Текст книги "Ясно. Возможны осадки"

Автор книги: Матвей Балашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Матвей Балашов
Ясно. Возможны осадки

Глава 1.

– Один, два, три, четыре, пять, шесть… – я снова считал прыщи у себя на лице с утра, и с каждым числом меня всё больше наполняли гнев и обида, – десять, одиннадцать, – сколько я к тому моменту перепробовал разных средств: кремов, лосьонов, таблеток, диет, – семнадцать, восемнадцать, – только к знахарке не ходил, но ничего не помогало, – двадцать один, двадцать два… – последнее число прозвучало, как приговор в суде.

Я стоял в маленькой ванной комнате, смотря в зеркало, и только яркая одинокая лампочка у меня над головой могла меня понять. Число двадцать два до сих пор эхом отдавалось у меня в ушах. Такой результат не был для меня неожиданностью, но каждый раз я реагировал так, как будто у меня на глазах только что сгорел мой дом. Мне казалось, что даже мое отражение насмехалось над моей никчемностью в тот момент. Конечно, ему-то не нужно было каждый день стыдливо прятать лицо. Я отвернулся, но этот образ из мыслей не пропал.

Уже три с половиной года я мучался из-за проблем с кожей, ходил по врачам, винил всех и вся, но, казалось, с каждым днем ситуация становилась только хуже. Я отчаялся и потерял надежду когда-нибудь посмотреть в зеркало и улыбнуться своему отражению. И, хотя подсчет безоговорочно портил мне настроение, я выполнял этот обряд каждое утро на протяжении нескольких месяцев, потому что простой осмотр уже не мог показать наверняка, изменилось хоть что-то или нет.

Когда я в очередной раз в начале дня смотрел в зеркало, мне хотелось разбить его кулаком, чтобы никогда больше не видеть этого ужаса и жить в счастливом неведении, но здравый смысл всегда одерживал верх, потому что бездушный кусок стекла на стене в моей ванной ни в чем виноват не был, да и вряд ли мне бы хватило сил сделать хоть одну трещину, потому что атлетическим телосложением я не обладал, и мне оставалось только сдерживать слёзы и злость на весь мир, что получалось далеко не каждый раз.

Мне было особенно обидно потому, что я никогда не курил, старался питаться здоровой пищей, почти не трогал лицо руками, иногда даже выходил на вечерние пробежки в ближайший парк, но мою кожу это мало волновало. «Страдай все равно», – будто бы говорила она мне. В итоге постоянными спутниками лучших лет моей жизни были стеснение и неуверенность в себе. Хотя, возможно, угри были лишь одной из причин этого. Но, по крайней мере, самой заметной.

Если у человека никогда не было проблем с кожей, он не поймет, о чем я говорю. Мелочь, пустяк, через месяц пройдет, просто нужно умываться чаще. Нет, это так не работает. И сколько я ни пытался найти виноватых, всегда приходил к одному выводу. Генетика – мастерица издеваться над людьми. У меня создалось впечатление, что она питается людской злобой, когда те просто смотрят в зеркало утром, днем, вечером, ночью – да когда угодно, и запивает их слезами. А иногда злодейка улучшает ситуацию на короткий промежуток времени, чтобы человек не наложил на себя руки от безысходности, и таким образом растягивает удовольствие на долгие годы. Те, кто ест булочки каждый день и не толстеет, встанут на ее сторону, разумеется. Эта армия защитников, которая видит только одну сторону медали, всегда будет смотреть на меня косо. Кто-то должен каждый день ходить в спортзал, чтобы не растолстеть от высококалорийного городского воздуха, а кто-то ест на ночь медовик и просыпается после этого худее, чем был накануне. Но я не жаловался, хотя не похоже, конечно. Против природы я пойти не мог, поэтому мне приходилось молча смотреть на людей с чистой кожей и тихонько завидовать.

За эти почти четыре года бесполезной битвы в меньшинстве я убедился в том, что в современном мире книгу ценят по обложке, кто бы что ни говорил по этому поводу. Да и не только в современном, думаю, хотя с моим знанием истории судить было тяжело. И, когда обложка у книги такая, никто ее читать не станет, это уж точно. Я бы и сам не стал, что греха таить. Все, наверное, думают, что я не слежу за собой и питаюсь чем попало, а я всего лишь проиграл в какой-то генетической лотерее при рождении. И мало кто говорил что-то напрямую, спрашивал, в чем проблема, предлагал помощь – все просто обходили меня стороной, как будто у меня на лице было клеймо позора.

– Сглазили тебя, сынок, – сказала мне однажды бабушка. И эта версия со временем перестала казаться мне такой уж абсурдной и нереальной.

Я часто замечал, что люди не смотрели мне в глаза во время разговора, а изучали овальную область вокруг них. У кого-то на лице в этот момент было выражение жалости, кому-то просто было противно, некоторые имели научный интерес, но подавляющее большинство хотело как можно быстрее закончить разговор со мной и вернуться к своим друзьям с чистым лицом. Ну, мне так казалось. А если кто-то смотрел мне в глаза при разговоре, я чувствовал бесконечную благодарность и симпатизировал этому человеку всей душой. Так я и нашел своих немногочисленных друзей.

А еще, и это часто вгоняло меня в тоску, никто не хотел со мной фотографироваться. Когда я видел десятки фотографий знакомых с их друзьями: большими компаниями, парами, тройками – я не хотел вспоминать, сколько подобных фотографий было у моих друзей со мной. Может, три. За последние три года. Несмотря на это, я никогда специально никого не просил сделать совместное фото со мной, потому что понимал: если бы они и сделали это после моего предложения, то только из жалости и без энтузиазма. Я был уверен, что неискренние эмоции гораздо хуже, чем их полное отсутствие.

Сам я очень любил фотографировать людей, потому что это память, это эмоции, это жизнь. Если у человека нет фотографий с близкими, как он может быть уверен в том, что он вообще жил? К счастью, эти три фотографии в минуты отчаяния напоминали мне, что я все-таки жил.

«Двадцать два сегодня, что ж, на четыре процента меньше, чем на прошлой неделе, не так плохо», – думал я, пока чистил зубы. Я любил переводить всё в статистику, чтобы проблема не казалась столь глобальной. Злоба, кипевшая во мне, постепенно улетучивалась, потому что жизнь продолжалась, и, стало быть, надо было жить дальше. Эти неожиданные порывы оптимизма и веры в лучшее будущее были моим единственным спасением. Откуда только они взялись пасмурным ноябрьским утром?

Я подошел к окну с зубной щеткой во рту и распахнул его. Холодный ветер проник в комнату и, не найдя там ничего интересного, продолжил свой путь. Непроглядный туман отвесной стеной закрывал от меня весь мир, и на душе почему-то стало спокойнее. Стоя в одном нижнем белье на границе двух климатических зон, я продрог, но закрывать окно не хотелось. В этом тумане в тот момент скрывались ответы на все мои вопросы, стоило только протянуть руку…

Когда больше половины зубов было почищено, я осознал, что вода из крана лилась все это время, и неспешно направился в ванную. «Да, моим внукам будет за что винить деда», – пронеслось в моей голове, а потом я вспомнил, что, чтобы иметь внуков, надо иметь детей, а чтобы иметь детей, надо… Я бросил беглый взгляд, который затянулся на пару минут, на зеркало перед собой, и проблемы внуков как-то перестали меня волновать. Я ещё и не брился уже пару недель и выглядел даже хуже, чем обычно.

Вернувшись к окну, я увидел, что туман уже почти рассеялся – только мелкая дымка ползла над мокрым после ночного дождя асфальтом, хватая прохожих за ноги. Вдалеке одинокий луч света боролся с остатками сил тьмы, когда к нему на помощь пришло целое солнце, против которого у ночи не было и шанса.

Когда я одевался уже перед вторым зеркалом, которое стояло в коридоре, мне показалось, что все-таки я был довольно хорош собою, если опустить некоторые детали. Я даже знал, сколько именно деталей надо было опустить. Тут дело было не в раздвоении личности, хотя я не мог быть в этом уверен, а в люстре, которая сохранила только одну лампочку из шести. Вот бы везде было такое освещение – и для окружающей среды хорошо, и людям с некоторыми деталями не так некомфортно в обществе. Подобные перемены в отношении к своей внешности происходили у меня постоянно. За день мое мнение о собственном лице могло измениться более десяти раз (спасибо моему пристрастию к подсчетам), благодаря любви дизайнеров, проектировщиков и архитекторов использовать зеркальные поверхности везде, где только было можно. Для меня оставалось загадкой, как можно было оставаться самовлюбленным с моей-то внешностью, но тем не менее у меня получалось.

Я вышел на улицу с хорошим настроением, потому что в подъезде совсем не осталось зеркал. Все те, которые когда-то висели на каждом этаже, сняли умелые дельцы, чтоб было что поставить у себя в прихожей. Эти же люди создали в подъезде романтический полумрак.

Когда я преодолел очередной лестничный пролет, у меня в голове вдруг возник вопрос: «Интересно, что чувствуют слепые люди, которые не знают, как они выглядят?». Их, наверное, мало беспокоит наличие прыщей у них на лице. Они никогда не видели неба… Мне стало стыдно, но я нашел успокоение в этой мысли. Ведь я мог любоваться небом каждый день.

Выходя из дома, я наткнулся на пожилую соседку, которая неодобрительно качала головой после встреч со мной, когда думала, что я этого не вижу. А ведь я всегда с ней здоровался и придерживал для неё дверь… Каждый раз её недовольство вызывало у меня улыбку.

Я любил рассматривать проходящих мимо меня людей, когда шел по улице. Изучать, во что они были одеты, что находилось у них в руках, какие у них были прически. Этот раз не стал исключением: я смотрел по сторонам и думал – по правде говоря, я думал об этом каждый день – как же хорошо им всем, наверное, жилось с такой чистой кожей. Хоть они этого не замечали и не ценили. Тут дело обстоит так же, как с насморком: мы начинаем ценить дыхание через нос только тогда, когда он забивается. Так же дело порой обстоит и с людьми, которых мы любим. Но это уже другой вопрос.

На полпути до метро я случайно увидел какого-то парня в белом пуховике, и меня поразила его особенно чистая кожа. Он будто сошел с картин великих мастеров. Я не мог оторвать от него взгляд, потому что до конца не верил своим глазам. Как же я завидовал ему в этот момент… Несмотря на легкий осенний морозец, его щеки даже не покраснели – настолько все было идеально. И он даже не был шибко хорош собою, просто обладал самой чистой кожей, что я когда-либо видел. Из-за этого настроение у меня подпортилось, и я начал в очередной раз корить свою судьбу, ведь этот молодой человек, в отличие от меня, точно не делал ровным счетом ничего, чтобы обладать такой кожей. И питался он наверняка чем попало. Скорее всего, тогда во мне говорила моя зависть, но меня это мало волновало.

Когда он уже начал пропадать из моего поля зрения, я обернулся в последний раз, чтобы мысленно пожелать ему какой-нибудь гадости, и вдруг заметил у него на правой щеке, прямо рядом с ухом, красную точку, очень сильно напоминающую прыщик. Я мог поклясться, что сначала ее там не было. Я протер глаза тыльной стороной ладони, но проверить, показалось мне или нет, уже не было возможности: парень был слишком далеко.

«Наверное, все-таки показалось», – мысленно успокоил я себя и почему-то почувствовал легкое жжение возле правого уха. Я почесал это место опять же тыльной стороной ладони – почему-то я верил, что микробы предпочитают только переднюю часть руки.

Мне было бы приятно знать, что даже у такой идеальной, на первый взгляд, кожи есть недостатки. Возможно, я бы смотрел в зеркало с меньшим отвращением, если б знал, что у всех были такие проблемы. В разных масштабах, но были. Я гадал, дорожил ли тот парень тем бесценным сокровищем, которое имел, и пришел к выводу, что, скорее всего, он даже не обращал на это внимания.

К счастью, я забыл про этого парня почти сразу, как зашел в метро. Нужно было надеть маску, которая лежала у меня в кармане с прошлого года, и, стало быть, лишний раз потревожить кожу у меня на лице, но выбора у меня не было, ведь глупый вирус, завоевавший мир без боя, решил заражать людей только на входе в метро и на кассах в магазине. До такого еще додуматься надо.

Пройдя через турникет, я резко снял маску с таким видом, как будто она могла сжечь мне лицо. Пять секунд неудобства, и я уже был социально ответственным гражданином. Во время спуска я выбирал подходящий момент, чтобы начать идти вниз по эскалатору. Для меня почему-то имел большое значение подбор правильного времени для этого действия. Нужно было не задеть уже спускающихся людей и не испугать мирно стоящих и ждущих своей участи. Порой люди в метро бывают очень чувствительны к таким вещам.

В последнее время я постоянно спускался по эскалатору пешком, ведь это экономило мне целых две минуты жизни, что по итогу давало мне двенадцать часов лишнего времени в год, а эта цифра уже внушительная. Раньше я всегда провожал недовольным взглядом вечно спешащих людей, а теперь сам примкнул к их отряду, хотя никуда особо и не спешил. Жизнь в большом городе сильно меняет людей.

Иногда я всё же оставался стоять на эскалаторе, чтобы почитать. Или я так оправдывал свою лень. Правда, я осиливал максимум одну страницу, потому что отвлекающих факторов было слишком много: нужно было разглядеть всех поднимающихся или спускающихся мимо меня людей. Обычно я искал глазами таких же, как я, исследователей – людей, которые смотрят по сторонам, а не утыкаются в телефон. В такие моменты я думал, что вместе с эскалатором мимо людей порой проходит их жизнь.

Возможно, я уделял слишком много вниманию такой мелочи, как эскалатор в метро, но разве не в мелочах счастье?

В этот раз мне даже удалось сесть в вагоне и прочитать пару страниц, правда, только до первой остановки, пока не вошла какая-то старушка с миниатюрным чемоданом. Ей нужно было срочно сделать круг по городу на метро, иначе её день прошел бы зря. Я огляделся по сторонам в поисках свободного места, но таковых, к сожалению, не оказалось. Возможность без зазрения совести не уступать место этой бабушке была упущена, поэтому мне пришлось встать, а там, в верхних слоях атмосферы, уже не до книг. Там человек может думать только о том, как бы не упасть из-за резкого торможения.

По дороге от метро до вуза я опять разглядывал всё вокруг: вывески, людей, собак, небо – только тротуар не был удостоен моего внимания. Еще насмотрюсь на него на пенсии. Многие витрины я видел уже много раз, но каждый раз они открывали мне что-то новое, как и небо, которое каждый день выглядело по-разному. А ведь это то же небо, на которое в свое время смотрели динозавры. Они и не думали, что нынешнее население Земли променяет небо на экраны телефонов. Знай они это, может, и не вымерли бы.

Я вошел в здание университета с приятным расположением духа, но в вузе я не встретил ни одной позитивной эмоции – только подозрительный взгляд охранника и равнодушные лица студентов, которые просто хотели вернуться домой. У меня вдруг появилось сильное желание начать танцевать прямо посреди холла, чтобы хоть чуть-чуть поднять всем настроение. Смелости на это мне, конечно же, не хватило, но задумка была интересная. Еще бы научиться танцевать.

Я посмотрел на часы и понял, что опять опаздывал на первую пару. Уже которую неделю я опаздывал именно в пятницу и именно на первое занятие. Я не приходил не вовремя больше ни на один предмет, а тут как будто бы само время было против меня. Не то чтобы я делал что-то, чтобы прийти вовремя. Только спускался по эскалатору пешком, и то не всегда: иногда я, как все нормальные люди, просто стоял, упрекая лестницу в медлительности. А выйдя из метро, я даже не ускорял шаг, потому что не видел в этом смысла. Если мне было суждено опоздать, к чему тратить драгоценную энергию?

К счастью или к сожалению, преподавательницу мало волновало, во сколько приходили студенты. Она бы начала занятие даже перед пустой аудиторией, наверное. В тот день мы решали дифференциальные уравнения. Я зачарованно смотрел в окно все полтора часа и мечтал о том моменте, когда я наконец применю эти знания в повседневной жизни. Ветер, завывающий сквозь форточку, казалось, с издевкой замечал: «Никогда, никогда». А ведь я считал его хорошим парнем.

Помимо людей с чистой кожей, я завидовал ветру и птицам. Ветер, такой вездесущий, всемогущий, вольный. И птицы, которые улетают на юг, когда им становится некомфортно дома. Неперелетные птицы напоминали мне людей, которые откладывают деньги на похороны вместо того, чтобы путешествовать. Как человеку может хватать четырех стен вокруг? Я иногда думал о том, почему эволюция выбрала для приматов такой скучный путь. Ни крыльев, ни жабр у нас нет. Есть только букет психологических расстройств и переживаний по пустякам. Наверное, это был очередной проигрыш в какой-то лотерее, только в этот раз в гораздо более крупных масштабах.

Я не заметил, как я оказался в кабинете английского. Я всегда перемещался по университету, как в тумане, чтобы случайно не привлечь к себе внимание. Английский я любил. Не помню, когда это началось, но этот язык давно стал неотъемлемой частью моей жизни. Он все глубже проникал в мое подсознание, а возможность показать миру то единственное, в чем я был хорош, представлялась редко. В этот раз мы опять изучали будущие времена. Будущее – это будущее, а сделаю ли я что-то в определенный момент, будет ли это запланировано, будет ли это длительный процесс, абсолютно не имеет значения. Ну, мне так казалось.

К счастью, преподавательница всегда вовремя улавливала тот переломный момент, когда ученики начинали смотреть на часы чаще, чем в учебник, и устраивала интерактив. Всегда помогало, кстати. За это она мне и нравилась. Предыдущая в такой ситуации давала задание не на двадцать минут, а на полчаса, чтобы студенты успевали вздремнуть.

После английского у меня шел немецкий. Кстати говоря, учился я на техническом направлении. Просто иностранные языки мне нравились больше, чем языки программирования. Я даже не знаю, почему выбрал такую специальность. Скорее всего, из-за лени: она порой загоняет людей в могилу. А ленивый мозг порой только этого и желает.

Немецкий я учил в основном из-за отсутствия большого выбора дополнительных языков в университете. Немецкий или финский, выбор был невелик. Со знанием немецкого я хотя бы стану на шаг ближе к любимому Ремарку. Тому самому, который в своих книгах каждые пять страниц описывает употребление различных видов алкоголя так, чтобы читателю это нравилось. А со знанием финского я бы мог при знакомстве говорить, что знаю финский. Знакомился я не слишком часто, так что этот вариант пришлось отбросить.

На немецком не произошло ничего интересного. Только преподаватель в один момент отвлекся, чтобы обсудить с кем-то по телефону планы на этот вечер. Потом он игриво подмигнул нам, мол, пятница же.

Когда я возвращался домой после немецкого, у меня из головы как-то вылетело мое обещание разглядывать тротуар только на пенсии. Но порой человек бессилен после пяти часов учебы. Какой-нибудь шахтер, проходивший вдруг мимо меня и по случайности умевший читать мысли, сейчас бы как минимум поперхнулся.

В метро меня встретил бесконечный поток унылых лиц, и почему-то я догадывался, что мое лицо сейчас – неотъемлемая часть этого потока. Только какая-то девочка бегала с красным воздушным шариком вокруг своего папы, который искренне улыбался и не пытался ее остановить, и одаривала прохожих смехом. Многие люди, плывущие в толпе мимо них, открыто выражали свое недовольство, и мне хотелось кинуть в них чем-нибудь тяжелым. Но из тяжелого у меня с собой был только груз на сердце.

В вагоне я достал книгу, буквы в которой постоянно прыгали со строчки на строчку, менялись местами, а если и оставались там, где нужно, то эти трюки исполняли уже целые слова. За пятнадцать минут я осилил страниц десять, несмотря на то что книга была весьма интересная. После глубоких философских романов научная фантастика была глотком свежего воздуха, но чтение все равно не шло.

Выходя из метро, я увидел удивительное небо: оранжевое, розовое, красное с вкраплениями золотого. Длинные и короткие полосы разной ширины пересекали небо насквозь. Всё словно покорилось перед величием неба в тот вечер. Даже многоэтажки нервно скомкались и молча стояли в сторонке. Пока что вселенная не придумала ничего красивее, чем закат. Хотя рассвет мог бы с ним посоревноваться, наверное. Всю дорогу до дома я шел с поднятой головой, из-за чего в подъезде шея начала осуждающе побаливать.

Я никогда не ездил на лифте, на какой бы этаж мне ни нужно было подняться. Не из соображений безопасности, а из соображений здорового образа жизни. Прочитал где-то, что отказ от лифтов – первый шаг на пути к хорошей фигуре. Видимо, результат будет заметен ближе к пятидесяти годам, но я подожду. На свой седьмой этаж я поднялся слегка запыхавшийся и очень довольный. Я был еще на одну десятитысячную ближе к цели.

Разувшись, я прошел мимо зеркала во всю стену в коридоре. Сложно было хотя бы краем глаза не заметить свое отражение. Но сейчас этот край глаза привлекло нечто, что заставило меня вернуться и посмотреть на потустороннего себя еще раз. На правой щеке, прямо рядом с ухом, выделялось маленькое пространство, где не было ни прыщей, ни покраснений – ничего. Я дошел до ванной комнаты, умылся и посмотрел в зеркало там: сомнений быть не могло, на том месте, где с утра еще красовался один из моих бессменных спутников, сейчас была чистая гладкая кожа.

– Один, два, три, четыре, пять, шесть… – я начал пересчитывать прыщи у себя на лице, чтобы убедиться, что я не схожу с ума, – двенадцать, тринадцать, четырнадцать… – да нет, быть того не может, никогда они так быстро не проходили, – двадцать, двадцать один, – последнее число прозвучало, как шаги мамы, возвращающейся с работы и, возможно, купившей по пути что-нибудь вкусное.

Я пересчитал еще раз и получил тот же результат. Числа врать не могли.

Я долго не мог уснуть в тот день. Вспоминал, что я такого съел или сделал, чтобы так ускорить процесс регенерации. На ум приходил только свежий воздух и позитивный настрой. Не зря умные люди говорят, что все болезни из-за стресса.

Я уснул спустя час с приятными мыслями, несмотря на усталость.

Я часто просыпался этой ночью и садился посреди кровати в позе лотоса. Такое часто случалось, когда мне снились плохие сны. Я заставлял себя проснуться. Это были не кошмары, но я бы не хотел, чтобы в жизни произошло нечто подобное. В одном из снов мы с семьей не отмечали новый год. Просто не отмечали, и всё. Все ходили какие-то потерянные, и отец часто кричал на меня и злобно поглядывал. В жизни он бы никогда так не сделал. И в жизни мы бы никогда не отказались от празднования в ночь перед первым января. Для меня это была чуть ли не лучшая пора года.

А еще мне приснилось, что папа въехал на машине в какую-то живую изгородь с красивыми цветами, а я рассказал об этом маме. Она очень любила цветы и сильно разозлилась по этому поводу. Настолько, что даже вышла из машины, чтобы пройти пешком какое-то время. Она всегда так делала, когда в машине назревал конфликт. Папа после этого посмотрел на меня, как на предателя. Этот взгляд был у меня перед глазами даже тогда, когда я проснулся в два часа ночи.

Может показаться, что в этих снах нет ничего страшного или хотя бы чего-то такого, что может заставить проснуться, но это не так. Они были полностью пропитаны серостью, неизбежностью и безысходностью. Я не знал, откуда мозг доставал эти цвета, образы, фигуры. Но их сочетание вызывало непроглядную и бесконечную тоску, которая распространялась и на реальный мир. Как ни странно, но эта атмосфера никогда не ограничивалась одним сном, за одним таким сном всегда шел следующий, а за тем – еще один, и так до утра.

Неудивительно, что я чувствовал себя отвратительно, когда окончательно проснулся ни свет ни заря. В голове все еще витали эти образы из снов, а за окном опять был серый туман, как будто мир не успел прогрузиться, потому что я слишком резко проснулся. Помимо всего прочего, утренняя прохлада, которую великодушно впустила форточка, оставленная на ночь открытой, полностью отбивала всякое желание вставать с теплой кровати.

На часах было шесть утра. Я вспомнил, что сегодня суббота, и это еще больше испортило мне настроение: никогда я не вставал так рано на выходных. Я с трудом поднялся и пошел выпить воды. Этот ежедневный ритуал слегка улучшил ситуацию: теперь хотя бы в горле не першило. Потом я направился в ванную чистить зубы. Доставая щетку и пасту из шкафчика, я посмотрел на свое отражение в зеркале и не сразу понял, что было не так. Потом до меня дошло: ещё один прыщ пропал. Один из категории сверхновых. Слева от носа.

Я был абсолютно сбит с толку. Эти загадочные исчезновения уже второй день подряд еще нельзя было назвать закономерностью, но точно можно было считать добрым предзнаменованием. Все ночные воспоминания, нагонявшие тоску, улетучились из моей головы, как по волшебству.

Наверное, я слишком сильно радовался настолько незначительному улучшению у себя на лице, но иначе я не мог. Я чувствовал себя, как узник, который увидел свет спустя месяцы, проведенные в темнице. Эти чистые места на моем лице словно были лучами солнца, которое случайно забрело в царство тьмы. Как мало порой человеку нужно для счастья.

На кухню я вернулся заметно повеселевший. Готовя завтрак тогда, я еще раз убедился в том, что настроение напрямую связано с тем, что человек делает. Чай в то утро был вкуснее, чем обычно, а сырники получились настолько воздушными, что сами облака бы позавидовали. Тогда меня мало волновал тот факт, что облака состоят из воды. Мне казалось, что это был лучший завтрак за последние четыре года.

После завтрака я начал наводить в квартире порядок. Мой перфекционизм с трудом уживался с моим пофигизмом, но иногда все же брал верх. Я раскладывал одежду по шкафам, расставлял книги в алфавитном порядке и делал что угодно, кроме вытирания пыли и мытья полов. Для меня порядком была внешняя оболочка, которая бросается в глаза, когда заходишь в квартиру, а не все эти мелочи.

Во время уборки я слушал музыку в наушниках, несмотря на то что жил один: не хотел мешать людям за стеной в их редкий выходной. Тогда мне не хотелось даже слушать мой любимый плейлист с грустными песнями, а это было явным показателем того, что настроение у меня было исключительное. Я всегда слушал меланхоличную музыку, когда кошки у меня на душе скребли особенно интенсивно, чтобы закапать себя ещё глубже.

После уборки я сел за домашнюю работу. Задачи по математике давались мне довольно легко, хотя удивительно яркое солнце за окном порой отвлекало и манило на улицу. А сочинение по английскому я написал за рекордно короткое время. Сочинения писать я любил всегда, даже если нужно было написать что-нибудь скучное по типу рекомендательного письма. В школе мои сочинения всегда хвалили, но я так и не получил максимум баллов за эссе на финальном экзамене. В этом, конечно, я видел вину проверяющих.

К трем часам дня я был свободен, что было очень необычно. В другое время я бы растянул эти занятия на все выходные, и все равно где-то треть я бы доделывал в понедельник утром. Несмотря на эту продуктивность, я чувствовал, что фонтанирующая с утра энергия подходила к концу. Всё-таки не все процессы в организме контролируются эмоциями и чувствами. Стоя у открытого холодильника и выбирая между бананом и яблоком, я думал, кого можно было позвать погулять, но на ум никто не приходил. Не хотелось портить себе настроение очередными отговорками.

Тогда я решил провести день в компании вымышленных персонажей, но, когда я прилег почитать книгу, хорошо шли только первые три страницы, а потом меня начало клонить в сон. Это была нормальная практика: такое всегда происходило со мной, когда я начинал читать книгу в послеобеденное время, независимо от того, была она интересной или нет. Этот роман, например, был вполне захватывающий, но желание спать оказалось сильней.

Я проспал до шести часов вечера, а когда проснулся, от утренней бодрости не осталось и следа. Я давно понял, что у дневного сна от сна только название. Он заманивает людей в свою ловушку, а потом делает с ними что-то, от чего они просыпаются злыми и раздавленными. Я был наивен и каждый раз добровольно ложился в этот капкан, чтобы опять и опять просыпаться с ощущением, будто кто-то наступил мне на лицо.

Я решил сходить в магазин около дома, потому что, как мне казалось, только свежий воздух мог исправить положение, а идти без цели не хотелось. Я выглянул в окно и увидел снег. Первый снег в этом году, а ведь еще утром на небе не было ни облачка. Как я ненавидел себя за то, что поспал перед этим. Я так любил волшебный момент первого снега, а сейчас он был полностью загублен. Я подумал, что, может быть, на улице мне станет легче.

Я одевался медленно и нехотя, но мне действительно стало лучше, когда я вдохнул морозный воздух и увидел детей, пытающихся слепить снежки из того незначительного количества снега, который скопился на капотах припаркованных возле дома машин. Я улыбнулся пробегающей мимо девочке, но она, увидев меня, перестала смеяться и быстрее побежала к своей маме. Я не учел, что все еще выглядел, как тяжело больной.

Я любил этот магазин, потому что он находился в здании, которое раньше было библиотекой, и владельцы решили сохранить дух прошлого: оставили массивную деревянную дверь и сцены из детских книг на стенах снаружи. Всё остальное в этом магазине все было таким же, как и везде: продукты продавались по старой цене, но с броским словом «СКИДКА» на ценнике, охранник подозрительно поглядывал на всех посетителей, в молочном отделе было холодно и стоял парень в белой куртке. Нет, это тоже не походило на другие магазины. Раньше я его здесь не видел. Когда он повернулся ко мне лицом, я его узнал: это был тот парень с идеально чистой кожей, которого я видел вчера. Как-то мы зачастили со случайными встречами. Присмотревшись, я еле сумел сдержать возглас удивления: у него возле носа красовался прыщ, и не едва заметный, а повышенного радиуса действия. Я понимал, что это не повод для радости, но все равно был чуть ли не счастлив и старался не показывать это. Я ведь думал раньше, что у кого-то проблем с кожей не было вообще, но этот парень убедил меня, что это было не так. Идеальной кожи не существовало.

Когда он проходил совсем рядом со мной, я заметил, что он окинул меня быстрым взглядом. Мне показалось, что он выглядел слишком подавленным. «Как будто у него раньше прыщей не было», – подумал я, а потом решил, что это вполне вероятно. После этого я обнаружил, что вчера мне все-таки не показалось: возле правого уха у него красовался почти такой же по размеру гнойник. Чтобы как-то очистить свою совесть от греха злорадства, я убедил себя в том, что вид моего лица должен был его успокоить. У него все было не так плохо.