Текст книги "Пятый свидетель"

Автор книги: Майкл Коннелли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Это была чушь собачья, но она подала ее грамотно, и мне нечего было возразить. Тем не менее, памятуя тон, которым она сообщила мне, что предложение более не действительно, я не сомневался: тогда у нее появилось что-то новое и ее решение не имело никакого отношения к внутреннему распорядку ее офиса.

Судья огласил решение:

– Я откладываю отбор присяжных на десять дней. Это позволит защите, если она того пожелает, провести собственный анализ ДНК с улики, а также даст время пересмотреть стратегию защиты с учетом полученной только что информации. Обязываю сторону обвинения без промедления оказать защите любую помощь в получении биологического материала. Обе стороны должны быть готовы приступить к отбору присяжных через две недели, отсчитывая от сегодняшнего дня. Объявляю двухнедельный перерыв.

Судья быстро покинул зал. Я посмотрел на пустую страницу в своем блокноте, чувствуя себя так, словно только что подвергся вивисекции, и начал медленно собирать вещи.

– Что будем делать? – спросила Аронсон.

– Пока не знаю, – ответил я.

– Проведите повторный анализ, – нетерпеливо вклинилась Лайза Треммел. – Они ошиблись. На моих туфлях не может быть его крови. Это нереально.

Я взглянул на нее. В ее глазах пылал искренний огонь праведного негодования.

– Не волнуйтесь, я что-нибудь придумаю.

От притворного оптимизма сделалось кисло во рту. Я перевел взгляд на Фриман, она искала что-то у себя в портфеле. Не спеша я направился к ней, но она окатила меня презрительным взглядом, давая понять, что у нее нет желания выслушивать мои скорбные излияния.

– У вас вид человека, довольного тем, что все получилось именно так, как он задумал, – сказал я.

Она ничего не ответила, закрыла портфель и направилась к выходу, но прежде чем выйти, оглянулась и произнесла:

– Хотите играть жестко, Холлер? Тогда будьте готовы принять подачу.

19

Следующие две недели промелькнули быстро, однако небезрезультатно. Мы пересмотрели свою стратегию и перевооружились. Я получил из независимой лаборатории – по бешеной цене в четыре тысячи долларов за срочность – подтверждение анализа ДНК и встроил эту сокрушительную улику в свой план защиты исходя из постулата, что даже при верности научного вывода невиновность моей клиентки допустима, чтобы не сказать вероятна. Классический ход защиты. Это послужит дополнительным и естественным измерением в гамбите с «соломенным чучелом». Я начинал верить, что это может сработать, и соответственно ко мне вернулась уверенность в себе. К тому времени, когда началось отложенное формирование жюри, я подзарядился уже кое-какой энергией и направил ее на отбор присяжных, которые могли бы поверить в новую историю, мной для них сочиненную.

Но на четвертый день выборов Фриман послала еще одну жесткую подачу, которая угодила прямиком мне в голову. Жюри было почти отобрано, и то был один из редких случаев, когда и обвинение, и защита остались одинаково довольны, хотя и по разным причинам. Ложа присяжных была хорошо укомплектована представителями рабочего класса, мужчинами и женщинами. Владельцами домов из семей, в которых доход получали оба супруга. Несколько человек имели дипломы об окончании колледжей, но университетского образования не было ни у кого. Настоящие, как говорится, люди из народа, что для меня было идеальным составом. Мне требовались те, кто в условиях обвала экономики жил на грани, испытывал страх в любой момент потерять свой дом и едва ли был способен воспринимать банкира как жертву, заслуживающую безоговорочного сочувствия.

В свою очередь, сторона обвинения скрупулезно расспрашивала каждого потенциального присяжного о его финансовом положении и искала прежде всего добросовестных трудяг, которые скорее всего не увидят жертву в человеке, самовольно прекратившем выплачивать свой ипотечный залог. В итоге к утру четвертого дня мы имели жюри, состоявшее из присяжных, против которых не возражала ни одна из сторон и из которых каждая рассчитывала вербовать своих солдат правосудия.

Удар последовал в тот момент, когда судья Перри объявил короткий утренний перерыв. Фриман мгновенно поднялась со своего места и попросила о небольшом совещании в его кабинете, чтобы обсудить только что возникший вопрос, касающийся вещественных доказательств. Она также попросила разрешить присутствие на совещании детектива Керлена. Перри удовлетворил ее просьбу и продлил перерыв до получаса. После этого мы проследовали в судейский кабинет: я – за Фриман, а она – за стенографисткой. Керлен шел последним. Я заметил, что у него в руке большой пакет из оберточной бумаги с красной пометкой «Улика». Пакет был объемистый, внутри, судя по всему, лежало нечто громоздкое. Биологические образцы всегда упаковывают в бумагу – пластиковые мешки задерживают внутри воздух и влажность, что может повредить биологическим материалам. Поэтому я уже знал, что Фриман сейчас взорвет у меня на голове еще одну дезоксирибонуклеиновую бомбу.

– Похоже, все начинается сначала, – пробормотал я себе под нос, входя в кабинет.

Судья обошел стол и сел в свое кресло, спиной к окну, выходившему на юг и открывавшему вид на холмы за Шерман-Оукс. Мы с Фриман – рядышком – напротив. Керлен придвинул себе стул от ближайшего стола, а стенографистка заняла место у правого торца судейского стола на табурете за треногой, на которой располагался ее стенотип.

– Все происходящее будет стенографироваться, – предупредил судья. – Мисс Фриман?

– Ваша честь, я попросила о немедленной встрече с вами и адвокатом защиты, поскольку предвижу, что мистер Холлер снова примется выть на луну, как только услышит то, что я собираюсь сказать, и увидит то, что я собираюсь продемонстрировать.

– Тогда давайте поскорее перейдем к делу, – поторопил Перри.

Фриман сделала знак Керлену, и тот начал отклеивать скотч на пакете с уликой. Я молчал, отметив про себя, что у него на правой руке резиновая перчатка.

– В руки обвинения попало орудие преступления, – деловито доложила Фриман, – и мы намерены приобщить его к уликам, а также предъявить для осмотра стороне защиты.

Керлен открыл пакет, сунул в него руку и извлек молоток. Это был молоток-гвоздодер с блестящей стальной головкой и круглым бойком. На конце полированной ручки красного дерева имелась черная резиновая нашлепка. Я заметил расщелину на ударной поверхности в месте, соответствующем 12-часовому положению стрелки, и вспомнил, что все это точно соответствует описанию вмятин на черепе жертвы, перечисленных в отчете о вскрытии.

Едва сдерживая ярость, я встал и отошел от стола.

– Послушайте, – сказал я с негодованием, – вы что, издеваетесь?

Глядя на дальнюю стену, увешанную полками, на которых Перри хранил своды законов, я постоял немного, возмущенно упершись руками в бока, после чего вернулся к столу.

– Судья, простите меня за грубость, но это же дерьмо собачье. И она проделывает это во второй раз. Вывалить это… неизвестно что… в последний момент – на сей раз на четвертый день выборов присяжных и за день до начала вступительных речей! Жюри уже почти сформировано, завтра мы можем начинать процесс, а она вдруг обрушивает на меня предполагаемое орудие убийства?

Судья откинулся на спинку кресла, словно отстраняясь от молотка, который держал в руке Керлен, и сказал:

– Вам следует дать нам убедительное объяснение, мисс Фриман.

– С удовольствием, судья. Я не имела возможности предъявить вам эту улику ранее сегодняшнего утра и более чем желаю объяснить, почему…

– Это вы дали ей волю! – сказал я, перебивая и указывая пальцем на судью.

– Извините, мистер Холлер, но вы не смеете тыкать в меня пальцем, – сдержанно сказал Перри.

– Прошу прощения, судья, но это ваша вина. Вы позволили ей тогда уловку с анализом ДНК, так почему бы ей не захотеть повторить…

– Это я прошу прощения, сэр, но советую вам вести себя осторожней. Вы в пяти секундах от того, чтобы увидеть судейский изолятор изнутри. Не смейте указывать пальцем или обращаться к судье Высшего суда подобным образом. Вы меня поняли?

Я отвернулся к книжным полкам и сделал глубокий вдох. Мне было необходимо что-то извлечь для себя из сложившейся ситуации. Я должен выйти из этой комнаты, имея судью в должниках.

– Да, понял, – ответил я наконец.

– Хорошо, – сказал Перри. – Тогда вернитесь и сядьте на место. Давайте послушаем, что нам скажут мисс Фриман и детектив Керлен. А вам, – обратился он к Фриман, – повторю: для своего же блага постарайтесь, чтобы ваша история оказалась убедительной.

Я нехотя, как обиженное дитя, вернулся к столу и сел.

– Итак, мисс Фриман, прошу вас.

– Да, ваша честь. Орудие обнаружилось в конце дня в понедельник. Место…

– Великолепно! – не сдержался я. – Так я и знал. Значит, вы ждали четыре дня, прежде чем соизволили…

– Мистер Холлер! – рявкнул судья. – Вы исчерпали запас моего терпения. Попробуйте только еще раз перебить. Продолжайте, мисс Фриман. Пожалуйста.

– Да, конечно, ваша честь. Как я уже сказала, мы получили его из полицейского управления Ван-Нуйса в конце понедельника. Думаю, детектив Керлен лучше изложит ход событий.

Перри сделал знак детективу продолжить.

– Случилось вот что: садовник-декоратор, работавший во дворе дома на Диккенс-стрит, неподалеку от Кестер-авеню, обнаружил этот предмет застрявшим в кустах, образующих переднюю изгородь дома. Эта улица пролегает позади «Уэстленд нэшнл». Дом расположен приблизительно в двух кварталах от заднего входа в банк. Садовник, обнаруживший молоток, живет в Гардении и слыхом не слыхивал об убийстве. Однако, решив, что инструмент принадлежит хозяину дома, оставил его на крыльце. Хозяин, человек по имени Доналд Мейерс, увидел его только часов в пять, когда вернулся с работы. Он удивился, поскольку это был не его молоток, но вспомнил, что в газетах писали об убийстве Бондуранта и в одной из них упоминалось, будто орудием мог быть молоток, который до сих пор не найден. Он позвонил садовнику, тот рассказал ему, где нашел молоток, и тогда Мейерс обратился в полицию.

– Так, вы поведали нам, как получили молоток, но не объяснили, почему мы впервые слышим о нем только спустя три дня, – сказал судья.

Фриман кивнула, она была готова к этому вопросу и подхватила рассказ:

– Судья, мы, разумеется, были обязаны в первую очередь все проверить, поэтому немедленно послали молоток в научно-исследовательскую криминалистическую лабораторию и только вчера, уже после окончания заседания, получили от них отчет.

– И что же содержится в этом отчете?

– Единственные отпечатки, обнаруженные на орудии, принадлежат…

– Погодите, – вклинился я, рискуя снова навлечь на себя гнев судьи. – Нельзя ли называть это просто молотком? Потому что, если мы говорим «орудие», в протоколе это преждевременно получит несколько обвинительный оттенок.

– Прекрасно, – сказала Фриман, не дав ответить судье. – Пусть будет молоток. Единственные найденные на молотке отпечатки принадлежат мистеру Мейерсу и его садовнику Антонио Ландере. Тем не менее два факта тесно связывают его с нашим делом. На шейке молотка найдено маленькое пятнышко крови. Анализ ДНК показал, что она принадлежит Митчеллу Бондуранту. На сей раз, памятуя о недовольстве советника в связи с задержкой исследования в предыдущем случае, мы провели ускоренный анализ в независимой лаборатории. Молоток также был послан в отдел судебно-медицинской экспертизы для сравнения с характером ран на голове жертвы. И снова – полное совпадение. Мистер Холлер, вы можете называть этот предмет молотком, инструментом или как еще пожелаете, но я называю его орудием убийства. И у меня есть копии лабораторных отчетов, подтверждающих это, которые я вам и передаю.

Она сунула руку в пакет, достала два скрепленных документа и с самодовольной улыбкой вручила их мне.

– Очень любезно с вашей стороны, – саркастически ответил я. – Благодарю покорно.

– Да, и еще вот это.

Она снова сунула руку в пакет, извлекла из него две фотографии формата 8x10 и отдала одну судье, другую – мне. Это был снимок верстака с висящими над ним на крючках инструментами. Я знал, что снимок сделан в гараже Лайзы Треммел, – я ведь там был.

– Это из гаража Лайзы Треммел. Снимок сделан в день убийства, во время обыска, который проводился согласно ордеру, выданному в судебном порядке. Вы видите, что одного инструмента не хватает. Пустое пространство по параметрам соответствует молотку-гвоздодеру.

– Бред какой-то.

– Криминалистическая лаборатория определила: молоток, модель «Крафтсмен», изготовлен фирмой «Сиерс». Этот конкретный экземпляр отдельно не продается, он входит в комплект столярных инструментов, насчитывающий двести тридцать девять предметов. На этой фотографии мы видим более сотни других инструментов из этого комплекта. Но молоток в нем отсутствует. Его здесь нет, потому что Лайза Треммел забросила его в кусты, покидая место преступления.

Мысли бешено проносились у меня в голове. Даже если строить защиту на предположении, что мою клиентку подставили, существует закон убывания вероятностей. Найти оправдательное объяснение капельке крови на туфле – одно. Найти оправдание тому, что орудие убийства принадлежит твоему клиенту, – не просто другое. Наличие такой улики наглядно свидетельствует против гипотезы подтасовки и повышает доказательную значимость остальных улик. Второй раз за три недели защита получила сокрушительный удар. Я почти лишился дара речи. Между тем судья сосредоточил внимание именно на мне. Я должен был что-то сказать, но не находил достойного ответа.

– Это очень весомая улика, мистер Холлер, – подстегнул меня судья. – Что вы можете возразить?

Я ничего не мог возразить, но заставил себя вернуться в вертикальное положение прежде, чем рефери досчитает до десяти.

– Ваша честь, об этой так называемой улике, которая столь удачно вдруг упала с неба, обвинение должно было поставить в известность суд и защиту, как только она была найдена, а не три и даже не один день спустя. Хотя бы для того, чтобы защита имела возможность должным образом изучить ее, провести собственные исследования и ознакомиться с результатами исследований, полученными обвинением. Выходит, улика пролежала в кустах незамеченной в течение… скольких же?.. Трех месяцев! И вдруг у нас уже на руках результат анализа ДНК, свидетельствующий о принадлежности крови жертве. Все это попахивает интригой. Но в любом случае, черт возьми, уже слишком поздно, судья. Поезд ушел. Предполагается, что завтра мы открываем процесс вступительными заявлениями. У обвинения была целая неделя, чтобы обдумать, как встроить молоток в свою стратегию. А что прикажете делать мне?

– Вы намеревались выступить с заявлением в начале или хотели отложить его до стадии защиты? – спросил судья.

– Я собирался выступить завтра, – солгал я. – У меня даже текст уже написан. Но я готовил его, располагая информацией, которую имел, пока мы выбирали присяжных. Послушайте, судья, все это… Единственное, что мне известно точно, так это то, что пять недель назад обвинение находилось в отчаянном положении. Не я к ней, а мисс Фриман пришла ко мне в офис, чтобы предложить моей клиентке сделку. Признает она это или нет, но тогда она была напугана настолько, что соглашалась на все, что я просил. А потом вдруг появился анализ ДНК крови, найденной на туфле. А теперь – смотрите-ка! – обнаружился молоток, и, разумеется, никто уже больше не говорит ни о каком досудебном разрешении дела. Совпадение всех этих фактов выглядит, согласитесь, весьма сомнительно. В любом случае уже сама неправомерность того, как эти факты были обнародованы, должна подвести вас к решению отказать в приобщении последней улики к доказательной базе.

– Ваша честь, – вступила Фриман, едва дождавшись, когда я закончу, – могу я ответить мистеру Холлеру на его заявление о неправо…

– Нет необходимости, мисс Фриман. Как я уже сказал, это очень весомая улика. Она предъявлена несвоевременно, но ясно, что присяжные должны принять ее во внимание. Я разрешу включить ее в список вещественных доказательств, однако снова предоставлю защите дополнительное время для подготовки. Сейчас мы вернемся в зал и закончим отбор присяжных. Затем я объявлю продленные выходные и велю членам жюри вернуться в зал суда в понедельник, когда, собственно, и начнется процесс и будут сделаны вступительные заявления сторон. Это даст вам три дополнительных дня для подготовки, мистер Холлер, – вполне достаточно. Тем временем ваши сотрудники, включая ту юную энергичную помощницу, которую вы взяли из моей альма-матер, смогут привлечь любых экспертов, которые вам понадобятся, и провести любые исследования, касающиеся молотка.

Я покачал головой. Этого было недостаточно. Необходимо было поднажать.

– Ваша честь, я ходатайствую о том, чтобы процесс был приостановлен на время, пока будет рассматриваться апелляционная жалоба, которую я намерен подать.

– Вы можете подавать свою апелляционную жалобу, мистер Холлер, – ваше право. Но это не означает, что суд будет приостановлен. Он начнется в понедельник.

Перри едва заметно кивнул в мою сторону, что я воспринял как угрозу: только подайте жалобу – и я не забуду вам этого до конца процесса.

– Есть ли что-нибудь еще, что требует обсуждения? – спросил Перри.

– У меня – нет, – ответила Фриман.

– Мистер Холлер?

Я лишь покачал головой, не в состоянии ничего произнести.

– Тогда вернемся в зал и закончим отбор присяжных.

Лайза Треммел с задумчивым видом ждала меня, сидя за столом защиты.

– Что случилось? – спросила она возбужденным шепотом.

– Случилось то, что нам только что снова дали большого пинка под зад. И на этот раз все кончено.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду то, что они нашли чертов молоток, который вы выбросили в кусты после того, как убили Митчелла Бондуранта.

– Это бред! Я…

– Нет, это не бред. Они имеют все основания связать его и с Бондурантом, и с вами. Он – из вашего, мать его, набора инструментов. Не понимаю, как вы могли быть настолько глупы, но сейчас речь не об этом. Теперь кровь на ваших туфлях прекрасно укладывается в их общую схему. А я должен придумывать, как вырвать из Фриман сделку, в которой она совершенно не заинтересована. У нее на руках стопроцентно выигрышное, притом шумное дело, так зачем ей идти на сделку?

Лайза протянула руку, схватила меня за левый лацкан и притянула к себе. Теперь она шептала сквозь сомкнутые зубы:

– Вы сами себя послушайте: как бы я могла быть настолько глупа? Ответ очевиден: не могла. Вы же знаете: уж какой-какой, а глупой меня не назовешь. Я с первого дня вам твержу: все подстроено. Они хотели от меня избавиться и вот что придумали. Но я этого не делала. Вы правильно вычислили – это Луис Оппарицио. Ему нужно было убрать Бондуранта, и он использовал меня в качестве козла отпущения. Бондурант послал ему то письмо, с этого все и началось. Я не…

Голос у нее сорвался, из глаз потекли слезы. Я накрыл ее ладонь своей, словно бы успокаивая, и высвободил лацкан. Присяжные уже входили в свою ложу, и я не хотел, чтобы они заметили признаки раздора между клиентом и его адвокатом.

– Я этого не делала, – сказала все же Лайза. – Вы слышите? Я не хочу никакой сделки. Я никогда не признаю, что совершила нечто, чего на самом деле не совершала. Если это все, что вы можете сделать, то мне нужен другой адвокат.

Я перевел взгляд на судейскую скамью. Судья Перри наблюдал за нами.

– Вы готовы продолжить, мистер Холлер?

Я посмотрел на свою клиентку, потом опять на судью.

– Да, ваша честь. Мы готовы продолжить.

20

Было такое ощущение, словно мы оказались в камере потерянных вещей, тем не менее игру нужно было продолжать. В воскресенье днем, за восемнадцать часов до начала вступительных речей сторон, я собрал всю свою команду, уже готовившуюся к поражению – словно горький конец наступил еще до начала процесса.

– Я не понимаю, – произнесла Аронсон в мертвой тишине, воцарившейся в моем кабинете. – Вы сказали, что нам нужна гипотеза невиновности. Альтернативная версия. Для этого у нас есть Оппарицио. Это наша козырная масть. В чем же проблема?

Я посмотрел на Циско Войцеховского. В кабинете нас было трое. Я – в шортах и футболке. Циско – в своем байкерском обмундировании: зеленой камуфляжной безрукавке и черных джинсах. И Аронсон – в костюме для судебного присутствия. Она забыла, что сегодня воскресенье.

– Проблема в том, что мы не можем вызвать Оппарицио в суд, – ответил я.

– Он же отозвал свое ходатайство, – напомнила Аронсон.

– Это не имеет значения. Суть процесса – в основанном на уликах обвинении против Треммел, а не в том, кто еще могсовершить это преступление. «Мог» здесь не проходит. Я могу вызвать Оппарицио как эксперта по делу об отъеме дома Треммел и эпидемии аналогичных дел, но я не могу даже заикаться о нем как об альтернативном подозреваемом. Судья мне этого не позволит, если я не докажу его релевантность. А у нас после всей проделанной работы таких доказательств по-прежнему нет. Мы так и не нашли той зацепки, которая привязывала бы его к убийству.

Аронсон, однако, преисполнилась решимости не сдаваться.

– Четырнадцатая поправка гарантирует Треммел «предоставление самых разнообразных форм защиты». Альтернативная версия – разновидность форм защиты.

Она умела цитировать конституцию, поскольку была богата книжными знаниями, но бедна опытом.

– «Калифорния против Холл», тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. Почитайте. – Я указал ей на открытый лэптоп, стоявший на углу моего стола, и посмотрел на Циско, который напрочь не понимал, что я делаю.

Аронсон склонилась над компьютером и быстро застучала по клавиатуре.

– Читайте вслух, – сказал я. – То, что относится к вопросу релевантности.

– Э-э… «Свидетельство о том, что другое лицо имело мотив или возможность для совершения данного преступления или имеет некое отдаленное отношение к жертве или к месту преступления, не является достаточным основанием для формальной постановки вопроса о разумных сомнениях… Вероятность виновности другого лица может быть допущена и рассмотрена, только если существуют свидетельства реальной причастности этого лица к подготовке преступления…» Понятно, тут нам ничего не светит.

Я кивнул.

– Если мы не сможем доказать, что сам Оппарицио или кто-нибудь из его головорезов находился в том гараже, нам действительно ничего не светит.

– А письмо нельзя использовать? – спросил Циско.

– Не-а, – ответил я. – Никоим образом. Фриман легко щелкнет меня по носу, если я заикнусь, что письмо является основанием. Оно дает Оппарицио мотив, да. Но не привязывает его напрямую к преступлению.

– Вот гадство!

– Именно. На данный момент у нас ничего нет, а следовательно, нет и плана защиты. Анализ ДНК и этот молоток… дают обвинению прекрасный шанс забить последний гвоздь. Простите, каламбур получился случайно.

– В отчете из лаборатории говорится, что биологических следов Лайзы на молотке не обнаружено, – сказала Аронсон. – У меня также есть эксперт по «Крафтсмену», который готов подтвердить под присягой, что по внешнему виду невозможно определить, из какого именно комплекта инструментов взят конкретный молоток. Плюс мы знаем, что дверь гаража не была заперта. Даже если это ее молоток, взять его мог кто угодно. И кто угодно мог оставить капельку крови на ее туфлях.

– Да-да, все это мне известно. Но этого недостаточно, чтобы представить картину того, что именно произошло. Если мы хотим сказать, что случилось, у нас должны быть факты, которые это подтверждают. Если их нет, нечего и затеваться. Наш ключ – Оппарицио. Мы должны иметь против него что-то такое, чтобы Фриман каждую секунду не вскакивала и не вопрошала, какое это имеет отношение к делу.

Аронсон по-прежнему не сдавалась:

– Что-то такое должно существовать.

– Что-то всегда существует. Просто мы это «что-то» пока не нашли.

Я развернулся на своем крутящемся кресле так, чтобы оказаться лицом к Циско. Он сдвинул брови и кивнул, уже поняв, что последует.

– Что касается тебя, приятель, – сказал я, – ты должен мне что-нибудь откопать. Фриман будет представлять доказательства около недели. Вот столько времени у тебя и есть. Но чтобы завтра я мог встать и бросить кости, заявив, что собираюсь доказать, будто это сделал кто-то другой, я должен быть на высоте положения.

– Начну сначала. Переверну все вверх дном, – заверил Циско. – Я найду тебе что-нибудь. Так что можешь завтра говорить то, что считаешь нужным.

Я кивнул – скорее в знак благодарности, нежели из уверенности, что ему это удастся. На самом деле я не верил, что можно что-то нарыть. Моя клиентка была виновна, и правосудию предстояло свершиться. Конец истории.

Я обозрел свой стол. На нем были разложены лабораторные отчеты и фотографии с места преступления. Я взял ту, на которой был заснят открытый портфель жертвы, валявшийся на цементном полу гаража. Он с самого начала обратил на себя мое внимание и породил надежду на то, что моя клиентка, может, и впрямь невиновна. Но это было до двух последних решений судьи о включении улик в официальный список.

– По-прежнему никаких сведений о содержимом портфеля и о том, не пропало ли из него что-нибудь? – спросил я.

– Во всяком случае, мы никаких отчетов на этот счет не получали, – ответила Аронсон.

С самого начала, когда нам передали материалы следствия, я поручил ей их изучение.

– Значит, широко открытый портфель убитого бедолаги валялся рядом с трупом, а они до сих пор не удосужились выяснить, не пропало ли из него что-нибудь?

– Они инвентаризовали содержимое. У нас есть опись. Но расследования относительно того, что могло из него пропасть, похоже, не проводили. Впрочем, Керлен неразговорчив. Он не собирается нам помогать.

– Да, вероятно, он носится с этим портфельчиком, чтобы прикрыть им свою задницу, когда я буду втыкать ему на свидетельском месте.

Аронсон покраснела. Я указал пальцем на своего сыщика:

– Циско, портфель! У нас есть опись содержимого. Поговори с секретаршей Бондуранта. Выясни, не украли ли из него что-нибудь.

– Я уже пытался. Она не желает со мной говорить.

– Попытайся еще раз. Пусти в ход тяжелую артиллерию. Вставь ей.

Циско сделал вид, что разминает руки. Аронсон покраснела еще больше. Я поднялся.

– Все, еду домой работать над вступительной речью.

– Вы уверены, что хотите выступить завтра? – поинтересовалась Аронсон. – Если вы отложите свое заявление до стадии защиты, то будете уже знать то, что сумеет разведать Циско.

Я покачал головой.

– Длинные выходные я заработал потому, что сказал судье, будто хочу выступить на открытии процесса. Пойду на попятный – он обвинит меня в том, что пятница потеряна из-за меня. Он и так уже затаил на меня зло, поскольку я разозлил его там, у него в кабинете.

Обойдя стол, я вручил Циско снимок с портфелем и на прощание сказал, обращаясь ко всем:

– Не забудьте запереть дверь, ребята.

По воскресеньям Рохас не работал, я сам вел «линкольн». Дороги были свободны, и я быстро добрался до дома, успев даже по пути заехать за пиццей в итальянскую забегаловку, ту, что в торговом центре на дне каньона Лорел. Я не потрудился загнать «линкольн» в гараж, где стоял его двойник, а припарковал его прямо у ступеней, запер, стал подниматься к входной двери и, только очутившись на веранде, увидел, что меня кто-то ждет.

К сожалению, это не была Мэгги. В дальнем конце веранды, на одном из «директорских» кресел, сидел мужчина, которого я никогда прежде не видел. Глаза у него были закрыты, голова склонилась набок – он спал.

Никакой тревоги за свою безопасность я не испытал. Он был один, и на нем не было черных перчаток. Тем не менее я осторожно вставил ключ в замочную скважину, беззвучно открыл дверь, вошел, тихо закрыл ее за собой и поставил пиццу на кухонную стойку. Потом прошел в спальню, открыл встроенную кладовку и взял с верхней полки, до которой моя дочь не дотягивалась, деревянную коробку, в которой лежал «кольт-вудсмен», доставшийся мне в наследство от отца. Этот пистолет имел трагическую биографию, и я надеялся, что мне не придется добавить к ней новый эпизод. Зарядив полную обойму, я вернулся ко входу и открыл дверь.

Пододвинув второе «директорское» кресло так, чтобы оказаться прямо напротив спящего, я сел в него и небрежно положил пистолет на колени, после чего вытянул ногу и толкнул гостя в колено.

Тот встрепенулся, открыл глаза и стал шарить ими по сторонам, пока наконец не остановил взгляд на мне, а потом, скользнув им вниз, – на оружии.

– Эй, погодите минутку, приятель!

– Нет уж, это вы погодите. Кто вы такой и что вам нужно?

Я не целился в него и вообще старался вести себя непринужденно. Он поднял руки ладонями вперед, показывая, что сдается.

– Вы ведь мистер Холлер, да? Я Джефф. Джефф Треммел. Мы разговаривали с вами по телефону, помните?

С минуту я вглядывался в него, но потом сообразил, что все равно не смогу опознать, поскольку никогда не видел его фотографий. В доме Лайзы, когда я там бывал, не было ни одного его портрета в рамке. После того как он сбежал, она уничтожила все следы его пребывания в доме.

И вот он сидел передо мной. Затравленный взгляд, жалкий вид. Я почти точно знал, что ему нужно.

– Откуда вы узнали, где я живу? Кто послал вас сюда?

– Никто не послал. Я сам пришел. Нашел ваше имя на сайте Калифорнийской гильдии адвокатов. Рабочего адреса там не было, а этот был указан как почтовый, для связи. Я приехал, увидел дом и понял, что вы тут живете. Ничего такого у меня и в мыслях не было. Просто мне нужно с вами поговорить.

– Вы могли позвонить.

– У меня телефон сдох. Надо новый купить.

Я решил немного прощупать Джеффа Треммела:

– В тот раз, когда вы звонили, где вы находились?

Он пожал плечами, давая понять, что теперь может выдать эту информацию:

– В Розарио. Я там живу.

Это было ложью. Циско получил сведения из телефонной компании. У меня был теперь номер и местонахождение ближайшего сотового ретранслятора. Звонок поступил из Венис-Бич, расположенного милях в двухстах от мексиканского Розарио-Бич.

– И о чем же вы хотели со мной поговорить, Джефф?

– Я могу вам помочь, приятель.

– Помочь мне? Это как же?

– Я разговаривал с Лайзой. Она рассказала мне о молотке, который они нашли. Он – не ее… то есть не наш. Я могу вам сказать, где находится наш. Приведу вас прямехонько к нему.

– Хорошо, и где же он?

Мужчина отвернулся и стал смотреть направо, туда, где внизу расстилался город с его никогда не смолкавшим дорожным гулом.

– Вот в этом как раз и дело, мистер Холлер. Мне нужны деньги. Я хочу вернуться в Мексику. Чтобы там устроиться, много не надо, но что-нибудь, с чего можно начать, требуется, понимаете?

– Ну, и почем это «начало»?

Он повернул голову и посмотрел прямо на меня, потому что я заговорил на его языке.