355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Матвей Юджиновский » Бойся мяу » Текст книги (страница 2)
Бойся мяу
  • Текст добавлен: 22 июля 2021, 00:04

Текст книги "Бойся мяу"


Автор книги: Матвей Юджиновский


Жанр:

   

Подросткам


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Дождь это не плохо, вспомнил Женя. Как бы не так!

– Далеко еще? – печально спросила Катя

– А то сама не знаешь, – буркнула Оля. Выпрямилась и сделала несколько глотков из бутылки. Затем добавила: – Спуститься, подняться, пройти еще вдоль тех деревьев, а потом еще столько же.

– Издеваешься! Мы так до ночи будем переться, – заворчала Катька, принимая от нее «газировку». – И чего нас никто не подвезет?

– Да-а, неплохо бы, – Оля глянула вдоль дороги. Назад, вперед.

Машин не было. Ни одной за все время, сообразил Женек. От питья он отказался.

– Давай-ка возьмись за другую, – Оля указала Кате на вторую ручку сумки.

Они дружно подхватили ее. И шествие продолжилось.

Через пять минут солнце скрылось, и ветер в спины задул резче.

– Интересно, из деревни уже позвонили маме домой? – подумал вслух Женя.

– У них же нет телефона. Вроде, – отозвалась Катя.

– В прошлом году не было, – присоединилась Оля. – Но в деревне-то точно есть. На почте хотя бы.

– Вот, наверно, переполох теперь. Куда, думают, мы пропали… Да-а, влетит нам, – Женя поежился то ли от предчувствия, то ли от ветра.

– Ну-ну, «нам», – невесело усмехнулась Оля.

Все замолчали. Женек хотел ее как-то поддержать, но ничего, кроме девиза мушкетеров, в голову не шло. Но сестра дожидаться не стала:

– Они все равно до родителей не дозвонятся. И папа, и мама работают сегодня во вторую смену.

– Та-а-ак, – протянула Катька. – А это хорошо или плохо?

– Наверно, хорошо. Подумают просто, что мы передумали сегодня приезжать. И волноваться не будут, – предположила Оля, последние ее слова заглушил гром. Уже совсем-совсем, казалось, над головами.

– Или что остались в Комсомольске, – подхватил Женя. – И тут мы как заявимся. Сюрприз! Вот и мы!

Он засмеялся. Но в одиночестве. Порыв ветра подхватил его смешок и растерзал. Стало грустно. И тихо.

А через пару шагов ему за шиворот плюхнулась холодная капля. Он весь сжался, плечи подскочили до ушей. Капля скользнула на спину, и по телу пробежала дрожь. Ни второй, ни третьей капли не последовало. Сестры молчали. Они, видимо, своего поцелуйчика с небес не получили. И Женя знал, что это значит. И соглашаться не хотел – нет, он не ленивый.

Он подбежал к Кате, схватил ручку сумки:

– Давай, я теперь. По очереди.

Катя отпустила, но зашагала рядом. А Женек удивленно покосился на Олю – настолько тяжелой показалась сумка.

Они подошли к деревушке. Она вся разместилась по одну сторону от дороги. Лишь один дом чернел на другой стороне, чуть поодаль. Нежилой, заброшенный. К дороге выходило две улицы, которые будто объединял магазин.

Женька хотел было призвать племя краснокожих, то самое, что сжигает поселения и снимает скальпы. Даже услышал их воинственный клич со склона и топот лошадей. Но его вниманием завладел магазин. Тут же он почувствовал, что голоден, и вообще разве не заслужил уже мороженое. Живот заурчал, и сумка отчего-то стала еще тяжелее.

Чтобы отвлечься, заговорил:

– Зайдем в магаз.

– Нет, – отрезала Оля.

– Перекусим. Силы же нужны.

– Нет. Дойдем скоро. Ох, бабушка тебя накормит.

Катюха засмеялась. Хотя сама-то тоже косилась на магазин.

– А сколько времени вообще?

Оля взглянула на часы:

– Шесть-двадцать.

– Эх, думал, в Комсомольске футбол посмотрю. Хотя бы второй тайм…

Помолчали с полминуты. Пара-тройка жителей деревушки проводили их взглядами. Улицы были пустынны, лишь дети бегали, кричали и катались на единственном велосипеде по очереди.

– Может, нам выпросить телегу с лошадью? – спросил Женек, хотя ни телеги, ни лошадей на этих самых улицах видно не было. Не выдержал – в молчании время тянулось как сонное.

– А тот дом на холме, вон, черный, – начал он с другого, потому что никто не ответил. – Это, наверно, дом с приведениями. Страшный дом. Знаете, когда говорят: «В одном черном-черном доме…»

Он вывернул шею, вглядываясь в дом. Тот, в самом деле, стоял абсолютно черный, совсем не похожий на обычный, что из бревен ребрами и с крышей циркулем. Какой-то строгий, вытянутый, с однобокой крышей и узеньким окном, он напоминал в отдалении надгробный камень над курганом. И по ночам души погребенных восстают и населяют дом, не в силах покинуть его стен.

Шея затекла. Ручка сумки натянулась, потому что Оля ушла на шаг вперед. Но с каждой мыслью дом казался все интереснее. Оживал и соблазнял познакомиться.

Но если сунешься туда, призраки устремятся в тебя, займут твое место, вышвырнут из тела и завладеют им. Всё – только бы обрести свободу!

В этот миг дом погрузился во тьму. Трава, которой он порос, задрожала, заметалась и припала к земле. И тут же распахнулась дверца, которой и не видно было до этого. И все, что было черного вокруг, показалось серым – настолько непроницаемо черная мгла застыла на пороге. Острый холодок пополз по Женькиной спине, волосы встали на затылке. Тени десятками рук поползли по двери, и она медленно затворилась. Он моргнул чуть дольше обычного и споткнулся, едва не упав. И отвернулся наконец.

Оля притормозила и недовольно глянула на него. А секунду спустя и на нее налетела тьма. И на асфальт, и на землю. Рванула дальше к озеру. Значит, и я тоже, испугался Женька и посмотрел на руки, майку. И только потом догадался задрать голову.

Солнце окончательно скрылось в тучах. И эта стальная, мрачно клубящаяся влага роптала грозно над их макушками.

Катя подтолкнула Женю и пробасила:

– В одном черном-черном доме в черной-черной комнате…

– Стоял черный-черный сундук, – подхватил он, – под его черной-черной крышкой жил… – представил, прикрыв глаза, – черный-черный кот…

Дорога едва заметно, но пошла вверх.

– Один мальчик выпустил черного-черного кота, – продолжила Катя, хмуря брови.

– И черный-черный кот сказал – все, что он найдет в сундуке, будет его, – зашептал Женя. – Мальчик заглянул в черный-черный сундук, но там было черным-черно…

– А черный-черный кот говорит – нужно заглянуть поглубже, – зловеще улыбнулась Катя, сверкнув черными-черными глазами.

– Мальчик наклонился сильнее… и увидел прямоугольник дна, а в нем – черное звездное небо, белую-белую луну и людей по краю… – Женек уставился на сестру, пытаясь поселить у нее в голове нужную развязку.

Катя чуть помолчала. Потом глаза ее расширились, и она буквально выдохнула:

– Люди стояли в черной-черной одежде и смотрели на мальчика сверху…

– Мальчик испугался и полез назад, но оказалось, что он лежит на спине. Он протянул руки вверх, к людям. Но это были не его руки, это были белые-белые руки скелета… – выпалил Женя с каждым словом все громче.

– А черные-черные люди отвернулись и ушли. И из-за края выглянул черный-черный кот…

– И черный-черный кот спрыгнул и захлопнул крышку…

«…черного-черного гроба», – закончили они вместе.

Повисло молчание, прерываемое лишь утробным громыханием небес. Они прошли по склону вверх всего метров тридцать. И поравнялись с озером. Оля вдруг остановилась, опустила сумку.

– Да-а, ребята, фантазия у вас недетская, – протянула она, разминая уставшую руку и кисть.

Катя с Женей довольно переглянулись. Иногда у них случалась такая связь. Они называли ее «Силой Двух», почти как у сестер в «Зачарованных». Называли так только между собой, чтобы Оле не было обидно.

По живописному озеру, изогнувшемуся знаком вопроса, ветер гнал рваные волны, серовато-желтые, с пенными краями. На берегу копошились дети, посматривая на небо. Самые шустрые уже почесали в сторону домов. Озеро Жене понравилось. Захотелось обойти его вокруг по берегу.

Внезапно оно разразилось вспышкой. Посветлело, вскипело и ослепило.

Это была молния. Молния и зеркало.

Оля тут же обошла сумку с другой стороны, поменяла руку. Кивнула Кате. Женек, может, и огорчился, но спорить и выпендриваться не стал. Сестры подхватили сумку. Теперь в подъем. Неужели гроза этого и дожидалась?

Щелкнул кнутом запоздалый гром. Даже в ушах загудело. И что странно, гул нарастал. И обрастал каким-то жужжанием. Женя в мелькнувшей догадке взглянул по склону выше.

Действительно, им навстречу неслась машина. Как-то по-звериному припадая к дороге. Кажется, «восьмерка». Морковно-рыжая. А через пару десятков метров – скорее, пятнисто-рыжая. Капот, дверцы, крылья – в разных тонах. Однако когда машина промчалась мимо, то была уже рыжей по-лисьему. Просто потому что хлынул дождь. Не церемонясь и не разгоняясь, сразу и мощно.

Оля замерла. Остановилась и Катя. Они покосились на сумку. Ни зонты, ни дождевики там не припрятаны, насколько Женя помнил. Только теплые кофты. Шикарные девичьи прически, уложенные попутным ветром, теряли объем, волосы намокали, впитывая крупные капли, и темнели. Катины до насыщенности темного – противного – шоколада. Олины до куда более аппетитного черносливового оттенка. Ее челка липла ко лбу, по лицу стекали капли. Они с Катей глянули друг на друга, оставив затею с сумкой. И рассмеялись. Оля смахнула челку, Катя вытерла лицо, и они зашагали дальше. Торопливо, резче.

Женек любил лето. И вряд ли был в этом одинок. Вот, к примеру, дожди. От осенних – сверхурочных и навязчивых – хочется скорее сбежать, где сухо и тепло. Весенние – бесспорно, долгожданные – радуют, смотришь и расцветаешь. Однако любуешься все же за окном – не дай бог зарядит вперемешку со снегом. А летние – теплые, щедрые, неприставучие. Они задорные и шустрые, как мальчишки с водными пистолетами. Героически усмиряют жару и зной, вскипая пузырями на раскаленном асфальте. И любят попугать мощью и покрасоваться необузданностью. А вот бесстрашных не любят и с легкостью поучают.

И только Женька подумал, слизывая теплые капли, что и этот ливень шалун и задира, но, в общем-то, добрый малый, как небо вспыхнуло, мерцая, на секунде третьей затрещало и выдохнуло в порывах ветра. Спины сестер дрогнули, а сам он сжался.

Земля размякла, и они перешли на асфальт. Но и по дороге ручьями бежала вода. Кроссовки промокли, и ноги хлюпали. Сухим оставался, кажется, только маленький участок на спине – под защитой рюкзака. И там же затаилось приятное тепло, в то время как мокрая кожа и футболка холодили при каждом порыве ветра. Джинсы потяжелели и липли к ногам. Было нисколечко не весело. Так Женек еще и вспомнил, что уже вечер, а значит, теплее не будет. И расстроился сильнее – до скрежета в зубах.

Что удивительно, небо над вершиной холма впереди было чистым. А позолоченный край иссиня-серых грозовых туч обгонял путников совсем чуть-чуть. Возможно даже, что на верхушке склона и дальше – сухо и спокойно. Может, мы даже увидим край дождя, подумал Женя и хоть маленько порадовался.

На миг озарился асфальт. И опять он прошел не больше трех шагов, как бухнул гром. А затем стало тихо. Даже слишком тихо. Исчез ветер, капли зашептали, больше не заставляя щуриться. И будто бы даже донеслось коровье мычание. Женек взглянул на небо. И ослеп.

Вспышка обожгла, он зажмурился. Заморгал. И снова капли зашвыряло в лицо, и распахивать глаза было необязательно. И снова задрожала хмурая жесть, раскатываясь во все края.

Да-а, мама реально нас убьет, если узнает, что мы еще и в грозу гуляли, испугался Женек. Сердце колотилось и так. Теперь и ноги стали подгибаться. Хотелось присесть, укрыться или припасть к земле. Он знал – в открытом поле в грозу по-настоящему опасно, на возвышенности – вообще не до шуток. Откуда узнал, вспомнить не мог. Да и не хотел.

Смотрел, как Оля с Катей едва не бежали. Бедная Оля! Откуда у нее столько сил? Столько смелости? Ему стало жаль ее и как-то виновато за себя – она старшая, она решает, она отвечает. А что тут сделаешь?..

Замерцали всполохи. Мурашки по коже уже не бегали – просто стояли и пускали дрожь под собой. Метров сто до конца подъема. Какой там «сухо» – все так же заливает!

А что сделаешь? В деревню уже не вернешься, здесь нигде не укроешься, даже – на свой страх и риск – под деревом. Телепортация?.. Не существует. Тут уж пришлось Женьку смириться. Что сделаешь? Только вперед. Или, и в самом деле, животом, лицом в грязь и…

Гудок!

Сквозь ворчание грома пробился автомобильный гудок. А через пару секунд рядом затормозила машина. Та самая болезненно рыжая «восьмерка». Дождь барабанил по рыже-ржавой крыше, двигатель тихо урчал. Медленно опустилось переднее боковое стекло. Оно, как и, похоже, все стекла, оказалось затонированным. Оля подошла к окошку. Катя встала чуть за спиной.

Новая вспышка мелькнула в заднем стекле, когда и Женек приблизился к машине. Искра отразилась какой-то блеклой, вялой и тут же пропала в черноте стекла. Прижимаясь к Кате, он пытался понять, что ему напоминает эта чернота. И отчего хотелось просто пройти мимо, а то и сбежать.

Раскаты грома заглушили голоса. Но и когда они стихли, Женя смог расслышать только сестрин голос. Попробовал заглянуть в салон, но обзор загораживала Оля, а еще больше мешала Катя, старавшаяся сделать то же самое. Наконец Оля выпрямилась, обернулась:

– Подвезет до деревни. Едем, – она вроде бы и не спрашивала, махнула рукой, как бы приглашая, но сама не спешила, мешкала.

– Боже, наконец-то! Поехали, – устало обрадовалась Катя.

И они шагнули к задней дверце.

В этот краткий миг Женек успел заглянуть в салон – через сужающийся проем окошка. Но увидел лишь рыжий затылок и левую кисть на руле. Неестественно крупную и красную, а пальцев… Он хотел бы, чтоб ему лишь померещилось – конечно, а как еще, разумеется, просто показалось. И все же… Пальцев было шесть. Не понятно почему, он был так в этом уверен, хотя даже не заметил, что считал их – один, два, три… шесть.

Миг прошел, черное стекло поднялось полностью.

Оля открыла дверцу. Катя перед ней шаркала кроссовками по асфальту в ручье – чистила подошвы. И тут Женю ударило. Сверкнула молния, бахнул гром, и его тряхнуло. Он вспомнил, осознал и едва не закричал.

Задняя дверца! На «восьмерке» нет задних дверей! Никакая это не «восьмерка». «Девятка»!

И что? Ну и что? Что? Почему ему так не по себе? Почему он пятится, а живот скрутило?

«Но в «девятку» не цель…» – прозвучало в голове и повторилось эхом. Всполохи побежали по небу, но в секунду потонули в черноте стекол. Катя забралась в салон. Исчезла в нем.

Грянул гром, как будто треснул мир. И Женя вышел из оцепенения.

Нельзя! Нет, в «девятку» нельзя!

Оля тоже очищала подошвы и передавала Кате сумку. Обернулась к Жене. Волосы ее теперь свисали мокрыми змейками, кремовый топ вымок полностью, и сквозь ткань просвечивал лифчик.

– Давай скорее. Обувь почисти только, – замахала она рукой.

Он слабо замотал головой:

– Нам нельзя туда садиться.

– Что?.. Почему? – Она перестала топтаться на асфальте.

– Водитель так предупредил, – ответил он, не двигаясь с места.

– Не говорил он такого. Не видишь – ждет. Давай шустрее. – Оля протянула руку.

Женя шагнул. Но не к ней, а в сторону. Потом еще шаг. Теперь он мог заглянуть внутрь. Катя сидела, придавленная сумкой, смотрела вверх, в крышу. А может, вообще глаза закрыла. Водитель словно слился с креслом, не оборачивался, ждал почти неподвижно.

– Не задерживай, Женя. Что с ума сходишь? – Оля сделала серьезное лицо и сурово уставилась.

– Нет. Не хочу. Нам нельзя! Пойдем дальше.

Посмотрел на нее с мольбой, а затем скосился обратно в салон. Водитель забарабанил по рулю. На его подголовнике с обратной стороны висела маска лисы. Совсем не для детского утренника.

Оля согнулась, заглянула в салон:

– Простите, пожалуйста, сейчас мы. Сейчас-сейчас. Извините.

– Да ничего, – бросил водитель.

И Женька заколебался, а не валяет ли он, в самом деле, дурака. Настолько мирным, приятным и добрым оказался этот голос.

– Женька, хватит тупить! Бесишь! – крикнула с сидения Катька.

Он шагнул к машине. Оля подошла и потянула.

– Протри кроссовки. Давай резче. Вот тут лужица.

Он стал неуверенно шаркать, опустив голову. С каждой секундой росло жуткое чувство, что из нутра машины его изучает чужой, острый взгляд. Женек не поднимал головы, наблюдая, как грязь с подошв растворяется в луже. Шею сковало. Там, куда целили эти неведомые глаза, он ощущал мурашки. И все-таки знал, что все равно посмотрит. Как бы ни было страшно, посмотрит. И быстро вздернул голову – хотел поймать водителя, увидеть его лицо.

Но тот сидел все так же, взирая перед собой. Зато хищные, черные и в то же время пустые глаза лисьей маски всматривались. Не отрываясь и не моргая. Глубоко-глубоко, туда, откуда разливался холодом по телу страх. Женя и сам не знал, где эта червоточина. Но лиса нашла, довольная и голодная. Мотор вдруг зарычал по-звериному.

Буря вновь метнула искр. Оля дернулась. Стала его подталкивать.

– Оль, давай не будем. Я не хочу. Я… я, мне… страшно, – последнее он прошептал.

– Так, Женя! Хватит уже! Ты домой хочешь? Скоро ночь. Гроза, дождь. Всё, залезай давай! – чувствовалось, как она едва сдерживает раздражение.

Он снова отступил. Оля схватилась за голову.

Почему они мне не верят? Мы же семья… Женек не знал, что делать. Сесть в машину, а потом винить себя. Или… Но как ему убедить их? Как вырвать из черного-черного сундука?

– Давай дойдем, мы же…

– Нет! – оборвала его Оля. – Уже поздно, мы все мокрые! Я устала, а помощи от вас… Быстро залезай.

И он заплакал. Заревел в голос. Надул губы, опустил голову и заныл, как капризный молокосос. Это единственное, что он придумал. Оля толкнула его к двери. Он отмахнулся, вырвался, отбежал. Присел на корточки и продолжил ныть.

– Достал! – взорвалась Оля. И словно в ответ – проворчал гром.

– Катя, вылезай! – процедила она. И нагнулась за сумкой.

Бухнула сумка. Топнула Катя, спрыгнув с сидения. Хлопнула дверца, замкнув тьму.

«Девятка» тронулась. А затем рванула, мерзко гогоча. У самой вершины склона приняла в себя осколки молний, метнувшихся к земле. И в их огне исчезла.

В один миг стих ветер. А затем по склону скатился запоздалый хрупкий гром. И вновь стало тихо. Только Женька подвывал.

– Ну ты и придурок, – буркнула Катя и добавила противно, – Трусишка.

Он поднялся, выпрямился. И смахнув влагу – то ли слезы, то ли дождь, скромно улыбнулся. Она толкнула Олю:

– Смотри – лыбится еще.

Они уставились на него, проклиная взглядом. И вдруг их лица посветлели, смягчились легким румянцем. Они отвели глаза, жмурясь. И все вокруг озарилось каким-то бронзовым светом, слабым, но согревающим.

Женек обернулся. И кожа почувствовала нежное тепло прощального солнца. Горизонт на западе очистился, и солнце посылало воздушные поцелуи, задержавшись у самой земли. А следом замолчал дождь. И незаметно уполз по склону вверх. Лишь его запах, вкусный и свежий, остался, повиснув в воздухе.

– Тащи сам теперь сумку, идиот, – вякнула Катя, но без прежней злости.

– И потащу, – отозвался Женя. Важно поправил рюкзак, дернув за лямки.

– Вот и тащи, – она слабо пнула сумку и, отвернувшись, пошла по дороге.

– Сам знаю, – он направился к сумке.

Оля вытерла лицо платком и теперь, склонив голову, выжимала мокрые волосы.

– Погоди, Кать, – сказала она устало. – Давайте, надевайте кофты.

Катя вернулась, и они нагнулись к сумке. Женек скинул рюкзак и залез внутрь.

Покопавшись, вытянул кофту. Отлепил, поморщившись, мокрую футболку от кожи, встряхнул несколько раз. Потом собрал на груди и выжал. Потряс еще и, наконец, накинул кофту. Застегивая молнию, увидел, что сестры сумничали и поменяли футболки на сухие. Ну и кофты достали.

Он взялся за ручку сумки. Оля несколько секунд перебирала кистью по лямке, примеривалась, чтобы ухватиться поудобнее, и, печально вздохнув, выпрямилась. Сумка подлетела, и они потопали.

Наверное, у нее уже мозоли там, подумал Женек и попытался взять на себя большую часть веса. Но подтягиваться и отжиматься он ленился, а гантели только катал по полу, поэтому уже через минуту, ну, может, полторы, оставил эту затею.

Солнце грело спину. От ходьбы и нагрузки разогрелось и тело. А кофта сохраняло тепло. Было приятно и уже не так тоскливо. Только джинсы оставались мокрыми и стягивали движения, да ноги в кроссовках страдали.

Ни ветер, ни дождь не ожидали несчастную троицу в засаде за вершиной подъема. Дорога изгибалась широкой дугой, и по ее левую сторону выстроились в шеренгу высокие деревья. Где-то в их ветвях невидимые глазу беседовали птицы. Красиво и заливисто. Если не знать их языка. Женек знал. Не учил специально, просто знал с рождения. И эти вечерние пташки там, наверху, бранились. На погоду, особенно на гром и ветер.

Он вспомнил их любимую загадку. На какое дерево я сяду – говорит птица – во время дождя? Вспомнил и улыбнулся. Хитрые пернатые. Он слышал эту загадку и на птичьем, и на своем языке. А это значило, что не только он понимает их разговоры. Поболтать-то птицы любят. А вот петь… Из всего того, что люди называют пением птиц, наверное, лишь десятая доля и есть то самое пение. Все остальное – болтовня.

Женька хотел было задать сестрам эту загадку. Но не стал. Все это время они молчали. Конечно, злились на него. К тому же он не был уверен, что не загадывал уже им эту птичью мозголомку. За деревьями скрывалось кладбище. Вроде бы. Сейчас он не вглядывался, но в окошко автобуса, он помнил, синим, серым и черным в зелени мелькали кресты, оградки. На кладбищах Женя никогда не был, поэтому его суеверный детский страх соседствовал с детским же интересом.

Потом показалась таинственная цистерна. Огромная и серая, как подлодка, и с люком наверху. Стояла прямо между деревьев. И как она туда протиснулась? Откуда взялась, если должна бороздить темные глубины океана? А потому – что здесь забыла? Все эти вопросы неизменно оставались без ответов. И мама, и папа лишь посмеивались либо просто отмахивались, когда им было не до него. Видимо, потому, что это была самая обыкновенная цистерна – для них, а может, и для всех.

После цистерны они с Олей поменяли руки. Катька, чеканившая шаг впереди, однако часто оборачивалась. Но не для того, как скоро понял Женек, чтобы насладиться его измученным видом или поддержать сестру. Нет, просто у них за спинами великим подрагивающим костром алел закат. Такого в городе не увидишь.

В конце этого зеленого строя дорога расширялась, а затем уходила направо – до этого места всегда доезжал их автобус. Что-то вроде остановки. Они выходили, разминая затекшие ноги, а затем еще минут сорок, а то и час, шли, довольные, легким шагом до деревни. Без этой пешей прогулки деревни и не существовало. В тот момент времени, когда они покидали автобус и топтались на остановке, она находилась так же далеко, все в том же нигде, как и когда они только садились в автобус в своем городке. Невозможно попасть в бабулин дом без такого вот ритуала. Паломничества к лазурным воротам.

Однако когда они наконец достигли начала этого пути – отнюдь не ровного и асфальтного, а пути из сваленных друг за другом бетонных плит, – судьба, похоже, решила сделать для них исключение. Пожалела юных и таких смиренных путников.

Едва они миновали третью по счету плиту, которая от размазанной по ней грязи казалась гигантской плиткой шоколада, как позади послышались тарахтение, лязг и скрип. Женек не удивился бы, если в следующую секунду грянул бы залп и земля рядом взлетела бы на воздух. А может, и они сами. Грохот приближался. Кряхтенье переходило в рычание. Они обернулись.

Конечно, никакой танк их не преследовал. Лучше. Гораздо лучше – их нагонял трактор. Он взобрался на плиты и, подрагивая на стыках и неровностях, тащил за собой повозку.

Ребята выстроились у края плиты. Женька не устоял – сумка перевесила – и все же слетел одной ногой в грязь. Поскальзываясь, с Катиной помощью поднялся. Мрачно-синий в сумерках трактор сбавил прыть и, чуть не доезжая, замер. Дверца кабины раскрылась, и выглянул водитель. Высокий паренек в тряпичной кепке-берете и в комбинезоне поверх голого торса, на ногах сапоги. Он широко улыбнулся и покачал головой. Совсем как в старых черно-белых фильмах, что так любили родители.

– Куда вам? – крикнул он.

Женя указал рукой дальше по дороге, Катя повторила. Тракторист ухмыльнулся:

– Так это ясно.

– В Нюргещи, – уточнила Оля. И тоже махнула рукой.

– Ну и мне туда, – кивнул парень. – Какая улица?

Путники переглянулись и пожали плечами.

– Кажется, не первая… ну, не та, которая сразу при въезде. А дальше… Следующая как раз. Наверно, вторая… Видимо, – попыталась объяснить Оля, а рука ее бегала по волосам.

– Первая, вторая. Нету таких… А дом какой? Чей?

– Перепелицыных, – ответила вразнобой троица.

– Синий с белым?

– Ага. Да, – теперь они кивали и все так же невпопад.

– Айда, поехали, – мотнул он головой и залез обратно. Но тут же вылез: – Подброшу, но не на крылечко. Извиняйте, мне налево.

– Спасибо, – отозвалась Оля.

– Спасибо, – повторила Катя.

И вместе они уставились на Женька. Один взгляд говорил: «Ну, теперь-то можно?», второй – «Даже не думай…»

– Залезайте в прицеп… если… э-э… не боитесь. Да нет, там сено было, сейчас ничего.

Женя первым направился к трактору, сестры за ним.

– С навоза уж три дня прошло, – закончил парень чуть тише. И опустился на сиденье, но тут же подскочил и шустро спрыгнул на землю. – Как? Сможете? Наверно, это… Я, давайте, я помогу.

Он опустил борт прицепа. Подпрыгнул и залез на площадку. Высотой она была на уровне Женькиных глаз.

– Давайте сумку, ага. – Он перехватил сумку и поставил к борту. – Ну, кто? Пацан? Руки давай.

Парень присел, ухватился за запястья Женька и легко рывком поднял его – он взлетел, повис и поспешил закинуть ноги на прицеп. Затем тракторист его притянул, и вот он уже стоит наверху.

– А упрись ногой… Ага, вот так. Теперь руку. – Парень затащил Катю.

– Так… Держу-держу. – Это он помог Оле.

Затем спрыгнул обратно.

– Только это… присядьте. Ну, найдешь-те, где почище. И держитесь крепко. – И закрыл борт.

Искать идеальное место в сумеречном свете Оля не стала. Просто накидала к одному борту остатки сена. Туда они и опустились. Тут же ожил трактор, забухтела труба. И прицеп мелко затрясло. Они поехали.

«А ведь действительно вышло приключение», – подумал Женя с приятной, но тихой радостью. И было интересно, тяжело и даже страшно. И совсем не скучно. Красиво и необычно. Может, чересчур громко. Но зато теперь было тихо. Нет, трактор звучно ревел и пыхтел, прицеп грохотал, подскакивая и покачиваясь. И все же было тихо. Спокойно и как-то по-родному.

Закат миновал свой пик и медленно стягивал с неба огненные краски. Они еще бегали по Женькиному лицу. И по усталым, задумчивым лицам Кати и Оли. Наверное, мы запомним их навсегда, мелькнула мысль, эти лучи, оттенки, обагренные языки умирающего костра. Золоченные крылья феникса, которому миллиарды лет.

Женя уснул. И снилось ему что-то, но было слишком темно. Вроде угли, подхваченные вихрем. Или лава, выползающая из мглистых трещин. И земля дрожала, а небо было черное-черное, а звезды пропали. Когда землетрясения смолкло, он проснулся. Его пихала Катя. Оля стояла у опущенного борта и опускала сумку.

Слезла Оля, слезла Катя, затем и он плюхнулся кроссовками в грязь. И тут же вспомнил, хотя и не забывал, что в деревне заканчивались и плиты. Только земля и трава.

– Спасибо большое, – поблагодарила Оля.

– Спасибо. Спасибо, – промямлили Катя и Женя. Наверное, она тоже успела уснуть.

– Да ничего, – улыбнулся парень, подняв борт. – Ну, счастливо.

Чуть помялся, посмотрел вниз по улице. Потом добавил:

– Вам, значит, вверх. А я вот… я там, тут рядом тоже… Мне налево. Я это… Артем Я.

– Ой! Да, точно, – спохватилась Оля. – Артем? Хорошо… Ольга.

– Жен… – раскрыл было рот Женька, но Катя пихнула его в живот.

– Ну, будем знакомы, – парень махнул рукой, кивнул чуть и направился шустро в кабину.

Трактор снова затарахтел. А они почавкали по грязи в сторону дома.

Шли долго, но не далеко. Держались за руки, поскальзывались, ругались. Перешагивали, перепрыгивали лужи или переходили по доскам. Вскрикивали, но не падали. И смеялись.

А когда показался заветный бело-голубой забор, когда свернули к знакомым лазурным воротам, когда стали счищать грязь с подошв о скобель, вдруг лязгнул засов и дверь в воротах распахнулась. И выбежали к ним Лариса и Таня. Налетели на Олю, стиснули в объятиях. А за дверью во дворе причитала и махала руками бабушка. И дядя Юра стоял, улыбаясь, на дорожке к дому. Из окошка выглядывал маленький Сашка.

Лариса и Таня, сестры из Комсомольска, потащили блудных родственников домой. Бабуля заспешила по дорожке, зазывая в дом и повторяя что-то про жаркое и пироги. Затолкала Юру и выбежавшего на крыльцо Сашу обратно. Под веселое сестричье разноголосие.

Женек, последний в этой процессии, закрыл дверь, повозившись с высокой для него ручкой засова, прошел по дорожке, поправив съехавшую от стараний лямку рюкзака, поднялся на ступеньку крыльца. И обернулся. На серой бетонной дорожке – следы. Они дошли. Они дома. Вместе.

И с кухни – через сени и по ступенькам крыльца – долетел дружный смех и тихий, но нарастающий, далекий, но понятный свист.

Наверное, будет чай. А значит, будет тепло и счастье.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю