Текст книги "Несладкая жизнь"
Автор книги: Маша Царева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Настя работала четыре дня в неделю. Она бы с радостью согласилась и каждый день выходить, но второе место кондитера уже много лет занимала склочная женщина, психика которой была изъедена безрадостной бедностью и давно взбунтовавшейся щитовидкой. Она состояла в каких-то отдаленных родственных связях с владельцем кафе. Ее ни за что бы не уволили. Да и характер у Насти был не тот, чтобы кого-то подсиживать.
Никто не знал, что три бесконечно долгих выходных дня – ее личный ад в миниатюре.
Вот уже лет пять прошло с того дня, когда в руках Настиной мамы впервые оказалась запотевшая от холода бутылка дешевой водки. Сначала она пила потихонечку, «для настроения». Не больше двух крошечных рюмочек в день, после обеда, чтобы радостнее работалось. Настя, в то время еще подросток, не понимала, что происходит и к чему все это может привести. Кажется, ей даже нравилось, что опрокинувшая пятьдесят граммов мама становилась веселой, доброй и как будто бы снова молодой. У нее разрумянивались щеки, красиво блестели глаза, она смеялась, шутила, тормошила Настю, принималась мечтать о том, как они вместе уедут куда-нибудь в Индию, где пахнет морем и тмином, и она, мама, будет рисовать розовое небо и лазоревых слонов, а Настя… Ну и для Насти какое-нибудь дело найдется.
А потом как-то само собою получилось так, что привезенные из Москвы крошечные хрустальные рюмочки перекочевали в старый сундук, а их место заняли более практичные граненые стаканы. Бутылки маме хватало на два дня. Выпивая, она больше не шутила и не мечтала. Она полюбила одиночество и, если Настя пыталась ее расшевелить, огрызалась, раздраженно и зло.
Она распродала все остатки прошлой сытой жизни: хрусталь, столовое серебро, бабушкины золотые украшения, даже плюшевый плед, который в лучшие годы укрывал диван в гостиной, а в худшие – в скомканном виде валялся за печкой. Все это она с остервенением обменивала на самогон или водку.
Напиваясь, она тихо сидела в углу за печкой, где была обустроена ее импровизированная мастерская. Она могла часами смотреть на пустой холст, с сухой кистью в руках. Иногда мама начинала раскачиваться взад-вперед, взгляд ее был устремлен в одну точку, потрескавшиеся бледные губы бормотали что-то бессвязное, экспрессивное, похожее на странную молитву собственного сочинения. В такие минуты Насте становилось страшно. Она подходила к маме, трясла ее за плечо, пыталась напоить сладким чаем, но в ответ слышала лишь тихое: «Отстань!»
В глубине души Настя понимала, что долго так продолжаться не может. Она не выдержит, завянет, зачахнет, и самое обидное, что никто даже не заметит ее отсутствия, кроме, может быть, парочки фанатичных почитателей ее медовых тортиков. Такая жизнь не для нее. Мама сделала свой жуткий выбор и пытается утянуть ее, Настю, за собою на дно.
Надо что-то делать, что-то делать.
А то будет совсем поздно…
Настя решила съездить на один день в Москву.
* * *
Давид Даев надумал устроить конкурс красоты. Не широко разрекламированное действо общероссийского масштаба, а некое камерное мероприятие, дорого и со вкусом обставленное, о котором напишут избранные представители глянца. В последнее время конкурсы красоты вошли в моду – их не проводил только ленивый. Поводом можно было считать тщеславное мужское желание «если трахать, так королев».
Давид снял двухсотметровый офис в Камергерском переулке, нанял персонал: трех личных ассистентов, двух кастинг-менеджеров, одного из самых прославленных фотографов России, хореографа и визажистку. При таком раскладе для него самого осталась только одна обязанность – закинув ноги на обтянутый крокодиловой кожей письменный стол, прихлебывать ледяной «Гиннесс» и лениво наблюдать за пришедшими на кастинг девушками.
Как ни странно, их было много – не меньше полутора сотен. Просто поразительно, насколько велико желание женщины увидеть на обложке какого-нибудь глянца свою победно улыбающуюся рожу с подписью «Мисс Чего-нибудь там». И почему всех девиц, рост которых превышает метр семьдесят, ключицы и бедренные косточки которых воинственно торчат вперед, так тянет в модельный бизнес? Медом им там намазано? Все знают, что в modeling – не только лоск и шпильки от Джимми Чу, там еще и грязь, завуалированная проституция, мальчишники на Рублевке… Но нет – все равно каждая из них, представляясь, мечтает прибавлять к своему имени ласкающее слух слово «модель».
Большинство из этих девушек, конечно, не годились. Непонятно, на что они вообще рассчитывали. Может быть, у них проблемы со зрением, мешающие разглядеть лишний жир, иксообразные ноги, по-змеиному тонкие губы, ярмарочно полыхающие воспаленные прыщи?
– Это просто цирк какой-то! – совершенно не стесняясь присутствия «моделей», сказал Давиду один из его лучших друзей по имени Артем. – Спасибо, что пригласил меня, старик. Я и не думал, что у тебя такое шоу.
– Самые фрики были утром, – хохотнул Давид. – Одна мне особенно запомнилась. Я попросил ее снять трусы, даже не догадаешься зачем.
– Боюсь предположить, – давился от смеха Артем.
– Потому что поспорил со своим ассистентом, что это переодетый мужик! Клянусь, что я видел под ее тональным кремом пробивающуюся щетину!
– Кошмар…. Ну а нормальные-то были?
– А то. Мы отобрали восемь девчонок. Надо еще хотя бы человек пятнадцать, для масштаба. Пусть они будут не такими ослепительными, лишь бы у них не было целлюлита. Знаешь, Тем, что целлюлит сейчас есть даже у пятнадцатилетних?
– Наверное, их с рождения кормят гамбургерами.
– Но есть и хорошие новости: я отобрал парочку лично для себя. С одной договорился встретиться завтра. А другая ждет в приемной.
– Ты неисправим. Есть ли в этом городе девочка, которую ты еще не оприходовал?
– Среди красавиц от восемнадцати до тридцати – сомневаюсь, – самодовольно улыбнулся Давид. – Папа говорит, что это у меня наследственное… Кстати, можешь тоже кого-нибудь выбрать, – он хозяйским жестом указал на группку девушек, ожидающих вердикта. – По-моему, вон та брюнетка в красном ничего.
– Брюнетка в красном – это уже звучит пошло. Посмотри на ее нос.
– Да ты гурман. Зато посмотри на ее зад. Торчит, как у негритянки.
– Может, у нее там силиконовые подушечки. Одна моя бывшая вставила силикон в зад. Выглядит впечатляюще, и я ни за что не догадался бы… Но, когда она мне сказала, я понял, что больше с ней не смогу. Щупал ее зад, и мне все время мерещилось, что он может лопнуть. Поэтому и слил ее.
– Так что, берешь? – Давид нетерпеливо посмотрел на часы. – Она лучшая из того, что осталось.
– Ладно, что с тобой поделать. – Поморщившись, Тема выбрался из глубокого кожаного кресла и ленивой походкой приблизился к брюнетке, которая приободрилась, выпятила бюст и растянула сочные губы в самой очаровательной улыбке, на которую она только была способна.
Звали ее Аней, и она уверенно соврала, что ей всего восемнадцать, хотя «гусиные лапки» под ее тщательно накрашенными глазами, и слегка оплывший подбородок, и тонкая линия на лбу свидетельствовали о том, что девица успела разменять четвертый десяток. Артему нравились девушки помладше. К тридцати годам женщины часто теряют способность любить без оглядки, слепо следовать внезапным желаниям, благодарно потакать гормональным бурям. Зато приобретают навык филигранной расстановки сетей, в которые попасть проще простого. Она еще пахнет твоей спермой, а на ее экспресс-тесте на беременность уже проявились две четкие полосы. Молодые девчонки – дичь, женщины постарше – охотницы. В их безупречно мелированных головках уже тикает слышимый только им будильник, они часто плачут по утрам, а хлебнув текилы, начинают рассуждать о прогрессирующем мужском козлизме.
Роман с тридцатилетней женщиной? Ни за что. Секс с тридцатилетней женщиной? Что ж, вполне может быть, тем более если под рукой нет никого другого.
Аня уже все поняла и вовсю раздавала авансы – кончик ее розового языка облизывал пухлую нижнюю губку, зеленые глаза блестели, смуглые от солярийного загара щеки радостно разрумянились. Она с радостью согласилась на совместный ужин, и весь ее вид говорил: дорогой, я понимаю, что «ужин» – это всего лишь пароль, намекающий на высшую степень сближения.
– Артем, а он, – она прицельно метнула взгляд в сторону Давида, – тоже пойдет с нами?
Артем постарался не выдать раздражения. И что все эти куколки находят в его эгоистичном, порочном, раздающем пустые обещания, избалованном, ни с кем не считающемся друге? Можно было бы найти утешение в пресловутом финансовом подтексте: Давид – сын одного из самых богатых людей России, он – воплощение роскоши и лоска. И как у него получается – даже в простых джинсах (впрочем, самые «простенькие» из его джинсов стоили три с половиной тысячи долларов), даже с влажными после душа волосами, босиком, с жестоким похмельем, он выглядел как миллионер. Смотришь на него – и почему-то понимаешь: перед тобой миллионер. Может быть, дело в особой посадке головы, во взгляде, в походке, в ауре, черт бы ее побрал?.. Но нет – дело не в этом, не в его деньгах, одежде, автомобилях, даже не в его известном всем читателям светской хроники лице. Просто он умел правильно обращаться с женщинами. Умел так посмотреть на девчонку, что уже через десять минут она была бы готова отдать ему свою почку, если потребуется. Он играл на их нервах, как музыкант-виртуоз. Умел так дотронуться до ее предплечья кончиками пальцев, что колкие мурашки начинали танцевать на ее коже. Артем был знаком с Давидом почти десять лет, с самого детства. Он знал не понаслышке: в разное время двенадцать (!) женщин пытались покончить с собою из-за Давида. Один из этих истерико-романтических порывов принадлежал сорокалетней учительнице физики, с которой у Давида, в то время десятиклассника, случилась трехдневная связь. Самое обидное – Давид даже имени ее не помнил, у него была короткая память на женщин. Потрясающая буддистская способность жить настоящим моментом! Не какая-нибудь пылкая девственница, не пациентка клиники неврозов, а сорокалетняя красивая женщина, интеллигентная, умная, профессиональный педагог, хладнокровно влезла в петлю, пожелав, чтобы лаконичная страсть Давида стала последним впечатлением ее жизни. А этот сукин сын никогда, ни одного раза об этом не вспомнил!
– Так он идет?
– Конечно, – улыбнулся Артем. – Только знаешь что, Анечка? Советую сразу зарубить на носу, с ним у тебя нет никаких шансов. Если хочешь пойти с нами, придется довольствоваться мной.
Ее улыбка погасла, но только на одну секунду.
– Эй, я ничего не имела в виду.
– Вот и хорошо.
Настроение Артема испортилось еще больше, когда он увидел девушку, которую оставил за собою Давид. Все это время она покорно ждала в прихожей. Третий час пила одну и ту же чашку давно остывшего перезаваренного чая, которую соизволила предложить ей секретарша. Как и все особи женского пола, оказавшиеся на периферии жизни Давида Даева, секретарша втайне лелеяла известные одной ей смутные надежды, следствием которых стала ее интуитивная нелюбовь ко всем самкам, более породистым, чем она сама.
Девушка была совсем не похожа на Аню, вернее – была ее полной противоположностью. Совсем юная блондинка с огромными и как будто бы немного испуганными серыми глазами. Худенькая, бледная, серьезная. Давид присел рядом с ней и хозяйским жестом водрузил руку на ее хрупкое плечо. Почему-то Артему казалось, что подобная бесцеремонность должна была ее возмутить, но нет – девушка просияла.
– Я столько ждала!
– Настоящая женщина должна уметь ждать, Лерочка, – кончиком указательного пальца Давид надавил на ее нос. – Ну что, едем?
К черту ресторан, решил по дороге Давид. Московские рестораны – это своеобразные музеи, в которых экспонатом выступаешь ты сам. Каждый демонстрирует то, чем особенно гордится, – будь это обтянутый джинсами аппетитно торчащий зад, или длинные волосы, поверить в естественное происхождение которых практически невозможно, или новые зубы от лучшего дантиста города, или просто часы, которые стоят больше внедорожника «Лексуса», платье, в котором еще вчера выходила на миланский подиум Наталья Водянова, серьги с пятикаратниками, новую подружку, похожую на Валерию Мацца, да мало ли что.
Никто никого в открытую не разглядывает, все фигуранты этого странного действа в совершенстве овладели искусством отмечать детали боковым зрением. Большинство присутствующих отлично знают друг друга, в Москве не больше полутора сотен убежденных тусовщиков, однако нельзя в простодушной деревенской манере подойти и запросто перекинуться парой фраз. Субординация здесь жестче, чем в армии.
– Куда поедем? – лениво спросила Аня, освоившаяся в расслабленных объятиях Артема. – Может быть, в Палаццо? Там отличные десерты.
– На твоем месте я бы исследовал рестораны, где отличные салатики, – усмехнулся Давид, ущипнув ее за складочку на талии.
Аня возмущенно скинула его руку, однако на лице ее продолжала цвести соблазняющая улыбка, и – Давид знал это наверянка – если бы ему пришло в голову с такой же хамоватой ленцой предложить ей сбросить руку Артема со своего приятно покатого плеча и пересесть к нему на колени, она сделала бы это без единого сомнения.
– Я передумал. – Давид зевнул. – Мы едем ко мне, на Сухаревскую. Я там недавно купил квартиру, там даже нет моих вещей. Заодно покажу вам дизайн от Пола Робертса.
– А ужин? – разочарованно спросил Артем. – Я целый день на «Ред Булле» и фисташках.
– Ужин закажем на дом. В этом же доме в подвальном этаже есть неплохой рыбный ресторан.
– Обожаю икру, – со знающим видом вставила Аня, которая бездарной своей игрой в искушенную светскую львицу начинала раздражать обоих молодых людей.
– Постойте, но, может быть, мы все-таки… Я не думаю, что пойти к вам в гости – хорошая идея, – встрепенулась Лерочка, которая до того момента не проронила ни звука, рассеянно смотрела в окно и вообще вела себя так, словно происходящее не имеет к ней никакого отношения.
– Поверь мне, это хорошая идея, – устало заметил Давид. – Тебе будет интересно. Ты никогда не была в таких квартирах, как моя. Там семь комнат, стены из натурального камня, акустика лучше, чем в клубе, и даже шест для стриптиза есть.
– Шест? – хохотнула Аня. – А знаете, я ведь работала стриптизеркой. Давно, в юности.
– Ты же говорила, что тебе восемнадцать, – поддел ее Артем. – Неужели ты из тех ранних ягодок, которые врут, что им пятнадцать, а сами ходят в пятый класс?
– Не придирайся. Я же видела, что ты мне не поверил. Восемнадцать – информация для конкурса. Но вы ведь меня не берете? Так?
– С чего ты взяла?
– А то я совсем дура. Мне даже анкету заполнить не дали. Но я не в обиде. Я ни на что и не рассчитывала.
– Вот и умница, – Артем лизнул ее шею.
Рука Давида поплыла вверх по Лерочкиному стройному бедру. Но, когда он попытался ее поцеловать, девчонка отвернулась к окну.
– Что такое?
– Не надо… Остановите, пожалуйста, машину, – скомандовала она водителю, – Давид, ты меня извини…. Но я так правда не могу.
Водитель притормозил, обернулся и вопросительно на него посмотрел.
– Так – это как? – начал злиться Давид.
– Вот так сразу в какие-то гости ехать… И вообще я устала, не ела весь день, перенервничала. Я домой хочу.
Давид и Артем переглянулись. Шутит она, что ли? Не понимает, какой ей выпал счастливый билет? Что половина модельного агентства «Point» отдала бы свои акриловые ногти, чтобы оказаться на ее месте?
– И вообще… Я вас обманула, – она была готова расплакаться. Автомобиль все еще медленно ехал вдоль обочины, двери были заблокированы, водитель ждал команду Давида, и девчонка понимала, что без команды этой ей отсюда не уйти. – Мне четырнадцать.
– Что? – воскликнули они хором.
– Это так, – нервно порывшись в сумочке, она выхватила свидетельство о рождении. – Вот. Я еще даже паспорт получить не успела.
– Но в объявлении было ясно сказано, что мы набираем девушек от восемнадцати лет.
– Мне всегда больше дают, – вымученно улыбнулась она. – Я подумала, а вдруг проскочу… Денег заработать хотела. Мне нужно на репетитора, я на филфак поступать хочу, – крупная слеза покатилась по ее щеке.
– Тормози, – приказал Давид водителю. И, не глядя на Леру, сквозь зубы, бросил: – Выметайся.
– Вы уж простите, что так получилось, я не хотела никого обманывать, не думала, что так будет, мы же собирались где-нибудь поужинать, – быстро-быстро заговорила она.
– Выметайся! – гаркнул Давид, и Лерочку как ветром сдуло.
Аня басовито расхохоталась. Давид посмотрел на ее крупные желтоватые зубы, на тоненькие морщинки на ее запудренной шее, на желтое никотиновое пятнышко на ее пальце, и внезапно его затошнило. Зачем они взяли с собою эту безумную бабу, пошлую, вульгарную, продажную, которая выглядит так, что хочется ее немедленно продезинфицировать?
– И ты тоже.
– Что? – возмутился Артем, воображение которого было уже распалено податливой женской близостью.
– Пусть она тоже уходит. Нельзя опускаться до такого уровня… Ну что ты смотришь на меня, выметайся!
– Не очень-то и хотелось, уроды, – пробормотала она перед тем, как пулей выскочить из машины.
Давид захлопнул за ней дверь.
– Все настроение испортили.
– И что мы теперь будем делать? – насупился Артем.
– То же, что и собирались, – усмехнулся Давид. – Незаменимых в этом городе нет.
* * *
Пускай ее нельзя было назвать самой счастливой девушкой на свете, но этот день, один-единственный волшебный день, принадлежал только ей, Насте Прялкиной. Ее поезд прибыл на Ярославский вокзал в девять тридцать утра. Настя обтерла тело влажными салфетками, прямо в купе надела платье и туфли, а спортивный костюм небрежно запихнула в свою объемную кожаную торбу.
На вокзале она поменяла доллары. Настю трясло от предвкушения чуда, ее настроение зашкаливало, сердце колотилось, как перед прыжком с вышки, на щеках расцвел взволнованный румянец. Ей все казалось, что внутри нее поселился жизнерадостный невидимый незнакомец, который, подмигивая всем подряд, еле слышно напевает французский шансон. Она казалась себе богатой и свободной. В ее распоряжении было целых двенадцать часов – двенадцать часов концентрированного счастья. Плюс такая сумма денег, которую она в иное время не могла истратить и за месяц.
Первым делом она позавтракала в кафе. Выбрала симпатичное заведение с летней верандой и клетчатыми скатерками. Листая меню, она чувствовала себя немного скованной – ох, ну и цены же в этой Москве! Одна чашечка кофе стоит сто рублей, можно подумать, что они золотом кофейные зернышки опыляют! Настя решила не жадничать, заказала кофе, апельсиновый сок, блинчики с черникой. Блинчики разочаровали – сама она приготовила бы в миллион раз вкуснее.
Не доев, она покинула кафе. Ее ждала Москва – незнакомый, пахнущий бензином и адреналином город! Она бродила по улицам как опьяненная. Она точно не знала, что ей делать, куда пойти.
В одном из магазинов на Тверской она купила красивое нижнее белье. Зачем ей понадобилось белье, она и сама не знала. У Насти не было ни одежды, которая была бы достойна скрывать под собою это кружевное великолепие, ни любовника, который смог бы оценить, как красиво оно сидит на ее крепко сбитом теле. Но она просто не смогла удержаться – кружево было таким нежным, так ласкало пальцы, словно принадлежало другому миру, миру, в который таким, как Настя Прялкина, путь заказан.
Настя Прялкина находилась как раз в том возрасте, когда истово жаждут любви, когда влюбиться можно из-за случайно пойманного взгляда, неосторожного прикосновения, из-за того, что стекла очков трогательно увеличивают его глаза, а бородка клинышком придает его лицу модный оттенок мачизма. Врожденные мечтательность и рассеянность сочетались в ней с четким осознанием отсутствия объекта – ей не на кого, решительно не на кого было направить этот с каждым днем крепнущий луч.
Пару лет назад она компенсировала одиночество воображаемыми романами, которые продумывала в мельчайших подробностях. Как правило, в роли второй половины оказывались Леонардо Ди Каприо (не сладкий ангел из Титаника, а повзрослевший Лео, с морщинками у глаз и хмурой тенью между бровей, но сохранивший юную ясность взгляда), или Эдвард Нортон, или – редко, но куда уж без него – Джордж Клуни. Но иногда их место занимал некий воображаемый брюнет – она никогда не могла представить его лицо во всех подробностях, но знала точно, что у него тонкие усики, ямочки на щеках (не имеющие ничего общего с женоподобностью и инфантильностью и никак не противоречащие его самцовой природе) и татуированный орнамент на мускулистом плече. Эзотерик сказал бы, что Настя одолеваема инкубами – пелена придуманной любви мешала ей увидеть реальную жизнь во всех красках. Иногда она словно спала на ходу: гуляя по набережной, она видела перед собою не спокойную темную Волгу, не бугристый, в трещинках асфальт, а совсем другой город – чистый, светлый и шумный, и себя, точно так же бредущую по незнакомой улице и вдруг спотыкающуюся о ЕГО пристальный взгляд. Дальше – самое интересное: придумать его первую фразу и свою реакцию. Первое свидание. Некие препятствия – какой воображаемый роман без пенелопокрузистой соперницы, которая останется ни с чем. И секс – про секс Настя думала, лежа на своей тесной кровати, запустив руки под пропахшее дымом одеяло, под ветхую, еще матери принадлежавшую ночнушку.
Настя взрослела, и реальные гормональные цунами войной шли на придуманную устаканенность. Лео мог бы стать приятным дополнением к настоящему роману, но никак не его заменителем.
Насте Прялкиной до дрожи в коленках хотелось любви.
Спонтанному чувству, о котором она мечтала столько лет, взяться было неоткуда – в их городе было мало чужаков, всех потенциальных mon amour она знала с детства, и все они, мягко говоря, до ее воображаемых идеалов не дотягивали. Что же это получается – после пахнущих мускусом и морем объятий Клуни снизойти до прыщеватого Ванька, главное мужское достоинство которого – стрекочущий мопед, роковая скорбь – фурункул на правой ягодице, а заветные мечты – как следует бухнуть на майских и при этом не заблевать весь дом?!
Настя наблюдала за подругами. Они считали себя – счастливыми женщинами, а ее – чудачкой не от мира сего.
Одна из них – самая, по общепринятым меркам, счастливица – встречалась с сорокалетним Азатом, хозяином единственного в городе ювелирного магазина. Иногда он запускал руку в карман синтетических костюмных брюк и доставал очередную побрякушку – золотой якорек с крошечным сапфиром, колечко, цепочку, старомодные серьги-листики. Ценников Азат никогда не срезал – пусть девушка видит, что все чин чинарем. Подруга носила все его подарки сразу и выглядела как арабская женщина, которая боится, что торжественно произнесенное «Талак! Талак! Талак!» оставит ее без крыши над головой.
А у другой подружки драма в духе независимого европейского кино – шведская семья. Она, он и еще одна она, однажды в новогоднюю ночь прибившаяся к ним, веселым, готовым на пьяные эксперименты, обманчиво свободным. Сначала Настина подружка с удовольствием играла в этот непогрешимый триумвират и даже с пеной у рта пыталась убедить всех вокруг, что трое – это гораздо лучше, чем двое, что ей теперь никогда не бывает одиноко и скучно, что каждую ночь ей дарят ласку четыре любящие руки. Потом начались социальные разборки. Ревность, мать ее. Конкуренция. Бытовуха – кто не вымыл за собой посуду, почему одна должна быть только гейшей, а другая – еще и поломойкой, на чьи деньги купить новый комод. Пару раз Настина подруга подралась с той, которую в шутку называла своей женой (Да! Она так и говорила – у меня, мол, есть и муж, и жена). Они отказывались ложиться друг с другом в постель, и спрыснутое ядом самосознание их общего провозглашенного божка цвело, как буйный куст жасмина. Он спал с ними по очереди, секс был чем-то вроде поощрения, призового кубка для одной или наказания для другой, чем-то провинившейся. Потом и этот период остался позади. Они привыкли друг к другу, смирились, даже пытались искренне друг друга полюбить. Весь этот спектакль абсурда длился ни много ни мало – три с половиной года.
Третья подружка – классическая семейная клуша, выскочила замуж за свою первую любовь, в пятнадцать лет, по беременности. Сейчас ей двадцать четыре, у нее четверо сыновей, пахнущий тестом и мочой деревянный дом и хроническая депрессия. «Иногда мне хочется – говорила она, – отмотать время назад, лет этак на семь-восемь. Стыдно, но я часто представляю, как я, еще совсем девчонка, хорошенькая, худенькая, с жуткими голубыми тенями – девки, помните, какие у меня были тени?! – выхожу на набережную и отдаюсь первому попавшемуся америкосу. Он в меня влюбляется и увозит подальше отсюда, туда, где я смогу делать, что хочу, причем на чужие деньги. Это в лучшем случае. А в худшем – я остаюсь у нас, в Угличе, и становлюсь валютной путаной. Роскошной путаной, которую все побаиваются, немного – завидуют, немного – презирают… Наверное, я плохая мать, да?» И просительно заглядывает в глаза.
Настя наблюдала за подругами и понимала, что не нужна ей ни оплаченная золотыми браслетами и подкормленная виагрой страсть, ни богемные разборки, ни утомительное семейное счастье. Нужно что-то совсем другое.
Настоящее.
* * *
– Фригидная сука! – злился Давид. – Маленькая, тупая, никчемная, фригидная сука!
– Ты совершенно прав, – подхватил Артем. – Она вообще не въехала, с кем имеет дело.
Они пили коньяк «Людовик 13» на заднем сиденье принадлежащего Давиду белоснежного «БМВ» седьмой модели. Управляемый водителем автомобиль медленно плыл по вечернему бульварному кольцу.
– Четырнадцать лет, – Давид презрительно сплюнул под ноги, его не волновало, что пол автомобиля устилали коврики из крашеного меха норки.
Он никогда, с самого детства не заботился о бытовых мелочах. Продукты сами собою появлялись в его холодильнике, вещи как по мановению волшебной палочки улетали в элитную химчистку и через пару дней возвращались свежими, как будто новенькими. Приглашения на лучшие вечеринки города оказывались на стеклянном столике его гостиной. Пять его автомобилей всегда блестели, невзирая на метеорологические условия. Он словно находился в капсуле, защищающей его нежную психику от раздражителей внешнего мира.
– Надо было отобрать у нее документы. Неужели она думает, что это вот так запросто сойдет ей с рук?
– Да ладно, не кипятись, – примирительно усмехнулся Артем. – В этом городе полно девок, которые сожрут свои трусы за право побыть с тобой хоть часок.
– Это точно, – усмехнулся Давид. – Слушай, у меня появилась отличная идея! Давай снимем девчонку и завалимся к моим. Папаша слинял с какой-то телкой на Багамы, мамочка перекраивает рожу в Швейцарии, в доме никого нет! Чего-то на природу хочется, Москва достала.
– Отлично, – Артем, как всегда, поддержал его инициативу. – Куда поедем за девчонками? В «Дягилев»?
– Там сложно найти ту, которую я еще не пробовал, – скривился Давид. – А что если подснять кого-нибудь прямо здесь?
– На улице? – Артема так и перекосило. – С ума сошел? С уличной девкой можно нарваться на неприятности.
– А ты предохраняйся – и неприятностей не будет.
– Я имею в виду неприятности другого рода, – усмехнулся Артем. – В «Галерее» и «Дягилеве» хотя бы все холеные, обработанные, готовые в койку. А случайные девчонки… Вдруг она забыла себе что-нибудь побрить? Вдруг у нее на ногах лак облупился? Я с такими не могу.
– Дурак ты, Тема, – подумав, ответил Давид. – Поступай как знаешь, но мне хочется непредсказуемости. Приключения. Надоели прилизанные тетки без лица и возраста. Надоело гадать, от природы у нее гладкий лоб или там ботокс и золотые нити. Надоело, что она ложится на спину, а груди продолжают торчать вверх, как мячи для ватерполо. Хочу обычную девчонку, свежую, новую. Пусть она даже не знает, кто я такой, хотя в Москве это маловероятно. Конечно, она не должна быть проституткой. Так, легкомысленной давалочкой. А я уж ее не обижу. Вот хотя бы… Хотя бы вон ту, в зеленом платье.
– Которую? – Артем прижался носом к стеклу.
Девушка в нарядном – слишком нарядном для праздных прогулок – дешевом платье медленно брела по бульвару. Ей было не больше двадцати лет. Довольно миловидная шатенка, густые, не знавшие краски волосы плавными волнами спускались на незагорелые плечи. Вечернее платье, расшитое бисером и стеклярусом, смотрелось на ней как-то неуместно. Тем более что ее ноги были обуты в стоптанные рыжие мокасины, из которых кокетливо выглядывали – вот пошлость! – белые тоненькие носки. А на ее плече болталась необъятная потертая сумка. Однако фигурка ее была точеной – тонкая талия, широкие бедра, длинные стройные ноги; а лицо – вполне симпатичным. У нее был высокий лоб и большие карие глаза.
– Странная какая-то, – засомневался Артем. – Чего это она так одета?
– Ищет приключений, вот и нарядилась, – хохотнул Давид. – А мордашка у нее ничего. Не Наталья Водянова, конечно, но на сегодня сойдет, – и, наклонившись вперед, Давид решительно скомандовал водителю: – Притормози здесь!
Настя не сразу обратила внимание на тот автомобиль. Всего за десять часов Москва научила ее абстрагироваться, уходить в свою раковину, отгораживаться от ненужной внешней информации. Еще утром она изумлялась равнодушию москвичей, их фирменному взгляду, устремленному в никуда. Никто не смотрел никому в лицо. Всем было друг на друга наплевать. Каждый как ни в чем не бывало спешил по своим делам, игнорируя встречных прохожих. Этих людей было невозможно удивить. То, что ей казалось как минимум странным: аляписто накрашенные нищенки в пышных цыганских юбках, ярко одетые подростки на роликах, ретроавтомобиль, проехавший по Тверской, длинногие красавицы, словно сошедшие с обложки глянцевого журнала, – было для них всего лишь обыденностью, частью ничем не примечательного дня.
Автомобиль – белый, роскошный, сверкающий – остановился рядом с ней. Тонированное стекло медленно отъехало вниз, и Настя увидела улыбающееся мужское лицо: мужчина был до того хорош собою, что она остановилась и немного неуверенно улыбнулась в ответ. Он был похож на героя голливудского фильма – смуглый брюнет со смешинками в темных глазах. За все двадцать лет своей жизни Настя Прялкина не то что таких мужчин не видела, но даже представить себе не могла, что они существуют за рамками ее старенького барахлящего телевизора.
– Добрый вечер, – у него был низкий приятный голос. – Гуляете?
– Да, – послушно ответила она, немного стесняясь.
– Может быть, вас подвезти? – предложил волшебный мужчина. – У меня как раз есть свободное время.
