.

Еще семь дней мы ехали по лесу, и почти все это время шел сильный дождь. Как я понял, дожди здесь не только часто идут, но и отличаются обильностью; порой мне казалось, что еще немного – и я утону в этих потоках беспрерывно льющейся воды, как если бы меня бросили в реку или море. У меня было такое ощущение, что я насквозь пропитался дождевой водой.

Родившийся и проживший большую часть жизни в жаркой пустынной местности, Ибн Фадлан, разумеется, был больше всего поражен яркостью и разнообразием оттенков зелени в пейзаже, а также проливными дождями.

В лесах норманны не опасаются нападения разбойников или грабителей. Не знаю, что тому причиной: их уверенность в собственных силах или отсутствие в лесах каких-либо разбойников. По крайней мере, мы за все время путешествия не встретили ни одного. Северные земли вообще мало заселены, насколько я понял за время моего пребывания в этих краях. Порой мы ехали семь, а то и десять дней, и нам по дороге не попадались ни деревни, ни отдельные крестьянские дома, ни вообще какое-либо человеческое жилище.

Распорядок нашего путешествия был следующий: рано утром мы вставали и, не совершая никаких омовений, садились верхом на лошадей и скакали до полудня. Затем кто-либо из воинов отправлялся на охоту и приносил дичь или мелкого зверя. Если шел сильный дождь, то добычу съедали прямо сырой. Порой дождь шел по нескольку дней кряду, и поначалу я воздерживался от употребления такого мяса – во первых, сырого, а во-вторых, принадлежавшего животному, умертвленному не в соответствии с dabah[11]11
  предписанные нормы умертвления животных, предназначенных для еды


[Закрыть], но по прошествии некоторого времени я, чтобы не ослабеть от голода, стал есть ту же пищу, что и мои попутчики. При этом я неизменно повторял про себя «во имя Господа Бога», и мне остается только надеяться на то, что Аллах внял моим молитвам и не покарает за вынужденное отступление от правил, предписанных каждому правоверному мусульманину. Если дождя не было, то норманны разжигали костер. Делали они это с помощью маленького уголька, который, тщательно оберегая, несли с собой от одной стоянки до другой. В таких случаях мясо можно было приготовить. Ели мы также ягоды и какие-то травы, названия которых мне неизвестны. После обеда мы вновь отправлялись в дорогу и скакали всю оставшуюся часть дня вплоть до самого вечера, когда начинало темнеть. Тогда мы останавливались на ночлег и снова готовили пищу.

Много раз мы были вынуждены ночевать под дождем. Пытаясь от него спрятаться, мы искали убежища под густыми кронами больших деревьев. Тем не менее просыпались мы насквозь мокрыми, а шкуры, в которые мы заворачивались, можно было выжимать, словно их только что вынули из воды. Норманны не выражали никакого недовольства по поводу такой погоды и вообще были все время жизнерадостны и веселы; жаловался на лишения и неудобства лишь один я, причем жаловался постоянно и эмоционально. Они не обращали на меня никакого внимания.

Например, однажды я сказал Хергеру:

– Дождь очень холодный. Он рассмеялся:

– Ну как дождь может быть холодным? Холодно тебе, и поэтому тебе плохо и грустно. А дождь не может быть ни холодным, ни плохим.

Я понял, что он говорит эту чушь совершенно серьезно и действительно так думает. С его точки зрения, глупы были мои рассуждения. Тем не менее я остался при своем мнении.

Как-то поздно вечером у нас состоялся следующий разговор.

– Во имя Господа Бога, – негромко сказал я, приступая к еде, и Беовульф, услышав это, обратился к Хергеру и велел ему выяснить, что именно я сказал. Я ответил Хергеру, что, согласно моей вере, любая еда должна быть освящена краткой молитвой и что я так поступаю, соблюдая обряды, предписанные мне моей религией. Выслушав перевод Хергера, Беовульф уточнил:

– Значит, так принято у арабов? На этот вопрос я ответил:

– Нет, на самом деле освятить добычу должен тот, кто убил животное, предназначенное в пишу. Я же произношу свою краткую молитву лишь для того, чтобы не проявить неуважения к божественным заповедям[12]12
  Данное суждение представляется типичным для мусульман. В отличие от христианства – религии, во многих отношениях близкой к исламу, – в последнем не уделяется такого значения концепции первородного греха и грехопадения рода человеческого. Для мусульманина грех состоит в невыполнении ежедневных ритуалов и обрядов. Соответственно, куда более серьезным грехом и профанацией религиозных ценностей является полное забвение и неисполнение ритуала, а не его частичное, пусть даже сугубо формальное соблюдение. Правоверному мусульманину дозволяется в тех случаях, когда это не представляется возможным по причине сложившихся обстоятельств или собственной физической немощи, исполнить ритуалы лишь частично или даже ограничиться их упоминанием и сожалением о невозможности полного соблюдения свода законов. Так и Ибн Фадлан говорит о том, что мысленно он стремится к поведению, подобающему правоверному мусульманину, хотя в силу внешних обстоятельств не может исполнить все, что от него требуется в соответствии с традицией. С его точки зрения, даже малая часть ритуала лучше, чем ничего.


[Закрыть].

Не знаю, что смешного нашли норманны в моих словах. Но почему-то они громко расхохотались. Потом Беовульф вновь обратился ко мне с вопросом:

– Ты умеешь рисовать звуки?

Я не сразу понял, что он имеет в виду, и переспросил Хергера. Мы обменялись несколькими уточняющими фразами, и наконец я уяснил, что предводитель викингов спрашивал, умею ли я писать. Оказывается, норманны называют арабский язык звуками или шумом в силу полной его для них непонятности. Я ответил Беовульфу, что умею писать и, разумеется, читать.

Он сказал, чтобы я написал ему что-нибудь прямо на земле. При свете вечернего костра я взял подходящую палочку и написал: «Велик Аллах». Все норманны с явным удивлением разглядывали надпись. Мне велели произнести вслух то, что написано, и я это сделал. Дольше всех смотрел на надпись Беовульф, сидя в задумчивости у костра, склонив голову на грудь.

Хергер спросил меня:

– Какому богу ты молишься?

Я ответил, что верую в единого Бога, имя которому Аллах.

– Одного бога не может быть достаточно, – возразил Хергер.

Наутро мы отправились в путь и проехали еще день, стали лагерем на ночь, затем проскакали еще день, и уже у костра на следующий вечер Беовульф начертил на земле то, что я написал перед ним два дня назад, и велел мне прочесть.

Я произнес вслух все те же слова:

– Велик Аллах.

Беовульф вполне этим удовлетворился, потому что, как я понял, он решил таким образом устроить мне проверку и выяснить, не обманываю ли я их. Не умея читать сам, он просто запомнил переплетение линий, изображенное мною на земле, и затем воспроизвел эти знаки по памяти.

Теперь Эхтгов, второй человек в отряде, помощник Беовульфа, человек суровый и не такой веселый, как все остальные, обратился ко мне через Хергера. Тот перевел:

– Эхтгов хочет знать, можешь ли ты записать своими знаками звуки его имени.

Я ответил, что могу, поднял с земли палочку и стал писать у костра. Буквально в следующую секунду Эхтгов подпрыгнул, выхватил у меня палочку и затоптал ногами то, что я успел написать. При этом он что-то грозно говорил.

Хергер сказал мне:

– Эхтгов не хочет, чтобы ты писал его имя, и ты должен пообещать, что никогда не будешь этого делать.

Я был удивлен такой реакцией, но прекрасно видел, что Эхтгов рассердился не на шутку. Остальные викинги также смотрели на меня беспокойно и сердито. Я пообещал через Хергера, что никогда не буду писать имен Эхтгова и остальных своих спутников. Услышав перевод моих слов, все явно вздохнули с облегчением.