Текст книги "Страшные истории. Городские и деревенские (сборник)"

Автор книги: Марьяна Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Мертвецы, которые звонят по телефону

Со дня смерти младшего сына Нины Матвеевны прошла целая вечность – пять с половиной лет. Эти бесконечные дни вместили в себя взрыв умирающей звезды и рождение сверхновой. Тогда Нина стояла у гроба, уверенная в невозможности жизни «после», и все, кто был рядом, с одной стороны, ей сочувствовали, а с другой, боялись попасть в прицел ее взгляда. Как будто бы она могла пометить печатью этого горя и их самих.

Жена сына, Аля, каждый день приезжала рыдать на ее плече – вместе они в сотый раз рассматривали фотографии, на которых постепенно взрослеющий мальчик улыбался безмятежно и ясно, и не подозревая о том, что ему будет всего тридцать один год, когда врачи разведут руками над его телом, распростертым на хирургическом столе.

Спустя полтора года Аля встретила другого мужчину – познакомились в Интернете, все как-то быстро сложилось. Сначала, конечно, было недоверие к собственному счастью, потом – и стыд за него, а потом прошло и это, Аля утвердилась в новом ощущении, окрепла и даже говорить начала с какой-то новой интонацией. «Я имею право быть счастливой!» – как будто бы кто-то стоял наготове, чтобы это самое право в подходящий момент отнять.

«Конечно имеешь, я так за тебя рада!», – говорила Нина Матвеевна, а когда Аля уходила, долго не могла уснуть. Чувствовала себя и глубоко обиженной, и не имеющей права обижаться.

Але было всего двадцать шесть, вся жизнь впереди. Не может же она потратить всю молодость на попытки ощутить незримое присутствие мертвеца. А с другой стороны, когда в первые недели после похорон Аля звонила ей среди ночи в слезах и говорила: «Нина Матвеевна, я спала и кто-то меня по волосам гладил – клянусь, мне это не приснилось, я чувствовала прикосновение! Это же он приходил, правда?» – когда она так говорила, Нина вдруг чувствовала себя такой наполненной и внезапно почти счастливой.

Ничего не кончено, сын продолжает жить, просто теперь ему дано общаться с любимыми на столь тонком уровне, что попробуй распознай. И она пробовала, она помнила ежесекундно о том, что ее мальчик где-то рядом, что ему, возможно, страшно и горько от того, что самые любимые сочли его несуществующим. На какое-то время ее жизнь превратилась в квест по распознаванию тайных знаков мертвеца.

Вот занавеска в кухне колыхнулась – а форточки-то закрыты! Вот кошка как-то странно уставилась в пустоту, да еще и словно взглядом следит за кем-то. Говорят, что животные имеют дар видеть мертвых. Да и люди когда-то могли, тысячелетия назад, когда воспринимали себя одним целым с природой.

Для Нины Матвеевны сын продолжал быть рядом, и Аля своей готовностью принять это иллюзорное присутствие словно утверждала его в реальности.

Но двадцать шесть лет… Плюс смазливое личико и точеная фигурка – конечно, такая всякому понравится.

Спустя два года Аля все-таки вышла замуж. Нину Матвеевну даже на свадьбу позвали, да она не пошла, сославшись на мигрень. Передала им потом добротное покрывало из верблюжьей шерсти – Аля приехала с тортом и фотографиями, а Нина Матвеевна отводила взгляд от ее платья в белых кружевах, от ее лица, сияющего счастьем и предвкушением. Слишком сильны были воспоминания о другой свадьбе, на которой Аля вот так же сияла и так же мечтательно смотрела в никуда, надеясь на гавань и очаг.

Аля все, должно быть, поняла, звонила она теперь реже и реже, а потом и вовсе перестала, разве что по формальным поводам – день рождения, новый год… А потом у нее и ребенок появился, сын, и совсем ей стало не до Нины с ее скорбью и поиском потустороннего присутствия.

И вот прошло пять с половиной лет, и был октябрь, слякотный вечер, почти ночь. Нина сидела с чашкой какао на диване и мусолила какую-то книгу. Она всегда любила осень – непогода как будто давала право отгородиться от всего остального мира пледом и чаем, почувствовать себя единственной, почти центром вселенной. Это был какой-то особенный, торжественный сорт одиночества.

И вдруг – телефонный звонок.

Нина Матвеевна удивленно посмотрела на часы – половина двенадцатого. У нее не было знакомых, которые позволяли себе звонить в полночь, если только их личный мир не перевернулся. С другой стороны, вокруг Нины не было людей, для которых она была бы «номером один» в записной книжке. Номером, по которому звонят, когда надо спасать. Старший сын с семьей давно жил в Канаде – даже если там конец света, они бы позвонили утром. Подруги разбежались – их разогнало горе. Горе – лучший стражник одиночества, никому не интересно общаться с унылыми.

Звонила Аля.

Нина Матвеевна даже не сразу узнала ее взволнованный голос.

– Как хорошо, что вы не спите! У меня такое случилось, я схожу с ума… Нина Матвеевна, а вы можете сейчас ко мне приехать? Я оплачу такси.

– Что?.. Аля, что у тебя случилось? Ты где?

– Дома, где же еще, – всхлипнула бывшая невестка. – Я бы сама приехала, да сын простужен. Только вот уснул.

– А… Муж твой где?

– В командировке, до конца недели. Нина Матвеевна, помогите мне! Я в таком состоянии – хоть в окно выходи.

– Хорошо, хорошо… Ты только адрес скажи, я буду через полчаса. Пробок нет, я быстренько…

Она даже не стала расспрашивать, что произошло, – такого голоса Али она не слышала с тех пор, как пять с половиной лет назад та вот так же ночью сообщила ей, что Сережа попал в аварию, он в реанимации, ничего не понятно, и надо ехать.

И точно так же, как в ту ночь, Нина торопливо собралась за какие-то десять минут. Платье, кофта, пальто, платок, машинально махнуть расческой по волосам – и вот она уже бежала по улице, и ветер пытался вырвать из ее рук старенький зонт. Возле метро в любое время суток толпились «бомбилы», Нина без труда договорилась – впрочем, наверняка была обманута, потому что такси почти никогда не пользовалась и в ценах не ориентировалась. Через сорок минут она уже звонила в дверь, за которой ждала ее Аля.

– Нина Матвеевна, как хорошо, что вы приехали, – взволнованная Аля приняла из ее рук пальто и потащила ее в кухню, где пахло уютом и налаженным бытом. На столе стояла тарелка с оладьями, окна были занавешены наглаженными шторами, пол влажно блестел, на холодильнике, в керамическом горшке, цвело богато разросшееся лимонное дерево – сразу становилось понятно, что здесь живут те, для кого «очаг» – не пустое слово.

– Что случилось? С мужем все в порядке? С сыном?

– Да, да. Вы лучше сядьте…. Нина Матвеевна, мне Сережа звонил.

Нина онемела. Молча смотрела, как бывшая невестка машинально суетится, ставит на плиту чайник, наливает в пиалу протертую с сахаром малину, подает чашки.

– Аля… Это глупая шутка? Если так, то…

– Я что, похожа на идиотку-шутника? – оборвала Аля. – Я сама думала, что с ума сойду.

– Детка, но может быть, ты перепутала… Мне вот до сих пор везде мерещится Сережин голос… Как телевизор включу или радио… И на улице тоже – постоянно.

– Да при чем тут голос, – досадливо поморщилась Аля. – Номер у меня определился. Номер его мобильного. Нина Михайловна, а это правда, что вы до сих пор платите за номер Сережи?

Нина опустила взгляд. Это было глупо и так по-детски – один из ее секретов, самый странный, пожалуй, секрет. Она рассказывала об этом Але – еще в те времена, когда они вместе плакали над фотоальбомами.

Так получилось, что Нина Матвеевна помогала семье сына решать все бытовые проблемы. Считала их молодыми да безголовыми, имеющими право на безответственное простое счастье. Приезжала каждый месяц, чтобы снять показания счетчика, носила в сберкассу счета, в случае необходимости сама разбиралась с сантехниками, сама носила в ЖЭК документы, чтобы приватизировать квартиру сына. «Потом буду только с внуками помогать, – говорила она, – а пока, наслаждайтесь свободой». И мобильные счета обоих супругов оплачивала она же.

И вот Сережи не стало, и когда наступило очередное второе число, Нина Матвеевна машинально, как бесчувственный призрак, поплелась в офис телефонной компании, и только когда улыбчивая девушка попросила ее назвать номер, Нина остолбенела. Сотрудники компании даже усадили ее на стул и дали валидол – так побледнело ее лицо. Но отдышавшись, Нина вдруг приняла решение – не сейчас. Спросил бы ее кто о мотивах – она бы не смогла дать внятный ответ, даром что большую часть жизни учительствовала, преподавала школьникам геометрию и алгебру, и не понаслышке знала, что такое логика. Она вежливо улыбнулась, назвала знакомые цифры, и на телефонный счет, уже не нужный ее покойному сыну, поступили деньги.

В следующем месяце повторилось то же самое. А потом – она привыкла. И как иные бредут с пластмассовым тюльпаном к могильному холмику, пытаясь найти хоть какое-то символическое воплощение невыразимому, так и она шла в офис телефонной компании. Каждый месяц, второго числа, все эти пять с половиной долгих лет.

А однажды… Это случилось как раз в минувшем мае, в день рождения Сережи… Нина Матвеевна выпила пятидесятиграммовую стопку водки, зажгла церковную свечу у фотографии сына, а потом что-то нашло на нее, и она набрала номер, которым давно никто не пользовался. И так сердце ее колотилось – едва из груди не выпрыгивало, когда чужой вежливый голос сообщил ей предсказуемое – абонент находится вне зоны действия сети. И новым смыслом наполнились для Нины Матвеевны эти механические слова. Вне зоны Сережа – и действия, и постижения, и, должно быть, даже любви. Она-то, дура, столько лет пытается нащупать его присутствие, а он – вне.

– Нина Матвеевна, с вами все в порядке?

Бледная Аля сидела напротив нее, на шаткой кухонной табуреточке, перед ней стоял остывающий чай, к которому она и не притронулась.

– Я просто подумала – если вы не платите за номер, он мог перейти кому-нибудь… Ну наверняка же невостребованные номера передают новым абонентам. Но даже и так – откуда этот новый абонент узнал мой номер? Почему решил так жестоко пошутить??

– Алечка, ты расскажи по порядку. Как это случилось? – Нина старалась говорить спокойно.

Аля и рассказала. Было начало одиннадцатого, сын температурил и капризничал весь вечер, и вот наконец угомонился, она осторожно вышла из детской, прикрыв за собою дверь, когда вдруг в кармане халата завибрировал телефон. Аля ничуть не заволновалась – когда муж был в отъезде, они созванивались часто, в том числе иногда и по ночам.

Но в трубке молчали. И молчание сразу ей странным показалось – ни помех на линии, ни шороха, ни дыхания, одна растворяющая и как будто бы затягивающая внутрь пустота. В конце концов Аля поймала себя на мысли, что уже минуту тупо стоит в коридоре с трубкой возле уха, слушает, хотя ей никто ничего и не говорит. Как будто загипнотизировали.

И только тогда она догадалась взглянуть на экран мобильного, и у нее горло сжалось – этот номер она знала наизусть, принадлежал он Сереже, ее погибшему первому мужу. «Может быть, Нина Матвеевна решила пользоваться этой симкой», – успокоила себя Аля. Набрала номер, но ей ответили, что абонент недоступен.

Как-то она себя успокоила, сходила в душ, приготовила наскоро оладушки – Аля была из тех, кого успокаивает теплая жирная еда. И тут телефон зазвонил снова.

На этот раз она не сразу подняла трубку – завороженно смотрела на знакомые цифры. Наверное, минуты полторы – и все это время телефон не прекращал вибрировать. «Настоящий человек не стал бы столько слушать гудки», – мелькнула мысль, которая в следующую секунду заставила ее, схватившись за сердце, подпрыгнуть. Але стало страшно – по-настоящему. И вот тогда она решила позвонить бывшей свекрови.

– Деточка, да это, наверное, сбой на линии. – Нине Матвеевне было не по себе, но хотелось и Алю успокоить, было так жаль ее, бледную, заплаканную, похожую на тень прежней себя.

– Если бы вы только слышали эту тишину, – уставившись в стену, сказала Аля. – Я никогда ни с чем подобным не сталкивалась. Как будто бы сама Вечность хочет, чтобы ты ее услышала… Вот так живешь, будничными своими делами какими-то занята, волнуешься обо всякой хрени, а о ней, вечности, и не думаешь. А она же существует… Она умнее и древнее тебя, она таких, как ты, миллионы видела. И иногда кому-то напоминает о себе – мол, думаешь, ты тут хозяин жизни? А ты тут на самом деле никто, из праха вышел, в него и обратишься.

– Аля, милая… Давай валокордину тебе накапаю! Ну почему это случилось, когда мужа твоего дома нет. Тебе было бы спокойнее.

Бывшая невестка посмотрела на нее, как побитая жизнью и имеющая единственную амбицию – не спиться бы – воспитательница детского сада посмотрела бы на пятилетку, важно заявившего, что он вырастет и станет владельцем заводов-газет-пароходов. Неприятный взгляд.

– Вы издеваетесь? Он ведь нарочно выбрал час. Не стал бы звонить, когда муж рядом.

Уехала Нина Матвеевна только утром – Аля категорически отказалась ее отпустить. К старости сон становится хрупким, а когда еще и в чужой постели… Всю ночь она следила за тенями на потолке, на душе было неспокойно.

Нина Матвеевна никому не собиралась говорить, но так вышло, что неделю или другую спустя к ней зашла на кофе соседка.

Женщину звали Анфисой, и во дворе ее считали странной. Во-первых, у нее как будто бы не было возраста – то есть, ее желтоватое лицо было исполосовано морщинами, но с другой стороны – местные старожилы вспоминали, что и четверть века назад она выглядела точно так же. Во-вторых, она все время была одета одинаково – и в зной, и в мороз на ней было длинное черное, похожее на монашескую рясу платье и шерстяная кофта, на все пуговицы застегнутая. В-третьих, она почти никогда ни с кем не разговаривала, могла проигнорировать обращенное к ней приветствие, однако иногда что-то на нее находило, она звонила в чью-нибудь дверь и равнодушно выдавала в лицо хозяевам, испуганным уже самим фактом ее появления: вам бы, мол, лучше местечко на кладбище прикупить, скоро покойник в вашей семье ожидается. Или: заприте вашу дочь, она скоро познакомится с бандитом, влюбится в него, и он всю жизнь ей испоганит, будет его годами с зоны ждать.

Все, что эта Анфиса оглашала, сбывалось. И покойник случался в семье, где не было стариков и никто ничем не болел. И дочка тихих филологов проколола шину своего велосипеда аккурат напротив скамейки, на которой сидела компания крепких татуированных парней, – один из них подошел помочь, и слово за слово – уже осенью сыграли свадьбу, а за несколько дней до нового года, когда молодая жена уже ждала первенца, его взяли за вооруженный грабеж.

А когда Анфису просили – скажи мне, что будет, – и даже деньги большие предлагали, она только передергивала плечами и молча уходила.

И вот Нина Матвеевна неделю собиралась, но в итоге подошла к ней во дворе, за рукав схватила, чуть ли не на колени упала, торопливо рассказала все. Она ни на что не надеялась – ее обращение было похоже скорее на конвульсии утопающего, чем на продуманный план спасения. Но случилось чудо: Анфиса сжала ее руку и сказала: вари кофе к полуночи, я зайду, поговорим.

Кофе она, к слову, так и не выпила – хотя долго и с явным удовольствием вертела остывающую чашку в руках и, прикрыв глаза, втягивала носом ароматный парок. Нина Матвеевна сидела напротив и шелохнуться не смела – боялась обидеть странную соседку, спугнуть. Специально пирог яблочный испекла – но он так и остался на столе нетронутым.

– Бывает такое, – сказала Анфиса, выслушав сбивчивый рассказ. – Приходят за своими они, за собою приглашают. Раньше вот телефонов не было, просто так приходили. Во сне в основном. Да разве кто сейчас обращает внимание на сны. Мой муж часто звал меня. Тридцать пять лет нет его уже. И как настроение у меня плохое или заболею – звонит. А тогда – сама понимаешь – ни мобильных, ни определителей номера. Обычный пластмассовый телефон с диском у меня стоял, как у всех. Но я сразу понимала, что он это звонит. Правильно невестка твоя тишину описала – именно такая она и есть, зовущая. Только вот слушать долго ее нельзя, а то мертвец за тебя выбор сделает, утянет. Если ты не имеешь привычки к вечности, она тебя быстро поглотит.

– Что же делать? – Нина Матвеевна перепугалась за Алю. – Это значит, что она… умереть может? Но у нее семья, ребенок маленький, да и вообще…

– Да не психуй, – поморщилась Анфиса. – Что же вы все как дети, стоит о смерти с вами заговорить. Ты ей только скажи, чтобы долго не слушала, если еще позвонит. Это уже не тебе, а ей решать – пойти на зов или пока тут остаться. Я вот решила пока побыть, хотя иногда думаю – а может, зря…

Аля потом несколько раз Нине Матвеевне рассказывала, что были еще звонки. Один раз, когда она ногу в гололед сломала и толком полежать не могла – некому было ей помогать. Так на костылях по дому и прыгала, обезболивающие ела как конфетки. Очень ей тогда себя жалко было – все домашние улягутся, а она в ванной запрется, с трудом, свесив ногу в гипсе, помоется, и потом еще сидит под струей воды и плачет.

Жалость к себе – наверное, самое быстрорастущее чувство на свете. Как ядерный гриб – трансформируется на глазах, а потом еще и убивает все живое вокруг, потому что быстро превращается в претензии к другим. Тут звонок и раздался, но Аля помнила о том, что ей рассказала бывшая свекровь (хоть и не вполне поверила ей), и через несколько секунд отключилась.

И потом еще был звонок – уже через несколько лет, когда ее сын пошел в школу. Он вырос в трудного ребенка, и вот однажды так Але надерзил, что ей пришлось сбежать в ванну, потому что плакать при детях непедагогично. И снова был звонок, и снова на экране был номер Сережи-покойника.

А потом то ли совсем он исчез, то ли Аля слишком отдалилась от Нины Матвеевны, чтобы делиться с ней секретами. Да и та уже совсем старушкой стала, глуховатой к тому же – ей было трудно по телефону говорить. А может быть, Аля просто перестала о нем вспоминать. Или вспоминала – но буднично, без надрыва. Куда больше эмоций вызывал у нее второй муж, который тоже ее оставил, – но не в гроб от нее ушел, а в постель к ее подруге лучшей.

Спустя годы Аля уже и лица Сережиного не вспомнила бы в подробностях – только общие черты. А какие у него родинки, какая между бровями дорожка из более светлых волосков, какие морщинки у глаз – все это стерлось, поблекло в памяти. Видимо, мертвые зовут лишь тех, для кого они что-то значат, – так думала Нина Матвеевна, которой только то и оставалось, что целыми днями размышлять, сидя у окна.

А потом не стало и ее, и история эта и вовсе потеряла смысл, и никто бы никогда о ней и не узнал, если бы почти перед самой смертью Нина не рассказала ее сердобольной докторше, та – медсестрам, от скуки, за вечерним чаем, ну а те – понесли дальше, в конце концов утвердив ее среди других странных московских сплетен.

Лицо из зеркального коридора

Наташе было двадцать восемь лет, а Марине – тридцать, обе считали, что в личной жизни им не везет, словно их прокляли, обе работали в скучных конторах секретаршами, обе мечтали удачно выйти замуж и променять офис как минимум на пеленки и борщи. А еще лучше на dolce vita за счет прекрасного принца, который будет каждую ночь практическим путем доказывать им, что точка G все-таки существует, а каждое утро уходить на работу, на прощание бросив: «Дорогая, деньги в тумбочке, купи себе что-нибудь красивое!» Однако вместо принцев обеим попадались, прости господи, мудаки какие-то – кто жадина, кто пьяница, а кто и вовсе ночами напролет ставит пятерки с плюсом нимфеткам на сайте «Одноклассники».

Однажды в Сочельник Наташа предложила устроить ночь гаданий. Марина засомневалась – она носила на шее золотой православный крестик и точно знала, что церковь почитает ведовство за грех. А грешить впустую ей не хотелось. С другой стороны, Маринина принадлежность к православной традиции выражалась главным образом в том, что каждую Пасху она с удовольствием красила яйца луковой шелухой, а в Великий Пост меняла пельмени с мясом на пельмени с соевым мясом.

Грешила же она постоянно и со вкусом. И сквернословила (правда, ей хотелось верить, что у нее получается произносить слово «х…» с очаровательной богемной непринужденностью), и упоминала имя Бога всуе («Ах, боже мой, какие туфельки!), завидовала замужним приятельницам («Что может делать этот роскошным мужик рядом с такой овцой?!»), а каждую субботнюю ночь испытывала необъяснимый, но такой по-человечески понятный порыв возлюбить какого-нибудь ближнего то на заднем сиденье его авто, то в отеле (если «ближний» был женат), то и вовсе в сортире ночного бара, куда они с Наташей часто выбирались, – это называлось у них «хоть немного расслабиться».

В общем, Марина согласилась.

Наташа приготовила все, что (как казалось ей самой) нужно для гадания. Красное вино, несколько коробок с замороженными пиццами, блок ментоловых сигарет, а также карты, свечи, зеркала и – на всякий случай – старые стоптанные тапочки, которые можно бросить за ворота, подражая девицам из далекого прошлого, по меркам которых обе, и Наташа, и Марина, давно были безнадежными старухами.

Сначала, как водится, выпили. Обсудили всех общих знакомых, посетовали на то, что эпиляция в салоне напротив опять подорожала на двести рублей, и что единственный приличный мужик из Наташиной конторы на прошлой неделе женился, и что в Москве не водятся клоны Джейсона Стетхема, и что «почти тридцать» – это, с одной стороны, не возраст, а с другой – начинают хрустеть суставы и седеть виски.

К гаданию приступили, когда обе были уже навеселе. В картах сразу запутались. Зато в кофейной гуще, которую вытряхнула на блюдечко Марина, явственно прорисовались очертания фаллоса.

– А он большой! – обрадовалась та.

– Ну да, умещается на блюдечке, – фыркнула Наташа.

А когда Наташа выплеснула воск в тазик с прохладной водой, получилась восковая туфелька.

– Может быть, это значит, что я выйду замуж за итальянца?

– А может быть, это значит, что в гололед ты сломаешь каблук?

Потеряв интерес к воску, девицы решили попробовать увидеть судьбу в зеркальном коридоре. Идея была Наташина, Марина же сначала сопротивлялась.

– Мне бабушка в детстве говорила, что нельзя долго смотреть в зеркальный коридор – увидишь за спиной мертвяка, который позовет тебя за собою.

Наташа решила гадать первой. Она закрылась в комнате и велела подруге ни под каким предлогом не входить, пока она сама не позовет. Марина налила себе зеленого чаю, открыла какой-то дурацкий журнал, прочитала статью о том, что массивные серьги с массивными бусами – это пошлость, а красить ногти на руках и ногах одним цветом – прошлый век. Наташи все не было.

Марина разогрела кусочек пиццы, выпила еще чаю, потом вина, потом (после второй бутылки сухого красного с ней часто такое случалось) написала SMS всем своим эксам: «Я совсем не соскучилась, а ты?»

Какой-то из них, обозначенный в записной книжке ее телефона как «Не брать трубку 9», даже ответил: «Я тоже».

У Марины было восемнадцать мужчин, которых она последовательно переименовала в «Не брать трубку» и уже успела забыть, кому какой номер присвоила. Наташа все не появлялась.

Небо начало светлеть.

Марина раздраженно посмотрела на часы. «Может быть, она спьяну уснула, а я тут, как идиотка, жду?»

Она решительно покинула кухню и остановившись перед дверью Наташиной спальни, постучала – сначала осторожно, потом все более настойчиво. И только потом решилась распахнуть дверь.

Позже Марина ругала себя за то, что была такой легкомысленной. Надо было позвонить в милицию, в «скорую», соседям, любому из списка «не брать трубку» – только чтобы не видеть того, что она увидела, зайдя в спальню подруги.

Наташа лежала на спине, раскинув руки, и лицо ее было перекошено гримасой такого первобытного ужаса, что у Марины встали дыбом мелкие волоски вдоль позвоночника. В комнате было холодно, пахло растопленным воском. Рядом с мертвой девушкой лежало разбитое зеркало.

Марина закричала.

Приехавшие позже врачи покачают головой – нет, ничего сделать было нельзя, оторвался тромб, все равно Наташу не успели бы спасти.

Гример из морга отказался работать с Наташиным лицом, и хоронили ее в закрытом гробу.