Текст книги "Амалия и генералиссимус"

Автор книги: Мастер Чэнь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

ПРИДИ В КАРКОЗУ

Этот пистолет не выстрелит, сказала я себе. Они больше не втянут меня в такое дело, где стреляют и убивают людей иными способами. Я занята здесь совсем другим расследованием, неопасным, без стрельбы.

Другой вопрос – как со мной приключилась эта странность? Что я делаю в этом городе, в котором раньше бывала только проездом в Сингапур и обратно – в городе, где нечем заняться?

Зачем мне, у которой – как мне не устают напоминать – есть все, искать какого-то исчезнувшего китайца?

Что мне делать с моей жизнью, в которой больше нечего и незачем добиваться?

И почему я позволяю кому-то отвечать на эти вопросы за меня?

«От У. Э.» – значилось на посылке. Небольшая, явно только что отпечатанная книжка: «Дальневосточные рассказы. Уильям Эшенден». А в ней сложенный листок бумаги.

«Дорогая Амалия, не удивляйтесь звонку, который вам сделают вскоре после получения посылки», – значилось в записке. И я вспомнила первый, самый первый – внимательный, оценивающий – взгляд господина Эшендена восемнадцать месяцев назад, когда моя жизнь была совсем другой. Она была лучше? Ах, нет. Хотела бы я вернуться в ту жизнь – как об этом мечтают все в сегодняшнем загрустившем мире? Нет, не хотела бы. А вот увидеть этого человека снова…

«…Я прошу согласиться на то, о чем вас хотят попросить. И еще прошу поверить, что вы не пожалеете о своем согласии. Ваш У. Э.»

И все.

И действительно, вскоре раздался звонок, от которого мои тщательно прорисованные брови поползли куда-то вверх. Нет, меня ни о чем не попросили. Мне вежливо сообщили, когда (послезавтра!) меня ожидают. И где ожидают – в середине страны, ровно на полпути между моим Пенангом и Сингапуром – в городке под названием Куала-Лумпур.

Но не просто в городке. А там, где подавляющее число обитателей нашей колонии – даже англичане – могли только мечтать оказаться. В доме на холме.

В «Каркозе».

И почему бы нет, сказала я себе.

И вот – серый ровный частокол стволов дерева гевейи по сторонам дороги. Бархатные зеленые холмы, красные морщинистые скалы. Шоссе, как шелковая лента, оно никогда еще не было таким чистым и сияющим. Окаменевшее лицо Мануэла, сидящего слева от меня в форменной шапочке водителя – ему плохо, потому что не его, а мои руки в перчатках сжимают руль моей длинной, низкой, сверкающей хромом красавицы.

И она летит. Боже мой, как она летит.

И стрелка спидометра касается цифры «90», и белым видением мое авто взмывает на холмы и соскальзывает с них, обгоняя все, что движется по этой дороге. Ему нет и не будет равных.

Наконец – вот этот город, первые домики с колоннами среди зелени.

К Правительственному холму меня вез на следующее утро уже Мануэл. И, как и я, оказался во сне, или в сказке.

Небо здесь было огромным. А кроме неба и зеленых холмов – ничего.

Внизу, между этими холмами, кто-то мог бы угадать слияние двух рек – Кланга и Гомбока, ряды темно-кровавых черепичных крыш и белые минареты. Но для этого ему пришлось бы взлететь над деревьями, как птица.

А, вон чуть правее, из-за громадной джакаранды, высовываются два маленьких белых каменных шпиля. Это же вокзал, знаменитый вокзал, как призрак «Тысячи и одной ночи». Под звездами обитатели этого дома, наверное, угадывают его по бледному сиянию в ночи, и, возможно, теплым желтым огнем мерцает остальной город чуть левее. А дальше – сотни миль невидимых во мраке джунглей и плантаций.

Мое авто скрылось в тени козырька над входом, некие военного вида британские мужчины с напряженными лицами остановили взгляды на том, что привезло меня сюда – на мгновение замерли в полном остолбенении – пришли в себя, проводили меня на веранду, к ее тяжелой мебели (кресла, диваны с подушками), к белым эмалевым дверям с латунными ручками, бамбуковым занавесям на окнах от пола до потолка.

Запустили, один за другим, четыре вентилятора на потолке, с необычайно длинными лопастями.

И оставили меня одну, слушать сквозь открытые двери веселый свист птиц в саду.

Тут, среди этой тишины, откуда-то сверху – с террасы над портиком? – прозвучали голоса двух людей, привыкших произносить фразы неторопливо (их никогда не перебьют), громко и отчетливо:

– Ты только посмотри на это, Сесил. Это же «испано-сюиза». Единственная на всю колонию, вне всякого сомнения. Всех наших сбережений тут не хватило бы. А как насчет выменять ее на один из твоих орденов? Большой крест Майкла и Джорджа, например. Он тебе очень нужен, или обойдешься?

– Моя дорогая, если у нее все получится, то крест и так обеспечен. Формальный повод найдем. И постарайся ей тогда не завидовать.

– На данный момент я ей и не думаю завидовать. Наоборот, бедная молодая леди, если бы она понимала, что ты ей…

Голоса постепенно стихали и удалялись, зато через минуту в отдалении начали звучать шаги – шаги людей, не спеша спускавшихся по лестнице.

И вдруг я поняла, что дрожу.

Богатые и очень богатые люди – я их видела и вижу достаточно. Боже мой, я сама – одна из них. Люди власти, повелители султанатов и королевств? Ну и что? Явидела и их.

Но сейчас на эту веранду войдет совсем другой человек.

Он появился в наших краях год и два месяца назад. Приезд его, в виде кинохроники, обошел всю колонию, да и устных легенд ходило немало.

Сингапур похож на Джорджтаун на моем острове Пенанг. Громадный зеленый газон у берега моря, а вокруг него – колоннады административных зданий. Только там все больше, намного больше Пенанга, и колонны не белого, а серого камня – как в Лондоне, и еще над ними высятся купола с ротондами. Спокойная мощь просвещенной власти.

В день приезда этого человека в Сингапур стояла непривычная жара, что очень скоро почувствовали тысячи местных жителей, собравшихся на зеленом паданге за морскими канатами. И сотни европейцев, стоявших там же, но в отдельном загоне. А были еще избранные, которых выстроили под рифленым, из оцинкованного железа, навесом пристани. Солнце ползло все выше, прошло полчаса, час. И постепенно стало понятно, что лучшие платья дам, их зонтики, шляпки, увенчанные гроздьями целлулоидных фруктов, у мужчин – белые парадные шлемы с ремешком на подбородке или под губой, белые накрахмаленные гимнастерки, сверкающие золотом пуговицы, ордена и сабли в ножнах, – все раскаляется или превращается в мокрые тряпки под этой железной крышей. Бежать из-под которой было уже поздно, и некуда, потому что на паданге было не лучше.

Потом кто-то умный понял, что если не убрать под ближайшее дерево военный оркестр, в полном составе выстроившийся прямо под этим огромным и беспощадным солнцем, то музыки не будет.

Оркестранты, впрочем, бегом бросились обратно, на свое место, когда кто-то в мегафон закричал, что «Мантуя» пересекает сингапурскую гавань.

Шеи вытянулись, глаза начали пытаться среди сияющей и дрожащей голубизны рассмотреть белые усы, расходящиеся от носа корабля.

И тут над головами послышалось безобидное сначала тарахтенье – а потом резкий и высокий рев. Понтоны двух гидропланов, подвешенные под их крыльями, чуть не срезали британские флаги с мачт приближавшейся «Мантуи». А потом эти машины сделали разворот, с нарастающим воем прошли над шлюпкой, которая шла к пристани, и почти сели затем на дышащие жаром цинк и железо крыши. И исчезли в раскаленном небе. «Воздушный салют» – так назвали эту опасную забаву местные журналисты.

Но тут ахнул другой, артиллерийский салют – двадцать один залп над истомленным падангом, а потом зазвенел и марш, с большим барабаном и колокольчиками. И под эти звуки высокий, сутулый человек с умным, бесконечно умным лицом пожимал руки и улыбался замученным жарой лицам.

Так в колонии начался новый век, все знали, что он придет, все ждали перемен и боялись их.

И – что поразительно: все, кто был на этой встрече (я тоже получила приглашение, но была не в том состоянии, чтобы куда-то ехать), говорили в один голос: они не жалели ни о какой жаре, ведь они увидели его так близко. Дважды губернатора (у нас – третье его назначение), ученого, автора книг о китайской поэзии и попросту стихов на китайском, легендарного администратора и просто личность такого обаяния, что, однажды встретившись с ним, невозможно его забыть.

Когда на стенах здешних кабинетов появился его фотографический портрет, люди долго и молча всматривались в эти ордена, эполеты и аксельбанты, в резкие черты, в это удивительное лицо с тонким орлиным носом. И им чудился шелест рыцарских знамен и лязг кирас времен горбатого короля Ричарда или длинноволосого короля Чарльза. А главное – глаза, о, какие у него глаза!

И вот сейчас я смотрела в эти бледно-серые глаза среди сеточки мелких морщинок; они, казалось, смеются и плачут одновременно. И мне тоже хотелось смеяться и плакать.

Но, конечно, он шел ко мне не один, их было двое – он и дама с ехидным выражением лица. Никаких орденов и аксельбантов, казалось, оба, в чем-то легком и удобном, только что поднялись на эту веранду с пляжа где-то на Средиземном море, расслабленные и отдохнувшие.

– Добро пожаловать – или, если угодно, приди в «Каркозу», о, приди в «Каркозу», – произнес знакомый мне уже по подслушанным словам чуть задыхающийся голос. – А кончается этот стих и подавно загадочно: «а дальше башни Кара Козы вздымались позади Луны». До сих пор пытаюсь это себе представить – позади Луны? Сложно, я бы сказал, госпожа де Соза.

– Кара Коза? Ах, значит, название – «Каркоза» – означает всего лишь «дорогой дом»? – с неожиданной для себя легкостью ответила я.

– Резиденцию строил один из наших предшественников, Фрэнк Суэтгенхэм, – сказала дама, ведя нас к самому мягкому из диванов. – Он и назвал ее этим декадентским образом. Вместе с двумя личностями сомнительных занятий – Оскаром Уайлдом и, хуже того, Обри Бердслеем, он выпустил некую книгу, в которой, кроме весьма завлекательных рисунков, есть и некая поэма. Вот это название, та самая Каркоза – оттуда, из поэмы. Я мысленно решила привезти эту книгу из Лондона как образец британского культурного наследия и показывать избранным гостям иллюстрации из нее.

– А почему вы не потребовали себе чего-нибудь прохладительного? – поспешно перебил ее, склонив набок узкую голову с громадным лбом, человек с серыми глазами.

– Может быть, сока… – отважилась я.

– Сейчас они будут искать какую-нибудь жестянку из Америки, – подала реплику дама.

– Кстати, – чуть наклонился ко мне ее супруг, сияя глазами, – скоро у нас на столе будет свежая клубника. Мы осваиваем Камеронские холмы неподалеку отсюда, и там, на высоте, ее можно выращивать.

– Этот замечательный человек имеет в виду, что и у вас тоже она будет на столе, – задумчиво поправила его дама. – И вообще у всех здешних подданных короны.

Британский юмор предполагает, что лица людей в таких ситуациях приобретают особое выражение – крайне серьезное, с крепко сжатыми губами.

Потом рыцарь с грустными глазами вздохнул и сказал с упреком:

– Пенелопа, мне придется сообщить гостье, что твой отец был адмиралом, и ты выросла на броне крейсера…

– А мне придется сообщить ей, что ты попал в сложную историю, и только вот такая умная женщина, как она, может тебе помочь.

– Спасибо тебе, моя дорогая. Когда ты это сделаешь, мне сразу станет легче.

Попал в сложную историю – он? Я поняла, что на плечи мне сейчас ляжет какая-то тяжесть. Впрочем, об этом можно было догадаться и раньше.

Возникла пауза, я разрядила ее, повернувшись к хозяйке дома с предложением заключить соглашение: я отныне обязалась говорить о ней, особенно за глаза, только хорошее.

– Вы настолько любите быть в одиночестве? – ответила она вполголоса. – В этой затее вы найдете не много единомышленников в колонии.

Тут явился сок – и вправду из жестянки, но прохладный – и человек с серыми глазами, покачивая носком узкого ботинка и посматривая в потолок, наконец решился.

– Пропал кое-кто очень важный, госпожа де Соза. Точнее, спрятался, видимо. И тут один ваш хороший знакомый сказал мне, что вы отлично умеете прятать людей – а значит, можете и искать их.

Один знакомый? Да, господин Эшенден хорошо знает, что я умею.

– Я тут размышлял, стоит ли вас обременять лишними подробностями, – продолжал он. – Наверное, нет. Они вам только помешают. Например, имя? Вы узнаете его в «Грейт Истерн», есть такой отель здесь, в Куала-Лумпуре, откуда он исчез уже более двух недель назад. Но это будет не настоящее имя. У него их много. Я не знаю, которое из них настоящее. Его прислали из Нанкина, от Чан Кайши. С нашего согласия и по нашей просьбе. И он начал выполнять свое задание – а потом… если коротко, то исчез.

«Так, – подумала я. – Моему собеседнику повинуется несколько тысяч обычных полицейских по всей Малайе, и еще несколько десятков других полицейских, гораздо менее обычных. И если пропал человек, а попросту – тайный китайский агент, то все эти полицейские наверняка уже который день сбиваются с ног в поиске. Однако потребовалась я».

Я ждала продолжения.

– Я вот что подумал, госпожа де Соза, – весело сказал он так, будто некая мысль только что пришла к нему в голову. – Искали его всерьез, и без малейшего результата. А значит, вам лучше начать с чистого листа и совершенно самостоятельно. Совершенно.

«В сложную историю. Он попал в сложную историю», – мысленно повторяла я. Начиная понимать, что теперь в сложную историю попала и я.

– Настолько самостоятельно, что никто другой не должен знать, что я делаю? – негромко уточнила я.

– Почти верно. Они будут знать, что вы заняты чем-то важным, и если вы о чем-то их попросите, то они не смогут отказать. И не должны мешать. Но не более того. Обратитесь к очень опытному человеку – он тут провел уже полтора десятилетия и знает весь этот город, до последнего дома. Это Энгус Робинс. Инспектор Робинс. Я ожидаю его с докладом через час и заодно скажу ему о вас. Он поможет. Но зачем даже ему или другим знать, как продвигается ваше дело? И что это вообще за дело? – пожал он плечами.

– И если дело продвинется достаточно далеко… – подсказала я.

– То вы сообщаете о результате мне, – мгновенно среагировал человек с серыми глазами. – И только мне. Вот по этому телефону – трубку снимет весьма доверенный человек. Здесь еще телефон клуба, и спортивного клуба – ну, где он еще может оказаться? На боксерском матче? Его зовут Оливер, и если у вас возникнут действительно серьезные проблемы – он их решит. Хотя, как я понимаю, множество проблем вы способны решить сами.

– Сроки? – попыталась уточнить я. – И еще. Он пропал в этом городе, говорите вы. Но за две с лишним недели он может оказаться где угодно, в Токио, Батавии… Дома, в Нанкине…

– Нет, он где-то здесь. Домой он возвращаться не хочет. Это определенно. Он хорошо знает, что с ним там произойдет. И, главное, нам с вами не надо, чтобы он туда возвращался. Ни в коем случае. А откуда я знаю, что он еще здесь… Видите ли, госпожа де Соза, мне на стол каждое утро ложится, среди прочих, «Синчжоу жибао» – ее издают у нас в Сингапуре эти братья Ау, которые делают тигровый бальзам. В конце есть раздел литературы, поэзии. Вот там-то менее двух недель назад и появилось новое имя…

На мгновение мой собеседник прикрыл глаза, а потом закончил:

– Я не знаю его настоящего имени, но одно могу сказать без колебаний. Этот человек – поэт, и не просто поэт. Он здесь, госпожа де Соза. Конверты со штемпелем Куала-Лумпура продолжают приходить в редакцию газеты. С новыми стихами. Те, кто его ищут и будут искать, похоже, об этом не знают, или не придают этой мелочи значения, или пока над ситуацией не задумались. Ну и хорошо. Вы спрашиваете о сроках. Их нет. Но надо найти его раньше всех прочих, вот что главное.

…Я сделала шаг с прохладного кафеля с красными вкраплениями на другой, более темный кафель – тот, что у самой балюстрады, под колоннами, на которых держалась терраса второго этажа. Стараясь не ступать на раскаленный асфальт, прыгнула на кожаные сиденья «Испано-Сюизы».

С таким человеком, как этот, не торгуются – я вам нахожу вашего китайца, а вы мне… Да и что мне надо в этой жизни – такого, чтобы этот человек мог мне дать? Крест Майкла и Джорджа? Да хоть Орден Британской империи. Что мне с ним делать?

И, раз так, почему я не отказалась от его просьбы?

Найти китайского поэта-шпиона раньше всех других – раньше обычных британских полицейских и спецагентов? Или его ищет кто-то еще? Те люди, из-за которых он не хочет возвращаться в Нанкин, новую столицу Китая? А что это за люди, и что будет, если я с ними встречусь? Ответ на этот вопрос есть – «бедная молодая леди, если бы она понимала…»

И почему о моей миссии лучше не знать колониальной полиции? А потому, что кое-кто «попал в сложную историю». Настолько сложную, что дело дошло до записки с инициалами «У. Э.» – человека, который не занимается мелкими проблемами. Он появляется лишь тогда, когда дело по-настоящему плохо. Когда лишь несколько человек во всей громадной империи знают, что на самом деле происходит.

Во что меня втягивают? В поиски сбежавшего агента Чан Кайши, которого не должны найти ни его соотечественники, ни британцы? Получается, что именно так.

Холод пробегает по спине. А в памяти – сияющие серые глаза в мелких морщинках, совсем близко от моих.

– Отель, Мануэл, – сказала я. – И потом сразу домой. В Пенанг.

Я уже знала, что мне придется возвращаться сюда очень скоро. Если удастся, то завтра.

Но как же – завтра, если я не могу произнести ничего внятного по-китайски, кроме названий нескольких десятков блюд? Значит, нужен человек, который это смог бы делать за меня.

Далее, где я буду жить – так, чтобы это было во всех смыслах удобно? Мой нынешний «Мажестик» не мог меня устроить ни в каком виде. А что еще здесь есть? «Стэйшн», отель в здании вокзала – пусть даже это не здание, а целый маленький город? Да, он великолепен, там останавливаются малайские принцы, но в целом это слишком британское заведение, со всеми неприятными для меня последствиями.

Вокзалы, сказал один итальянский поэт, это чудовища, пожирающие железных змей. Проблема же в том, что любой человек может выйти из такой железной змеи, подняться в мою комнату… потом спуститься обратно, туда, где по красноватой земле изгибаются сияющие двойные нити рельсов…

– Ричард, – сказала я в телефонную трубку, как только добралась до дома, и как только этот дом затих в влажной вечерней тьме Пенанга. – Ричард, дорогой, посоветуй – где ты останавливаешься, когда оказываешься в Куала-Лумпуре? Я только что провела там ночь в весьма сомнительном отеле…

– Как это где останавливаюсь – дома, Амалия, – прозвучал в трубке медленный голос со слишком хорошим кембриджским акцентом, чтобы он был настоящим. – Где же мне еще там быть.

Я сделала глубокий вдох. Ответ оказался слишком очевидным.

– Но, дорогой Ричард, я же не могу жить там в твоем доме. Я хотела узнать, есть ли в городе хоть что-то приличное, кроме «Стэйшн», куда меня, возможно, не пустят по известной причине.

– А почему, собственно, ты не можешь там жить в моем доме?

Я молчала.

– Я тебе буду за это только признателен, – продолжал Ричард. – Дом по большей части стоит пустой и скучает. Слуги бездельничают. Охраннику некого охранять. Да у меня там еще и повар появился, итальянский повар, я его украл из одного ресторана – и ему некого кормить. Значит, так – я им звоню, говорю, чтобы подготовили тебе пару хороших комнаток, завезли еду и что угодно еще… Отличный домишко, сзади Ампанга, тихий… Хочешь – смени там мебель, занавески, что угодно.

А я только начал подумывать – не продать ли его. Я и это свое пенангское бунгало продам, если дела и дальше будут идти так паршиво.

М-да, именно это сейчас и происходит на Нортхэм-роуд в Пенанге – владельцы дворцов или пытаются продать их… а кто сейчас может такое купить? – или дворцы как-то незаметно гасят огни, а хозяева их исчезают, переезжая во что-то поскромнее. «Бунгало» Ричарда Суна, великолепный «Сунстед», пока держалось.

– …Стоп, Амалия – так ты решила снова выйти в свет? А не пора ли тебе исполнить обещание? Я ведь свое держу, пью только в особых случаях, а вот ты…

– Ричард, мне надо быть в Куала-Лумпуре послезавтра. Я помню свое обещание, но…

Секундомер отсчитал не более двух делений.

– Ты вернулась из этого городишки только что. Тебе надо туда послезавтра. Ты опять взялась за старое? Мне нанять в куала-лумпурский дом дополнительную охрану?

– Она у меня есть… Точнее, будет. Так вот, я действительно помню мое обещание…

Тут я замолчала.

На пляже, под задними окнами моего нового дома, растет несколько молодых пальм с широкими гребенчатыми листьями, свисающими почти до крупного теплого песка. А где-то поблизости гнездится целая стая птиц, которых я встречала по всему глобусу – в Англии, Франции, Америке. Зовут их воронами. Здесь, на моем пляже, они нашли себе забаву – скатываться по этим длинным листьям вниз, на расставленных когтистых лапах. Придав себе таким образом ускорение, вороны у самой земли распускают крылья и взмывают со своего зеленого трамплина вверх. Честное слово, когда я это вижу, мне так и чудится их мерзкий хриплый хохот.

Я помнила слово, данное Ричарду, Ричарду Сун Кей Киму, чтобы быть точной. И в ужасе ждала момента, когда придется это слово сдержать. Сесть рядом с Ричардом в кабину с плексиглазовой крышей, вцепиться в подлокотники кресла, зажмуриться и ждать, когда этот маньяк оторвет свою жуткую машину от земли – а потом, когда он ее посадит. И все это время представлять себе мерзко смеющихся ворон, делающих то же самое на моем пляже каждый день.

– Амалия!.. – звучал тем временем у меня в ушах его голос. – Эй! Ты опять, чтобы легче было задавать людям вопросы, станешь газетным репортером, вместо того чтобы купить всю газету? Я знаю главного редактора «Малай мейл» в Куала-Лумпуре. Он же – ее владелец. Не продаст.

– Я помню твои советы, Ричард. И последую им. Только это будет не газета, а нечто более… современное. Тебе ли не знать, что пришел новый век?

– Говоря о новом веке, мою взлетную полосу за Ампангом я тебе все равно не продам. Все прочее – твое. Черт, Амалия, чуть не забыл что ты женщина. Тебе же будет нужна китайская ама для услуг, да? Сейчас позвоню, чтобы наняли.

– Спасибо, что вспомнил, кто я такая. И если ты серьезно… то спасибо. Какая отличная идея.

…А дальше надо было решить главную проблему, которую я обдумывала еще по дороге от Куала-Лумпура в Ипо, а потом между горных склонов над Ипо и по скучной равнине на пути к Баттеруорту.

Каким образом я могла обнаружить китайского агента, единственным следом которого были китайские стихи, которые он посылает в китайскую газету?

Выход был только один, и я снова подошла к телефону.

– Моя дорогая, если бы ты знала, как я тебе завидую – ты путешествуешь по экзотическим городам с непроизносимым названием, а я все дую в свой саксофон, и заодно пытаюсь сделать нормальных музыкантов из этих двух новичков, – произнес в трубке бас Магды.

Я начала смеяться.

Потом предложила Магде разделить со мной тяготы и радости путешествия.

– А этот возвращенный тобой к жизни персонаж останется дома и будет оплакивать мое отсутствие в одиночестве? То есть я его попросту брошу без присмотра? – мгновенно отозвалась она.

Я снова засмеялась. Происходило настоящее чудо. Все отвечали мне сегодня именно теми словами, которые я ждала от них.

– А скажи-ка мне, Магда, – поинтересовалась, наконец, я. – У персонажа не утрачены его навыки переходить в самый неожиданный момент на один из многочисленных китайских диалектов, чтобы пояснить восхищенным окружающим свою мысль?

– Да он начал даже выписывать китайскую газету, и не жди, что я могу повторить тебе ее название, – отозвалась она.

– Видишь ли, Магда, мне как раз может понадобиться в ближайшие дни или даже недели человек, который будет читать для меня одну китайскую газету, общаться с китайцами и так далее… Более того, если бы вы могли выехать в Куала-Лумпур послезавтра, вместе со мной, я была бы очень рада. Ну, на день-другой позже.

– А риск будет оплачиваться по особой ставке? – мгновенно отреагировала она.

– Это какой же риск? Разве я что-то говорила про риск?

– Предчувствие, дорогая моя, и только. Все как в тот раз, правда? Плюс тот простой факт, что мы с Тони нужны тебе уже послезавтра. Знаешь-ка что, нам нужно продумать вопрос о достаточном количестве патронов…

После этих слов я уже не удивилась, когда господин Робинс начал толкать ко мне через стол браунинг, завернутый в газету. Какая там секретность! Все в колонии уже знают, что Амалии де Соза предстоит исключительно опасное дело. Все знают, кроме меня.

Возрожденный якобы мною к жизни Тони на самом деле был спасен доктором У Льен Те из Антиопиумной ассоциации Пенанга и присланными им санитарами. И что это были за санитары! Вежливые молодые китайцы, по виду способные убить буйвола одним ударом кулака, прямо на рисовом поле. Не знаю, на каком диалекте они объяснялись с пациентом, но Тони воспринимал их всерьез.

Санитары эти поили Тони сонными травами, кормили его какими-то жидкими и пахнущими лекарством кашами и супами – но при этом попросту не выпускали его из отельной комнаты месяц, другой, третий, спали поперек порога в коридоре, как и положено верным слугам. А за стеной этой комнаты жила Магда, сначала реагировавшая на происходившее грустно-скептически, а потом… потом Магда вдруг поверила, что чудо возможно.

Через четыре месяца в чудо поверили друзья Тони, которые уже похоронили его живьем. Через полгода Тони, не похожий на себя, был предъявлен публике в моем кабаре «Элизе», Магда продирижировала в его честь тремя маршами подряд. Он сидел в кресле, похожий на скелет – но с совершенно осмысленными глазами и розовыми щеками. Был очень немногословен, скромно благодарил меня, оплатившую весь этот медицинский эксперимент.

И Тони не только ни разу не был обнаружен с тех пор в опиекурильне, но, вдобавок ко всему, не пил больше трех виски за вечер. А также не играл на рояле в кабаре «Трех поросят», короче говоря, покончил со всеми пороками одновременно.

Казалось, он собирается с силами для чего-то важного. Которое, наконец, пришло.

…И вот он, этот куала-лумпурский дом, носящий скромное имя «Кокосовая роща». Небольшой – просто бунгало, высокое, но одноэтажное. Побеленные, исчерченные косыми черными балками стены – это называется тюдорианским стилем. Большой гараж в отдельном флигеле сзади, там же – помещения для слуг.

Вот он, главный бой Суна – по фамилии Онг, мощный, тяжеловесный, улыбающийся во весь рот с золотыми зубами. В жаркий полдень носит котелок и очень этим гордится. Слышна тихая музыка из помещений для слуг – судя по характерному шипению, у них там приемник беспроводной связи, бакелитовый увесистый предмет, шкала которого светится мистическим желтым светом.

Вот итальянский повар, по фамилии – а что вы думали? – Чунг, толстый человечек со счастливой улыбкой, отлично делает чисто итальянское блюдо «чоп суй», это чуть поджаренные овощи с кусочками рыбы и креветками, но готовит эту штуку как-то необычно – по-итальянски, видимо.

И юная ама, ее зовут А-Нин, явно подружка Онга, очень довольна возможности подработать в приличном доме, да еще и жить там на законном основании.

В гараже, большую часть которого занимает сейчас, сверкая сливочной белизной, моя красавица, стоит еще – что это? Такси в доме? Да нет же, просто передо мной на тонких, как у велосипеда, колесах высится безобразный «Форд-Т», из тех, что ездят по здешним улицам именно в виде такси. Совершенно несуразного кирпичного цвета (кто его красил – ведь все эти гремящие монстры черные?). Впереди у этой машины что-то вроде квадратного пятачка между двумя маленькими круглыми фарами. Ну, не пятачок, а скорее черная табличка, похожая на вывеску над лавкой, края таблички отделаны золотистой латунью, так же как и фары. Пачкающаяся маслом жестянка в двадцать с лишним дохлых лошадиных сил, в Америке стоила когда-то 250 долларов. Где Ричард ее взял – боже ты мой, этой модели уже двадцать три года, ведь не меньше? Зачем она ему нужна – возить овощи с базара?

А вот и та самая кокосовая роща – пять пальм в рядочек у каменной ограды: мой вид из окон гостиной.

Кто это называет кокосовые пальмы стройными? Каждая крива по-своему, прямыми эти стволы не бывают никогда, каждая гребенчатая верхушка неустойчиво покачивается на несуразном, длинном, голом стволе, как будто обмотанном посеревшими и окаменевшими бинтами. Пальмы напоминают мне о военных госпиталях или египетских мумиях. Очень грустное дерево, глядя на него, думаешь о смерти.

Впрочем, зачем о ней думать – жизнь продолжается, идет очень странным образом. Самое лучшее в ней – в прошлом, зовут это прошлое Элистер Макларен.

Мой мальчик, падающий на залитый соусами пол китайского кофи-хауса, и одновременно стреляющий не в того убийцу, который занес свое орудие над его головой – а в того, который проделывал то же самое со мной.

Элистер, с которым мы танцуем в сияющей электрическими огнями бальной зале «Ранимеда» – а на самом деле, так же как и я, при каждом повороте он лихорадочно ищет выход, еще не заблокированный нашими противниками.

«Элистер, ты хочешь жить там, в Дели, в белом домике? Может, нам его купить?»

«Да у меня уже есть домик в Калькутте, и тоже белый, или был белым. Немножко с прозеленью. Нет, просто хочется посмотреть все, побывать везде…»

«Побываешь, если будешь оставаться злым и терпеливым!»

Элистер Макларен, шпион из Калькутты.

И он же, во время последней нашей встречи, изумленно пытающийся понять: что делает эта скромная служащая кабаре за рулем такого авто, о котором может здесь мечтать разве что султан Селангора или раджа Перлиса?

Да, то была именно последняя наша встреча. Потому что дальше были только письма. Великолепные письма, откровенные, трепетные, умные письма: он умеет писать! Я собиралась с силами, чтобы рассказать ему о самом важном, о том, что он должен был все-таки знать – пока вдруг неожиданно не обнаружила, что отправляю через Бенгальский залив, в Калькутту, уже третье письмо, а ответа почему-то нет.

Собственно, это было все. Вот так просто.

С тех пор – с последнего письма – прошло уже больше года. Мир не обрушился, говорят в таких случаях. Но мир как раз обрушился, и еще как, из окон небоскребов на Уолл-стрите падали банкиры и финансисты, бесполезные бумаги акций нес по нью-йоркским улицам ветер. Плантаторы неуязвимого британского рая брезгливо морщились. Но потом оказалось, что в результате каучук и олово из Британской Малайи упали в цене и не желают подниматься. Потому что покупала их в основном та же несчастная Америка.

Обрушившийся мир стал грустным и другим, совсем другим, а я… Я осталась та же, хотя в моей жизни и произошли кое-какие перемены. Которые мне очень нравились, но…