Текст книги "Хоровод нищих"

Автор книги: Мартти Ларни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Глава вторая,

в которой Еремиас отправляется на заработки, а Йере следует по трудной стезе Жан Жака Руссо

Мир в семье Суомалайненов дал опасную трещину. Власть, сосредоточившись в руках экономки, лишила права голоса отца и сына. Они наконец осознали, что им надо начать зарабатывать на собственное пропитание. Как неоднократно говорила Импи-Лена, надо заниматься «честной работой». Жизнь человека – это своего рода война. Но все же лучше сражаться на войне, чем быть под ее сапогом, подумали отец и сын и бросились со всех ног искать работу, которая приносила бы доход. Однако результат оказался скуден, как и поле деятельности бизнесменов, снедаемых кризисом. Безработных оказалось куда больше, чем рабочих мест. На принудительных аукционах стучали молотки, а на собраниях деловых людей, оказавшихся в кризисном положении, хлопали бутылки шампанского. Журналы и еженедельные издания снижали гонорары, мода укорачивала подолы женских юбок. А отец и сын Суомалайнены пустились на поиски работы.

В Денатуратной с самого утра звучала мандолина Малышки Лехтинена. Музыкант последний день находился в отпуске на гражданке. Завтра он снова станет собственностью волостного приюта.

– Закрой окно! – брюзгливо произнес Еремиас, обращаясь к сыну. – Я сыт по горло этим звоном.

– Завтра он кончится, – ответил Йере и выполнил просьбу отца.

– Вы отправляться не собираетесь? – спросила Импи-Лена.

– Куда? – поинтересовался Еремиас.

– Искать работу.

– Не трудись.

– Хорошо. Тогда я ухожу. Я не замужем, и от меня нельзя требовать помощи вам на пропитание.

– Какого черта?

– Я покидаю вас. Хоть в собственном дерьме тоните!

– Бог мой! – воскликнул Еремиас, и зеркальная поверхность его лысины покраснела. – Я не выношу неаристократических речей.

– Я тоже, – энергично добавил Йере. – Мне кажется, Импи-Лена ведет себя, как уличная девка, но в ее поведении отсутствует профессиональная честность такой женщины.

– Ба, бедный дитенок заговорил, как настоящий мужик, – язвительно парировала его выпад Импи-Лена. – Хорошо тебе жуировать на мои деньги.

– Деньги не кончатся до тех пор, пока имеются люди, делающие их, – с важным видом заметил Еремиас, положил очки в очешник и из кармана жилета вытащил монокль. – Импи-Лене следовало бы понять, что времена сейчас тяжелые. В мире, так сказать, царит экономический кризис. У нас нет намерения растратить твои небольшие сбережения и незначительное наследство. Нет, тебе будет все возвращено с восьмикратными процентами.

– Как же вы, мужики, собираетесь расплачиваться? Оба никогда не работали.

– Всегда одна и та же песня, – заметил Йере. – Я ухожу тотчас же!

Он сорвал с вешалки шляпу и в сильном возбуждении выскочил из комнаты. И уже успел добраться до шоссе, как услышал сзади голос Еремиаса:

– Йере! Подожди! Я тоже иду.

Отец, тяжело дыша, догнал сына и вложил монокль в левый глаз.

– Спрячь стеклышко в карман, – посоветовал Йере.

– Почему?

– Оно только привлекает внимание.

– Этого я и хочу. Иду на встречу с одним директором банка. Не падай духом. Видишь ли, у Импи-Лены сейчас переходный возраст. Все уладится. Не стоит столь серьезно относится к мелочам.

– Ну нет, относиться к ним следует серьезно. Я все время жил верою, что у тебя в банке еще остались деньги.

– Ни одного пенни. Но я еще могу раздобыть для себя какую-нибудь должность, а затем, да, затем мы сменим служанку.

Воцарилось молчание. Они медленно двинулись к трамвайной остановке. Утро было ясное, несколько прохладное. Свежий северо-западный ветерок, словно невидимый веник, смел с поднебесной вышины все облака. В окружающем ландшафте воссоединялись черты города и сельской местности. Кусты тальника, редкий лесок, кое-где узкие тропинки. Широкое асфальтированное шоссе. В кроне дерева беззаботно щебетал зяблик; внизу возле корней худая бродячая собака вылизывала банки из-под консервов. Дегене-рированный ландшафт: наглость города и соблазнительная сельская провинция.

Мужчины свернули на короткую тропинку, храбро перешагнувшую через полотно железной дороги, а затем тянувшуюся вдоль края глинистого луга вплоть до улицы, вымощенной камнем. Оба шли молча. Импи-Лена подняла их с постелей в шесть утра и тут же принялась за свои излияния. Обычный утренний ритуал в понедельник: чашечка жидкого кофе, а затем интенсивная проповедь.

– Сегодня попробуешь продать вексель? – наконец нарушил молчание Йере.

– Нет, но пойду встречусь с кузеном в Национальном акционерном банке…

– Значит, деньгами пока не пахнет? Еремиас сделал выразительный жест.

– Кое-что о них всегда слышно, но понимаешь… нет кредита. Временно.

– Ну а знакомая, с которой ты переписывался?

Еремиас закашлялся, покачнулся и принялся делать вид, что завязывает шнурок ботинка, который уже был завязан. Йере, продолжая допрос, заметил:

– Пару недель тому назад ты очень надеялся. Говорил, что эта женщина владеет недвижимостью стоимостью в несколько миллионов и у нее нет наследников.

– Да, это действительно так, – ответил Еремиас, испытывая неприятное чувство. – Все как есть. Она владелица двух ресторанов в Выборге и акций мыловаренного завода.

– И жаловалась на одиночество?

– Да… Я ответил ей, и она согласилась переписываться. А потом попросила мою фотографию…

– И ты послал.

– Отправил, да ты сам и опустил письмо с ней в почтовый ящик.

– И никакого ответа?

– Да… Нет, ответ пришел. Очень краткий и довольно глупый, что-то в этом роде: «Я одинока, но все же не настолько…»

Йере посмотрел на отца и пришел к тому же мнению – письмо действительно было дурацким. Пожалуй, только Ева была единственной женщиной, которая не могла сравнивать Адама с другими мужчинами.

На остановке человек десять ожидали трамвая. Судя по кислым лицам, большая часть из них работала продавцами, которых уже с самого утра раздражала мысль об обслуживании покупателей. Еремиас уселся на скамью и вынул из глаза монокль. Он был великолепен, как черт в субботу. Отец помахал сыну, приглашая его сесть на скамейку, но Йере отрицательно покачал головой. Сын прогуливался взад-вперед, устремив взгляд в землю. Но потерянных монет не было, равно как и неиспользованных трамвайных билетов.

В этот момент вышел на утреннюю прогулку магистр Ахопалтио. Увидев Йере, он подошел к нему со взглядом, полным радости победы. Ахопалтио продолжал оставаться глухим, ибо «Черный Рудольф» все еще жил. Уши его по-прежнему были прикрыты наушниками – очаровательное свидетельство самовнушения. Он протянул Йере свою мягкую руку и с солнечной улыбкой произнес:

– Уезжаю за границу Сходил в магазин и купил каталог по туризму и грамзаписи.

– Когда намерен отправиться? – спросил Йере.

Ахопалтио пожал плечами.

– Ничего не слышу.

Под мышкой у Ахопалтио были зажаты все утренние газеты, выходящие в городе Йере принялся разговаривать на языке глухонемых – жестикулировать, работать мимикой и, наконец, добился, что Ахопалтио понял язык первобытного человека Ахопалтио протянул Йере свернутые газеты и сказал:

– Возьми все. Я уже прочитал их.

Ахопалтио испугался, что язык его движется чересчур быстро Он напряг слух и поспешил удалиться. Йере поставил свой диагноз: «Постоянство избранной линии поведения Ахопалтио в общем воздействует на него отрицательно и свидетельствует только о голом расчете Он, очевидно, существо, лишенное поэтического восприятия, поскольку весьма трудно представить себе, чтобы мечтательный поэт вышагивал строевым шагом; он определенно не способен испытывать наслаждение от путешествий».

– Кто это? – с любопытством спросил Еремиас, когда Йере уселся рядом с ним.

– Один преподаватель школы глухонемых, – ответил сын.

– Тяжелый случай. Не может даже музыкой насладиться.

– Нет, но зато умеет читать ее по нотам…

Йере передал отцу газету и сам начал знакомиться с новостями дня. Карательные органы устроили себе творческую паузу и никого никуда не ссылали; пострадавшие от кризиса бизнесмены созвали съезд в намерении создать международный союз жертв экономического кризиса, безработица увеличилась, а некий автор из глубинки, выступавший в разделе «Письма читателей», потребовал снизить цены на крепкие напитки, а заодно покрыть его дом новой крышей. Йере переключился на страницу объявлений и оказался в эпицентре проблем безработицы. На работу принимали лишь одного рассыльного, двух отливщиков типографского шрифта, высокопрофессионального часовых дел мастера и ученика парикмахера. Настроение у Йере стало совсем мрачным.

А у отца, наоборот, поднялось. Он уже сменил монокль на очки и нашел в газете небольшое объявление: приглашали на работу рекламного агента по увеличению фотоснимков с оплатой в процентах от стоимости полученных заказов. Еремиас почувствовал себя так, будто он уже завтра готов расплатиться со своей экономкой, причем с учетом пресловутых восьми процентов. Йере не стал завидовать отцу, а лишь посоветовал тому попробовать, хотя отлично понимал, что овчинка выделки не стоит В городе пути отца и сына разошлись. Отец пошел в фотоувеличительную мастерскую продавать свои выдающиеся способности, а Йере направился в редакцию газеты «Чтение для всех» предлагать свой детективный рассказ Но был понедельник, и редакторы не явились пока с уикэнда. Йере побывал в четырех редакциях, но везде получил один и тот же ответ:

– Редактор пока не появился.

И безвестному писателю пришлось довольствоваться жарой летнего дня и суровостью жизни Усталый, безразличный ко всему на свете, Йере остановился перед витриной магазина полюбоваться своим отражением. Он был бледен, как настоящий член общества трезвости. Во внутреннем кармане пиджака лежал превосходный детективный рассказ «Тайные роды в женском монастыре Линтула», но ему не посчастливилось обменять эту бумагу на бумажные купюры. Постояв некоторое время у витрины, Йере обнаружил, что в ней выставлены часы. Стало быть, это часовой магазин и мастерская, в чем начисто отсутствовал поэтический ореол Часы напомнили ему о целом ряде печальных факторов: о необходимости по утрам регулярно вставать с постели, о разбивающемся стекле циферблата и о воровстве из карманов. Единственным светлым пятном был ломбард, в котором можно было заложить часы, но отнюдь не сообразно их стоимости.

В этот момент из магазина донесся громкий крик, и Йере услышал слова, которые в печатном виде можно встретить только в толковом словаре нецензурных выражений. Он стоял буквально рядом с дверью магазина, которая внезапно открылась, и на тротуар кубарем вылетел мужчина – маленький, тщедушный, с прищуренными глазками, типичный часовщик. Тотчас в дверном проеме появился энергичный сопровождающий, по внешнему виду явно хозяин мастерской, выдавший последнее напутствие бедолаге часовщику:

– Никогда больше не получишь работы в моем заведении! Не нуждаюсь в помощниках, которые уже с самого утра пьяны и забывают, к черту, о работе!

Прохожие стали останавливаться, наблюдая за представлением и перешептываясь. Одна дама, перешагнувшая рубеж среднего возраста, громко заявила:

– Вы жестокий человек! Пинаете слабое существо, да еще ругаетесь.

– Симпатизируйте ему сколько хотите! Это ничего не стоит, – грубо ответил владелец мастерской. – А то, что я его пнул, – ложь!

– Я видела! – взвизгнула женщина. – Могу поклясться, что видела.

– Клянись, твое дело! Я клянусь только тогда, когда заполняю декларацию о доходах.

Нагрешивший часовщик с трудом поднялся на ноги, потер бедро, слабо улыбнулся и затерялся в толпе. Владелец мастерской еще мгновение постоял в дверях своего заведения, а затем вошел внутрь. Йере остался на месте, переживая происшествие. Хельсинки действительно крупный город, констатировал он про себя, людей выбрасывают и награждают пинками, прямо как в цирке. Йере бросил оценивающий взгляд на дверь, остававшуюся распахнутой, словно душа юного студента. И тут в голову ему пришла мысль, которую американец Рокфеллер, может быть, посчитал бы гениальной Он решительно проник в мастерскую и представился ее владельцу. Вспомнил философа Руссо и поинтересовался, нет ли работы.

Часовых дел мастер Кахилус, с выдвинутым вперед подбородком, как у боксера Шмелингена, и с усами а-ля Гитлер, встретил его с восторгом, увидя по случаю понедельника в Йере квалифицированного помощника по ремонту часов Он даже не потребовал у соискателя справок с прежних мест работы. Когда же услышал, что Йере много путешествовал и даже побывал в Швейцарии, то был так восхищен, что утратил последние остатки разума.

– Ну вы просто в яблочко попали. Я только что дал коленкой под зад Нюлунду, чтоб он протрезвился, и тут появляетесь вы, словно по мановению Божьему. От вас не пахнет... Я имею в виду – спиртным.

– Я трезвенник, – объяснил Йере.

– А я нет. Но не люблю, когда меня начинают по-обезьяньи передразнивать.

Кахилус показал новому помощнику свою небольшую мастерскую, отвел его на рабочее место и ознакомил с работой на текущий день. Йере старался пореже выдавливать из себя слова, а точнее, разумно молчал, и это покорило Ка-хилуса, который был человеком, знающим себе цену, но, по мнению Йере, гораздо более простым, чем мир идей Мартина Лютера.

– Приступайте тотчас же к работе, – воскликнул Кахилус. – Десять марок в час, а за сверхурочные плата такая же. Вот вам рабочие задания и накладные почасовой оплаты труда. Вы не член профсоюза?

– Нет.

– Отлично. И нечего в нем делать. Я имею в виду объединения рабочих. Для часовщика это неприемлемо.

Часовых дел мастер – хозяин своего положения, если умеет вести себя правильно.

Кахилус отправился на свою половину магазина, поверив Йере, словно ангелу. Йере удалось услышать, как Кахилус, обращаясь к продавщице, произносил слова благодарности новому помощнику, который даже жил в Швейцарии, в настоящей академии часового мастерства.

Йере чувствовал себя несколько неуверенно, словно позволил себе сделать что-то запретное. Тайный союз бесстыдства и молчания обычно именуют благопристойностью, и совесть должна была подчиниться этой истине. Он никогда в жизни не вскрывал крышку часов. Знал, что у часов есть заводная головка, стрелки и цепочка. Однако, может быть, оно и допустимо, чтобы один день прошел до вечера в полном неведении Большая часть человечества бродит в неведении всю свою жизнь, не испытывая ни малейших угрызений совести. Сколь отрадно вспомнить в такой момент слова пророка: умножающий свои знания умножает свои горести55
  См. Екклезиаст, Библия; Ветхий Завет.


[Закрыть]…

Йере ознакомился с рабочими нарядами, словарный запас которых напоминал модернистскую поэзию. Покрутил в руках большой будильник, но открыть крышку не решился В этот момент в мастерскую зашел Кахилус Его лицо сияло удовлетворенностью и непринужденной радостью.

– Слушай, Суомалайнен, мне надо отлучиться по делам в город. Вы вместе с девушкой займитесь делами магазина. Я очень уважаю честность. И, как я уже сказал, десятку за час.

– За сверхурочные та же плата, – добавил Йере.

– Совершенно справедливо. Но сегодня у нас сверхурочных работ не предвидится. Люди сейчас часов не ремонтируют Они несут их в ломбарды или выбрасывают Но это не наше дело. Мне пора уже отправляться.

И Кахилус двинулся в путь. Йере облегченно вздохнул, ибо первый рабочий час прошел благополучно.

Он заработал десять марок тем, что не отрываясь смотрел на циферблат будильника и похлопывал рукой по его круглому корпусу, который покоился на четырех чахлых ножках. Он вспоминал часовых дел мастера Руссо, ставшего великим писателем. Может, самому Йере повезет и он превратится в великого часовщика? Чем дальше думал он о Руссо, тем естественнее казался ему выбор новой профессии. Во времена Руссо представители сословных и ремесленных общин носили бороды. У шкиперов, у ученых, у офицеров и у часовщиков были свои профессиональные типы бород. Только католические попы да актеры ходили бритыми, как и сам Руссо, который, с одной стороны, был светским проповедником, с другой – актером. Не борода, а роль создавала личность. Руссо был писателем и ученым-самоучкой, а каков станет самоучка-часовщик? Йере задавался этим вопросом, но ответа на него не получил. Мысли улеглись подобно монахам во время мессы, и в голове зазвучала грустная мелодия: ой, скорее бы вечер…

Второй час работы прошел также в просвещенном обществе: философ Руссо и отданный в починку будильник продолжали обмениваться мыслями. Но тут наконец в беседу трех громко вмешался четвертый голос, принадлежавший продавщице магазина. Она заскочила в мастерскую поприветствовать нового помощника в лучах своей сексапильности. Йере испуганно вздрогнул, схватился за ручку завода часов и с видом специалиста стал поглаживать будильник. Девушка посмотрела на искусного мастера, полюбовалась его спокойным стилем и воркующим голосом произнесла:

– Сколько стоит этот ремонт?

И, протянув Йере наручные часы величиной с орех, начала тихонько мурлыкать песенку. Йере взглянул на часы, попытался открыть крышку и тихо ответил:

– Может, зайдете попозже?

– Клиент ждет. Он хочет узнать цену, перед тем как отдать их в ремонт.

– Видимо, надо поставить новую пружину. И, пожалуй, стоит почистить их.

– Ну так что мне ему сказать? Сколько стоит ремонт?

– Милая девушка, – сухо усмехнулся Йере, – я пока еще не знаком с ценами этого заведения. Сто марок много?

– Безусловно. В них надо только вставить стекло.

– Да, да, – с готовностью подтвердил Йере. – Значит, чистить и смазывать их не надо?

Он посмотрел на часики и обнаружил, что у них отсутствует стекло. Потрогал стрелки, послушал ход часов и протянул их обратно продавщице.

– Назначьте цену сами… такую… умеренную.

– А этот будильник? Он будет исправлен сегодня? Заказчик недавно снова приходил и спрашивал.

– Да, к вечеру он будет готов.

Йере углубился в работу. Он понимал, что молчание для него сейчас золото. Мысли преобразовались в действия, и их заменила бурная деятельность. Уходя, девушка бросила восхищенный взгляд на исключительно молчаливого часовых дел мастера, одной из добродетелей которого было усердие в работе. Как только Йере остался один, его тут же охватило непонятное беспокойство, и он с еще большим страхом стал ожидать прихода вечера. Кончиками пальцев он гладил часы. После долгого раздумья Йере приоткрыл заднюю крышку будильника и в образовавшуюся щель сильно подул на таинственный механизм. И сделал ценное открытие: из щели показалась тонкая шпилька для волос. Он ее вытащил и обнаружил, что механизм часов начал ритмично тикать. Йере завернул крышку, взял вылеченного пациента под мышку, выскочил в торговую половину и, обращаясь к продавщице, восторженно воскликнул:

– Они пошли! Ходят, идут!

Однако радость его оказалась позорно краткой. Девушка скромно сообщила, что неисправность вовсе не в механизме хода, а в звонке, который работает ненадежно, если его не подпереть какой-нибудь пружинкой. В случае крайней необходимости можно воспользоваться шпилькой для волос. Так, во всяком случае, объяснил клиент.

Уверовать в свои силы Йере сейчас не помешала бы поддержка философа Ахопалтио. Он вернулся в мастерскую и вспомнил когда-то прочитанную премудрость: человек должен получить разрядку, заплакав или же рассмеявшись. А он снял свое напряжение, глубоко вздохнув. Только сейчас Йере смог по-настоящему оценить Руссо и воздать ему должное. Познать будильник значило бы познать человека, но познать человека?.. Ах, это еще не значило познать будильник.

Йере уселся за рабочий стол и стал слушать тихое тиканье часов своей совести. Почему он не стал рассыльным или помощником отливщика шрифта? Он видел перед собой две другие возможности обрести экономическую независимость: влиться в ряды пострадавших от кризиса или же написать поэтическое произведение на религиозную тему.

В невозвратное прошлое кануло уже четыре часа и пошел пятый. Йере больше не осмеливался открывать крышку часов. Их механизм пугал его. Он был гораздо сложней и запутаннее декларации о налогах. В этот момент со стороны магазина послышался громкий разговор. Кахилус вернулся из города, видимо, в приподнятом настроении. Внезапно голоса стихли. Кахилус и продавщица стали разговаривать шепотом, и Йере догадался о причине. Он быстро схватил молоток и принялся стучать им по металлической обшивке стола. Это были абсолютно бессмысленные действия, ничего общего не имеющие с профессией часовщика.

Яростный стук молотка заставил Кахилуса влететь в мастерскую. Йере отбросил молоток и начал копаться в несчастном будильнике.

– Что здесь за дьявольский гром? – удивился Кахилус. – В часовой мастерской такого грохота не бывает.

Йере хохотнул пересохшим ртом:

– Между делом подправил стол. Он сильно хромал на одну ногу…

– Вот как! Нюлунд, видимо, повредил его. Этот мужик был способен только скандалить.

Кахилус осмотрел стол и дохнул в ноздри Йере приятным ароматом коньяка. Хозяин мастерской наверняка читал рекомендации шведского профессора Мальмстена об охране здоровья: если бы люди знали, сколь полезен для здоровья коньяк, они напивались бы вусмерть.

– Смотрится хорошо, – констатировал Кахилус. – Ну, а сейчас вам следовало бы пойти и немного поесть. Нейти рассказывала мне, что вы работали не покладая рук.

Кахилус высказывался притчами, подобно пророку, и добродушно посмеивался. Йере растерялся, предложение Кахилуса последовало так неожиданно, что Йере даже не успел почувствовать угрызений совести.

– Да, действительно надо бы подкрепиться, но только… только…

– Карман пуст? – помог ему работодатель.

– Совершенно… случайно... Кахилус вытащил бумажник.

– Сотни достаточно?

– Даже многовато. Я ведь проработал всего пять часов.

– Знаю. Ну вот держите.

– Это, безусловно, много…

– Берите, берите. Обычно я авансов не даю, но поскольку вы производите впечатление весьма знающего человека да и нейти сказала, что работа шла хорошо…

Несмотря на возражения Йере, Кахилус вложил в ладонь своего помощника банкноту в сто марок. Йере схватил шляпу и трость. Кланяясь и рассыпаясь в благодарностях, он направился к выходу. Как только его подошвы коснулись тротуара, он почувствовал непреодолимое желание петь. Секунду он постоял возле двери часового заведения и поверил в провидение. Но, обнаружив, что находится слишком близко от опасной зоны, Йере быстро отбежал подальше. Вскочил в трамвай, сжав в кулаке сотню, и перекрестился. Спасибо тебе, умный и талантливый Руссо! Если бы я не читал твоей биографии, никогда бы не попытался быть часовщиком!

Кахилус был тоже доволен. Он попросил продавщицу заказать чашечку кофе и выразил свои мысли следующим образом:

– В этом человеке чувствуется, так сказать, культура. Да и дело наше знает.

Продавщица не выразила ни согласия, ни отрицания. А Кахилус продолжал:

– Он, видимо, и не женат?

– Кольца я, во всяком случае, не видела…

– Кольца меня не беспокоят! Но… Как его фамилия?

– Суомалайнен.

– Да-да. И вообще покладистый человек. Не умничает, не скандалит. Любит мир, как Иварсен66
  Профессор Иварсен – финский пацифист и видный участник борьбы за мир.


[Закрыть], и перед ним открыто будущее.

Теплый летний вечер смотрит с отцовским пониманием на будущую жизнь Денатуратной. Малышку Лехтинена с его мандолиной водворили на место, и настроение упало на две октавы ниже.

На тесном дворе Гармоники копошатся полторы дюжины грязных оборванных ребятишек. В их глазах полыхает летняя беспечность и скрытый страх, что их отправят спать. Они не испытывают тех огромных забот о пропитании, которые тенью падают на духовный мир их родителей. Для их радостного настроения достаточно и маленьких кладов со свалки: пустых консервных банок, выброшенных кастрюль– и осколков от горшков, на которых они наигрывают модные мелодии. Их мир ограничен и мал, в нем царят безмятежное счастье и цыпки на ногах.

Аманда Мяхкие, стоя у открытого окна, наблюдала за малышами. В ее глазах притаилась тайная материнская тоска. Вечер принес с собой чувство одиночества, и в такие моменты она ощущала себя обездоленной, словно дерево, выросшее на пустыре. Коллективный кот Гармоники, послушный и тишайший Хатикакис, мурлычет, разлегшись на столе рядом с женщиной. Аманда гладит бархатную шерсть котяры и следит за представлением во дворе. Каждый малыш играет свою роль. Рука женщины замирает на голове кота, и ее пальцы причесывают у него за ушами. Инстинктивное движение руки вызывает чувство, в котором присутствует смирение и отказ от желаний и борьбы.

Днем между Амандой и Импи-Леной произошла стычка. Аманда слышала «утреннюю молитву» Суомалайненов и сразу же, как только мужчины отправились в город, поспешила наверх с намерением высказать свое недовольство нарушением тишины и спокойствия в доме.

– Пожалуй, мы пошумели немного, – согласилась Импи-Лена.

– Я не имею в виду небольшой шум, такое ощущение, что здесь завели домашних животных – собак или лошадей.

– Кроме клопов у нас никого нет, да и те заползли из комнаты хозяйки, – спокойно ответила Импи-Лена, в ее голосе отсутствовало даже подобие нежности.

– Что за острый язычок у этой бабы!

– Не люблю вмешиваться в семейные дела других.

– Я хозяйка этого дома и имею право спросить, кто здесь так орал.

– А у меня есть право сказать: убирайся отсюда!

– У служанки нет никаких прав…

– А у меня есть!

– Что у тебя есть? Аппетитная задница да толстые ляжки.

– Поосторожней с выражениями!

Импи-Лена подошла вплотную к владелице Гармоники и прошипела:

– Господин Суомалайнен на тебе никогда не женится, как бы ты ему ни вешалась на шею. Он пьяниц не переносит.

– Кто это пьяница и кто это вешается на шею?

– Ты!

– Врешь! Смотри, подам на тебя в суд, и тебя обвинят во внебрачной связи.

– В чем? Нет у нас никакой связи. Тебе это хорошо известно.

– Вот балда… Не знает даже, что такое шуры-муры… Руки Импи-Лены сжались в кулак, и в ее мощных мышцах сосредоточилась сила троих женщин. Она вцепилась в волосы хозяйки, уставилась в ее глаза и тихо произнесла:

– Мяхкие… Этот плод не по твоим зубам! Если ты сейчас же…

Импи-Лена выпустила всклокоченные волосы своей противницы, схватила табуретку и запыхтела. Аманда попятилась, затряслась от страха и выскочила в переднюю, где собрались жильцы дома послушать перебранку.

– Убирайтесь, или вас выбросят! – оскорбленно завизжала она. – Мне не нужны волостные иждивенцы.

Она скрылась в своей комнате и, задохнувшись от злости, стукнула кулаком о кулак. Мяхкие не была знакома с излюбленным афоризмом Еремиаса Суомалайнена: никогда не забывай о достоинстве, ибо только достоинство отличает человека от других живых существ…

Постепенно бушевавшая вовсю энергия Аманды сошла на нет. Она бросилась на постель и попыталась смыть слезами испытанное унижение. Только сейчас до нее дошло, что вожделенный плод ей не по зубам. Но побороться за него следует.

Вечер уже полностью вступил в свои права, но воздух еще сохранял удушливое тепло. Толпа ребятишек, резвившихся во дворе, уменьшилась и насчитывала не более полудюжины. Остальных позвали или увели домой.

Аманда снова сидела у окна, освещенного последними отблесками прячущегося за горизонтом солнца. Она гладила спинку Хатикакиса, переживая пустоту своей жизни. Что-то сломалось, что-то исчезло. У нее появилось сомнение в том, что она является хозяйкой своего дома. Аманда сидела босиком и не замечала непроизвольных движений шишковатого большого пальца правой ноги. Только когда под ноготь вонзилась вызвавшая боль заноза, она обнаружила, что царапала пальцем по щели, образовавшейся в обоях. Мяхкие со злостью столкнула кота на пол и принялась извлекать занозу. На том закончились ее душевные муки, а боль под сердцем переместилась под ноготь большого пальца.

Хатикакис, не проявляя, впрочем, ни малейшего цинизма, попытался опрудить икру ноги хозяйки.

У Суомалайненов этим вечером настроение также было унылым. Еремиас получил место в фотографии, которая занималась увеличением портретов, но сейчас уже был готов передать его любому другому. Более одиннадцати часов он нарушал домашний покой граждан, но охотников увеличить собственную фотографию так и не нашел. По мнению Еремиаса, это свидетельствовало о скудности эмоций, отсутствии благоразумия и излишней скромности народа Финляндии. И все же он в какой-то степени был доволен результатами истекшего дня: его всюду встречали любезно и приглашали приходить снова. Только в одном доме ему ответили грубо:

– У нас на портреты не молятся, ваше высочество.

– Извините, ваше ничтожество, – ответил Еремиас и закрыл дверь, на которой была укреплена небольшая табличка: «Общество слепых. Мастерская по изготовлению ершиков для чистки ламповых стекол».

Еремиас после дневного похода вернулся домой уставшим и голодным. Импи-Лена в ответ на его приветствие заявила, что уходит от них. Для Еремиаса ее заявление было подобно оглушительному удару. Он попытался доходчиво поговорить с этой женщиной – просительно, почти раболепно:

– Импи-Лена, не обращайте, пожалуйста, внимания на мелочи. Между людьми, случается, возникают размолвки. И, как я уже говорил утром, мы не собираемся растранжиривать ваши сбережения. Сейчас я поступил на службу…

– Служба! – в удивлении воскликнула женщина. – Неужели господин стал агентом фирмы Зингера?

– Ну нет, конечно, не такая мелкая должность. У меня ведь есть и другие возможности…

– Да, возможности у господина имеются, надо бы только использовать их на благо… Хорошие возможности. Но я все же решила уйти…

– Почему?

Женщина замолчала. Она скрыла от хозяина, что истинная причина ухода – вдова Аманда Мяхкие. Только из-за нее Импи-Лена хотела поменять место работы. Она украдкой взглянула на своего хозяина и почувствовала жалость к этому беспомощному и нерасторопному мужчине, у которого бедность отняла все, кроме его апломба. Импи-Лена попыталась ответить, но подобрать нужные слова оказалось так же трудно, как проехаться на санях по песку.

– Конечно, я знаю, что получу свои деньги обратно и даже с процентами, но сейчас я решила уйти, – наконец произнесла она.

– Уйти да уйти. Куда?

– Не знаю. Пойду куда-нибудь. Да и годы уже не те.

Импи-Лена всегда страшилась старости, хотя до конца и не верила в ее приход. Еремиас, в свою очередь, замолчал. Только сейчас до него дошло, кто являлся его опорой и защитой. Импи-Лена действительно хорошая женщина: верная, надежная и старательная. Но одинокая. Старые девы обычно одиноки, но живут дольше замужних, ибо неумирающая надежда манит их к жизни.

В передней послышались шаги и тихое мурлыкание. В комнате появился Йере. На его лице играла широкая улыбка. Он беззаботно забросил шляпу и трость на вешалку и заговорил стихами:

– Бросим прочь еремиаду, запоем-ка серенаду…

– Сын! Хватил крепенького?! – воскликнул отец и втянул в себя воздух.

Йере с форсом протянул экономке банкноту в сто марок.

– Это только начало…