Текст книги "Здравствуй, лето... и прощай"

Автор книги: Майкл Коуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Майкл Коуни
Здравствуй, лето… и прощай

Глава 1

Я часто вспоминаю тот день в Алике, когда мы с отцом и матерью торопливо носились туда-сюда, складывая в кучу на крыльце наши вещи, готовясь к отпуску в Паллахакси. Хотя я был тогда ещё мальчишкой, но уже достаточно хорошо знал взрослых, чтобы по возможности держаться в стороне во время этого ежегодного события, которое почему-то всегда вызывало состояние, близкое к панике. Мать бегала вокруг с отсутствующим взглядом, постоянно спрашивая о местонахождении жизненно необходимых предметов и затем отвечая на свои же собственные вопросы. Отец, высокий и величественный, спускался и поднимался по ступеням, ведущим в подвал, с канистрами для предмета его гордости – самоходного мотокара. Каждый раз, когда родители бросали взгляд на меня, в их глазах не было любви.

Так что я старался не попадаться им на глаза, тем не менее следя за тем, чтобы не были забыты мои собственные вещи. Я уже сунул в кучу свой слингбольный мяч, кругляшечную доску, модель грум-глиссера и рыболовную сетку. Во время тайного визита к мотокару я спрятал за задним сиденьем клетку с ручными бегунчиками. В это мгновение из дома появился отец с ещё одной канистрой в руке. Он хмуро взглянул на меня.

– Если хочешь принести хоть какую-то пользу, можешь заправить бак. – Он поставил канистру рядом с машиной и протянул мне медную воронку. – Не пролей. В наши дни это большая ценность.

Он имел в виду дефицит, возникший вследствие войны. Мне казалось, что вряд ли он когда-либо имел в виду что-либо другое. Когда он вернулся обратно в дом, я отвинтил пробку, вдыхая пьянящий запах спирта. Эта жидкость всегда привлекала меня; моему мальчишескому разуму казалось невероятным, что жидкость, особенно жидкость, очень напоминающая воду, способна гореть. Как-то раз, по предложению приятеля, я попытался её пить.

Спирт, говорил приятель, основа пива, вина и всех прочих возбуждающих, запрещённых напитков, которые подавали в забегаловках.

И вот однажды ночью я пробрался в подвал, крепко держась за тёплый камень, чтобы отогнать страх, открыл канистру и отхлебнул из неё. Судя по тому, как спирт обжёг мой рот и горло, я вовсе не удивился тому, что он может приводить в действие паровой двигатель. Но я не мог поверить тому, что люди пьют это для удовольствия. Шатаясь и испытывая тошноту, я какое-то время стоял и стонал, прислонившись к стене, чувствуя, как вдоль позвоночника стекает холодный пот. Была зима, и холодная планета Ракс наблюдала за мной, словно дьявольский глаз; ледяные зимние ночи в Алике навевали ужас.

Но я всегда связывал Паллахакси с летом и теплом, и именно туда мы сегодня отправлялись. Я вставил носик воронки в горловину мотокара, наклонил канистру, и спирт с бульканьем потёк в бак. Через дорогу за мной наблюдали три маленькие девочки. Они разинули грязные рты от восхищения и зависти при виде великолепной машины. Я поставил пустую канистру на землю и поднял другую. Одна из девчонок швырнула камень, который ударился о полированную поверхность, затем все три с воплями кинулись по дороге прочь.

За домами через дорогу виднелись высокие шпили зданий Парламента, где Регент возглавлял Палату Депутатов и где в маленьком тёмном кабинете работал мой отец в должности секретаря министра общественных дел. Мой отец – парл, а мотокар, во всём своём блеске, служил веским доказательством социальной значимости отца. Досада детишек была понятна, но чем же виновата машина?

Я повернулся и взглянул на наш дом. Это было большое сооружение из местного жёлтого камня. В окне промелькнуло встревоженное лицо матери.

Mесколько разумных цветов охотились в саду за неуловимыми насекомыми, и, помню, меня тогда удивило, что сад выглядел в том году столь неухоженным.

Повсюду росли сорняки – расползлись, словно раковая опухоль, удушая последние синеподы изумрудными гарротами. Их неумолимое наступление внушало необъяснимый страх, и я внезапно содрогнулся, представив себе, что к тому времени, когда мы вернёмся из отпуска, они завладеют домом и, пробравшись ночью сквозь обшивку стен, задушат нас во сне.

– Дроув!

Надо мной возвышался отец, протягивая мне ещё одну канистру. Я виновато поднял глаза, и он со странным выражением пожал плечами.

– Ладно, Дроув. – Он тоже разглядывал дом. – Я сам закончу. Иди собери свои вещи.

Быстрым взглядом я окинул свою комнату. В Паллахакси мне понадобится совсем немного вещей: там нас ожидает другой мир и другие занятия. В соседней комнате слышались быстрые шаги матери.

На подоконнике стояла стеклянная банка с моим ледяным гоблином. Я чуть не забыл о ней. Я внимательно рассмотрел её, и мне показалось, что я вижу тонкую плёнку кристаллов на поверхности густой жидкости. Я огляделся вокруг, нашёл палочку и осторожно дотронулся до ледяного гоблина. Ничего не произошло.

Прошлой зимой, когда далёкое солнце едва было заметно на небе и Ракс казался ночью жуткой холодной глыбой, среди соседских ребят возникло повальное увлечение ледяными гоблинами. Никто не мог в точности сказать, с чего началось это увлечение, но вдруг оказалось, что у всех есть стеклянные банки, наполненные насыщенными растворами, в которых с каждым днём росли удивительные кристаллы, пришедшие с болотистых прибрежных равнин, где жили ледяные дьяволы.

– Надеюсь, ты не собираешься брать эту гадость с собой! – воскликнула мать, когда я вышел из комнаты с гоблином в руках.

– Не могу же я его оставить, правда? Он почти готов. – Чувствуя страх в её голосе, я развил свою мысль. – Я начал делать его тогда же, когда и Джоэло с нашей улицы. Гоблин Джоэло ожил два дня назад и чуть не откусил ему палец. Смотри! – Я покачал банкой у неё под носом, и она отшатнулась.

– Убери эту мёрзлую дрянь! – крикнула она. Я с удивлением уставился на неё, так как до сих пор не слышал, чтобы мать ругалась. Я услышал шаги отца и, быстро поставив гоблина на стол, отвернулся и начал возиться в углу с кучей одежды.

– Что случилось? Это ты кричала, Файетт?

– О… О, всё в порядке. Дроув меня немного напугал, вот и всё. В самом деле, ничего страшного, Берт.

Я почувствовал руку отца на плече и с некоторым колебанием повернулся к нему лицом. Он холодно посмотрел мне в глаза.

– Давай говорить прямо, Дроув. Хочешь поехать в Паллахакси – тогда веди себя как следует. У меня хватает забот и без твоих глупостей. Иди и отнеси вещи в машину.

* * *

Мне всегда казалось несправедливым, что отец может силой заставить меня подчиниться его воле. Когда человек становится взрослым, полностью формируется его интеллект, и с этого момента он начинает катиться вниз под гору. Вот так же и с моим отцом, с обидой думал я, загружая мотокар.

Напыщенный старый дурень, сознавая свою неспособность победить меня интеллектуально, вынужден прибегать к угрозам. В некотором смысле я вышел победителем из этого небольшого поединка.

Проблема была в том, что отец этого не сознавал. Он бегал из комнат на крыльцо и обратно, не обращая на меня внимания, в то время как я пытался поспевать за ним – безуспешно, поскольку груда ящиков продолжала расти. Я доставил себе небольшое удовольствие, швырнув его вещи в багажник, в то время как свой собственный багаж аккуратно разместил на свободном сиденье.

Я обнаружил, что размышляю о том, почему мне нравится время от времени пугать мать, и решил, что меня подсознательно возмущает её глупость. Она жила во власти предрассудков, считая их неопровержимыми аргументами в любом споре.

Мы все страшно боялись холода – подобный страх вполне естественен, и, несомненно, возник как средство, предупреждающее нас о том, чем грозят нам ночь, зима и стужа. Но ужас перед холодом, который испытывала мать, был куда сильнее: совершенно неоправданный и, вполне возможно, наследственный.

Всё дело в том, что её сестра попала в сумасшедший дом. В этом нет ничего особенного, и такое случается со многими, но мать сумела облечь эту историю в форму высокой драмы.

Мне всегда казалось, что тётя Зу как-то влияла на моего отца; во всяком случае, она уговорила его одолжить ей мотокар – она хотела показать меня каким-то дальним родственникам. Была зима.

Мы были на полпути домой, в совершенно безлюдной местности, когда кончилось топливо и мотокар, зашипев, остановился.

– О Господи, – тихо сказала тётя Зу. – Нам придётся идти пешком, Дроув. Надеюсь, твоим маленьким ножкам хватит сил. – Я в точности запомнил её слова.

И мы пошли пешком. Я знал, что нам никогда не удастся добраться домой до темноты, что вместе с темнотой придёт холод, а мы были слишком легко одеты.

– О Господи, – сказала тётя Зу несколько позже, когда солнце скрылось, и на горизонте появился зловещий диск Ракса. – Мне холодно.

Мы прошли мимо группы кормившихся лоринов, которые сидели среди ветвей и что-то шумно жевали, и я подумал, что, если мне действительно станет холодно – страшно холодно, – я смогу прижаться к одному из них, зарывшись в тёплую длинную шерсть. Лорины – безобидные, мирные создания, и в Алике их главным образом используют в качестве компаньонов для локсов.

В холодные дни локсы могут впасть в оцепенение и частичный паралич от страха, и присутствие лоринов действует на них успокаивающе. Некоторые говорят, что это разновидность телепатии. В тот вечер я жадно смотрел на лоринов, завидуя их шелковистой шерсти и ленивому добродушному нраву.

Ракс поднялся над деревьями, отражая холодный свет.

– Если бы у меня была меховая шуба… – пробормотала тётя Зу.

– Мы могли бы прижаться к лоринам, – нервно предложил я.

– С чего ты взял, что я позволю себе приблизиться к подобному животному? – огрызнулась тётя Зу, раздражение которой усиливал страх. – Ты что, думаешь, я не лучше локса?

– Извините.

– Почему ты идёшь так быстро? Тебе, должно быть, тепло в твоей куртке.

У меня такая лёгкая одежда.

Вероятно, я был столь же испуган, как и она; мы были далеко от дома, и, несмотря на куртку, холод начинал кусать меня своими острыми клыками. Я сунул руки в карманы и молча зашагал быстрее. И всё же подсознательно я постоянно думал о лоринах: если всё остальное – включая тётю Зу – не поможет, животные обо мне позаботятся.

Они всегда так поступали…

– Дай мне свой шарф закутать руки, Дроув. У меня нет карманов.

Я остановился, разматывая с шеи шерстяной шарф, и протянул ей, все так же не говоря ни слова. Я не хотел, чтобы её страх передался мне. Когда мы поднялись на холм, я увидел далёкие огни – слишком далёкие. Зимний ветер хлестал по моим ногам, и кровь, казалось, превращалась в лёд по пути к сердцу. Я слышал бормотание тёти Зу.

– Фу… Фу… – молилась она солнечному богу. – Фу, мне холодно.

Согрей меня, согрей меня… Помоги мне.

По бокам дороги тянулись низкие живые изгороди, состоявшие из колючих неразумных растений. Зная о наших страхах, каким-то странным образом ощущая их, у дальней стороны дороги стояли лорины, лохматые головы которых выделялись бледными пятнами в свете Ракса; они с доброжелательным любопытством разглядывали нас, ожидая, когда холод окончательно лишит наши трясущиеся тела способности двигаться.

– Мне нужна твоя куртка, Дроув. Я старше тебя, и я не могу столь хорошо переносить холод. Её пальцы впились в меня, словно когти.

– Пустите! – я вырывался, но она была больше и сильнее меня. Она оказалась у меня за спиной, срывая с меня куртку, и я ощущал её отчаяние и ужас.

Я бросился бежать, но слышал топот её ног позади. Внезапно я ударился о ледяную поверхность дороги, а тётя Зу упала на меня, срывая куртку и издавая неразборчивые жуткие вопли. От страха я погрузился в полусонное состояние и вскоре едва слышал её удаляющиеся шаги. Лёжа, я почувствовал, как меня поднимают лорины, и, словно в тумане, осознал, что мне тепло.

Потом они куда-то несли меня, обнимали, успокаивали своим бормотанием.

Когда я заснул, образ тёти Зу, со стоном бредущей по залитой светом Ракса дороге, изгладился из моего сознания.

* * *

На следующий день лорины принесли меня домой, оставив у порога, под тёплыми лучами солнца Фу, после чего удалились по своим делам. Когда я пришёл в себя, то увидел нескольких из них: один стоял возле локса, понукая животное, запряжённое в тележку с навозом; другой сидел на корточках в поле, удобряя посевы. Третий раскачивался на ветвях ближайшего дерева обо, грызя зимние орехи. Я открыл дверь и вошёл в дом. Мать полдня отмывала меня; она сказала, что от меня воняет. Лишь намного позже я узнал, что тётя Зу попала в сумасшедший дом.

Вернёмся к дню нашего отъезда из Алики. Весь наш багаж был должным образом погружён в мотокар, от которого теперь интригующе пахло спиртом.

Машиной пользуются редко; большую часть времени она стоит возле дома, молчаливо обозначая должность моего отца с помощью флага Эрто, изображённого на борту.

Я проскользнул обратно в дом, намереваясь сказать «до свидания» своей комнате, но меня остановила мать. Она намазывала хлеб ореховым маслом; на столе стоял кувшин сока кочи.

– Дроув, я бы хотела, чтобы ты что-нибудь поел, прежде чем мы поедем.

Последнее время ты стал плохо есть.

– Послушай, мама, – терпеливо сказал я. – Я не голоден. Впрочем, у нас дома никогда не бывает того, что мне нравится.

Она восприняла это как критику её кулинарных способностей.

– Как я могу накормить вас на деньги, которые приносит отец, со всем этим нормированным распределением? Ты понятия не имеешь, что это значит. В магазинах ничего нет – вообще ничего. Может быть, тебе стоило бы как-нибудь самому сходить за покупками, молодой человек, вместо того чтобы все каникулы болтаться по дому. Тогда бы ты знал, что это такое.

– Я только сказал, что не голоден, мама.

– Еда – топливо для тела, Дроув. – В дверях стоял отец. – Так же, как спирт – топливо для мотокара. Без топлива в виде еды твоё тело не сможет двигаться. Ты станешь холодным и умрёшь. Благодаря моей должности в правительстве мы можем получать еду, без которой другим, кому повезло меньше, приходится обходиться. Ты должен понимать, какое это счастье для нас.

Я медленно закипал, пока мы ели жареную рыбу и сушёные фрукты.

Мать бросила на меня взгляд, который можно было бы даже назвать хитрым, и обратилась к отцу:

– Интересно, мы увидим этим летом ту девочку – как её зовут, Берт?

– Дочь директора консервного завода, Конча? – рассеянно ответил отец.

– Златовласка, или что-то в этом роде. Прекрасная девушка. Прекрасная.

– Нет, нет, Берт. Маленькая девочка – они с Дроувом были такими друзьями. К сожалению, её отец – хозяин гостиницы.

– Вот как? Тогда я не знаю.

Я что-то пробормотал, быстро вышел из-за стола и взбежал по лестнице в свою комнату.

Девочка была не маленькая – она была чуть ниже меня ростом и одного со мной возраста, а имя её – которое я никогда не забуду, пока жив, – было Паллахакси-Кареглазка.

С тех пор не было ни дня, чтобы её лицо не всплывало в моей памяти; миловидные ямочки на щеках, когда она улыбалась, – что бывало часто; искренняя грусть в её больших карих глазах, – что было лишь один раз, когда мы прощались.

Последнее, что я забрал из комнаты, – маленький зелёный браслет.

Кареглазка однажды уронила его, а я подобрал, но не вернул. Он должен был послужить поводом для новой встречи. Я сунул браслет в карман и спустился вниз, к родителям, которые уже готовы были ехать.

Проходя через кухню, я заметил стеклянную банку. Я взял её, внимательно рассмотрел и понюхал.

Мать выкинула моего ледяного гоблина.

Глава 2

Последние приготовления проходили в молчании. Отец торжественно зажёг горелки, в то время как я, все ещё переживая из-за моего предательски уничтоженного ледяного гоблина, наблюдал за происходящим с безопасного расстояния. Послышался обычный приглушённый хлопок, когда пары спирта воспламенились, и вскоре пар пошёл по трубам и цилиндрам, и шипящий звук из котла возвестил о том, что мотокар готов к поездке. Мы забрались внутрь; отец и мать рядом на переднем сиденье, а я сзади, рядом с котлом.

Мы проехали мимо последнего общественного калорифера, небольшого сооружения из вертикальных труб, над которым клубилось лёгкое облачко пара, и оказались на открытой местности. Отец и мать о чём-то беседовали, но я на своём заднем сиденье не слышал слов; прямо позади меня шипели и стучали клапаны.

Перед нами простирались холмы, словно медленные волны моря, когда грум достигает наивысшей точки. Тут и там виднелись возделанные поля корнеплодов, но большей частью вокруг была открытая равнина, где мирно паслись локсы под незаходящим солнцем раннего лета. Всё вокруг было свежим и зелёным после долгой зимы, ручьи и реки все ещё несли свои воды; позже они высохнут от жары. Невдалеке группа из четырёх локсов тащила тяжёлый плуг; между ними шагали два лорина, время от времени похлопывая их по гладким бокам и, несомненно, мысленно их ободряя. Наверху плуга на непрочном возвышении сидел фермер, издавая бессмысленные крики. Как и большинство людей, жизнь которых прошла под солнцем Фу, он был мутантом, и у него была одна лишняя рука с правой стороны. В этой руке он держал кнут, которым постоянно размахивал.

После нескольких дней пути по почти безлюдной пустыне мы наткнулись на застрявший на обочине грузовик. Рядом с разбитой машиной сидели двое. Как обычно, из пустыни появились несколько лоринов и сели рядом, дружелюбно подражая людям.

Отец что-то сказал матери; я не сомневался в том, что он намеревался ехать дальше, но в последний момент затормозил и остановился в нескольких шагах от грузовика. От машины невыносимо несло рыбой.

– Я могу подвезти вас до почты в Бекстоне, – крикнул отец, когда двое поспешили к нам. – Оттуда вы сможете сообщить о том, что случилось. Вам придётся ехать на багажнике, внутри места нет.

Они что-то благодарно пробормотали, устроились позади меня, и мы поехали дальше.

– Привет, сынок, – крикнул один из них сквозь лабиринт сверкающих трубок. Перебравшись через бортик, он уселся рядом, заставив меня придвинуться ближе к котлу.

Он сунул свою руку мне под нос, и я заметил, что на каждой руке у него всего по два пальца – гигантские клешни, начинавшиеся от запястья. Я пожал этот странный предмет, больше из интереса, чем из вежливости.

Его компаньон с риском для жизни просунул свою узкую голову между движущимися частями механизма. Я подумал, что лишь человек с очень длинной шеей мог проявить подобные чудеса ловкости.

Путешествие продолжалось, и компания странных попутчиков хоть как-то развлекла меня. Мужчина рядом со мной представился как Паллахакси-Гроуп, а его товарищ – Джуба-Лофти, и время в их обществе пролетело незаметно, пока впереди не появились дома и мечущиеся в небе птицы не возвестили о том, что мы прибыли в Бекстон-Пост.

Попутчики снова пожали нам руки, поблагодарили отца за то, что подвёз, и направились в сторону почты, небольшого домика, белого от помёта почтовых голубей.

* * *

Незаходящее солнце постепенно клонилось к закату, когда мы спустились с холмов и поехали по прибрежной равнине. Изменилось и настроение людей; здесь мы видели больше улыбающихся лиц, больше признаков искреннего дружелюбия, когда останавливались, чтобы пополнить запасы пищи и воды.

Время от времени дорогу пересекали реки, и мы при каждой возможности заправляли мотокар водой; даже в этих мирных краях было заметно, что взгляд людей задерживается на канистрах со спиртом дольше, чем следовало бы. У нас оставалось лишь несколько канистр; как раз достаточно, сказал отец, явно гордясь точностью своих расчётов, чтобы доехать до Паллахакси.

В конце концов мы достигли побережья и рыбацких деревень, и краешек солнца появлялся на горизонте на более длительное время, пока мы ехали по дорогам вдоль скал и смотрели на океан, словно смешанный с кровью. Глядя на волны, разбивавшиеся розовыми брызгами о камни, слыша их гудение и шум, трудно было представить себе перемены, которые произойдут в конце лета, с приходом грума. Океан существует вне времени, но даже океан подчиняется смене времён года.

Позже дорога вновь свернула в глубь суши, следуя вдоль русла широкой реки, по которому плыли глубоко осаженные лодки, тянувшие за собой сети.

Наконец мы проехали мимо хорошо знакомого ориентира – древнего каменного укрепления на склоне холма; вскоре мы уже двигались по узкой улице, а впереди лежала знакомая гавань, казавшаяся живой от лодок и морских птиц, висевших сетей, плавающего мусора, занятых работой мужчин и запаха рыбы и соли. Мы приехали в Паллахакси.

Глава 3

Паллахакси расположен вокруг каменистой бухты, и дома, построенные в основном из местного камня, уступами поднимались от гавани вверх по скалам, за исключением стороны, обращённой к берегу, где бухта переходит в долину. С течением времени небольшая рыбацкая деревушка выросла до города средних размеров, раскинувшегося на склоне горы и по краям прибрежной низины. Около десяти лет назад был построен консервный завод, что привело к дальнейшему росту населения. Прежде гавань была достаточно велика, чтобы удовлетворить местные потребности, но с ростом судоходства в западной части гавани был сооружён длинный волнолом, отгородивший водное пространство. Рыболовные суда могли теперь разгружаться непосредственно у причала на волноломе; небольшие паровые вагонетки увозили рыбу по узким улочкам на консервный завод. В гавани находился и рынок, где рыбакичастники продавали свой улов.

Первое, что заинтересовало меня по приезде в Паллахакси, – новый консервный завод, о котором я слышал от отца. Он располагался дальше в городе, за мысом, известным под названием Палец. Судя по всему, старый консервный завод был уже не в состоянии расширяться дальше; более того, как сказал отец, его оборудование устарело.

Я ощущал напряжение, возникшее между мной и отцом. Внезапно я возненавидел новый завод. Я давно знал старый завод, знал в лицо многих работавших там людей, наблюдал за разгрузкой рыбацких лодок, восхищался сложной системой рельсов и механизмов. Завод был моим старым другом.

Теперь отец говорил, что он устарел и должен быть снесён, чтобы освободить место для домов. Как он сказал, завод был бельмом на глазу. Для разгрузки улова на новом заводе судам даже не потребуется заходить в гавань, они смогут разгружаться в заливе ближе к северу, за Пальцем. Вдобавок ко всему, новый завод был собственностью правительства, и отец исполнял там роль консультанта; так сказать, работа во время отпуска.

Через два дня после нашего приезда я прогулялся по окрестным скалам, посмотрел на новые дома с вершины каменного утёса, затем вернулся в наш летний коттедж в южной части города. Я начинал ощущать первые признаки скуки. В коттедже было пусто; отец занимался новым заводом, а мать ушла в город за покупками. Я сел на крыльцо, глядя вдаль на широкий простор залива Паллахакси; внизу справа на конце волнореза виднелся маяк. Прямо на западе, за самым горизонтом, лежала Аста, с которой мы воевали. Думаю, эта близость врага придавала некоторую пикантность жизни в Паллахакси.

Коттедж был довольно примитивным деревянным строением, расположенным на поднимавшейся вверх лужайке, недалеко от вершины скалы. Поблизости стояли и другие коттеджи, разных форм и размеров; среди них паслись локсы, почёсываясь боками о доски. На крыльце соседнего коттеджа сидел лорин, нахально передразнивая меня. Я уже собирался прогнать его, когда на дальнем конце поля заметил какого-то человека. Он не отрывал от меня взгляда и явно направлялся сюда. Прятаться в коттедж было слишком поздно.

– Привет, парень! – издали крикнул он.

Не глядя в его сторону, я оставался сидеть, ковыряя грязь большим пальцем ноги и искренне желая, чтобы он убрался. Один взгляд на него сказал мне достаточно. Среднего роста, коренастый, с весёлыми чертами лица и живой походкой, он явно относился к тому типу людей, кто – как заметила бы моя мать – «прекрасно умеет обращаться с детьми».

– Что-то у тебя грустный вид в такой чудесный день. – Он стоял передо мной, и, ещё не взглянув на него, я уже знал, что он улыбается.

– Угу.

– Насколько я понимаю, ты – Алика-Дроув. Рад с тобой познакомиться, парень. Я друг твоего отца; позволь мне представиться. – Его дружелюбная улыбка гипнотизировала, заставив меня встать и ощутить его рукопожатие. – Меня зовут Хорлокс-Местлер.

Его занесло далеко от дома – город Хорлокс находился в глубине материка, почти у самой границы с враждебной Астой. На какое-то мгновение его имя показалось мне знакомым.

– Чем могу помочь? – спросил я.

– Я хотел бы видеть твоего отца.

– Его нет.

– Вот как? Могу я спросить, где он?

Его неослабевающая вежливость начинала меня бесить. Я почувствовал себя так, словно мне давали урок хороших манер.

– Вероятно, он на новом заводе, – сказал я, делая усилие, чтобы взять себя в руки. – К сожалению, ничем больше не могу помочь. Думаю, он пробудет там достаточно долго. Могу я предложить вам сока кочи?

– Большое спасибо, молодой человек, но, боюсь, у меня нет времени. Мне нужно идти. – Внезапно он с хитрецой посмотрел на меня. – Скучаешь?

– Возможно.

– Скоро сюда придёт грум; такому парню, как ты, следовало бы иметь лодку. С лодкой во время грума можно отлично развлечься. Ну ладно.

Надеюсь, встречу твоего отца на заводе, если потороплюсь. Пока. – Он ушёл подпрыгивающей походкой. Я смотрел ему вслед, не в состоянии решить, понравился ли он мне в конце концов или нет.

Я вернулся в коттедж и остановился, глядя на карту, которую мать повесила на стену. Маленькие флажки обозначали позиции войск Эрто в соответствии с тем, что сообщалось ежедневно в газетах и постоянно обсуждалось среди взрослых. Красные стрелки показывали основные направления продвижения войск. Казалось, мы наступали по всей линии фронта, но мой скептицизм по этому поводу достиг такой степени, что я вовсе не удивился бы, если бы передовой отряд врага постучался к нам в дверь. Я надел плавки и спустился на пляж.

* * *

Когда я вернулся в коттедж, то обнаружил, что отец с матерью уже вернулись.

Они встретили меня с многозначительным видом. Было понятно, что они только что говорили обо мне. Мы сели обедать.

Отец закончил есть спелый желтошар, вытер пальцы и откашлялся.

– Дроув… Я бы хотел с тобой кое о чём поговорить.

– Да? – Это звучало вполне серьёзно.

– Как ты знаешь, у меня есть различные обязанности, связанные с моим постом в правительстве, которые мне удобно исполнять, пока мы здесь, в отпуске в Паллахакси. Обычно эти обязанности не отнимают у меня много времени, но, к несчастью, в этом году, как я сегодня узнал, будет иначе.

– Я забыл сказать: тебя искал один человек. Его зовут Местлер.

– С Хорлокс-Местлером мы виделись. Надеюсь, ты был с ним достаточно вежлив, Дроув. Он из тех людей, с кем следует считаться.

– Угу.

– По-видимому, с сегодняшнего дня я буду проводить большую часть времени на новом заводе. Мы не сможем быть вместе, одной семьёй, как я надеялся. Ты будешь во многом предоставлен самому себе.

Я нахмурился, стараясь выглядеть разочарованным.

– И не стоит ожидать, что мама будет постоянно в твоём распоряжении.

Ты не из тех парней, кто готов подружиться с кем угодно, но я не вижу в этом ничего плохого. Есть люди, которых нам не хотелось бы видеть среди твоих друзей. Однако…

– Он сделал паузу, задумчиво глядя куда-то в точку в трёх шагах позади меня, стараясь восстановить нить своих рассуждений. – Не в моём обычае покупать тебе подарки, – продолжал он, – поскольку я считаю, что человек должен ценить то, что он и так получает.

– Угу.

– Тем не менее я не могу позволить, чтобы ты болтался без дела. Того и гляди, угодишь в какую-нибудь переделку. Я собираюсь купить тебе лодку.

– Мёрзло здорово, папа! – радостно воскликнул я. Он натянуто улыбнулся, не обращая внимание на слово, сорвавшееся с моего языка.

– Я видел подходящую лодку в мастерской у Сильверджека. Небольшая плоскодонка. Ты должен уметь с нею управляться, если в тебе вообще есть хоть что-то от моряка.

Мать нежно улыбнулась мне.

– Какой хороший у нас папа, верно, Дроув?

– Спасибо, папа, – послушно сказал я.

– Можешь забрать лодку в любое время, – сказал он. – Просто скажи Паллахакси-Сильверджеку, кто твой отец.

* * *

На следующее утро, позавтракав, я выглянул в окно; всё та же заря окрашивала небо в розовый цвет, все те же животные паслись за оградой; но сегодня всё было по-другому. Сегодня я должен был идти в мастерскую Сильверджека, чтобы забрать лодку. Туманное море заманчиво простиралось до чёрных бугров суши на дальнем краю залива; сегодня я смогу поближе с ним познакомиться. Я быстро натянул куртку.

– Подожди меня, если собираешься в город, Дроув. Мне нужно сделать кое-какие покупки. Мы можем пойти вместе. – Мать смотрела на меня, рассеянно улыбаясь поверх чашки стувы.

Когда мы добрались до центра города, оказалось, что мать вовсе не собирается меня отпускать. Мы вместе заходили в магазин за магазином, где она размахивала своей парловской карточкой каждый раз, когда кто-либо проявлял нежелание её обслуживать, ссылаясь на нормированное распределение. Вскоре я уже сгибался под тяжестью покупок и испытал ни с чем не сравнимое облегчение, когда мать наняла запряжённую локсами повозку, чтобы отвезти все это добро домой.

– Ну я пошёл, – сказал я, когда был погружён последний пакет.

– Подожди немного, дорогой. Я просто умираю от жажды. Неподалёку, возле гавани, есть очень приятное местечко, но мне не хочется идти туда одной; здесь порой встречаются очень странные типы.

По дороге к бару мы прошли мимо гостиницы «Золотой Груммет», и я старался не смотреть слишком явно в сторону окон, поскольку мать знала, кто там живёт, и украдкой следила за мной. Я увидел Паллахакси-Эннли, мать Кареглазки, но она меня не заметила.

Когда мы уже сидели в баре, мать помахала рукой кому-то в другом конце зала. Если отца нет рядом, она приходит в неистовство и не хуже него умудряется привлекать к себе внимание. Я пришёл в крайнее замешательство, когда из-за столика поднялись двое и подошли к нам – женщина одного роста и возраста с моей матерью, а с Нею подросток, мой ровесник. Мать представила их мне; женщину звали Дреба-Гвилда, а парня – Дреба-Вольф.

Она познакомилась с ними вчера.

Вольф выглядел пай-мальчиком, и я сразу понял, что, по мнению матери, он подходящий друг для меня. Собственно, я подозревал, что встреча не была случайной. Несомненно, муж Гвилды был парлом.

Вольф широко улыбался мне.

– Насколько я понял, Дроув, сегодня у тебя будет лодка.

– Угу.

– Я сам страшно люблю плавать. Дома у меня есть шлюпка, но я не могу привезти её сюда. Впрочем, это всё равно не имеет смысла, это не для грума. У тебя, как я понимаю, будет плоскодонка?

– Угу.

– Сейчас ты, конечно, не сможешь ею пользоваться. Могут быть неприятности. Тебе придётся дождаться грума. Я пойду с тобой и помогу забрать лодку. Там надо все хорошенько проверить. С этим народом в Паллахакси нужно быть поосторожнее. Они все поголовно воры. Ясное дело, их испортили туристы.