Текст книги "Мой знакомый призрак"

Автор книги: Майк Кэри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

– Да, да, раньше, – закивал Никки, – в большинстве случаев на два-три дня, максимум на неделю. А если провести кривую спада, соответствие еще нагляднее. И так каждый раз, Фикс. Каждый гребаный раз!

Я попытался обдумать услышанное.

– Ты хочешь сказать…

– Что существует причинная связь. Вне всякого сомнения.

Пришлось нахмуриться, чтобы со стороны казалось: я всерьез заинтересован. Пылающие глаза Никки прожигали насквозь.

– Что же происходит?

Мой приятель только и ждал этого вопроса.

– А происходит следующее: насаждение феодализма полностью соответствует почерку дьявола.

– Знаешь, на что это похоже? – Жест Никки получился весьма выразительным. – На стимулирование деградации человека посредством простого развращения Адама и Евы. Чем больше стран и народов живут по единым законам и правилам, тем легче дьявольским силам установить контроль над миром: для этого достаточно подчинить себе одну-единственную душу. Ну или, применимо к Совету министров Евросоюза, пару сотен душ. Так что попытки некоторых членов правительства склонить нас к интеграции означают, что они продались сатане и действуют по его воле.

Я еще раз напряг извилины.

– А при чем тут цены на акции?

– Это сатанинская награда за послушание. Всякий раз, когда его рабам удается приблизить план к завершению, он увеличивает стоимость их акций, таким образом создавая давно обещанный рай на Земле.

Приятель не сводил с меня глаз, явно ожидая какой-то реакции.

– Ну, Никки, не знаю… – тянул время я. – Индекс Лондонской биржи – показатель довольно сложный, верно? Зависит от огромного множества компаний, компании – от директоров, директора – от бизнес-планов… Плюс еще инвесторы со своими корыстными целями…

– Мать твою, Фикс! – разозлился Никки. – Конечно, показатель сложный! Я же не говорю, что индекс поднимается или падает по мановению руки дьявола! Сатана действует не сам, а через ставленников. Отсюда и временная разница амплитудных скачков. Работай дьявольская система без сучка без задоринки, результат был бы моментальным, согласен? Так что ты только подтверждаешь мою правоту.

– Ну, мне бы хотелось еще раз все обдумать, – осторожно сказал я, присаживаясь на столик, где стоял принтер. Модель хоть и лазерная, но старая и громоздкая, так что ягодицы пришлось уместить буквально на нескольких квадратных сантиметрах. – Никки, я хочу попросить об одолжении.

– В чем дело? – Мой приятель тут же стал подозрительным. Он отлично понимает, что я пришел не нюхать вино и болтать, но никак не может смириться с тем, что отношения у нас, ио сути, коммерческие.

– Мне тут работа подвернулась.

– Какая работа?

– Обычная.

Никки взял со стола бутылку и с явным вызовом стал рассматривать этикетку. Урожай 1997 года, дешевым это вино точно не назовешь.

– Мне казалось, ты бросил громить призраков.

– Я снова начал.

– Понятно. – Вино если и умаслило Никки, то ненадолго. – Понадобятся еще две таких бутылки. А еще, помнится, ты рассказывал, что у какого-то парня с Портобелло-роуд есть Эл Боули и Джеймс Рис Юроп на одной пластинке Берлинера?

Я поморщился.

– Да, рассказывал, но знаешь, я в правительство не вхожу, так что дьявол индекс моих акций вверх не тянет. Или вино, или пластинка, а не все вместе.

Никки изобразил обиженную несговорчивость.

– И что ты ищешь?

– Молодую женщину. Возрастом чуть за двадцать. Темноволосую. Из России или Восточной Европы. Убитую в районе Юстона. Ну, она была убита или трагически погибла, но в результате насилия и внезапно.

– Временной промежуток?

– Даже не знаю… Летом. В июле – августе.

– Поздравляю, Фикс! – фыркнул Никки. – Менее точных сведений ты мне еще не давал. Ну, подкинь еще что-нибудь! Цвет глаз? Телосложение? Особые приметы?

Вспомнилась туманная красная вуаль, застилавшая поллица призрака.

– Нет, это все, – сказал я, а потом, скорее для себя, чем для него, добавил: – Хотя… может, ей лицо разбили…

– Пластинку.

– Что?

– Я выбираю пластинку Берлинсра. Но смотри, чтобы была настоящая, с настоящим Элом Боули, а не с Кеппардом,[21]21
  Фредди Кеппард – корнетист, трубач, один из руководителей новоорлеанского бэнда. Вслед за Бадди Болденом считается самой значительной личностью в раннем джазе.


[Закрыть] играющим в стиле Боули. Все равно ведь сразу узнаю!

– Пластинка настоящая! – заверил я. Для меня все эти исполнители – только имена, сам предпочитаю наш английский панк и брутальный альт-кантри, В джазе разбираюсь ровно настолько, чтобы выбрать хорошую пластинку для Никки.

– Фикс, знаешь, в чем твой величайший грех? – поинтересовался приятель, уже задавая параметры в темно-сером окошке безымянного мета-поисковика, – Догадываешься, за что попадешь в ад?

– За онанизм? – отважился предположить я.

– За богохульство. Близится конец света, и Господь пишет об этом на земле и небесах. Восстающие из могил мертвецы – знамение; я знамение, а ты не желаешь меня читать. Не желаешь видеть, что в происходящем заложен глубокий смысл. Или великий план. Апокалипсис, великая книга Откровений Иоанна Богослова, для тебя что сборник правил дорожного движения. Поэтому Господь и отвернулся, поэтому в конце концов ты сгоришь в адовом огне.

– Правильно, Никки, – кивнул я, уже направляясь к двери, – я сгорю, а ты загоришь. Ибо так предначертано свыше. Ладно, позвони, если что-нибудь найдешь.

На Хоу-стрит я вернулся в самом мрачном настроении. В тираде Никки было нечто, разбудившее неприятные воспоминания, а именно слова Асмодейа, утверждавшего, что я упущу свой шанс, потому что задаю не те вопросы.

Ишь, взяли моду критиковать!

А потом никчемные мысли разом оборвались. Проходя мимо магазина, я взглянул на свое отражение под необычным углом и увидел: следом кто-то идет, показалось даже, кто-то знакомый. Но стоило обернуться – ее и след простыл. Неужели Роза, девушка из «Розового поцелуя» – клуба Дамджона? Та самая, которую прислал щедрый Лукаш, решив, что мне понравится ее попа. Вряд ли, конечно, Роза приедет в Уолтемстоу, но ощущение было именно таким и очень сильным.

Встречаться с Никки опасно: паранойей можно заразиться так же легко, как гриппом.

Когда я вернулся в центр, от хмурого дня остался дымящийся окурок. Почти вечер – вот как время бежит! Я решил снова зайти к Гейбу Маккленнану, но на этот раз даже входная дверь оказалась заперта.

Итак, встреча опять откладывается, но ни в коем случае не отменяется. Не зная, что делать с чувством беспокойного нетерпения, я шагал по Чаринг-Кросс-роуд, будто было куда спешить. Всего пару месяцев назад взял бы такси и поехал в Каслбар-хилл, где находился паб «Золотое пламя», который лондонские специалисты по изгнанию нечисти считали вторым домом. Увы, «Золотое пламя», полностью оправдав свое название, сгорело дотла, когда один молодой идиот, демонстрируя тантрическую технику снятия боли, поджег в главном зале и себя, и занавески. Поговаривали, что паб откроется в другом месте, но пока только поговаривали.

Итак, я засел в баре у Лестер-сквер, который прежде назывался «Луна под водой», а сейчас как-то по-другому, и попросил пива «Уодуэдрт 6Х», а потом залил праведный гнев виски. Ерунда какая-то: в деле, на первый взгляд простом, как дважды два, появились вычурные барочные завитушки, вызывавшие у меня стойкое отвращение.

Призрак оказался вполне современным: та женщина жила и умерла в мире, где уже существовали фабрики, машины и наручные часы. Конечно, теоретически подобные артефакты могли относиться и к концу девятнадцатого века, только мне не верилось. Салон той машины я бы назвал вполне современным, и обставляли его, не жалея денег, а часы с браслетом из нержавеющей стали появились не раньше сороковых годов двадцатого века. Значит, призрачная женщина попала в архив не вместе с русской коллекцией и с домом номер двадцать три по Черчуэй ее связывало другое – что, я, спеша принять ошибочное решение, пропустил.

Вообще-то выяснять, кто эта женщина, вернее, кем она была, абсолютно не требовалось, по крайней мере для выполнения работы, за которую мне платят. Всего-то нужно – найти эмоциональный отпечаток призрака, чтобы на его основе создать мелодию, и после вчерашних ночных приключений этот отпечаток у меня уже имелся. Так почему же я хандрю в шумном баре Сохо, вместо того чтобы открывать бутылку «Дом Периньона» у Пен?

Потому что из меня делали идиота, а я к такому обращению не привык.

Раз в архиве побывал Гейб Маккленнан, значит, у призрака есть история, которую мне рассказывать не спешат. А раз после закрытия по зданию разгуливает некто, значит, за мной следят. Другим объяснением может быть только какое-то неблаговидное дело, каким невозможно заниматься среди бела дня. В общем, мысли метались по замкнутому кругу, но радиус постепенно уменьшался, пока я не наткнулся на истину, которую очень не хотелось признавать.

Я пообещал Пилу изгнать призрака до конца недели. Следовательно, осталось два дня, не считая сегодняшнего, Работа, по сути, уже выполнена: могу завтра прийти, сыграть пару тактов и уйти с семью сотнями в кармане.

А жив и здоров буду только потому, что призрачная женщина вмешалась и не дала сломать шею, когда я оступился в темноте…

Я ведь не просто так стараюсь не думать о загробной жизни. Дело тут не в щепетильности. Вернее, не в той щепетильности, которая на узкой горной дороге суеверно обрывает мысли о возможной неисправности тормозов, или об акулах, когда купаешься на курорте Бонди-бич в Австралии.

Это моя работа. По-моему, проще и не объяснишь. Я занимаюсь тем, что отправляю призраков в следующий пункт назначения. Получается, если небеса существуют, я делаю хорошее дело: открываю им дверь к вечному блаженству. С другой стороны, если наш мир единственный и после этой жизни ничего нет, то я их просто стираю. Угрызений совести всегда удавалось избежать довольно оригинальным способом: я не отношусь к призракам как к людям. Если они всего лишь психические отпечатки, квинтэссенции былых эмоций, поставленные на повторное воспроизведение там, где их испытал и впер-¹ вые, что плохого в моей работе?

А вот сейчас я чувствовал: оборонные сооружения дают течь, причем дыр чуть ли не больше, чем возможностей их заткнуть.

Я с полчаса хандрил над первой порцией виски, попросил еще и захандрил снова. Уже собирался заказать третью, когда передо мной появился бокал. «Черная самбука», причем подали ее отвратительным псевдооригинальным способом – в подожженном виде и с кофейными зернами. Но вот на соседнюю табуретку опустилась женщина, задула пламя, и я начисто забыл о хандре и недовольстве.

По-моему, выражение «сногсшибательная красотка» порой употребляют не к месту. Разве часто встретишь женщину, одним взглядом парализующую мужское сердце? Женщину, чья красота прожигает в черепе дыру, сквозь которую медленно вытекают мозги?

На такую я сейчас и смотрел.

Вообще-то я обычно западаю на миниатюрных куколок, но незнакомка, очень высокая и статная, явно привыкла менять чужие вкусы. Волосы – блестящий, цвета воронова крыла, водопад, а глаза будто состоят из одного зрачка. Если глаза – зеркало души, то в душе этой женщины черная дыра. Ей бы очень пошла бледность в стиле леди д'Арбанвиль,[22]22
  Леди д'Арбанвиль – героиня песни Кэта Стивенса, посвященной актрисе Патти д'Арбанвиль.


[Закрыть] хотя облик получился бы с налетом готики. На прекрасном лице весь спектр белого, а ведь мне белый никогда не нравился. Кожа – нежнейшего оттенка слоновой кости, губы – розовато-сливочные. Черная рубашка словно сшита из нескольких слоев полупрозрачной ткани, так что при каждом движении на сотые доли секунды сквозь нее проглядывает тело. Черные кожаные брюки, наоборот, обтягивают и сидят плотно, как перчатка. Женщина перекинула ногу на ногу, и на левой, оказавшейся сверху лодыжке я заметил простую серебряную цепочку. Завершали монохромный наряд изящные туфли на шпильках.

Сильнее всего на меня подействовал ее запах. В первое мгновение, когда незнакомка опустилась рядом, я ощутил жаркую прогорклую волну: как из курятника, в котором недавно порезвилась лиса, но уже в следующую секунду понял, что ошибся. Специфический аромат распался на тысячи составляющих: сначала верхние ноты летней свежести, затем корица с мускусом и, наконец, заключительные аккорды волнующей розы, соблазнительной лилии и незамаскированного парфюмерией пота. Там был даже шоколад и жесткие липкие конфеты, которые называют анисовым драже. Общее впечатление не поддается описанию: запах разгоряченной женщины, отдыхающей в саду, в котором ты гулял еще ребенком.

Медленный, томный взмах бесконечных ресниц вернул к реальности: оказывается, я целую минуту с открытым ртом оценивал прелести незнакомки. Для первого взгляда, пожалуй, слишком долго.

– У вас такой вид… – начала женщина, будто пытаясь объяснить бесплатный коктейль и свое появление. Голос – глубокое хрипловатое контральто – идеально соответствовал ее внешности. – Вид человека, пытающегося воскресить в памяти прошлое, но без особого успеха.

Заставив себя равнодушно пожать плечами, я поднял бокал с самбукой: за вас, мол.

– М-м-м, спасибо, какая вы милая! – сделав большой глоток, поблагодарил я. Края бокала до сих пор не остыли, и я обжег нижнюю губу.

– Милая? – на секунду задумавшись, переспросила незнакомка. – Ну, это вряд ли. Можете считать, что я вас предупредила.

Оказывается, себя эта женщина тоже не обидела: на барной стойке – высокий бокал с темно-красной жидкостью: «кровавой Мери» или чистым томатным соком. Чокнувшись со мной, она одним глотком выпила сразу половину.

– Жизнь коротка, полна горечи, боли и неизвестности. – Опустив бокал, брюнетка снова пронзила меня взглядом. – Так что, думаю, лучше жить настоящим.

Стандартная для начала разговора с незнакомым человеком фраза, но мне такое в новинку. Вдохнув божественный запах полной грудью, я с удивлением почувствовал эрекцию.

Так, нужно срочно изобразить добродушную небрежность.

– Обычно я так и делаю, просто день не сложился…

– Но вот появилась я, – с улыбкой промолвила незнакомка.

Ее звали Джулиет. Джулиет и больше никаких подробностей. Выяснилось только, что она не из Лондона. Я определил это по акценту, вернее, как и у Лукаша Дамджона, по полному его отсутствию. Произношение отточено до алмазной остроты: слоги нанизывались один на другой так, словно все фразы заранее выучили наизусть. Очень в стиле ведущих музыкального конкурса «Евровидение», но с каких пор от «Евровидения» становится тесно в штанах?

Моей персоной Джулиет тоже особо не интересовалась. Вот и замечательно! В таком состоянии чем меньше говоришь и думаешь о работе, тем лучше. Что мы обсуждали, сейчас уже не вспомнить. В памяти отложилось лишь горячее желание выбраться из бара и найти место, где можно трахаться, как бешеные кролики.

Тем временем принесли еще один бокал черного коктейля, потом еще и еще. Я осушил их все, не успев толком распробовать. Удивительно: если присмотреться повнимательнее, все вокруг кажется черным – глаза Джулиет что два черных калейдоскопа, мир в них растворяется, а потом появляется снова, окрашенный в мягкие полуночные тона.

Из бара в черную ночь, освещенную робким, тщедушным месяцем, затем в черное такси с черным водителем, который сорвался с места, даже не услышав, куда нам нужно. Или я все-таки назвал адрес: какая-то часть мозга еще занималась мирскими проблемами, пока я лапал аппетитные черные округлости Джулиет. Впрочем, она отбивалась без особого труда.

– Не здесь милый! – шептала красавица. – Отвези меня туда, где никто не увидит.

Затем такси скрылось за поворотом, оставив нас перед домом Пен. Все окна темные, за исключением одного: Пен у себя в подвале и еще не легла. Кажется, я не видел ее уже два дня…

Сейчас это не важно, главное – провести Джулиет в мою комнату и закрыть дверь. Только бы подняться туда, – а потом весь мир может катиться к черту.

Никак не получалось попасть ключом в замочную скважину, но Джулиет что-то шепнула, и дверь раскрылась сама. Очень кстати! Очаровательная спутница за руку вела меня по лестнице, а вокруг нас образовался кокон абсолютной тишины. Когда я заплетающимся языком попытался ее позвать, даже голоса своего не услышал. Джулиет улыбнулась: белозубая улыбка сулила такое – сил никаких не осталось терпеть!

Дверь в комнату открылась так же легко, как входная. Втащив меня за порог, Джулиет плотно ее прикрыла.

– Боже, ты такая… – начал я.

Женщина, приложив к моим, губам палец, велела замолчать. Случай был явно не тот, когда нужно соблазнять партнершу, и морочить ей голову неловкими словами. Блузки даже касаться не пришлось – она сама упала на пол, а вслед за ней – брюки и туфли. Кожа, в ослепительном контрасте с глазами и волосами, молочно-белая: даже соски и полукружия вокруг них словно выточены из кости.

Когда на Джулиет осталась лишь цепочка, соблазнительно позвякивающая на левой лодыжке, она прижалась ко мне и, придерживая тонкой, но удивительно сильной ладонью мой затылок, впилась в губы поцелуем.

– Я хочу тебя, – прорычала она. – Всего, без остатка!

Свободной рукой Джулиет сорвала с меня одежду: в полном сумбуре я не удивился и не испугался того, что длинные ногти вспарывали ткань, как бумагу, оставляя на коже глубокие царапины. Вот бледная ладонь скользнула меж бедер… Долго ласкать не пришлось: через пару секунд мы вместе содрали то, что осталось от брюк и трусов. Сначала воедино слились наши губы, потом чресла. Джулиет вдохнула воздух из моих легких, и мне показалось, что из сердца и промежности по телу потек жар.

Я думал, это настоящая любовь, но жар усилился, за долю секунды из приятного превратившись в мучительный. Когда я открыл глаза, алое пламя уже окутало нас обоих, скрыв из виду комнату.

12

Как больно! Невыносимый жар растекался по телу, словно дикий зверь, запертый в тесное, без окон и дверей помещение. Зверь рвался наружу, чтобы соединиться с пламенем, которое полыхало сверху. Я пытался вырваться, хотя бы отстраниться, но меня будто приварили к месту: распяли на кривом дереве, обвившем ветвями, чтобы пошевелиться не мог. Крикнуть тоже не удавалось: рот открыт, но в него что-то набилось и душило, душило, душило, не позволяя даже пикнуть.

Боль одолевает человека двумя способами: сильная в большинстве случаев отрубает мозги. Но, если к боли готовиться, она превращается в якорь: цепляясь за него, можно остаться в сознании. Со мной так и произошло. Агония будоражила громким колоколом, пробуждая из транса, в который ввела суккуб.

Естественно, Джулиет оказалась суккубом. Чернущие глаза и естественный аромат должны были меня насторожить, но я попал под ее влияние, не успев сообразить, с кем имею дело. Потом мозги переместились из головы в головку, так что трезво оценивать ситуацию получалось не лучше, чем танцевать канкан со сшитыми ногами.

Итак, я умру ужасной смертью.

Суккубы пожирают душу медленно, потому что, м-м-м, как бы поделикатнее выразиться, воздействуют через орган, у которого нет зубов. Я чувствовал, как постепенно сдаю позиции, слабею, но – вот парадокс! – испытывал при этом лихорадочное наслаждение. Джулиет убивала, стараясь, чтобы я наслаждался процессом.

Что же, по крайней мере, я думал; думал, несмотря на боль и возбуждение, словно пытался настроить голое на радио, из которого пока слышались только помехи. И в итоге понял: у меня есть шанс, очень небольшой, где-то между «почти невозможно» и «невозможно».

Подсознание пропитали сладострастные стоны суккуба, Ее сводящий с ума, лишающий воли образ, выраженный и запахе, вкусе и текстуре, заставлял двигаться вверх-вниз. Так работает Джулиет.

Но ведь яркий, четкий, законченный образ – находка для специалиста по изгнанию нечисти. Так работаю я.

Окажись руки свободными, а вистл рядом, все было бы просто. Ну, градуса на три-четыре дальше от невозможного. Раз вистл где-то на полу, среди клочьев одежды, а губы приклеены к жадному рту Джулиет, придется импровизировать.

Вытянув левую руку, я несколько секунд бестолково ощупывал пустоту, а потом нашел что-то твердое – откидную крышку письменного стола. Боль стала невыносимой, удовольствие – тоже, но я, стараясь отрешиться от обеих агоний, начал отбивать ритм.

Естественно, полноценного заклинания не получилось, так, один зачаток. Играя на вистле, я использую высоту, темп, лиги и все остальные премудрости, чтобы перенести яркий, многогранный образ из сознания на туманность, которая клубится передо мной в воздухе. Отбивание ритма похоже на этот сложный процесс не больше, чем плевки жеваной бумагой через трубочку на стрельбу из боевого пистолета. Фактически я работал в одной плоскости, готовил блюдо из одного продукта.

Изгнать суккуба я даже не пытался, зато надеялся провести обманный маневр. Все получилось. Когда ритм стал более или менее похож на мелодию, Джулиет задрожала, на пару секунд замерла, и объятия ослабели. Мне этого хватило: успел повернуть голову и оторваться от ненасытных губ.

Глубокий вдох: по сравнению с бушевавшим внутри пламенем, воздух казался холодным, как вьюга. Будто целое ведро ледышек проглотил! На жалость нет времени, на второй, поглубже, вдох – тоже. Вместо этого я засвистел, чтобы создать быстрый, но слегка сбивчивый контрапункт с ритмом, который параллельно отбивал.

Результат превзошел все ожидания. Невероятно красивое лицо Джулиет перекосилось, и на какой-то миг показалось: его черты растягиваются, принимая совершенно иные очертания. Суккуб дико закричала, и звук получился таким ужасным, что я чуть не сбился с ритма. Р-раз – она сжала объятия, грозя раздавить мою грудь, но дольше секунды продержаться не смогла. Короткие отрывистые звуки заклинания вгрызались в Джулиет, и, выпустив меня, она отшатнулась к стене.

Суккуб съежилась, а я упал на колени и больно стукнулся о пол. Дыхание сбилось буквально на секунду, но Джулиет и этой заминки хватило, чтобы прийти в себя и выпрямиться. Решив начать мелодию с нового такта, я ускорил ритм. Суккуб застыла на месте, буравя меня свирепым взглядом.

Тогда я и увидел под кроватью что-то блестящее, встал на четвереньки и вытащил вистл. Глаза Джулиет расширились от удивления. Не переставая насвистывать сквозь зубы, я поднес мундштук к губам и встал на одно колено в боевую позу вокалиста группы «Йес» Джона Андерсона.

Мы балансировали на пиковой точке кривой катастроф: освободившись от удушающих объятий, я мог увеличить как громкость, так и диапазон звука. Но я не решался даже сделать паузу для вдоха, а Джулиет, хоть и стесненная моим заклинанием, умудрилась остаться и на ногах, и в мире смертных. Она ведь не дух, а демон, а я, не сумев спасти Рафи, на собственном опыте убедился: этих уродов простенькой мелодией не выведешь.

Джулиет сделала шаг в мою сторону, потом еще один, потом еще. Тянет ко мне руки, и вот я уже вижу не комнату, а черные, с душным ароматом, цветы. Сейчас кончится воздух, затем – музыка, затем – я.

Тут в лучших традициях немых комедий распахнулась дверь, и в комнату влетела Пен. В руках – ружье с шерифской звездой на стволе, весьма некстати рассмешившей меня чуть ли не до слез. Я растерял остатки воздуха, и, когда последняя хриплая нота растворилась в икоте вперемешку с кашлем, Пен прицелилась и выстрелила.

Снайпер из нее аховый. Первая пуля попала мне в плечо, которое тут же начало сильно жечь. Вторая улетела еще дальше от цели и пробила маленькое, аккуратное отверстие в нижней левой части окна, зато третья, четвертая и пятая поразили живот, грудь и лоб суккуба соответственно.

Джулиет взвыла – вопль получился долгим, протяжным, полным агонии и гнева, – затем прыгнула через мою голову.

Жалобно звеня, окно разбилось вдребезги, осыпая меня осколками и щепками сломанных рам.

Это последнее, что я помню, если, конечно, не считать воспоминанием обморок.

То и дело всплывая на поверхность сознания, я будто сквозь вату слышал голос, зудящий в ухо что-то торжественное. Сначала о грехе, потом о свете, потом опять о грехе… Это очень мешало спать, а еще мешала боль, тугим обручем стиснувшая грудь, и беспокойные колокола агонии. Подавив стон, я перевернулся на другой бок и снова провалился во мрак.

Следующим помню яркий свет, горячим компрессом давящий на веки, и легчайший ветерок, что обдувал щеки. Когда огромным усилием воли открыл слипшиеся глаза, оказалось, что смотрю прямо на стоваттовую лампочку древнего светильника на шарнирной ноге. Подняв руку – она весила куда больше, чем раньше, так что, как ни странно, пришлось потрудиться, – я повернул лампу в сторону. Свет перестал слепить, и взгляд уперся в зияющую дыру в стене. Там, где было окно, теперь темнело беззвездное ночное небо. Спасаясь бегством, суккуб сломала раму и даже несколько кирпичей снесла. Экстремальный секс люблю не меньше других, но, бог свидетель, всему есть пределы.

Я медленно сел, стараясь не нагружать мышцы, которые, мелко дрожа, уже вывесили белые флаги.

– Хвала всевышнему, ты пришел в себя, Феликс! – проговорил голос, совсем рядом, справа. – Надеюсь, ты чувствуешь себя не лучше, чем выглядишь.

С нелегким сердцем я заставил себя повернуться. Сидевший у кровати мужчина захлопнул книгу – Библию, конечно, можно даже на корешок не смотреть – и скупо улыбнулся. Он в обычной сутане, хотя принадлежит к той категории мужчин, которым больше идут доспехи, например в стиле Жанны Д'Арк. Возможно, так казалось из-за светло-рыжих прядей, мелькавших в каштановых волосах, или холодных серебряных крапинок в синих глазах; или все дело в воинственно-широких плечах, что вызывали явное подозрение к цветущей на красивом лице полуулыбке. «Пустите детей приходить ко Мне, а до остальных вас, ублюдки, доберусь позднее». Он на пять лет старше меня – точнее, на пять лет и три месяца – и постоянно об этом напоминает. По той же самой причине уверен, что имеет право поучать, а высокая мораль всегда была его любимым коньком.

– Привет, Мэтти! – чуть слышно прохрипел я. – Как твои благочестивые дела?

– Явно лучше, чем твои греховные, – сухо ответил он. – Знаешь, какой сегодня день?

– В смысле?

– День недели, Феликс. Ты знаешь, какой сегодня день недели?

– Побойся бога, Мэт! – попробовал возмутиться я, но брат был непреклонен. – Сейчас вечер среды, – в конце концов, уступил я, потому что жутко болела голова, а еще потому, что уступить казалось проще, чем спорить. – Поразительно, удивительно, но сейчас все еще чертова среда, если, конечно, я не пролежал в отключке двадцать четыре часа. Королева Елизавета на троне, Бэкхемы на грани развода, Национальная лотерея – на грани подведения итогов. Видишь ли, суккубы воздействуют на головку, а не на голову.

Мэт кивнул.

– В твоем случае она могла воздействовать на одно, а поразить другое.

Я уже открыл рот, чтобы отплатить брату той же монетой, но уголки памяти уже начали заполняться неприятными образами. Я осмотрел мелко дрожащие руки, предплечья и, наконец (морщась, потому что при малейшем движении шеи виски пронзала острая боль), грудь. Несмотря на воспоминания о бушующем пламени, ожогов не видно.

– Душа горит? – подсказал Мэт. «Он случайно догадался», – подумал я, как обычно раздосадованный умением брата читать мои мысли. – Суккубы поджигают дух, а не тело. Ты весть в синяках, плечо прострелено, интимные места исцарапаны, но ожогов нет.

Да, именно это я читал в учебниках, хотя суккуба во плоти (при воспоминании о плоти Джулиет тело начинало дрожать от ужаса и – возбуждения) никогда не встречал и такой боли не испытывал. Бог свидетель, тогда пламя казалось мне настоящим: будто крутишься на вертеле над мангалом, а дьявол протыкает твою румяную кожицу вилкой, чтобы пустить сок.

Перед глазами пронеслись события последних двадцати четырех часов: все они, увы, закончились провалом. Жизнь, смерть и Гейб Маккленнан на слайдах, которые показывал в моем подсознании призрак; незваный гость на пятом этаже архива и неудачная попытка совершить долгий полет с короткой лестницы; погоня за собственным хвостом в разных районах Северного Лондона; и на десерт неприятная встреча с хищным демоном, кружившим по Чаринг-Кросс-роуд в поисках сытного ужина и теплой постели, не важно в какой последовательности.

Я взглянул на часы: три утра, четвертый. Выходит, без сознания пролежал более двух часов. Быстрее, нужно бежать, столько всего переделать, еще немного и опоздаю – чувство спешки, невыносимое, почти до физической боли, накрыло с головой. А встать-то смогу? Что же, не попробую – не узнаю. Откинув одеяло, я спустил ноги на пол.

– Тебе лучше отдохнуть, – проговорил Мэтт, постепенно входя в роль старшего брата. – Организм перенес огромный стресс. Если бы хоть раз приклонил голову в молитве…

Я нетерпеливо отмахнулся. Попытался подняться, но тело не слушалось.

– Что ты здесь делаешь? – не выдержал я. – К тебе явился Святой дух и завилял хвостом, чтобы сообщить о попавшей в беду душе?

– Мне позвонила твоя домохозяйка. Она перепугалась: попробовала тебя разбудить, а ты даже не шевелился. Зная, что из окна выпрыгнул не человек, она обратилась за помощью туда, где живет сила, многократно превышающая человеческую.

Я не ответил: куда важнее казалось сохранить равновесие и удержаться на ногах. Из одежды на мне остались только носки. Бр-р, уж лучше быть полностью голым, чем в них! Все тело в царапинах, очень напоминающих тайное послание на китайском.

– Ты должен быть благодарен, – не унимался Мэтт. – Если не мне, то хотя бы ей. Без святой воды и молитв лежать тебе сейчас в коме.

Я невесело рассмеялся, хотя намек понял. Нравится мне это или нет, обычный арсенал священника – святая вода, елей, читаемые нараспев молитвы – действительно помогает против призраков, но только иногда и только если ими пользовались с искренней верой, которой Мэтти не занимать. Как ни крути, брат действительно спас меня от страшной участи. После того как Пен, словно Дейви Крокетт,[23]23
  Дейвид (Дэви) Крокетт – американский исследователь Дикого Запала и политический деятель.


[Закрыть] примчалась ко мне на помощь…

Я осторожно коснулся плеча. Так, небольшая опухоль с идеально круглой раной в центре – вот какой след оставило ружье Пен… Только стреляла она вовсе не из ружья, а из детского пневматического пистолета, и я сразу понял, чем он был заряжен. Вот почему суккуб сбежала, как говорится, теряя тапочки!

– Это четки, а не ожерелье! – с восхищением и омерзением одновременно пробормотал я. – Четки, спиленные до размера шарообразной стальной пули. Пен говорила, что ходила к Рафи и он ее предупредил. Очевидно, предупреждение было куда обстоятельнее, чем она рассказала.

Поднявшись, Мэтт подошел ко мне и, глядя сверху вниз, строго поджал губы.

– Феликс, – негромко начал он, – так жить нельзя. Ты превратил Божий дар в заурядное ремесло, ремесло дурное, порочное, таким невозможно заниматься с чистой совестью. Изгнание духов – священное дело церкви, а не способ быстренько разбогатеть.

– Где здесь богатство? – развел руками я, показывая скромность своего жилища. После того как в нем порезвился демон, оно казалось еще скромнее обычного. – Или, думаешь, за мемуары семизначный гонорар получу?