Текст книги "Любовь на Итурупе"

Автор книги: Масахико Симада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

7

Я не знаю, приедешь ли ты когда-нибудь на этот остров. Наверное, меня уже здесь не будет, но мне бы хотелось организовать тебе встречу так, чтобы жители с радостью приветствовали тебя. Наверное, они расскажут о чудаковатом японце, который когда-то жил здесь. И тогда ты узнаешь, что я тут делал.

На острове везде бьют горячие ключи. Еще есть баня под открытым небом, с видом на Охотское море, и сауна; жители приезжают сюда поправить здоровье; далеко в горах, куда можно добраться только на вездеходе, течет река, берущая начало из горячего источника. Приехать на источник пообщаться или собраться и выпить в баре – вот и весь досуг на острове.

Прошло десять дней, с тех пор как я приехал сюда, но я все еще выделяюсь среди местных жителей. Может быть, потому, что народу здесь мало, любой посторонний привлекает к себе внимание. Здесь не так, как на южных островах: вид у людей суровый, брови нахмурены. Дело не в том, что они настроены враждебно, просто хотят знать, зачем я приехал к ним. Приветливая улыбка действует на них обезоруживающе.

Жизнь на острове совсем не назовешь легкой и приятной. Нужно самому заботиться о многом, скучать не приходится. Под северным небом с тяжело нависшими серыми тучами – умиротворяющий сельский пейзаж, но он совсем не похож на ту природу, к которой мы привыкли с детских лет. Вместо улыбающихся продавцов, трехцветных светофоров, ярко освещенных улиц, парков с горками и качелями здесь царство безбрежной меланхолии. И только тот, кто следует ее законам, получает право жить на острове.

Я предпочитаю не говорить об этом, но мне грустно и тоскливо. Задумываюсь о подлинном смысле своих слов, и в груди все сжимается. Если у меланхолии есть родина, то наверняка это или заледеневшие северные земли, или острова в северных океанах, где дуют пронизывающие холодные ветра. Должно быть, меланхолия проникла и в сердца первых поселенцев острова. Наверное, они считали ее наваждением, кознями злых духов, овладевших их душами. Если бы лучи солнца осветили их лица, им стало бы немного веселее. Но под этим цементным небом кажется, что ты превратился в дальтоника. Все, на что падает твой взгляд, выглядит выцветшим и блеклым, ты различаешь только черно-белые оттенки, свет и тень. Тебе чудится, что сам ты медленно каменеешь.

Каждый день я хожу в единственный на острове бар, чтобы пережить еще один нескончаемый вечер. У бара нет названия, все просто говорят: «Пошли в бар» – и понимают друг друга. Это угрюмое место, лишенное блеска и роскоши, где можно разве что обменяться слухами. И это понятно. Посетители приходят сюда избавиться от своей тоски. Пусть здесь нет изысканности, зато есть тепло, есть цвет. Тут не устраивают красивых церемоний, не играют в игры. Вместо столов и стульев – бочки, принесенные приливом, и металлические канистры. Сюда приходят пить. Водку разливают не в стеклянные стаканы, а в пластмассовые кружки для зубных щеток, чтобы не разбились во время драки. По очереди говорят тосты. Я всегда пью один, в дальнем зале, где свален принесенный приливом хлам. Потягиваю водку на смородине, травах или малине и надеюсь, что остальные с пониманием отнесутся к моему одиночеству. Рыбаки и военные хорошо знают друг друга, говорить им не о чем, они сидят, уставившись в пустоту, и бормочут, ни к кому не обращаясь: «Я тоже хочу машину», или: «Был бы горбушей – уплыл бы куда глаза глядят».

Мой ежедневный рацион – рыба с картошкой. Горбуша здесь основная еда. Каждый день молюсь на ее морду. Спрашиваю:

– Что у нас сегодня на обед?

– Уха.

И позавчера была уха. И вчера тоже.

Уха, или суп из горбуши, – коронное блюдо на острове. Режут рыбу крупными кусками и варят с картошкой, укропом, квашеной капустой, добавляют соль и водку. Я ем ее каждый день, так что уже запомнил, как готовить. В этом супе столько всего намешано, что он идет и как салат, и как суп, и как второе. О правильном питании лучше не вспоминать. Все, включая водку, – местного производства. Вкусу ухи своеобразный, но съедаешь ее всю. Блюдо, которым питаешься каждый день, и не должно обладать ярким вкусом – это не деликатес, вызывающий восторженные стоны, и не отрава, от которой тошнит.

Старик Эруму, который знает про остров все, говорит, что горбуша на языке айнов называется «чипэ», что значит еда. Я спросил старика, откуда взялось его имя, не похожее на русские имена; оказалось, по-айнски оно означает «мышь». Бабушка Эруму из айнов, а он не умеет говорить на айнском языке. Но, хотя ему уже за восемьдесят, он хорошо помнит, чему его учила бабушка. Настоящий кладезь мудрости для жителей острова, которые сами заботятся о своем пропитании. Я тоже решил поучиться уму-разуму у старика Эруму.

Вообще-то, если задуматься, этот остров не японский и нерусский, изначально здесь жили айны. Остров покрыт зарослями низкого бамбука и хвойными лесами, действующие вулканы без устали выбрасывают клубы дыма, вокруг разбросаны озера, рельефразнообразный, берег исчерчен бухтами и заливами, отвесные скалы и рифы сменяются пляжами, усыпанными галькой. Леса, которых не касалась рука человека. Нетронутый пейзаж, такой же, каким четыре тысячи лет назад любовались переселившиеся на остров предки айнов.

Меня не раз предупреждали: не ходи в лес в одиночку. Хорошо, если водишь дружбу с медведицей. Иначе разорвет на куски – говорили всерьез. В здешних лесах водятся бурые медведи, зайцы, соболя, на озерах и в бухтах – дикие утки и гуси, на скалах вьют гнезда бакланы, чайки и моевки. Летом постоянно дуют ветры с Тихого океана и Охотского моря, зимой – из Сибири. Иногда, пролетая через Японию, заглядывают тайфуны, рожденные в тропиках. Бамбуковые заросли и хвойные леса острова точно так же шумят от ветра, который приносят тропические атмосферные фронты, как и благородный лес, в котором живешь ты. Я жду не дождусь тайфуна, который принесет мне твой голос. Нашепчи тайфуну, если он набросится на столицу, весточку для меня, и я услышу твой шепот даже среди безумных бушующих ветров и ливней.

Что ж, на этом заканчиваю сегодняшний вечерний отчет для тебя.

8

По совету Ивана я решил нанести визит вежливости главе администрации острова. Замысел был прост: продемонстрировав главному человеку на острове свою благонадежность, я надеялся на некоторое улучшение жизненных условий. Я вошел в его кабинет – навстречу мне вышел мужчина, похоже, мой ровесник, с детским выражением лица. Он бегло говорил по-английски, хотя и с русским раскатистым «р».

– Андрей, глава администрации. – Он пожал мне руку.

Я не знал, о чем с ним говорить, но он сам поделился со мной проблемами управления, упомянул о погоде, затронул светские темы – короче, щебетал без остановки, пытаясь между тем выяснить, чего же я хочу.

– В последнее время объемы экономической помощи из Японии сокращаются. Вы, вероятно, заметили, что оборудование в порту сильно устарело. Неужели ничего нельзя сделать?

Смысл его жалоб был понятен, но я-то тут при чем?

– Этот остров что для россиян, что для японцев находится на краю земли. Вы приехали изучать растения, да?

– Да, я занимаюсь исследованием съедобных полевых трав.

– Здешняя флора мало отличается от флоры Хоккайдо. В давние времена местные жители научились у японцев употреблять в пишу папоротник и белокопытник После войны японцы и русские жили вместе, хотя и недолго. Кстати, а почему вы интересуетесь съедобными травами?

– Просто я люблю траву.

Глава администрации расхохотался. Я тоже посмеялся с ним за компанию, но, похоже, ему не понравилось мое непочтительное поведение. Он натянуто улыбнулся, и разговор мгновенно превратился в допрос.

– Мы впервые принимаем на острове такого гостя, как вы, поэтому хотелось бы о многом спросить вас. Каковы ваши цели?

– Японцы мало знают об этом острове. Я хотел бы рассказать одному человеку о том, чем питаются жители острова, чем зарабатывают себе на жизнь, как отдыхают.

– Кому вы хотите это рассказать? Кто ваш работодатель?

– Никто не поручал мне эту работу, я выбрал ее по собственной воле. Просто я отправляю по электронной почте письма своей любимой, с которой мы расстались.

– Зачем вы ей пишете?

– Зачем? Не знаю. Наверное, никак не могу перестать думать о ней.

– Интересные вещи вы говорите. А можно спросить о ваших политических убеждениях? Как по-вашему, Курильские острова следует отдать Японии?

– Я полагаю, нужно сделать так, чтобы все, кто хочет здесь жить, получили бы такую возможность. Так же, как на Южном полюсе.

– То есть нет необходимости в том, чтобы острова принадлежали Японии?

– Наверное, возможны варианты: совместное управление или передача территории под контроль ООН. В любом случае мне бы хотелось, чтобы острова всегда оставались мирными. А для этого не нужно сеять семена раздора. Я здесь, чтобы на личном уровне установить доверительные отношения с жителями острова.

– Вы хотели бы жить здесь?

– А смог бы?

Глава администрации, не вставая со стула, выпрямил спину, вздохнул с улыбкой и вынес свой вердикт:

– Вы задаете сложные вопросы. Я родом из Сибири, и для меня климат на острове – теплый, но японцу, должно быть, покажется суровым. Сахалин и Курильские острова находятся не в таких уж северных широтах, но здесь совсем не жарко. Виновато холодное течение. Если бы здесь, как в Европе, проходило теплое течение, остров превратился бы в курорт. Вы странный человек – по собственной воле хотите жить в этих краях. В вас течет кровь айнов?

– Наверное, нет. Но мои предки много путешествовали. Вот и я понял, что наконец оказался там, куда вела меня жизнь.

– Звучит загадочно. Надо бы спросить у Марии Григорьевны.

Я поинтересовался, о ком это вдруг вспомнил глава администрации.

– Ну, если хотите, она шаманка, – проворчал Андрей.

– Шаманка?

– Говорят, она общается с мертвыми. Жители острова сторонятся ее. Слишком уж мрачны ее предсказания.

Мать Нины, которой я должен был передать весточку от дочери. У меня появился еще один повод встретиться с ней.

9

Мария Григорьевна жила вместе с сыном в поселке Буревестник на берегу Тихого океана, в заливе Касатка. На противоположной части острова, со стороны Охотского моря – Курильск. До Буревестника час езды по колдобинам. На этот раз за мной заехал «Кокусай коцу», с которым мы вместе прибыли на остров. С Сахалина прилетал самолет, и на обратном пути водитель собирался взять пассажиров. Никаких дел у меня не было, и я хотел, передав Марии Григорьевне сообщение от Нины, сразу же вернуться домой. Такси хранило в себе атмосферу Токио. На стекло приклеена надпись: «Ночью и ранним утром – наценка 30 %». В салоне еще витали запахи геля для волос и табачного дыма.

По дороге нам встретился грузовик с солдатами, больше ни людей, ни медведей мы не видели. Залив Касатка, или Хитокаппу, выходил в Тихий океан, удобное место для порта – и японцы и русские размещали здесь военные базы. Суда Объединенного флота, когда-то атаковавшие Пёрл-Харбор, тоже стояли здесь. Кроме того, залив Касатка славился крабами; чтобы свести концы с концами, военные ловили крабов и отправляли их в Японию, – поведал мне водитель «Кокусай копу», хотя я его об этом не спрашивал. Он даже рассказал, что заправляет контрабандой крабов Миша с золотыми зубами. Тот самый Миша, который проверял у меня документы в порту. Похоже, весь остров знает, чем он промышляет.

Берег речки размыло, и деревянный мост обвалился. Машина поехала вброд, выбирая, где помельче. Всю дорогу я сидел, крепко сжав зубы, чтобы случайно не прикусить себе язык, – даже челюсти заболели. Наконец «Кокусай коцу» выехал на берег залива и помчался вдоль кромки волн. Песок, пропитанный морской водой, был твердый и утрамбованный. Самая хорошая дорога на острове, природный хайвей, без ям и колдобин. У привыкшего к столичному асфальту такси началась вторая жизнь, жестокая и напряженная. У моря лежали красно-коричневые скелеты погибших кораблей, выброшенные на берег тайфуном. Когда-то этот пляж, ставший кладбищем кораблей, называли лучшим пляжем на побережье.

– Приехали, – разбудил меня голос водителя.

Открылась автоматическая дверь. Вокруг заросли бамбука, домов не видно.

– А где же дом? – Я удивленно посмотрел на водителя, он показал пальцем на холм. Там стоял бревенчатый домик с треугольной крышей, похожий на горную хижину.

– Что у тебя за дело к старой ведьме? Или ты на ее дочку глаз положил?

Похоже, такая непосредственная манера общения считалась на острове абсолютно естественной. Я буркнул по-японски:

– Волков бояться… – и полез на холм, поросший бамбуком.

Со двора горной хижины открывался замечательный вид на залив. Идеальное место для наблюдательного поста. Водитель громко окликнул Марию Григорьевну. Через некоторое время дверь открылась, и на пороге появился смущенный мальчуган с повязкой на левой руке. Ростом метр сорок, не больше, на вид лет десять или около того.

– Скажи маме: гость приехал из Японии. Нинин знакомый.

Мальчуган кивнул и ушел в дом.

– Это брат Нины, Костя, – сказал водитель и прошептал мне на ухо: – Он только с виду такой, а на самом деле ему скоро шестнадцать стукнет.

Обычно к шестнадцати годам тело уже становится взрослым, а лицо еще хранит детские черты. Но Костя, казалось, на полпути остановился в росте, а взгляд у него, наоборот, был серьезный, задумчивый. Вряд ли это просто замедленное развитие. Когда я смотрел на его непроницаемое лицо, на котором не отражалось никаких эмоций, мне казалось, что он перестал расти по своей воле. Водитель не унимался:

– Пообещай не спрашивать, что у него с рукой.

– Ладно, не буду. Только скажи почему.

Водитель вздохнул и попросил меня никому не рассказывать:

– У него дырка в ладони.

– Как у Иисуса Христа?

– Говорят, он родился таким. Мать переживает, с детства руку ему перевязывает. Никто никогда не видел, что у него под повязкой.

– А ты откуда знаешь, если никто не видел?

– Слухами земля полнится. На парня порчу навели. Вот и не растет он.

Слухи распространяются из-за тех, кто не может держать язык за зубами. Рядом с таким болтливым шофером разве что стихи читать.

Через пару минут Костя вновь вышел на порог и поманил меня рукой.

– Потом вернусь за тобой, – сказал водитель и скрылся в бамбуковых зарослях. Меня проводили в полутемный дом. Костя немного говорил по-японски и по-английски. Может, он каждый вечер упражнялся в разговорной речи, представляя, как в их заброшенную хижину приходят гости, или готовился уехать с острова, как когда-то его сестра?

Мы прошли по скрипучему коридору в комнату в глубине дома. Старая ведьма Мария сидела в кресле у печки, не сводя с меня широко открытых серых глаз. Светлые распущенные волосы, черное платье в красных и фиолетовых цветах.

– Давно жду тебя, Каору-сан. Опаздываешь, – задыхаясь, сказала она.

Что-то не припомню, чтобы я обещал ей прийти. Телефона у нее не было, связаться никак нельзя, я нагрянул без предупреждения. И откуда она знает мое имя?

– Вы знали, что я приду?

Смотря на меня серыми глазами, печальными, как тучи над островом, она молча кивнула и предложила мне сесть.

– Я видела красную нитку. Один конец был у Нины, другой – у тебя. Нитка качалась над морем.

Я сразу понял, что она говорит о той красной нитке, которую Нина бросила мне на пирсе. Но как она могла ее увидеть? Или Мария Григорьевна владеет даром ясновидения? Не обращая внимания на мой изумленный вид, Мария добавила:

– Нина тоже скоро вернется с Сахалина.

Вот и весточка, которую я принес, дошла до Марии раньше, чем я ее передал. «Интересно, что она во мне видит», – забеспокоился я и замолчал, стараясь ни о чем не думать, чтобы она не проникла в мое подсознание. Сын с дырой в ладони и мать, которая видит то, что невозможно увидеть… В хорошее местечко я попал. Наверное, Мария прочитала мои мысли.

– Не беспокойтесь, – сказала она с улыбкой, налила треть чашки крепко заваренного чая, разбавила его кипятком из самовара и предложила мне.

Костя принес из кухни домашнее печенье.

– В ваших глазах отражается будущее.

– Как в магическом кристалле?

– Магический кристалл есть у каждого. Я не вижу будущего, только движение судьбы. В этом нет ничего особенного. То же самое, что посмотреть на небо и понять, какая завтра погода.

– А как вы увидели красную нитку?

– Я подумала о Нине, и перед глазами возникла красная нитка, которая развевалась на ветру.

– Надо же, как устроены ваши глаза!

– У тебя, наверное, есть любимый человек. Даже если вы далеко друг от друга, ваши души связаны. Поэтому вы одновременно видите одно и то же. Или, например, во сне можно общаться с умершими.

Слова Марии Григорьевны не удивили меня. Я сам чувствовал эту связь со своей возлюбленной, с которой мы давно расстались. Я думал, что она непременно видит те же сны, что и я, смотрит в то же небо, что и я, и наша любовь не прервалась. Мысли о любимой, с которой находишься в разлуке, обладают той же силой, что и беззаветная вера.

– Если захочешь увидеть, то сможешь.

– Да. А если не пытаться, то ничего и не получится. И наоборот, на то, что не хочешь видеть, можно закрыть глаза. Вот, к примеру, ты закроешь глаза – и я исчезну.

Мария складывала слова, как кубики. Скажет одно, вздохнет и произнесет следующее. Когда она останавливалась, становился слышен грохот прибоя и шум ветра в зарослях бамбука. От молчания начинали болеть уши, и я настойчиво продолжал разговор:

– Когда Нина вернется?

– Наверное, скоро, раз ты пришел сюда, – сказала Мария, а Костя, хрустевший печеньем рядом со мной, сказал на смеси английского с русским:

– Я тоже видел вас во сне. А в жизни вижу первый раз.

Мне стало не по себе, но, стараясь не показывать своих чувств, я вновь посмотрел на Костю. Добрые голубые глаза. По-моему, раньше я где-то видел его перевязанную руку. Наверное, я был в хижине во сне, только забыл этот сон.

– Ты тоже знал, что я приду сюда? – спросил я мальчика, он спокойно ответил:

– Да, – и поспешно принес радиоприемник из своей комнаты. Включил его, настроил на нужную волну, и сквозь шум помех я услышал передачу на японском языке. Наверное, Костя хотел сказать мне, что, ожидая гостя из Японии, учил японский по этим радиопередачам.

Похоже, способности Марии Григорьевны к ясновидению передались и ее сыну. Значит, и ее дочь Нина тоже видела движение судьбы?

– А Нина тоже… – начал было я, но Мария Григорьевна покачала головой:

– Нина потеряла свой дар. Наверное, и Костя когда-нибудь избавится от этой силы, приносящей несчастье.

– Почему?

– На острове проще быть как все.

Мария Григорьевна знала это из личного опыта, по тому, как относились к ней жители острова. За словами «шаманка», «ведьма» скрывались страх и презрение. На острове, где все знают друг друга, быть иным – мучение. В Курильске, выходящем на Охотское море, многолюдно, там можно найти человеческое тепло. Но на побережье Тихого океана и захочешь помочь, а некому – вокруг ни души. Сам остров похож на место ссылки, и если с тобой никто не хочет общаться, как жить дальше? Для меня это был не пустой разговор: неизвестно, вдруг и я окажусь в таком же положении, как эта семья. На самом деле существовала причина, по которой я оказался у Марии Григорьевны. Чтобы застраховать себя от одиночества, мне нужна нить, которая свяжет меня с ее семьей, как красная нитка, брошенная Ниной.

– Я могу еще прийти к вам? – спросил я.

– В любое время, – ответила Мария и глубоко вздохнула, будто со свистом пронесся ветер.

Пока я спускался с заросшего бамбуком холма, оставив горную хижину за спиной, Костя на расстоянии пяти метров следовал за мной. Я остановился и оглянулся – Костя тоже остановился, словно бы испугался меня, и посмотрел вверх. Кажется, никакого дела у него ко мне не было. Над головой послышалось жужжание, будто слепни вокруг кружились. Я тоже глянул вверх и увидел самолет с пропеллером. «Кокусай коду» наверняка отправился в аэропорт за пассажирами.

– Аэропорт далеко? Пешком можно дойти?

Костя застенчиво улыбнулся, подбежал ко мне и сказал, что проводит до аэропорта. Он достал из кармана брюк какой-то осколок, похожий на кусок кирпича, протянул мне и пошел вперед по дороге: две автомобильные колеи, проложенные в грязи. Кажется, Костя дал мне осколок глиняного сосуда периода Дзёмон,[5]5
  Период Дзёмон – 13 тыс. лет до н. э. – III в. дон. э.


[Закрыть] на неровно обожженной поверхности виднелся узор в виде раковин.

– Это подарок? – спросил я.

Костя ответил по-японски:

– В знак дружбы.

У него наконец появилась возможность поговорить на языке, которым он давно занимался самостоятельно, и Костя старался изо всех сил.

– Ты нашел его здесь, на острове? – спросил я.

Костя кивнул и показал пальцем на огромную сосну, жестами объясняя, что нашел осколок под ней. Глиняный осколок безмолвно свидетельствовал о том, что несколько тысяч лет назад на этих землях жили охотники.

– Вы скучаете?

Мне приходилось говорить правду: все равно Костя читал мои мысли раньше, чем я успевал ему ответить:

– Да, скучаю. Я не привык к одиночеству на острове, как ты. И двух недель не прошло, как я приехал сюда, но мне кажется, я прожил здесь уже полгода.

Мой юный друг спросил меня, будто понял, о чем я говорил сам с собой:

– Вы хотите увидеть Нину?

– Тебе, Костя, я отвечу честно, потому что мы с тобой друзья. Я и к вам приехал, потому что думал, может, встречу Нину.

– Хорошо, что вы приехали.

Когда я впервые увидел Нину, мне показалось, что мы давно знаем друг друга. Я понял: в глубине ее сердца скрывается то же смятение, что и у меня. Души, томящиеся одиночеством, чуют друг друга по запаху. Она уехала с острова, стремясь к веселью и яркому свету, но, хочет она того или нет, должна вернуться обратно. От тоски, поселившейся в ней, не излечиться в других краях.

В аэропорту стояли и «Кокусай коцу», и микроавтобус ультраправых. Взлетная полоса поросла травой, контрольной башни не было. Прилетело всего десять пассажиров. Все разместились в «Кокусай коцу» и микроавтобусе, направляясь в сторону Охотского моря. На прощанье я сказал Косте:

– Береги маму.

Может, дело в красной нитке, которую Нина бросила мне перед расставанием, но я стал вспоминать и грустить о встрече, длившейся всего час каких-то две недели тому назад. Предчувствие подсказывало мне, что я еще вернусь сюда. Мне казалось, здесь, в горной хижине, я нашел средство, чтобы пробудить от сна память о далеком прошлом, которую я уже почти потерял.