Текст книги "Леонид Утесов"

Автор книги: Матвей Гейзер

Тревожные годы

Невероятно противоречивыми, сложными были первые послереволюционные месяцы и годы в Одессе. Об этом времени с нескрываемой горечью поведал Бунин в своих «Окаянных днях»: «Все это повторяется потому прежде всего, что одна из самых отличительных черт революций – бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана. В человеке просыпается обезьяна». Писатель не мог простить своих товарищей-интеллигентов, вставших на сторону большевиков: «Вечером у нас опять сидел Волошин. Чудовищно! Говорит, что провел весь день с начальником чрезвычайки Северным (Юзефовичем), у которого „кристальная душа“. Так и сказал: кристальная…

…Волошин рассказывал, что председатель одесской чрезвычайки Северный (сын одесского доктора Юзефовича) говорил ему:

– Простить себе не могу, что упустил Колчака, который был у меня однажды в руках.

Более оскорбительного я за всю мою жизнь не слыхал».

Пройдет немногим более года, и Максимилиан Волошин, еще недавно пребывавший в восторге от одесских большевиков (они искренне, по его мнению, жаждали счастья трудящимся), сбежит из революционной Одессы в Крым, наверное, в надежде, что туда большевики не доберутся. Но уже в августе 1919 года в Коктебеле он напишет трагические стихи «Большевик»:

 
Зверь зверем. С крученкой во рту.
За поясом два пистолета.
Был председателем «Совета»,
А раньше грузчиком в порту.
 
 
Когда матросы предлагали
Устроить к завтрашнему дню
Буржуев общую резню
И в город пушки направляли, —
 
 
Всем обращавшимся к нему
Он заявлял спокойно волю:
– Буржуй здесь мой, и никому
Чужим их резать не позволю.
 
 
Гроза прошла на этот раз:
В нем было чувство человечье —
Как стадо он буржуев пас:
Хранил, но стриг руно овечье…
 

И все же, по свидетельству того же Бунина, «в Одессе народ очень ждал большевиков – „наши идут!“. Ждали и многие обыватели – надоела смена властей, уж что-нибудь одно, да, вероятно, и жизнь дешевле будет. И ох как нарвались все! Ну да ничего, привыкнут». Еще недавно веселая легкомысленная Одесса в пору Гражданской войны мало была похожа на саму себя. Одним из первых мероприятий, проведенных большевиками, стала ликвидация памятника Екатерине II. Взорвать, видимо, не сумели или не решились. «Забинтовав» памятник, залепив его со всех сторон грязными тряпками, обрамив красными звездами, его сделали похожим на надгробие навсегда ушедшей эпохе.

Все же в это бурное непредсказуемое время Утёсов предпочитал быть в родном городе. Любовь к его искусству объединяла тех, кто воевал друг с другом. Он давал концерты для Добровольческой армии, а чуть позже – для красноармейцев. Утёсова слушали и адмирал Колчак, лично благодаривший его за искусство, и Котовский, руководивший в ту пору кавалерийским отрядом под Тирасполем вблизи Одессы. Позже Утёсов напишет: «Одно время я даже не выступал на сцене, а служил адъютантом у брата моей жены, который, пока в Одессе была Советская власть, был уполномоченным „Опродкомзапсевфронт и наркомпродлитбел“, что означало: „Особая продовольственная комиссия Северо-западного фронта и народного комиссариата продовольствия Литвы и Белоруссии“». Воспоминание это относится к тем дням, когда Утёсов, одетый в черную кожанку и заткнувший за пояс наган, был похож на красноармейского комиссара.

В годы Гражданской войны Утёсова связала тесная дружба с Игорем Владимировичем Нежным. Вместе они создали небольшой творческий коллектив и выступали с концертами перед солдатами в казармах или прямо на позициях. Одним из участников их труппы стала молодая актриса Клавдия Новикова – будущая прима Московского театра оперетты, выступавшая тогда с революционными песнями в матросском костюме. Конечно же она не осталась равнодушной к обаянию Утёсова; сблизило их и то, что оба родились в один день. К тому же в свое время именно Клавдия Михайловна познакомила Утёсова с волшебным миром театра. В книге «Спасибо, сердце!» он вспоминает: «В пятнадцать лет у одного из товарищей по школе мне довелось впервые познакомиться с одной актрисой и получить контрамарку на спектакль, где она играла мальчика. Человек, выступавший перед публикой на сцене, окутывался ореолом особого уважения… Это была моя ровесница, ученица драматической школы, Клавдия Новикова, впоследствии известная опереточная актриса».

Их коллектив постепенно преобразился во фронтовую артистическую бригаду, что оказалось не только интересным, но и полезным делом: артистов зачисляли на красноармейское довольствие, а что это значило в годы Гражданской войны, объяснять не надо. Утёсов, Нежный и их сподвижники разъезжали в вагоне, на котором красовалась надпись: «Первый коммунистический агитпоезд». Этому поезду случалось останавливаться и в крупных городах, и на маленьких станциях, и просто в чистом поле, где наскоро оборудовали площадку для выступления. Но независимо от того, где шел концерт, только в те дни Утёсов, познавший уже немало оваций в театрах и кабаре, понял, в чем настоящая сила искусства. В воспоминаниях он напишет: «Наверно, ее создавало то боевое настроение, с каким зрители заполняли его ряды, оружие в их руках и их готовность в любую минуту ринуться в бой. Согласитесь, что это настроение отличается от настроения людей, которые пришли в театр поразвлечься. Актеры народ чуткий, и я, конечно, не мог не уловить этой разницы. Я с удивлением и радостью чувствовал, что во мне поднимается волна любви к этим людям и боль при мысли, что, может быть, половина из них не придет на мое следующее выступление».

Может быть, поэтому Утёсов просто влюбился в своих новых слушателей – он готов был выступать перед ними днем и ночью. Был случай, когда после двух дневных выступлений артистический коллектив, уставший, даже измученный, придя в вагон агитпоезда, уснул, что называется, не только лежа, но и стоя. Появился посланец командования, потребовавший очередного выступления перед бойцами, отправляющимися в бой на рассвете следующего дня. Даже послушный, все понимающий Игорь Владимирович попросил не будить актеров. «Но командование требует», – настаивал гонец. Утёсов, слышавший сквозь сон весь этот разговор, очнулся и произнес: «Концерт будет». «Такой концерт я давал впервые, – вспоминал он. – Вот где пригодились мои способности к импровизации, трансформации и имитации. Я уходил в одни кулисы веселым куплетистом, а из других выходил серьезным рассказчиком, упархивал танцором, а выплывал задушевным певцом, я пел арии из оперетт, играл сцены из водевилей, я читал монологи и стихи, я изображал оркестр и хор, солистов и дирижера – одним словом, моноконцерт. Никогда в жизни я еще не получал таких аплодисментов, но никогда в жизни и не испытывал такого наслаждения от своего выступления».

Впрочем, нечто подобное случилось еще раз – это было в 1919 году в Одессе, в дни, когда там гастролировали актеры МХАТа. Поздним вечером после спектакля они пришли в Дом артиста. К счастью, они не знали об инциденте, недавно произошедшем в баре этого учреждения. Незадолго до этого город заняли белые, и две компании военных явились в бар. Одна из них, из Новороссийского полка, пришла со своим оркестром и тамадой. Полковник артиллерийского полка, расквартированного в Одессе, возмутился: кто позволил себе ночью, да еще в кабак, водить военный оркестр?! В баре началась потасовка – сначала между собой дрались воины артиллерийского и Новороссийского полков, а потом враждующие стороны, узрев на «нейтральной» территории молодого офицера, не принадлежавшего ни к тому, ни к другому полку, набросились на него. Мало ему не показалось. Когда бар опустел, Утёсов подошел к избитому капитану, лицо которого представляло собой сплошной кровоподтек, и попытался ему помочь. «Но в эту минуту он взглянул на меня красными от слез глазами и, протягивая руку к стакану, прошептал:

– Проклятые жиды, за что они меня так?..

Не проронив ни слова, я пронес мимо его дрожащих рук воду, вылил ее на пол и ушел».

Но это было за несколько дней до того, как Дом артиста, точнее его ресторан, решили посетить актеры МХАТа. Разумеется, они до этого слышали и Морфесси, и Вертинского, а вот Утёсова – впервые. Можно предположить, что кабаре в саду «Эрмитаж» мхатовцы не посещали. После выступлений Морфесси, Изы Кремер и других московские артисты пригласили в один из кабинетов Утёсова и не отпускали его до утра. Позже он вспоминал, что столько добрых слов, столько комплиментов давно не слышал.

В те годы одним из многих развлекательных заведений Одессы было кабаре «Аккорд». Как и везде, в нем среди безобидного юмора обсуждались и политические вопросы. Позже Утёсов в своем эссе «Кабаре „Аккорд“» заметит:

«…чем хуже положение на фронте, тем лучше торговля в кабаках». В городе в ту пору было очень много беженцев из Москвы, и хозяином «Аккорда» был московский кабатчик Томас. Вот типичная сцена в «Аккорде», мастерски описанная Утёсовым: «…Зал полон. В ложах генералы, в зале офицеры. Дамы в гиперболизированных декольте. Это предсмертный пир с музыкой. Конферансье Саша Корягин. Барственный вид: „смокинг с проседью“.

– Господа! Я поднимаю бокал за старую добрую Москву. За Москву сорока сороков церквей, за благовест освобождения от большевизма. Ура! – провозглашает Саша Корягин.

– Ура! – кричат погоны.

Цзынь, цзынь, цзынь – звучат бокалы.

Кричат, звенят, а к Одессе идут большевики, сметая на пути белую саранчу.

– Ура! Ура! За старую добрую Москву!»

Тем, кто поднимал такие тосты, тем, кто их поддерживал, пришлось горько разочароваться. Не за горами был приход в Одессу большевиков, которых поддерживали не только «сознательные пролетарии», но и деклассированные элементы. Их некоронованным королем был знаменитый Михаил Винницкий, известный всему городу под кличкой Мишка Я пончик. Он был поклонником творчества Утёсова и даже простил ему поступок, за который, по воровским законам, артиста должны были зарезать – однажды тот, вспылив, ударил нагрубившего ему бандита из «гвардии» Япончика. Однажды куплетист Лев Зингель пожаловался Утёсову: у него украли концертный фрак, лишив возможности выступать, а значит, куска хлеба. Леонид Осипович обратился за помощью к Мишке. Вернувшись в театр, он увидел ошарашенного Зингеля среди целого вороха фраков – бандиты принесли ему целых восемнадцать. Позже, когда жители Одессы, опасаясь грабежей, стали неохотно ходить по вечерам в театр, Утесов снова отправился с просьбой к Япончику. «Король» и тут помог: он велел написать на афишах: «Свободный ход по городу до 6 утра. Слово Мишки Япончика».

Конечно же Утёсов не мог не вспомнить этого колоритного персонажа в своих воспоминаниях: «У него смелая „армия“ хорошо вооруженных урканов. Мокрые дела не признает. При виде крови бледнеет. Был случай, когда один из его подданных укусил его за палец. Мишка орал как зарезанный… Белогвардейцев не любит и даже умудрился устроить им „тихий погром“. По ночам рассылает маленькие группы своих людей по городу. С независимым видом они прогуливаются перед ночными кабачками, и когда подвыпившие „беляки“ покидают ресторан, им приходится сталкиваться с Мишкиными „воинами“, и „беляки“, как правило, терпят поражение. Резиденция короля – Молдаванка. Туда „беляки“ не рискуют заглядывать даже большими группами.

…Мишка Япончик в лучшие времена своего „расцвета“ не подымался до высот, достигнутых Сонькой Золотой ручкой. Но все же он король. Как и для всякого короля, революция для него – гибель. Расцвет Мишки Япончика – начало революции, времена керенщины. Октябрьская революция пресекает его деятельность, но белогвардейщина возрождает ее.

Но вот наступает 1919 год. В Одессе снова советская власть, и перед Мишкой встает вопрос „быть или не быть?“. Продолжать свои „подвиги“ он не может. Революция карает, и Мишка делает ход конем: он решает „перековаться“. Это был недурной ход. Мишка пришел в горисполком с предложением организовать полк из уголовников, желающих перековаться и начать новую жизнь. Ему поверили и дали возможность это сделать.

Двор казармы. Митинг по случаю организации полка. Двор полон. Здесь „новобранцы“ и их „дамы“. Крик, хохот невообразимый. На импровизированную трибуну подымается Мишка. Френч, галифе, сапоги, фуражка.

Мишка пытается агитировать, но его слова покрывают дикий хохот, выкрики, и речь превращается в диалог между оратором и слушателями.

– Братва! Нам выдали доверие, и мы должны высоко держать знамя.

– Мишка! Держи мешок, мы будем сыпать картошку.

– Засохни. Мы должны доказать нашу новую жизнь. Довольно воровать, довольно калечить, докажем, что мы можем воевать.

– Мишка! А что наши бабы будут делать, они же захочут кушать?

– А воровать они больные?

Мишка любит водить свой полк по улицам Одессы.

Зрелище грандиозное.

Впереди – он на серой кобыле. Рядом – его адъютант и советник Мейер Герш (Гундосый). Слепой на один глаз, рыжебородый, на рыжем жеребце.

Позади ватага „перековывающихся“.

Винтовки всех систем, начиная с однозарядных „берданок“ и кончая японскими. У некоторых „бойцов“ винтовок вовсе нет. Шинели нараспашку. Головные уборы: фуражки, шляпы, кепки.

Идут как попало. Об „в ногу“ не может быть и речи. Рядом с полком шагают „боевые полковые подруги“.

– Полк, правое плечо вперед! – командует Мишка.

– Полк, правое плечо вперед! – повторяет Гундосый и для ясности правой рукой делает округлый жест влево.

Одесситы смотрят, смеются:

– Ну и комедия!»

* * *

Гражданская война завершалась. Вскоре после ее окончания, в 1921 году, по инициативе Ленина была введена новая экономическая политика. Нэп быстро распространился по городам и весям изголодавшейся страны, ну а уж для вечно торгующей Одессы он стал явлением особенно долгожданным. Не говоря о том, что магазины быстро заполнились и переполнились товарами, новое дыхание получила и культурная жизнь. Чуть ли не ежедневно открывались новые иллюзионы, а с ними и традиционные дивертисменты. В кинотеатре на Дерибасовской, который до революции назывался «Кино Уточкина», антрепренер Шашников открыл концертный зал. В нем, как, впрочем, и в других кинотеатрах, выступали очень непохожие друг на друга одесские эстрадники (наверное, именно тогда город стали называть «фабрикой эстрады»). Среди них – Анна Рассказова, Цезарь Коррадо, Владимир Милич, Федор Бояров. Особенно много было талантливых куплетистов, среди которых особым успехом пользовался Эмиль Кемпер. Он пародировал исполнителей танцев: танго, цыганскую венгерку, даже «умирающего лебедя», при этом сопровождая свои пародии исполнением куплетов на злобу дня.

Замечательный музыкант Владимир Филиппович Коралли заметил в своей книге «Сердце, отданное эстраде», выпущенной в Москве в 1988 году: «В отличие от современных пародистов, которые годами пародируют одних и тех же артистов, даже тех, кто давно не выступает, Рябинский был импровизатором в этом жанре, мгновенно схватывая манеру только что увиденных исполнителей». Номер Леонида Рябинского был коротким – всего 10–15 минут, но он становился юмористическим обозрением всего концерта, который только что видели зрители. Заметим, что перед публикой выступали не только местные эстрадники: из Москвы и Петрограда в Одессу приезжали выдающиеся актеры разных жанров: Смирнов-Сокольский, Менделевич и другие. Но одесситы спокойно выдерживали это соперничество. Ведь уже в те годы Одесса породила не только талантливых актеров, но и писателей-сатириков. Назовем лишь Мирона Ямпольского, прославившегося своей песней «Свадьба Шнеерсона». Поэт, сегодня почти забытый, остался в памяти благодаря Константину Паустовскому, который упомянул о нем в мемуарной книге «Время больших ожиданий». Мирон Ямпольский писал для многих актеров, в том числе и для Утёсова. Для Коралли он сочинил куплеты «Холера» (в то время в Одессе была вспышка этой страшной болезни):

 
Одесса, Одесса, Отрада, Ланжерон,
Одесса, Одесса, холерный вибрион.
 

Музыку на эти куплеты написал композитор Давид Дорман, и в исполнении Коралли – юного друга и ученика Утёсова – они пользовались неизменным успехом:

 
Хочу советы вам подать я,
Друзья, товарищи и братья,
Подруги, дамы, мадмуазели,
Чтоб много вы теперь не ели.
Известно нам из медицины,
Что женщины или мужчины,
Должны все кушать только в меру —
Не то получите холеру.
 

Нет надобности говорить, что куплеты эти далеки от совершенства. Но злободневность оправдывала их существование, к тому же в них заключались простые медицинские советы, нужные народу.

Казалось, что для Утёсова в Одессе настало звездное время. Но неожиданно всё в его жизни изменилось. Именно в то время – осенью 1920 года – Игорь Нежный сказал Леониду Осиповичу: «Ледя, может, тебе это покажется смешным, но, поверь мне, после нашего турне в агитпоезде нам в Одессе делать нечего».

Утёсов задумался, вспомнил не очень удавшиеся первые гастроли в Москве и все же решился:

– Давай попробуем на время. Одесса нам простит такую измену.

Подразумевается, что двум друзьям стало тесно в родном городе, и они отважно устремились в столицу на поиски славы. Но в своих воспоминаниях Утёсов не упомянул о другой возможной причине отъезда. Несмотря на некоторое смягчение репрессий, советская власть не жаловала «классово чуждые элементы», к числу которых вполне мог быть отнесен сын биржевого маклера Вайсбейна. К тому же он выступал в городе при белых и интервентах, что вполне могли расценить как сотрудничество с врагами революции. Не испытывая судьбу, Утёсов предпочел уехать.

Незадолго до смерти, в январе 1982 года, беседуя со своей племянницей Майей Владимировной Молодецкой (внучкой его дяди Наума), Леонид Осипович вспомнил, как трудно давалось ему решение покинуть Одессу. В те дни он написал такое стихотворение:

 
Прощай, прощай Одесса-мама!
Мне не забыть твой чудный вид!
Как море Черное упрямо
Волнами бьет о твой гранит.
Твоих садов и парков гамма,
Где юность вся моя текла.
Прощай, прощай Одесса-мама,
Спасибо, что меня ты родила…
 

Глава пятая
ДВЕ СТОЛИЦЫ

В Москву, в Москву!

Итак, встретив новый, 1921 год в Одессе в кругу близких и родных, Игорь Нежный и Леонид Утёсов, пробившись в переполненный вагон поезда (было не очень ясно, куда он отправляется, но машинист обещал, что не ближе, чем до Раздельной), отдалялись от родного города. Отдалялись медленно – о том, чтобы поезда шли по расписанию, не могло быть и речи. Только на третьи сутки они поняли, что едут в правильном направлении. Утёсов узнал станцию Вапнярка, знакомую ему еще по Тульчину. В то время в купе они с Нежным остались вдвоем и отнюдь не потому, что не было пассажиров, – это был результат артистического искусства. Первые сутки в купе народу было очень много, но еще больше места занимали тюки. «Было не продохнуть, – вспоминал Утёсов. – Увещевательных слов и просьб они не понимали. И тогда мы с Игорем, перемигнувшись, взялись разыгрывать комедию. Я вдруг начал передергиваться, а потом с искаженным лицом и безумными глазами пристально разглядывал соседей и тянулся пальцами к их лицам. А Нежный за моей спиной, вертя пальцем у лба, давал всем понять, что везет сумасшедшего». Понятно, что благоразумные пассажиры предпочли покинуть купе.

Прошли еще дня два этого удивительного путешествия, и за окнами поезда мелькнули пригороды Киева. По пути в Москву Нежный и Утёсов решили остановиться в этом хорошо знакомом им городе. Естественно, прежде всего они отправились в любимое местной интеллигенцией кафе ХЛАМ – «Художники. Литераторы. Артисты. Музыканты». Они прочли на фронтоне: «Войдя сюда, сними шляпу, может быть, здесь сидит Маяковский». Однако в кафе не было не только Маяковского, но и других приличных посетителей. И немудрено – меню не предлагало ничего, кроме морковного чая и затвердевшего до каменного состояния монпансье. В тот же день наши путешественники отправились на вокзал и с трудом, не меньшим, чем в Одессе, пробрались в вагон поезда, идущего в Москву.

До столицы добирались так долго, что потеряли счет дням. Когда Утёсов вышел из здания Киевского вокзала, ему показалось, что он приехал совсем в другой город – не в тот, где выступал несколько лет назад. «Я хорошо помню наш приезд. Заснеженная, холодная, голодная Москва января двадцать первого года. Худые люди тянут деревянные саночки, на которых лежит какая-то скудная кладь: пара поленьев, мешок с какой-то рухлядью, могущей служить дровами, иногда краюха хлеба, завернутая в тряпицу». Подъезжая к Москве, Нежный спросил Утёсова:

– С кого и с чего мы начнем?

– Наша импозантность позволяет нам начать с посещения Большого театра (на Утёсове были шикарный, серого цвета френч с кожаными полосами, галифе, кожаная фуражка и краги; на Нежном – модный по тем временам костюм и дорогая контрабандная сорочка). Но мы начнем с более скромного заведения.

Покинув вокзал, одесский дуэт двинулся в сторону центра. Гости столицы вышагивали быстрым уверенным шагом, как будто давно знали Москву и место, которое они ищут. А искали они «Теревсат» – «Театр революционной сатиры». Надо ли говорить, что ни один из спешащих по своим делам прохожих не мог указать им адрес этого недавно возникшего театра? Находчивый Утёсов нашел выход: он обратился к интеллигентной с виду старушке («Эта точно знает», – сказал он Нежному) с вопросом: «Как пройти к „Теревсату“». Старушка объяснила: «В Москве открылось сейчас много новых театров, но на здании бывшего Никитинского театра (сегодня это театр Маяковского. – М. Г.) я видела, кажется, вывеску с абракадаброй, которую только что услышала от вас. Но это не так близко, как вам кажется». Она посоветовала им нанять извозчика – совет хороший, но явно неосуществимый – у паломников из Одессы не было денег не только на извозчика, но и на приличный завтрак.

К полудню путешественники были уже у входа в здание, где висела большая вывеска «Теревсат». Это был не первый театр революционно-сатирической направленности – до того «Теревсат» был создан в Витебске в начале 1919 года. Первый его спектакль состоялся 7 февраля. У истоков театра стояли режиссеры М. Разумный и Д. Гутман, среди актеров были А. Дорошевич и Л. Прозоровский, декорации рисовали знаменитые впоследствии Марк Шагал и Казимир Малевич. Уже в конце 1919 года стало ясно, что в провинциальном Витебске театру места нет, и летом следующего года теревсатовцы всем «табором» перебрались в Москву.

Первые спектакли были составлены из отдельных номеров, включавших в себя куплеты, миниатюры, частушки «на злобу дня». Для «Теревсата» В. Маяковский написал стихи «Про попов», В. Шишков – пьесу «Мужичок», куплеты и частушки сочиняли Н. Адуев, А. Арго, миниатюры – Лев Никулин и сам Давид Гутман. Спектакль по пьесе «Мужичок» пользовался особым успехом. В нем жадный мужик Пафнутьич беспощадно ругал советскую власть, а молодежь – среди них и дети Пафнутьича, – дабы поставить отца на место, иронически изображали старые нравы царской России, тем самым не только высмеивая, но и начисто отрицая дореволюционное прошлое. Вскоре от примитивных агитационно-сатирических миниатюр театр перешел к более серьезному репертуару. В частности, был поставлен спектакль по книге Этель Лилиан Войнич «Овод». Это предопределило дальнейшую судьбу московского «Теревсата», ставшего вскоре Театром Революции. Следует заметить, что эвакуация «Теревсата» в Москву не была случайной, хотя многие члены труппы мечтали о Петрограде. До Витебска дошли слухи о том, что в Северной столице уже есть театры политической сатиры – «Вольная комедия» и «Народная комедия», в создании которых участвовали актеры М. Андреева, Н. Монахов, К. Марджанишвили, В. Юренева, режиссер С. Радлов, композитор Ю. Шапорин. Отцам-создателям витебского «Теревсата» было понятно, что конкуренция им не под силу. Впрочем, и в Москве в ту пору было немало театров, но все они работали в привычных формах, а витебский «Теревсат» намеревался создать нечто совсем новое. И, пожалуй, на первых порах достиг своей цели.

Почему Утёсов направил свои стопы именно в «Теревсат»? В поезде он вспомнил человека, о котором был наслышан еще в пору своих неудачных гастролей в Театре миниатюр Струйского. Тогда он обратил внимание на коренастого, сутулого, с огромной головой человека (все звали его «чудесный карлик»). Фамилия его была Гутман – «Хороший человек», имя – Давид. Леонид Осипович хотел с ним познакомиться еще тогда, в 1917-м – не получилось. Но почему-то интуитивно Утёсов был уверен, что этот человек сыграет решающую роль в его судьбе. Войдя в театр, он спросил первого встречного, как найти Давида Григорьевича. Вскоре Утёсов и Нежный оказались в кабинете Гутмана. Улыбчивый хозяин с любопытством рассматривал посетителей ироническим взглядом. Вот рассказ Утёсова об этой встрече:

«– Вам нужны актеры? – спросил я его.

Он ответил:

– У нас их четыреста пятьдесят, а если будет еще один – какая разница?

– Так этот четыреста пятьдесят первый буду я.

– Кто вы и откуда?

– Я Утёсов, и я из Одессы.

– Что такое Утёсов, я не знаю, но Одесса меня устраивает.

…Никогда в жизни я не встречал человека, который бы был так пропитан, так наспиртован и нашпигован юмором. Он не только ценил и понимал его – он умел его творить. На сцене, в драматургии, просто в жизни».

О Давиде Григорьевиче Гутмане, человеке, сыгравшем важную роль не только в судьбе Утёсова, но и в становлении театров миниатюр в нашей стране, хочется рассказать подробнее. Он родился в 1884 году в Вятке и был послан родителями на учебу в Дрезден, где окончил политехнический институт. Но тяга к искусству, к театру победила. Гутман начал гастролировать смолоду, был помощником режиссера, а затем режиссером в театре Нижнего Новгорода, позже работал в Харькове, Смоленске, Казани, Москве, ставил номера на эстраде, в цирке. Его искусство было замечено многими. Поэт Сергей Городецкий написал о нем Александру Блоку, который дал согласие на постановку своей «Незнакомки» в Харьковском театре миниатюр, которым в ту пору руководил Давид Гутман.

В первые послереволюционные годы он успешно ставил агитспектакли, среди них – «Путешествие Бальбуса 17–21», написанный им вместе с Александром Арго и Николаем Адуевым. Об этом спектакле мы вспомнили еще и потому, что именно в нем в сценках-аттракционах впервые участвовал Леонид Утёсов. Творческая дружба Утёсова с Гутманом получила свое продолжение в Ленинграде, где Давид Григорьевич поставил в разных театрах немало спектаклей. В 1938 году Гутман возглавил Московский театр миниатюр, где вместе с Типотом создал немало интересных программ. Его отличительной чертой как режиссера было умение импровизировать – этому он обучал и своих актеров. Давиду Григорьевичу, как никому, давалось искусство репризы.

Случилось так, что всеми признанный, любимый (и, к счастью, не репрессированный) режиссер Давид Гутман – создатель нескольких театров, воспитатель многих актеров, среди них М. Бабанова, А. Кторов, Б. Бабочкин, изобретатель знаменитой маски Пьеро, во многом создавшей Вертинского, – в последние годы жизни оказался не у дел. О нем говорили: «Это самый заслуженный среди незаслуженных актеров». Сыгравший мало собственных ролей – среди них лорд Гленарван в «Детях капитана Гранта» и английский адмирал в «Петре Первом», – он оказался забыт еще при жизни. В последней своей записке из больницы он писал: «Врачи утверждают, что я смертельно болен. Я просто-напросто смертельно здоров». Однако Утёсов всегда хранил память о нем: «Режиссером Гутман был необыкновенным. Он умел не только добиваться нужного результата, но умел и учить. Когда он показывал актерам, как нужно играть ту или иную роль, то казалось, что, если бы он сам сыграл все роли перед зрителем, – это был бы гениальный спектакль. Созданием в нашей стране Театра сатиры мы во многом обязаны Давиду Григорьевичу Гутману. И как жаль, что этот человек ушел из жизни, не отмеченный никаким званием, никакой наградой, которые он несомненно заслужил».

Кроме «Теревсата», в судьбе Утёсова оставил неизгладимый след еще один театр. Это был уже упомянутый «Эрмитаж», открытый в 1894 году на Каретном Ряду Яковом Васильевичем Щукиным. Театр этот расположился в саду «Эрмитаж» на Божедомке, одном из самых достопримечательных и веселых мест старой Москвы. В этом саду выступали русские и цыганские хоры, духовые оркестры, цирковые труппы. Он был так знаменит, что едва ли не все гости Москвы, даже зарубежные, считали нужным посетить этот сад. В построенном на территории сада Зимнем театре в 1898 году был показан первый спектакль МХТ «Царь Федор Иоаннович», поставленный Станиславским и Немировичем-Данченко.

С этим театром судьба Утёсова оказалась связана надолго. В 1921 году он гастролировал на одной из открытых эстрад сада «Эрмитаж». Наученный неудачей в театре миниатюр Струйского, он понял, что москвичам нужно показать либо что-то совсем новое, либо старое, но забытое. Он пошел вторым путем – решил сыграть свою давнюю сценку про одесского газетчика, но осовременить ее. Точнее, показать сцены современной жизни Москвы глазами газетчика. Сегодня уже трудно себе представить, что когда-то мальчики-газетчики были неотъемлемой частью московских улиц и площадей. В пору отсутствия не только телевидения, но и радио они были глашатаями всех новостей и сенсаций. Нередко приходилось и привирать – что поделаешь, такова профессия! Но покупатели газет прощали это и относились к ним с пониманием и любовью. Во всяком случае, такими газетчики запомнились Утёсову по Одессе. Позже он вспоминал: «Какое это было представление, какой театр на улице!» Еще в Одессе он мечтал перенести этот театр на эстраду. А в Москве решил создать образ нового, поющего газетчика. Одной из первых его песен в этой роли стала одесская песенка неизвестного автора. Достав из сумки газету, он сообщил зрителям: «Вот последние новости из Одессы», – и спел:

 
Как на Дерибасовской,
Угол Ришельевской,
В восемь часов вечера
Разнеслася весть,
Что у нашей бабушки,
Бабушки-старушки,
Шестеро налетчиков
Отобрали честь.
 
 
Оц-тоц-первертоц,
Бабушка здорова,
Оц-тоц-первертоц,
Кушает компот,
Оц-тоц-первертоц,
И мечтает снова,
Оц-тоц-первертоц,
Пережить налет.
 
 
Бабушка страдает,
Бабушка вздыхает,
Потеряла бабушка
И покой, и сон.
Двери все открыты,
Но не идут бандиты!
Пусть придут не шестеро —
Хотя бы вчетвером…
 

За этими легкомысленными шутками следовали темы посерьезнее. Утёсов появлялся на сцене в виде рекламной тумбы, обклеенной иностранными газетами. Оглашая на каком-то тарабарском языке заголовки статей, он переводил их на русский и тут же исполнял агитационные куплеты, разоблачающие ложь империалистов о Советской России. Важно заметить, что каждый вечер куплеты менялись, что способствовало воплощению лозунга: «Утром в газете – вечером в куплете». Вспоминая эти времена, Утёсов напишет об авторах своих куплетов – Ядове и Эрдмане, с которыми подружился в ту пору и хранил верность этой дружбе до конца своих дней.