Текст книги "Девушка с голодными глазами"
Автор книги: Маша Царева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Маша Царева
Девушка с голодными глазами
Пролог
– Я всегда блюю после банкетов! – с достоинством сказала Алина. – Не могу себе позволить, чтобы меня разнесло.
Ее низкий гулкий голос имел ту степень прокуренности, которая отзывается в голове слушателей приятной вибрацией и приводит в действие потайные химические реакции, отвечающие за включение эрогенных зон.
Алина была истинной красавицей – аристократично бледная, артистично ломкая, хрупкая, как балерина. Ну да, она весила сорок шесть килограммов, но честное слово, это ее совсем не портило. Два с половиной года назад у Алины прекратились менструации. Она считала, что это ерунда, не стоит обращать внимания.
– Я же не собираюсь иметь детей, – пожимала плечами она, – к чему мне вся эта возня с ПМС и своевременной закупкой тампонов?
Алина была из поколения феминисток третьей волны, очаровательных эгоисток мегаполиса, убежденных childfree.
– Главное, чтобы никто не почуял, что от тебя пахнет блевотинкой, – горячо подхватила Ольга, – я вот всегда ношу с собою мятные подушечки. Очень удобно. Возвращаешься из туалета налегке, источая запах ментола, и никто даже не подозревает, чем ты занималась пять минут назад.
Все рассмеялись.
Нас было восемнадцать – пациенток специального отделения Института питания. Самая массивная, армянка Марианна, весила пятьдесят два килограмма. Она мучительно переживала свою «кобылистость» и все пыталась незаметно от врачей спустить ужин в унитаз. Дольше всех здесь находилась Полечка – четыре года или что-то около того. Ее сто раз собирались выписывать – она поправлялась, розовела и набирала вес, но потом Полечка разглядывала в зеркале свои щеки, ягодицы, живот, свой несуществующий целлюлит, депрессовала по-черному, и все начиналось заново. Самая безнадежная – Женя. Ей всего двадцать три, но она похожа на немощного старца. Ее возили в инвалидном кресле и кормили через капельницу. Она почти не разговаривала, но иногда по безмятежному болотцу ее укрощенного успокоительными пилюлями нрава проносился разрушительный смерч внезапной истерики. Она падала на пол, прижимала костлявые колени к впалой груди и начинала выть – монотонно, громко, как сломанная пожарная сирена. В такие моменты становилось страшно.
В остальном в клинике мне даже, пожалуй, нравилось.
Правда, иногда я смотрела на своих соседок по палате – вечно худеющих, изрыгающих изысканные ужины в унитаз, тайком принимающих слабительные пилюли, – и думала: а что я делаю здесь?
Между тем я находилась в клинике уже третью неделю…
И за это время убедилась, что попасть сюда может любая девушка, которая хотя бы однажды, мечтательно закусив губу, рассматривала пляжную фотографию Анжелины Джоли, а потом нахмуренно изучала в зеркале собственное тело, далекое от совершенства…
Глава 1
Я – обычная москвичка двадцати девяти лет от роду. Как говорится – не красавица, но чертовски мила. Безработная. С недавних пор одинокая. Хроническая пофигистка.
Той осенью я развелась с Гениальным Громовичем. Это я так, к слову. К моему предстоящему похуданию внезапное одиночество отношения не имеет. Мы супружествовали всего четыре года, и с самого начала наши отношения были обречены. Убийственный союз педанта и разгильдяйки. Вечером я замачивала в раковине колготки и трусы, а утром он брезговал выдернуть из мыльной лужицы затычку и брился в кухне. Приходя домой, я снимала джинсы вместе с нижним бельем, прицельно швыряла их через плечо, и они в лучшем случае повисали на дверце шкафа, где и оставались до тех пор, пока не требовались вновь.
Выглаженные носки (warning! Он гладит носки, это диагноз!) Гениального Громовича ровными стопками покоились в двух верхних ящиках его платяного шкафа. Его рубашки были развешены по цвету, дубленки сдавались на лето в хранилище-холодильник, а стельки его идеально нагуталиненных бот раз в две недели на всякий случай дезинфицировались. Он не забывал принимать витамины, не пил больше одной кружки пива за вечер, а по субботам посещал бассейн «Олимпийский».
А еще он бесился, когда я заляпывала сбежавшим кофе плиту. А еще он занудничал, когда я сушила на батарее бюстгальтеры. А еще его передергивало, когда я забывала на краешке ванной эпилятор с застрявшими в лезвиях волосками. А еще… Да что уж там. Развелись – и ладно.
Эдика Громовича я встретила в гостях у Шапочной Знакомой, с которой мы работали над одним проектом для глянцевого журнала. Однажды мы засиделись над версткой до полуночи, и Шапочная Знакомая неожиданно пригласила зарулить к ней на кружечку успокаивающего мятного чая. Я всегда любила гостевать по ночам – все эти милые кухонные разговорчики за полночь, рассветные сплетни за бокалом сладкого вина, – поэтому с радостью согласилась. Мы пили чай с ромом, листали свежий Hello и увлеченно трепались на темы, любимые почти незнакомыми между собою городскими умницами-красавицами: о степени прокачанности бред-питтовских бицепсов, о том, какая же милашка эта Энистон и какая же подлая сука эта Джоли, о том, правда ли, что у Бейонсе в заду силиконовые подушечки. Какой ужас – а если подложить на ее стул канцелярскую кнопку, знаменитая жопа торжественно взорвется, а потом с печальным свистом сдуется?! О том, влияет ли на эрекцию цвет глаз, о том, как лечить волосы после неудачной химии. Да мало ли, о чем еще.
И тут в квартиру вваливается Гениальный Громович, коему моя Шапочная Знакомая приходилась старшей сестрой. Отутюженная рубашечка, аккуратная стрижка, белесые ресницы, умные серые глаза, розовые ногти, тихое «Здравствуйте!». Помню, как только его увидела, подумала: «Прелесть какая!» Громович вежливо выпил с нами кофе, после чего закрылся с ноутбуком в дальней комнате. А Шапочная Знакомая вдруг ни с того ни с сего принялась его расхваливать: гордость семьи, золотой мальчик, наверняка будущий Чубайс или еще круче, не пьет, не курит, черный пояс карате, знает шесть языков, включая санскрит и японский. А напоследок, интимно понизив голос, добавила:
– А какая у него девушка, mamma mia! Модель, первый состав Modus Vivendis, учится в МГУ, идет на красный диплом, поедет получать степень PHD в Эдинбург, а в следующем месяце скорее всего появится на обложке Playboy! Мы ее обожаем, всей семьей!
Лучше бы она этого не говорила.
Как и большинство неустроенных городских баб под тридцать, я в какой-то степени являюсь завистливой дрянью. В принципе ничего против моделей не имею – разумеется, я говорю о тех отфотошопленных милашках, которые навязывают мне чудо-тушь с журнальных страниц. Если же на моем пути попадается реальная 90—60—90 girl с ногами длиннее амурского тракта, грудью выше Памира и амбициями больше задницы моей киевской родственницы тети Мани, то я утешаю себя теорией компенсационной природы мироустройства. То есть сногсшибательная красотка скорее всего является тупой овцой, недавно эволюционировавшей с Cool Girl на Cosmopolitan и на ни что, кроме качественного минета и скоростной растраты евро в Миланском Dolce & Gabbana, не способной.
Когда Шапочная Знакомая принялась расхваливать чудо-девушку, обладательницу тела Памелы Андерсон и мозгов Билла Гейтса, что-то внутри меня перевернулось. В сердце пузырилось-клокотало зловонное болотце свежесваренной зависти и концентрированного коварства. Я сказала:
– Слушай, так поздно уже. Может, твой брат меня до метро проводит?
Шапочная Знакомая удивилась, но подлянки не распознала.
– Всего половина одиннадцатого, – заметила, – да и живем мы не в катакомбах… Но если ты так боишься…
Я радостно закивала.
До ближайшей станции метро было идти ровно пятнадцать минут. Но ни вечером того дня, ни утром следующего Гениальный Громович дома так и не появился. А на третий день он позвонил своей модели-Эйнштейну и промямлил о желании соскочить. Получилось у него неловко: почему-то он выбирал самые нелепые и обидные аргументы, вроде «дело не в тебе, а во мне», «ты слишком хороша для меня», бла-бла-бла. Судя по визгу в черт знает сколько децибел, доносящемуся из его трубки, модель такой поворот событий, мягко говоря, огорчил.
«Это жизнь, детка, – молча злорадничала я, – иногда ловля деликатесных мужиков на сиську не так уж и перспективна». А вслух говорила:
– Надо было соврать, что у тебя триппер. Тогда бы она сама исчезла, только ты ее и видел.
– Вера, ну как ты можешь быть такой циничной? Ведь она меня любит до сих пор!
У него было гипертрофированное чувство ответственности, у меня – желание попробовать законный брак на вкус и урчащее превосходство над покинутой моделью. На том мы и сошлись. Мы встречались ровно три недели, когда на корпоративной вечеринке его друга я что-то там не рассчитала с клюквенной водкой и потом меня душераздирающе рвало в мусорный контейнер возле станции метро «Тимирязевская». Гениальный Громович метался вокруг, и у него было такое выражение лица, словно он присутствовал при трепанации черепа. Как будто бы он раньше блюющих нежных дев не видел, честное слово. Но окончательно он покорил меня, когда в перерыве между моими судорогами заботливо спросил:
– Солнышко, а ты, случаем, не беременна?
– Все может быть, – загадочно ответила я, намереваясь скорее пошутить, нежели ввести бедного ребенка в роковое заблуждение.
– Значит, мы поженимся, – он сказал, как отрезал.
Я попробовала было возразить, но Громович был тверд, как пенис подсевшего на виагру старца.
Естественно, вся его семья меня возненавидела. Шапочная Знакомая в первую очередь. Эта коза мелированная даже посмела пару раз угрожать целостности моих нижних конечностей. Звучало это примерно так:
– Да я те ноги вырву, сука! Ты специально, специально все это подстроила! – визжала моя розовая «моторолка» ее голосом, слегка искаженным от помех.
Несколько раз я прилежно вешала трубку, ибо не переношу, когда самонадеянный некто вторгается в мое личное пространство, чтобы меня же грязью и полить. А потом не выдержала и все-таки козу осадила:
– Послушай, тварь, – сказала я с нарочитой медлительностью гангстера, который безо всяческих сомнений разрядит в такую вот Шапочную Знакомую свою «беретту», – к твоему сведению, я беременна. А беременных женщин нагружать своими семейными комплексами не рекомендуется. И вообще, ты что, считаешь своего братца идиотом, которым легко манипулировать? Что-то это не вяжется с карьерой круче, чем у Чубайса. Поэтому все претензии к нему, а я всего лишь слабая женщина. Договорились?
Вся семья с козою в унисон ненавидела меня – они были похожи на хор из греческой трагедии, появляющийся всегда некстати и к концу сюжета начинающий неумолимо раздражать.
Медовый месяц еще не подошел к концу, когда я поняла, что из наших отношений можно выжать разве что скуку (а потом, высушив ее на балконе, продавать в пакетиках в виде концентрата). То, что казалось в Громовиче таким трогательным, вдруг начало конкретно раздражать. Тихий голос, размеренные, ровные интонации, несмываемая джокондовская полуулыбка, впитавшаяся в его лицо. Благостная уверенность в будущем. Казалось, каждый его день был распланирован минимум на десять лет вперед и он точно знал, когда возьмет кредит на квартиру, когда слетает в Рим послушать оперу, а когда защитит докторскую и закатит по этому поводу банкет в Екатерининском дворце. Все его мечты были оформлены и красиво упакованы еще в средней школе – теперь же только и оставалось, что пахать во имя их исполнения. Я же всегда была склонна к спонтанным безумствам, неожиданным реакциям, резкой смене хобби, горящим путевкам на край земли.
Итак, повторюсь, я раздолбайка. Неорганизованная, ленивая, никчемная прожигательница жизни. Иногда пописываю статейки в глянец – этим моя социальная активность и ограничивается. Деньги появляются у меня от случая к случаю и тут же спускаются на разную ерунду психотерапевтического плана вроде ботильонов из крокодиловой кожи или билетов на концерт Робби Уильямса в VIP-зону.
Да, бывает, что у меня нет денег даже на гречневую крупу или проездной на пять поездок.
Но при этом я умею жить красиво.
И я точно знаю, что в беловолосой старости, раскусывая вставными челюстями овсяную печенюшку и задумчиво глядя в окно, буду вспоминать не то, как, тужась, справлялась с кредитом на дубленку или тратила полдня, чтобы экономно отовариться в «Ашане».
Я буду вспоминать безумные выходные в Праге и пивную диету, от которой блестят глаза, а мозги принимают форму мыльных пузырей и так хочется пуститься в пляс прямо на главной площади города. Боа из перышек и бусинок, которое некуда носить, зато так приятно прижиматься к нему щекой, ощущая себя ретроледи. Поход на мужской стриптиз и буги-вуги со смуглым мачо, обладателем литого живота и будоражащего воображение псевдонима Мистер Эректус. Я заплатила этому Мистеру три с половиной тысячи рублей за приватный танец. И не надо делать круглые глаза – да, я заплатила породистому самцу за то, чтобы он смотрел на меня исподлобья и, повиливая муравьиным задком, пальпировал мою грудь – но это же было чертовски весело!
Я буду вспоминать, как однажды ночью, голосуя на Ленинском проспекте, я остановила мотоцикл. Хладнокровный байкер с полным набором рокерской атрибутики (свалявшаяся борода, рваный кожаный жилет, синие от татуировок плечи, пробивающийся запашок крепкого мужского пота) объявил, что он согласен довезти меня до дома за пятьсот рублей. Сумма была нагловатой даже для такси. Но я согласилась без раздумий. Никогда не забуду, как жмурилась от ветра, испуганно сжимала коленями байкерский торс и повизгивала на поворотах от удовольствия и страха – то было концентрированное счастье.
Я буду вспоминать, как подарила племяннице породистого лабрадора, а потом две недели куковала на постном супчике.
Я буду вспоминать, как однажды мы с моей лучшей подругой Нинон проиграли всю зарплату в казино.
Да много чего вспоминать буду – в мои двадцать девять лет (четыре из которых, заметьте, пришлись на ортодоксальный брак, не богатый впечатляющими событиями) я словно три жизни прожила.
Увы, я всегда на собственный счет заблуждалась.
Лет до двадцати я свято верила, что мое предназначение – счастливый брак.
Охмурю офисного дельца в голубой рубашке, рожу ему дочку и сына, осяду дома, в уютной квартирке с видом на живописный бульвар, со свежим ремонтом и геранью на подоконнике. Двух котов заведу – рыжего и угольно-черного, буду поить их жирненькими сливками.
Окончив школу, я и не думала о том, чтобы куда-то поступать. А зачем, если максимум через три-четыре года меня приберут к рукам, обрядят в воздушную фату, осчастливят, обрюхатят, вручат ключи от «Мазды», на которой я буду возить детей в зоопарк. Зачем стараться, пыжиться, тужиться – лучше уж последние деньги как следует прогулять.
Гульба затянулась.
Сначала я примкнула к мутноватой компании приарбатских хиппи. Потом влюбилась в мотоциклиста на «Харлее» со всеми вытекающими: покупка кожаного прикида и банданы с черепами, татуированная волчья морда на лопатке, походка вразвалочку, банка Хайникена в руке. Каждый вечер мы собирались на Воробьевых провожать солнце в Штаты. Каждую ночь носились по пустынным проспектам, иногда зависали в «Секстоне», а по утрам я уныло поблевывала в сортире, ибо мой девичий организм не справлялся с алкогольной мешаниной.
Однажды выползая из ванной и не вовремя вскинув глаза, я нос к носу столкнулась с собственной зеркальной проекцией и пришла в ужас. Я подумала, что в квартиру забралась обдолбанная бомжовка, и сейчас она мне, неподготовленной и беззащитной, в банном халатике, выдаст экспресс-визу на тот свет. А потом я сообразила, что бомжовка тоже в халатике – знакомом, застиранном, с утятами, и в ухе ее болтается моя серьга в виде пиратского флага. Осознание, что сизоносый бухарик с подглазными мешками такого размера, что в них картошку можно хранить, – это я, было страшнее целой банды вооруженных «Томагавками» бомжей.
В тот же вечер я бросила мотоциклиста. Впрочем, он воспринял эту новость с оскорбительным пофигизмом, и, говорят, в тот же вечер его видели обжимающимся с какой-то оторвой в косухе.
Три месяца я отмокала в ванной, пила дорогие витамины, засыпала в половину одиннадцатого с увлажняющей маской на лице, а по утрам чинно прогуливалась по аллеям Измайловского парка.
Продержалась недолго – жизнь в паинька-style набила оскомину.
Моей следующей пассией стал отставной спортсмен. Раньше он мочил конкурентов на ринге, после травмы позвоночника покинул большой спорт, но в рамках тягучей ностальгии иногда поколачивал распоясавшуюся криминальную шушеру районного масштаба. Боксера в Измайлове уважали – за руку с ним здоровались такие персонажи, с которыми на узкой темной улочке лучше не встречаться. Иногда он чинно чаевничал с какими-то златозубыми Ахмедами и Али, они о чем-то приглушенно ворковали. Я честно вострила уши, но так ничего и не поняла.
А однажды, томным субботним утром, мы ели круассаны и по десятому разу смотрели вторую часть Kill Bill, когда в дверь позвонили. В аквариуме дверного глазка перетаптывался божий одуванчик из квартиры напротив – аккуратная прянично-лавандовая старушонка, которая укладывала жиденькие белые волосы в халу, носила пастельно-розовые халаты и душилась «Красной Москвой». Бабулька всегда вызывала у меня чувство умиления, я с ней здоровалась и даже иногда светски интересовалась, как дела, не зашкаливает ли давление и не завезли ли в нашу булочную теплые французские багеты. Я распахнула дверь и сначала удивилась странному выражению старушкиного лица. Она испуганно таращила выцветшие глазки и чуть не плакала – и уже потом заметила маячивших за дверным косяком амбалов в камуфляже.
Они ворвались в квартиру, зачем-то раздавили деревянный кальянный столик – с таким отвращением, словно это была пупырчатая болотная жаба, а не результат труда индонезийских умельцев, купленный мною в галерее Бали.
Нас с боксером уткнули мордами в линолеум, и я узнала, что в свободное от чайных посиделок и скромных драк время mon amour приторговывает травой.
Много еще невероятных историй приключилось со мною в тот незначительный промежуток времени, когда я еще рассчитывала на грядущую матримониальную устаканенность.
Я путешествовала автостопом в Анапу и там жила полтора месяца на пятьдесят долларов. Окончила курсы стриптиза и даже два уик-энда проработала в некоем заведении с полубордельным душком. Моя карьера go-go girl закончилась в тот момент, когда волосатая пятерня какого-то любителя юного мясца со звонким шлепком опустилась на мою ягодицу. Когда я устраивалась в клуб, арт-директор, похожий на Незнайку (широко распахнутые голубые глаза и идиотская панамка), клялся, что интим в контракт не входит. Я трехэтажно пожурила распоясавшегося гуляку, тот пожаловался менеджеру, и меня уволили без выходного пособия.
Был у меня роман с пилотом истребителя.
И еще – с бензиновым магнатом, у которого была «Ferrari» с тюнингом и часы за двадцать тысяч долларов (до сих пор не понимаю, каким образом в вереницу его модельно-бордельных обоже умудрилась затесаться я).
И еще – с весьма симпатичным разгильдяем, который в итоге оказался полным ничтожеством, зато был похож на Джонни Деппа, стервец.
И еще…
…Короче, мужчин у меня было много. И годам к двадцати двум я поняла, что с моей репутацией как-то глупо надеяться на благочинный брак с овсяной кашей по утрам, фитнес-клубом по четвергам, «Якиторией» по субботам, котами и геранью на подоконнике. Поэтому когда в моей жизни появился Эдик Громович, красивый мальчик из хорошей семьи, порядочный, нежный, образованный, богатый, я немного растерялась и на какое-то время поверила, что смогу стать другой. Он был влюблен, я испытывала к нему некое странное чувство, коктейль из нежности, уважения, дружбы. Как ни странно, у нас было много общего, мы любили одни и те же фильмы, смеялись над одними и теми же шутками…
Наш развод был мероприятием безболезненным и даже, пожалуй, долгожданным. По сути, последний год семейной жизни я и так была одинокой. Гениальный Громович вплотную занимался карьерой: уходил ранним утром, возвращался за полночь. Целыми днями я была предоставлена самой себе. Заведи я хоть десять любовников, он бы ничего не заметил. Но я не собиралась ему изменять. Мне хотелось не вороватого секса, малодушно спрятанного в задний карман джинсов обручального колечка, кокетливого вранья и так далее… Мне хотелось снова стать свободной и независимой. Одиночество тонизирует – ты все время в форме, все время находишься в охотничьей стойке.
Одиночество в городе – история отдельная. Мне не терпелось вновь окунуться в волнующий мир ни к чему не обязывающих романов, случайных знакомств, шулерской игры взакрытую. Ты тщетно гадаешь, что за карта перед тобой, придумываешь свою систему координат, в которой все мужчины, предпочитающие виски, оказываются мачо-соблазнителями, слепое следование моде является признаком инфантилизма, а белые носки – первой приметой классического придурка. Ты горячо обжигаешься на очередном порыве страсти. Ты словно живешь на безостановочных американских горках, подсаживаешься на адреналин, как на наркотик. Путаешь день с ночью, зачастую забываешь пообедать, прокуриваешь всю квартиру, а по четвергам идешь на сдвоенный ночной киносеанс, потому что твоего внутреннего электрического разряда хватит на то, чтобы обогреть чукотскую деревеньку. У тебя белье за двести долларов, полный пшик в кошельке и хроническая бессонница. Ты свободна и счастлива.
