Текст книги "Семейная кухня (сборник)"

Автор книги: Маша Трауб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Дядя Аслан и Эдик привезли маму домой. Первые дни она была совсем другой, как будто это была не моя мама, а совершенно другая женщина. Варила щавелевый суп, научила меня свистеть в перо лука, собирала колорадских жуков с картошки. Она ходила в старом бабушкином халате и повязывала голову платком. Даже бабушка начала нервничать.– Что с ней происходит? – спрашивала она Варжетхан.– Пытается стать другим человеком, – пожимала плечами та.– И что делать?На самом деле мама была нам нужна другой – в шортах, завивке, смелая, независимая, дерзкая.– Подожди, что-нибудь случится, – обещала Варжетхан, улыбаясь.Старая гадалка была права. Случилась свадьба на соседней улице, куда позвали, конечно, все село. Вика, бывшая мамина одноклассница, похоронила первого мужа, с которым прожила полгода, и сейчас выходила замуж за пожилого вдовца.Вика, в длинной фате, стояла в углу. Гости приходили, ели, пили. Вдруг Вика начала медленно опускаться на пол в своем углу.– Вы ее хоть кормили? – кинулась к ней мама.Оказалось, что невеста уже два дня ничего не ела.Мама сидела с Викой в углу и кормила ее с рук.– Зачем тебе это надо? – спросила она.– Так положено, – ответила грустно Вика.– Поехали со мной, – предложила мама.– Я не ты, – улыбнулась Вика, – ты сильная и смелая. Я всегда тебе завидовала.– Да ладно!– Нет, правда. Я бы так не смогла.– Жизнь бы заставила, смогла бы.– Ты какая-то другая стала, – вдруг сказал Вика, внимательно посмотрев на подругу.– Съездила кое-куда на реабилитацию, – отмахнулась мама.– Не надо. Не меняйся, – попросила Вика. – Без тебя будет скучно. Ты же для нас как с другой планеты упала. А если ты изменишься, то будешь уже не ты. И все будут скучать по тебе прежней.Мама кивнула, пошла домой и переоделась в вечернее платье с вырезом. После этого танцевала до упаду, пила наравне с мужчинами, смеялась, произносила тосты. Опять играла роль, которая была ей написана судьбой.– Я же тебе говорила, что все будет хорошо, – сказала бабушке Варжетхан.– Да, все будет хорошо… Она скоро уедет. И тогда уехала. А так неизвестно еще, что бы было… Ты ведь помнишь Ирочку-горбатую? – спросила в ответ бабушка.– Не сравнивай, – ответила Варжетхан.– Я всегда за Ольгу буду бояться, – проговорила бабушка.

Лестница в подвал

Об Ирочке-горбатой помнила вся деревня. И не забывала. Эту историю рассказывали шепотом или вовсе молчали. Ирочка тоже жила не по правилам, а вопреки. И кстати, была лучшей подругой моей мамы. Самой близкой.Они дружили с самого детства, росли в одном дворе – бабушка получила первую квартиру от редакции в двухэтажном домике. Это была странная парочка – мама и Ирочка. Им было на всех наплевать. Они держались друг за друга.Ирочка родилась удивительно красивым ребенком. Все село приходило посмотреть на такую красоту, а Варжетхан повязала ей на ручку красную нитку – от сглаза. Она была совсем другой – белокожей, тонкокостной, рыжей. От ее красоты слепило глаза.Мать Ирочки, Зарина, обычная женщина, смотрела на дочь и не могла понять, откуда такая красота взялась, и не радовалась этому, а тихо плакала.– Не к добру это, – говорила она.Варжетхан, которая обычно развеивала материнские страхи, в тот раз промолчала.Муж Зарины тоже не был рад рождению дочери. Во-первых, он ждал сына. Долго ждал – Зарина не могла забеременеть. А во-вторых, он тоже не понимал, откуда у него взялся такой ребенок – совершенно не похожий ни на мать, ни на отца. Но и подозревать жену в измене открыто не мог. Ни у кого в селе не было таких волос, такой белой кожи. И в соседнем селе тоже. А дальше соседнего села Зарина никогда не ездила. Невысказанные, затаенные сомнения и подозрения подорвали шаткий брак, и рождение девочки, долгожданного ребенка, стало концом семейной жизни. Не официально, конечно. Никто тогда не разводился. Но все знали, что с Зариной муж больше не живет – надолго уезжал в город работать. Приезжал, привозил деньги, смотрел на малышку со смесью ужаса, гнева и немого восхищения и опять уезжал.Кроме моей мамы, у Ирочки не было друзей, даже в детстве. Дети боялись такого вызывающего несоответствия общепринятым деревенским стандартам красоты и сторонились ее. Старшие девочки завидовали и старались заляпать грязью Ирочкино платье – самое красивое не только во дворе, но и во всем селе, а то и во всей округе. Зарина была прекрасной швеей и шила дочке удивительные платья. Из занавесок, пододеяльника и самой простой ткани выходили наряды, в которых маленькая Ирочка выходила во двор, и все обмирали. Даже куры переставали кудахтать.Ирочка росла доброй и послушной девочкой, хоть и замкнутой. Она совершенно не понимала, почему с ней не хотят играть, но и не горевала, не умела долго плакать. Моя мама, которую ровесники во дворе тоже обходили стороной – она могла и камнем в глаз засветить в случае чего, – взяла Ирочку под свою опеку. Они действительно смешно выглядели – мама, в вечно рваных мальчишеских штанах, с короткой стрижкой, разбитыми локтями, загорелая дочерна, некрасивая, насупленная, ждущая подвоха и готовая дать отпор, и нарядная, чистенькая Ирочка, с фарфоровой кожей, которую не брал ультрафиолет, всегда улыбчивая, лучистая, открытая людям и миру.Они были как сестры – вместе ели, играли, ночевали друг у друга, вместе пошли в первый класс. Если мама была внешне и поведением исчадием ада, то Ирочка – ангелом.Ирочке было семь лет, когда отец приехал на короткую побывку и Зарина отправила ее в подвал за банкой – огурцы соленые принести. Подвал был общий, большой, глубокий, с тяжелой дверцей и большой старой лестницей. Туда хозяйки ставили закатанные банки и прочие запасы.Собственно, ничего удивительного в том, что Ирочка полезла в подвал, не было. Лестница была ветхая, перекладины рассохлись и еле держали, ее давно собирались поменять. Но подходящей лестницы все никак не находилось – все-таки подвал был глубоким. Женщины, особенно те, кто был в весе, лазить в подвал боялись, поэтому за банками посылали детей – их вес лестница терпела. Мама даже прыгала на каждой ступеньке, доказывая, что ничего страшного, нормальная лестница.Ирочка была худенькой. И почему именно под ней надломилась перекладина, никто так и не понял. Ирочка упала в подвал почти с самого верха.Зарина про дочь вспомнила не сразу. Собиралась уже идти ругаться, что Ирочка опять завернула к подруге и заболталась. Но тут к ним зашла моя мама – позвать подружку гулять.– А где Ирочка? – спросила она.– Я думала, она с тобой, – удивилась тетя Зарина.– Нет, я ее не видела.Зарина быстро вытерла руки о фартук и побежала в подвал. Муж с места не сдвинулся.Ирочка лежала на холодном полу и не двигалась. Не плакала, не звала на помощь. Лежала, как будто спала. Белым пятном на черном грязном бетоне.Ее достали, довезли до больницы, потом до города. И только там Ирочка очнулась. Ее вылечили, поставили на ноги, и, казалось, все обошлось. Но не обошлось.Врачи говорили, что Ирочку нужно еще лечить, оставить в больнице, а лучше повезти в областной центр, к специалистам, потому что задет позвоночник и это опасно. Но Ирочка уже улыбалась, просилась домой и была совсем прежней – ходила, даже бегала. И Зарина ее забрала. Точнее, решение принял папа Ирочки – велел забирать. И Зарина послушалась. Она не смогла себе простить этого до самой смерти.У Ирочки начал расти горб. Сначала маленький, невидимый. Еще можно было что-то сделать. Варжетхан требовала, чтобы Зарина увезла дочь в область. Зарина испугалась – в области надо было где-то жить, нужны были деньги. Но главное не это. Нужно было оставить Ирочку в больнице на полгода, а то и год. А может, и на два. Заковать ее в протезы, в гипс, вытягивать, растягивать, вправлять и выкручивать. Зарина не могла расстаться с дочерью, или испугалась, что не выдержит, или не решилась изменить свою жизнь. К тому же Ирочкин папа не очень охотно давал деньги на врачей. Да и на жизнь оставлял все меньше и меньше.– Что делать? – спросила Зарина мужа.– Что хочешь, – ответил он.– Ее нужно лечить, так все говорят.– Разве такое лечится? Это расплата за твои грехи!Он в очередной раз уехал в город и больше не вернулся. Говорили, что у него там другая семья. И давно уже.А Ирочка так и осталась жить с мамой в селе. Зарина шила дочери роскошные платья и распускала ей волосы, которые копной ложились на плечи, струились по лопаткам, закрывая уже достаточно большой горбик.Ирочка окончила музыкальную школу, училище и осталась работать в селе, музыкальным работником в детском садике. Дети не видели ее уродства, они ее обожали. Она сама была как ребенок – выросла совсем немного с тех пор. Метр пятьдесят от силы. Зарина научила дочь шить, и Ирочка шила себе роскошные халаты и свободные платья. Она носила распущенные волосы, что было не принято. В селе ее все называли Ирочка-горбатая. Она не обижалась. Только улыбалась.Про ее отца никто больше никогда не слышал, а Зарина умерла очень рано. Ирочка тогда только в детский садик на работу устроилась. Она осталась совсем одна. Никаких родственников, что удивительно для села, у нее не было.Днем она играла песенки деткам, а по вечерам шила на заказ. Особенно ей удавались свадебные платья с многочисленными воланами и оборками по местной моде. К ней даже из других сел ездили на примерки. Ирочка выносила на руках белое облако, из-под которого ее не было видно, и помогала невесте одеться. Невеста смотрелась в старое трюмо и не верила в то, что она такая красавица. Ирочка как будто передавала заказчице часть своей красоты.Моей маме она тоже сшила свадебное платье – атласное, цвета чайной розы. Простое, обычное платье, до колена. Причем сшила тогда, когда мама о замужестве даже не помышляла.– Это что? – хмыкнула мама.– Твое свадебное платье.– Ты шутишь? Кто меня замуж возьмет? И какое оно свадебное? А где все эти твои штучки-розочки?– Ты же не здесь замуж выйдешь, а в городе. А там розочки не носят.– А ты-то откуда знаешь? Не нужно мне твое платье.– Я оставлю, а ты сама решай, нужно или нет.– Ты же с меня даже мерки не снимала! – крикнула мама ей вслед.Ирочка только хмыкнула: мол, чего мне тебя мерить.В этом платье мама действительно вышла замуж и потом еще долго его носила, лет двадцать. И ничего с ним не делалось. Прямо заколдованное было платье. Ткань не вытиралась, не садилась, цвет не выгорал. И как бы мама ни поправлялась и ни худела, платье всегда садилось точно по фигуре.– Мистика какая-то, – всегда говорила она.То же самое – неподвластность времени – происходило и с Ирочкой. Она совершенно не менялась. Волосы не выгорали, не теряли свой ярко-рыжий, сбивающий с ног цвет, морщины на ее лице не появлялись, хотя она пользовалась только детским кремом. Ирочка не старела.Но еще до этого, до морщин, в самый расцвет молодости, в нее влюбился Виталик. Он при-ехал из города, где жил, в село и увидел Ирочку, идущую по улице. Виталик застыл, как соляной столб, что не было удивительным – на нее все так реагировали.Гость из города, сын влиятельного отца, стал приезжать в село регулярно. Ирочка его не отвергла, а приняла сразу. Тоже влюбилась.Он приезжал не на «уазике», а на самой настоящей белой «Волге», и мальчишки гурьбой бежали за машиной. Уже во дворе женщины выходили на улицу или выглядывали из окон, чтобы посмотреть на столичного красавчика. Виталик был не то чтобы красив, но, как и Ирочка, неравнодушен к одежде: тонкие кожаные ботиночки, шерстяное пальто по фигуре, шелковый шарф. Мужчины так не одевались. Так одевались киноактеры, которых показывали в местном кинотеатре, куда на новый фильм сходилось все население села, от грудных младенцев до слепых старух. Да, еще у Виталика были перчатки, самые настоящие, кожаные. На эти перчатки сбегались посмотреть с соседних улиц и мечтали дотронуться хотя бы пальцем до такого чуда.Поскольку мама была Ирочкиной подругой, то стала посвященной в эту запретную любовь. Она же придумала, как скрыть от всезнающего и всевидящего села «отношения». К тому же мама подружилась с Виталиком, который оказался умным, хорошим парнем, с чувством юмора. Считалось, с маминой подачи, что он приезжает к бабушке, которая пишет репортаж о молодежи – о том, какие они комсомольцы, спортсмены и ударники учебы. А Виталик, как яркий представитель молодежи города, дает интервью.Виталик заходил к маме, снимал пальто, шарф, перчатки и отчего-то ботинки, бросал все это на любимое бабушкино плетеное кресло и уже в таком виде, босой, взбегал на пролет выше, к Ирочке.Ирочка по случаю влюбленности сшила себе халат из китайского шелка с широкими рукавами и ждала Виталика, как фарфоровая статуэтка. Виталик от вида такой женщины терял голову.Обман раскрылся, как всегда, неожиданно. Кто-то из бабушкиных коллег спросил, когда будет готов материал о достижениях советской молодежи и особо ярких ее представителях. Бабушка подняла бровь, но сделала вид, что ничего удивительно не услышала. Вечером она приперла маму к стенке, и та ей все рассказала. Ирочка сидела в плетеном кресле и обливалась слезами.– Он все равно на тебе не женится, – сказала бабушка.– Он обещал, – твердо ответила Ирочка.– Ему отец не позволит, – покачала головой бабушка.– Он обещал. Я ему верю.Бабушка тяжело вздохнула.Через неделю во двор въехала черная «Волга», из которой с трудом вылез мужчина. Оглядев строго двор, увидев белую «Волгу», он велел шоферу идти вперед. Все обитатели двора попрятались – кто за деревом, кто за развешанным бельем. Только мальчишки смотрели, раскрыв рты, на невиданное событие – две «Волги», черную и белую.Мужчина уверенной походкой вслед за шофером вошел в бабушкину квартиру, и первое, что он увидел, было плетеное кресло с небрежно брошенными шарфом, пальто и аккуратно стоящими ботинками.– Виталик! – гаркнул мужчина.Вместо Виталика из кухни выскочила, как ошпаренная, мама.Мужчина оглядел ее с ног до головы.– Нет, – сказал он.– Что – «нет»? – не поняла мама.– На тебя бы он не посмотрел, – сказал мужчина.– Это почему? – встала в позу мама.– Где он? – Мужчина не удостоил маму ответом.– Не скажу, – ответила мама.Мужчина опять посмотрел на нее пристально.– Да, ты точно не скажешь. Так вот, передай ему, когда вернется, чтобы домой ехал.Мама еле дождалась возвращения счастливого и ополоумевшего Виталика и рассказала про приезд отца. Виталик кивнул и уехал.Он приехал еще только раз – сообщить, что женился. Не по своей воле, по воле отца. Валялся у Ирочки в ногах и целовал ей руки. Ирочка смотрела на него, хлопала ресницами, поправляла непослушный локон и не могла поверить в то, что это не сон, что это все на самом деле. Сквозь обморок она слышала, что Виталик будет любить только ее, что будет приезжать, когда сможет. Что жена ему не нужна, а нужна только Ирочка, которая, пусть и незаконная, но единственная и настоящая ему жена.Но больше он не приехал. Ирочка ждала его каждый день, сидя в кресле в своем китайском халате с широкими рукавами. Сидела и ждала. Только через год до нее дошло, что Виталик больше не приедет. Она встала, собрала в горсть все таблетки, которые были в доме, и выпила. Ее откачали – бабушка поднялась попросить нитки и нашла Ирочку.– Дайте мне умереть! – просила она бабушку, когда та вызывала машину и врачей.– Ты же знаешь, я не могу, – шептала бабушка в ответ и гладила Ирочку по голове.Ее должны были положить в психлечебницу, но бабушка взяла ее на поруки, забрала домой.Мама уехала в Москву, училась, потом родила меня, привозила в село на лето. Они с Ирочкой продолжали дружить. Мама или бабушка оставляли меня с ней в детском садике или у нее дома. Она шила мне красивые сарафаны и наряжала как куклу. Разрешала поиграть со шкатулкой, доверху набитой жемчужными пуговицами, серебряными пряжками, золотыми нитями и атласными лентами. Она заплетала мне причудливые косы и вплетала банты. Я ее обожала и считала самой красивой женщиной на свете. Даже не женщиной, принцессой.– Бабушка, а Ирочка принцесса? – спрашивала я.– Почему? – удивлялась бабушка.– Потому что она красивая и заколдованная, – убежденно отвечала я.– Почему – «заколдованная»?– Потому что она укололась иголкой, и злая колдунья сделала ей горб. Но приедет принц и ее расколдует. Правда?– Правда.– Ирочка, а когда за тобой принц приедет расколдовывать, ты меня позовешь?– Позову.– А когда он приедет?– Не знаю. Мне кажется, он заблудился.– В темном лесу с серым волком? Или у Кощея Бессмертного?– Не знаю.– Но ты его обязательно дождись. И меня разбуди, если я спать буду.– Хорошо, – отвечала Ирочка.Ирочка любила со мной играть. Она закидывала меня на закорки и бегала по комнате.– Держись за шею, за горб не держись, – требовала она, и я послушно обнимала ее за шею.Когда мама забирала меня в Москву, я плакала и требовала забрать с собой все платья и сарафаны, которые сшила мне Ирочка.– Это же целый чемодан, как мы его повезем? – ахала мама.Но я цеплялась за вещи и ни с одной не желала расставаться. Мама упаковывала чемодан и сажала меня сверху, чтобы закрыть. Иногда на него приходилось садиться и Ирочке.Мама оставалась единственной Ирочкиной подругой. Никто в селе с ней не общался. Даже соседки. Только моя бабушка и мама.К Ирочке стали ходить мужчины. Почти открыто. Женатые и холостые. Разные. Ирочка не отказывала почти никому. И все женщины знали, к кому ходят их мужья.– Она ведьма, – шептались в селе.Дело было в ее неувядающей красоте. Она не менялась, хотя ей было уже не двадцать. Даже моя мама с подозрением смотрела на подругу.– Что ты с собой делаешь? – однажды спросила она.– Ничего, – пожала плечами та. – Я больше не живу. Ничего не чувствую – ни радости, ни горя, ни счастья. Ничего.Ирочка продолжала работать в садике, но ей пришлось оттуда уволиться. Женщины не хотели, чтобы дети пели под аккомпанемент местной… «куртизанки». Ирочка зарабатывала шитьем. И даже те женщины, чьи мужья бывали у Ирочки вечером, утром приходили на примерку. Если ожидался большой праздник или приезд родственников, все бежали к Ирочке за новым платьем. Женщины в глаза ничего ей не говорили. Боялись, наверное. Но за спиной шушукались.Пока Ирочка снимала мерки или закалывала платье булавками, подгоняя по фигуре, женщины гадали, что их мужья находят в этой горбунье. Почему ходят к ней, а не к другой? Или дело было в завораживающем уродстве – невероятной красоте лица и изуродованном теле? При этом они знали, что Ирочка никогда не сможет выйти замуж, даже за самого нищего или вдовца, даже за старика, никогда не родит ребенка, но не жалели ее. Наоборот, завидовали и ненавидели. Они не замечали, что ее горб стал больше и уже виден даже под платьем. Что Ирочка смотрит на всех остановившимся взглядом и уже не мечтает оказаться на месте хотя бы одной из них, как хотела в молодости.Ирочка не изменяла одному правилу: она никогда не приходила в дом к мужчине. Но в тот раз пришла. И еще раз пришла. Возможно, что-то шевельнулось у нее в душе, когда у нее на пороге оказался тот мужчина, чем-то неуловимо похожий на Виталика. Возможно, Ирочка влюбилась. Никто не знает. Мужчина жил в соседнем селе. Ирочка к нему добиралась на рейсовом автобусе.Обо всех происшествиях в районе первой узнавала бабушка, как редактор местной газеты.– В Тереке женщину выловили, – сказал один из корреспондентов, – сама спрыгнуть не могла. Столкнули.Терек в тот год обмелел. Под водой торчали острые камни.Кто столкнул Ирочку – а это была именно она – в Терек, так никто и не узнал. Дело не заводили, чтобы избежать скандала.Говорили, что это были женщины, жена и сестры того самого мужчины, к которому ездила Ирочка. А может, это были другие женщины. Но то, что это были обманутые жены, – никто не сомневался.Бабушка опознала тело. Ирочку похоронили на самом краю кладбища, почти за оградой.От меня ее смерть скрыли.– К Ирочке приехал принц, расколдовал ее и увез в свое королевство, – сказала мне бабушка.– Она обещала меня позвать! Почему она меня не позвала? – расплакалась я.– Наверное, они очень быстро собирались, – успокаивала меня бабушка. – Вот, она тебе свою шкатулку оставила. – Бабушка поставила передо мной ларчик с сокровищами – пуговицами, бусами и лентами.– А в какое королевство она уехала? – всхлипнула я.– В тридевятое. За тридевять земель, – ответила бабушка.

Мама меня увезла. Провожали нас всем селом. Варжетхан принесла пироги, тетя Роза – пастилу из абрикосов и курицу, телефонистка – халву. Бабушка сварила десяток яиц вкрутую и положила кирпич хлеба.Двое суток, пока мы ехали в поезде, мама ничего не говорила, глядя, как я наворачиваю гостинцы. Видимо, терпела до дома. Я это знала, чувствовала, поэтому старалась наесться впрок.Как только мы оказались дома, она начала меня «худеть» – варила бульон и выдавала мне четвертинку черного хлеба. Я роняла в бульон соленые слезы. Слезы лил и Славик, которого отлучили от дома и стола.Но самое страшное случилось потом. Мама привела меня на тренировку. Тренер по художественной гимнастике, выдававшая в тот момент девочкам резиновые ленты для растяжки на гимнастической скамейке, гаркнула на нее:– Просмотр новеньких через час. А вы с вашей девочкой можете даже не ждать!До этого в раздевалке мама впихивала меня в старый купальник и пыталась застегнуть его на поясе (пояс, то есть талию, невозможно было определить, потому что у меня образовался приличный животик и аккуратные складочки-валики на боках). Ремень трещал, я орала от боли, мама орала, чтобы я прекратила орать.– Это Маша, – сказала мама и толкнула меня в спину так, что я оказалась в руках тренера.Тренер узнала меня по купальнику. Всю тренировку она смотрела на меня с ужасом и отвращением. Купальник трещал по швам. Я пыхтела, сопела и прикладывалась на ковер при каждом удобном случае.– Девочка неперспективная, – по окончании экзекуции объявила маме тренер. – У нее попа под коленками. Она никогда не вырастет, будет толстой и с короткими ногами.– Пожалуйста, не выгоняйте, – попросила моя мама, – она похудеет. Я вам обещаю.Тренер дала мне месяц испытательного срока.Этот месяц я не забуду никогда.Мама кормила меня огурцами с кефиром. По воскресеньям она вела меня в кулинарию, где покупала песочное кольцо, обсыпанное орешками. Я уплетала это кольцо быстрее, чем мама успевала за него расплатиться.В это время мы очень сдружились со Славиком. Мама думала, что он помогает мне с математикой, а на самом деле Славик спасал мне жизнь. Из школы он приносил вкуснейшие пирожки – с повидлом, капустой и яйцами, мясом, яблоками, – выкладывал передо мной и смотрел, как я ем. Иногда он приносил кусок запеканки или тефтелину, и у меня был настоящий пир. Сам он стал еще худее. Я без него не могла прожить и дня.– Что у вас общего? – никак не могла понять причины нашей вдруг возникшей симпатии и дружбы мама.Общим у нас была еда. Мы понимали друг друга без слов. Наша дружба была замешена на тесте и скреплена растительным маслом, в котором жарились пирожки.Славик молча смотрел, как я жую, а я рассказывала ему про пироги, которые ела у бабушки, про халву и вареную курицу. Славик сглатывал слюну.Мама раскусила нашу порочную связь и приняла меры. Перед тем как впустить Славика в квартиру, она проводила досмотр.– Выверни карманы, – требовала она.Славик прятал пирожки для меня в носках, учебнике, пенале. Мама обнюхивала его и находила источник запаха.Тогда Славик придумал спускать мне еду на нитке. Он обматывал жесткую, как подошва, подгоревшую тети-Галину котлету ниткой и спускал мне в окно. Пока я ее ловила, котлета несколько раз ударялась об стену дома и проезжала по подоконнику. Но она была невозможно вкусная – в кусках известки и голубином помете. Точно так же Славик мне транспортировал белый хлеб и жареную картошку, привязывая к нитке по одной картошине.Я питалась на подоконнике, вместе со слетавшимися на крошки голубями и воробьями.– Ничего не могу понять, почему подоконник со стороны улицы весь в птичьем помете? – удивлялась мама. – Даже на кухне чистый.На самом деле после нескольких дней усиленных тренировок я наловчилась хватать нитку с первого раза, так что котлета не успевала остыть – верный Славик всегда заботливо мне ее подогревал, умудряясь сжечь с того края, который оставался непрожаренным у тети Гали.Из секции художественной гимнастики меня все-таки выгнали – за толстую попу под коленками. Мама плакала весь вечер. Я скакала на кровати, где под подушкой был спрятан пирожок с яблоками, кусочек белого хлеба и шоколадная конфета.

Про любовь к детям, или Как испортить «Наполеон»

Мама все-таки сменила работу. Давно собиралась, но все не решалась. Из-за меня. Боялась, что не найдет новую, вот и сидела на старом месте, хотя сил никаких не было. Дело в том, что ей очень не повезло с начальником, хотя обычно ей с мужчинами везет: они в нее влюбляются раз и навсегда. Но этот начальник, Иван Иваныч, маму невзлюбил непонятно почему. Наверное, из-за меня.Иван Иваныч очень не любил детей. Прямо ненавидел. На самом деле он был несчастный человек – от него ушли две жены, обе по причине беременности не от Иван Иваныча, а от других мужчин. Так что он решил, что он детей не любит. К сотрудницам, которые были матерями, он относился с прохладцей. К матерям-одиночкам, каковой являлась моя мама, очень плохо.– Не хочу на работу, – говорила мне утром мама. – Мань, покашляешь в трубку?Это был излюбленный мамин прием. Она часто ссылалась на мое слабое здоровье, когда прогуливала работу. Или шла сдавать кровь, чтобы получить дополнительный выходной, став почетным донором и обладательницей грамоты и памятного значка. Все бывшие начальники всё понимали и знали, что мама отработает прогул, сделав все дела на месяц вперед. Только Иван Иваныч не хотел войти в ее положение.– Иван Иваныч, у меня дочь заболела, – звонила она начальнику, а я на заднем плане активно кашляла. – Я не выйду сегодня.– Мне надоело ваше вранье. Чтобы через час были на работе! – кричал Иван Иваныч и влеплял маме выговор за опоздание.Но однажды случилось так, что я действительно заболела.– Иван Иваныч, у меня дочь заболела, – позвонила мама начальнику.– Знаю я ваши штучки! – закричал Иван Иваныч.Мама шарахнула телефонную трубку, сгребла меня в охапку, засунула в такси и привезла на работу. Она была внешне предельно спокойна, что означало крайнюю степень ярости.Она довела меня до кабинета начальника, открыла ногой дверь и прервала важное совещание.Пока Иван Иваныч кричал и размахивал руками, выгоняя меня с мамой из кабинета домой, я успела на него покашлять и несколько раз чихнуть. После этого его сразил зверский грипп, с которым он пролежал в постели почти две недели, и вся контора говорила, что «поделом».– Ты специально это сделала! Признайся! – кричал на маму вышедший после больничного Иван Иваныч. – Ты специально дочь привезла, чтобы она меня заразила!– Дурак, – ответила ему мама и ушла.Некоторое время Иван Иваныч с мамой не связывался. Даже позволял ей прогуливать и уходить в отпуск за свой счет.Но когда мама позвонила ему в очередной раз и сказала, что дочь заболела ветрянкой, начальник не выдержал.Сцена повторилась с точностью до деталей. Разница была только в том, что я сидела в кабинете маминого начальника с кляксами зеленки на лице.Кто ж знал, что Иван Иваныч не переболел в детстве ветрянкой? Никто не знал. В такое даже поверить было невозможно, потому что все-все должны были переболеть свинкой, скарлатиной и ветрянкой.Главное, что начальник не сразу понял, что у него ветрянка. Думал, что у него… э-э… венерическое. И даже устроил скандал одной даме, с которой у него были отношения. Венеролог долго смеялся и выписал зеленку.Оказалось, что взрослые болеют ветрянкой не так, как дети, а гораздо тяжелее. Иван Иваныч месяц пролежал дома. Чуть не умер.И все на работе полюбили мою маму еще больше и передавали для меня шоколадки, конфеты и вафли. Потому что подчиненными Иван Иваныча были в основном женщины с детьми и матери-одиночки, которые никак не могли любить своего начальника и считали, что его бог так наказывает за то, что он детей не любит.Но мама чувствовала свою вину. И очень переживала. Правда. У нее на самом деле доброе сердце.Иван Иваныч должен был выйти на работу к 23 Февраля. Женщины готовили праздник малочисленным и оттого вдвойне ценным коллегам мужского пола. Каждая сотрудница должна была принести свое фирменное блюдо. Мама опоздала на распределение блюд, и ей досталось сладкое. Надо было испечь торт.– Я не умею, – пыталась отбиться она.– Испеки «Наполеон», – посоветовала секретарша Лариска.– Я сладкое вообще не умею делать, – честно призналась мама.– Я рецепт тебе напишу, раз плюнуть, «Наполеон» испортить невозможно. – Лариска написала подробную инструкцию, как печь коржи, как делать крем.Вечером мама стояла над бумажкой и остервенело взбивала венчиком яйца. А я тогда поняла, что и у самых идеальных поваров и хозяек есть слабые места. У моей мамы таким «местом» были десерты.Кое-как она испекла коржи, сделала крем. В инструкции было сказано, что торт нужно поставить под гнет, чтобы коржи пропитались. Вместо гнета мама решила использовать себя. Она положила на торт противень и села сверху с книжкой. Когда ей нужно было отойти к телефону или в туалет, она сажала на торт меня. Книжка была интересная, так что мама просидела на торте достаточно долго.Утром на вытянутых руках она донесла торт до метро, стояла всю дорогу, чтобы доставить блюдо в целости. Но на входе на работу она столкнулась в дверях с Иван Иванычем, который не видел ее и открыл дверь слишком широко. Дверь ударила по рукам, торт упал и развалился. Иван Иваныч даже этого не заметил.– Ну все! – произнесла моя мама. – Довел!Она кое-как собрала торт на тарелку, зашла в кабинет Иван Иваныча и плюхнула сладкое месиво ему на стол.– Вот, полночи на нем задницей сидела. Чтоб ты подавился!Мама нашла относительно чистый лист бумаги и, размазывая крем, написала заявление по собственному желанию.Начальник аж задохнулся от возмущения.Подавился он в тот же день праздничной селедкой под шубой. Да так, что еле отстучали и отпоили. По слухам от бывших коллег, Иван Иваныч больше никогда не ел селедку и «Наполеон» – коронные блюда женского коллектива. И так, кстати, и не женился, поскольку панически боялся появления наследника и детских болезней.

Свадьба в лучших традициях

Вместе с мамой уволилась и ее приятельница, секретарша Лариска, высокая, как гренадер, девица. Мама доставала ей до подмышки. Лариска, несмотря на исполинский рост, любила туфли на каблуках. Ходила на них с трудом, вперевалочку, из-за плоскостопия, но чувствовала себя невероятно элегантной. Лариска в молодости играла в баскетбол, но с большим спортом пришлось расстаться после травмы. А еще она очень любила детей, ненавидела мужиков и обожала мою маму. Когда мама оставляла меня с Лариской, мы играли в мяч. Она подвешивала авоську к двери на гвоздики, как баскетбольную корзину, и я пыталась в нее попасть.После увольнения мама быстро нашла новую работу и устроила в свой же отдел подругу. Был май и совсем по-летнему жарко.– Поехали на выходные в деревню. На свадьбу, – предложила Лариска, – брат женится.– И куда ехать?– В Тверскую область. Всего три часа. Они в Москве расписываются, а потом на автобусе с гостями едут домой.– Слушай, далеко, неохота, да и Машку не с кем оставить.– Да ладно тебе! Чего в Москве сидеть? Машку с собой возьмем.Мама согласилась. Делать действительно было нечего. Погоду на выходные обещали хорошую, и маме захотелось развеяться.Мы приехали уже к загсу, когда невесту загружали в автобус. Невеста была месяце на восьмом беременности и никак не могла закинуть ногу на ступеньку. Жених со свидетелем, уже нетрезвые, пытались затолкнуть ее в автобус рыбкой, но она сопротивлялась.Наконец невесту утрамбовали на сиденье, гости расселись. Один из родственников достал гармошку, и женщины запели частушки. Мужчины достали водку и стаканы и начали отмечать.Тогда я решила никогда в жизни не становиться невестой. Это было сложное решение. С одной стороны, мне очень понравились ее шляпа – огромная, по краям отороченная пухом – и маленькая, расшитая бисером сумочка. С другой – я не хотела становиться такой толстой, с таким животом, который никогда раньше ни у кого не видела.Пока я таращилась на шляпу и сумочку, женщины распелись. Частушки были матерные.– Тут же ребенок! – попыталась перекричать запевал мама, но ее никто не услышал.Первый час дороги пролетел быстро. Второй дался уже с трудом. Женщины перестали петь, а мужчины напились. Водителю приходилось все время останавливаться. Меня беспрерывно рвало. Невесту тоже. Я плохо переносила транспорт, а невеста мучилась поздним токсикозом. Остальные бегали в кусты в туалет. В автобусе нестерпимо пахло водкой, блевотиной и сладкими духами, от которых мутило еще больше. Невеста отдала мне шляпу и сумочку, и я сидела зеленая, в шляпе и с сумочкой, на которую попали сначала ее, а потом мои рвотные массы.– Господи, зачем я на это согласилась? – все время причитала мама, вытирая меня мокрым платком.В какой-то момент стало тихо – все дружно уснули. Невеста всхрапывала. Теща храпела на весь автобус.В деревню, из которой была родом невеста, приехали, когда уже смеркалось. Но из автобуса все выходили уже относительно бодренькие, проспавшиеся и готовые к новым подвигам.Меня отдали на попечение сына родственников, деревенского пацана лет девяти, который, чтобы меня развлечь, предложил сигарету.Невесту вынесли из автобуса и вручили жениху, который хоть и шатался, но шел сам.Когда они проходили через строй родственников, на них посыпали рис и конфеты.– А зачем рис? – спросила моя мама, которая привыкла, что на Кавказе бросают не еду, а деньги.– Чтобы деньги были, – объяснила Лариска.– Тогда бы деньги и бросали, – удивилась мама.Потом случилась заминка, когда жених пытался поднять на руки невесту, чтобы перенести ее через порог. Он упал, невеста рухнула сверху, вставали долго, но всем было весело.Гости расселись за столы, начали есть и пить. На столе стояли огромные, закрытые бумажными затычками бутыли с самогоном. Женщинам предлагали магазинную водку, считавшуюся, видимо, легким напитком.Мама выпила рюмку, закусила холодцом, нашла меня взглядом в компании диатезных, как один, детей, успокоилась, и ее потянуло на подвиги.– Слушай, – сказала она Лариске, – а давай бросим деньги и посмотрим, что будет.– Какие деньги?– Монеты.– И где мы их возьмем?– Я в комнате видела две банки трехлитровые с мелочью. Их и возьмем. А для смеха своих добавим, покрупнее.– Давай, – согласилась Лариска.Они пробрались в комнату, разбили две банки, полные мелочи, набили карманы и вернулись к гостям.Лариска встала на лавку, уткнувшись макушкой в потолок и начала бросать мелочь. Мама ей подавала очередную порцию, а та, как сеятель, бросала монеты на головы гостям.Народ в это время танцевал под баян. В центре зала была беременная невеста. Она же первая и заметила, что ей на голову сыплются монеты – копеечные, трехкопеечные, но попадаются и крупные, даже рублевая и трехрублевая бумажки.– Деньги! – закричала невеста.Люди упали на колени – подбирать. Невеста тоже пыталась наклониться, но живот мешал, поэтому она стояла и ловила монеты с воздуха. Гости ползали по полу и дрались за каждую копейку.– Кто больше всех соберет, получит двадцать пять рублей! – выкрикнула мама, о чем тут же пожалела.Гости сбивали друг друга с ног. Первой упала на пол невеста, на которую никто не обратил внимания. Пока она пыталась встать, жених задирал ей платье, чтобы проверить, не закатились ли под него деньги.Подружка невесты собирала мелочь прямо в подол. Ей помогал свидетель, метко давая в морду конкурентам и забирая честно подобранные монеты.Они вышли победителями.– Ну, давай деньги, – заявил свидетель, грозно наступая на маму.– А у меня нет, – пискнула она.– Побежали, – шепнула ей Лариска.Они улепетывали из дома, теряя туфли. Колготки были разодраны в клочья, как и парадные брюки. Наконец они оторвались от погони и засели в кустах где-то рядом с болотом.– Пойдем, – позвала мама, когда прошло уже достаточно много времени.– Я боюсь.– Я тоже. Но меня зажрала мошкара, и у меня там Машка одна.– Слушай, она ж голодная, наверное, – сказала Лариска.– Да нет, я видела, как она винегрет ела.– Машка? Винегрет? – не поверила своим ушам Лариска.– А что делать? Жизнь заставит, и не такое съешь. Я же ела этот холодец и водку пила.– Это точно. Пошли.Они зашли во двор, стараясь держаться поближе к забору. На улице, под фонарем, народ плясал. Женщины опять орали матерные частушки. Дети стояли рядом и подпевали. И я тоже.– Какой кошмар, – сказала мама.– Надо ночь пережить. А в шесть утра электричка, – успокоила ее Лариска.– Это ты? – вдруг вынырнул из тени здоровенный мужик и попытался взять Лариску за грудки, но не дотянулся. Он дышал ей в декольте и наступал.– Что – я? – охнула Лариска, но понимала, что щелбан она ему в любом случае сможет отвесить.– А вы, собственно, кто? – заважничала моя мама.– Это отец невесты, – сообщила Лариска.– Вы! – заорал мужчина и начал наступать на мою маму, которая была ниже ростом.– Мы, – смело ответила мама, – а в чем дело?Дело было в том, что мама с Лариской распатронили коллекцию монет тестя, которую он собирал со школьных времен и дорожил ею пуще дочери.– Да я вас на журавле повешу! – заорал тесть.– Где? – уточнила мама.– На колодезном журавле, – объяснила Лариска. – На палке, которой воду достают.– А-а… – протянула мама.Оказалось, что тесть ходил по гостям и требовал вернуть награбленное. Конечно, никто не признался.– Там и мои личные деньги были, – пискнула мама, – бумажные, а не ваши копейки.– Все, сейчас повешу, – сказал тесть.Лариска с мамой переночевали у соседки. Та, добрая душа, с удивлением смотрела на двух женщин, постучавшихся к ней в ворота среди ночи и слезно умолявших пустить их на ночлег. До этого соседи вынесли у нее все стулья и всю посуду – дело святое, на свадьбу, отказать никак нельзя. И только соседка прилегла, слушая, как за забором бьют посуду и гадая, ее это тарелки или нет, эти две полоумные начали тарабанить в дверь.Едва она их пустила и привела в комнату, показав единственную свободную кровать, столичные гостьи рухнули на нее валетом и уснули в ту же секунду. Соседка вздохнула и пошла прикорнуть на кухонном диванчике.В пять утра мама подскочила как ошпаренная. На самом деле она дико хотела в туалет, пить и к тому же чесалась не переставая.В зеркале кухонного умывальника с ледяной водой она пыталась разглядеть свое лицо. Лицо в зеркало не помещалось – расплывалось блином. Пока они с Лариской сидели рядом с болотом, их успела покусать мошкара. У мамы пошла аллергическая сыпь.– Поехали, электричка через сорок минут отходит, – растолкала она Лариску.– Давай на следующей поедем, – пыталась отбрыкаться та.– Нет, я еще один день здесь не выдержу, – заявила мама. – Вставай, поехали.Они добрели до станции и купили билеты. Мама сидела на лавочке и разглядывала себя в зеркало пудреницы. Лариска дремала.– По-моему, мы что-то забыли, никак не вспомню что, – сказала мама.– Сумки с нами, мы не раздевались, все нормально, – ответила сонно Лариска.– Нет, чего-то не хватает. Что-то у меня на душе неспокойно.– Машка!– Машка!Они заорали одновременно. Конечно, они про меня забыли. Мама галопом понеслась назад в деревню. Лариска бежала следом.– Не волнуйся, все с ней нормально! – успокаивала она маму.– Я даже не знаю, где она! – кричала заполошно мама.– Найдем, – отвечала Лариска.Меня нашли в доме невесты. Я спала в ее прекрасной шляпе, так и не выпустив из рук сумочку.