Текст книги "Путь человека по хасидскому учению"
Автор книги: Мартин Бубер
Жанр:
Религия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
I. САМООСМЫСЛЕНИЕ
Когда рабби Шнеур Залман из Ляд сидел в тюрьме в Петербурге, – ибо один из предводителей митнагидов оклеветал его взгляды и учение перед властями, – и ждал допроса, к нему в камеру вошел глава Тайной канцелярии. Увидев исполненное достоинства лицо раввина, погруженного в себя и его сперва не заметившего, внимательный гость догадался, кто этот заключенный. Он заговорил с ним и задал немало вопросов, возникших у него при чтении Писания. В конце беседы он спросил: «Как объяснить, что Всеведущий Бог говорит Адаму: «Где ты?»» «Верите ли вы, – спросил в ответ раввин, – что Писание вечно и истинно для любой эпохи, любого поколения и любого человека?» «Верю», – ответил тот. «Если так, – продолжил рабби, – то в любой момент Бог взывает к человеку: «Где ты в этом мире? Много лет и дней, отмеренных тебе, уже прошли, а как далеко ты продвинулся?» Бог и тебе говорит: «Ты прожил сорок шесть лет. Где же ты?»» Услышав, что раввин назвал точное число прожитых им лет, глава Тайной канцелярии, сдерживая волнение, положил руку на плечо своего собеседника и воскликнул: «Браво!» Сердце его трепетало.
О чем эта история?
Внешне она похожа на те рассказы из Талмуда, где римлянин или другой язычник просит еврейского мудреца разъяснить ему какое-нибудь место из Библии, надеясь обнаружить в иудейском вероучении мнимое противоречие, и получает ответ, в котором либо растолковывается, что противоречия здесь вовсе нет, либо приводятся другие доводы, отклоняющие критику, а подчас сопровождаемые и отповедью. Но вскоре мы замечаем существенную разницу между рассказами из Талмуда и хасидской историей, разницу, которая, впрочем, может показаться значительней, чем есть. А именно: ответ дается совсем не в той плоскости в какой задан вопрос.
Глава Тайной канцелярии намерен показать, что-де еврейская религия содержит в себе противоречие. Евреи исповедуют Бога как всеведущее Существо, а Писание вкладывает Ему в уста вопросы, кои может задавать лишь тот, кто чего-то не знает и спрашивает об этом. Бог ищет Адама, который скрылся, и, окликая его в саду, вопрошает, где же тот находится. Значит, Он этого не знает, от Него можно спрятаться, а посему Он не всеведущ.
Вместо того чтобы растолковать соответствующее место и устранить кажущееся противоречие, рабби только отталкивается от Писания, использует его мотив, дабы упрекнуть главу Канцелярии за его прошлую жизнь, отсутствие серьезности, бездумность и безответственность. На безличный вопрос, который хоть и задан чистосердечно, но, в сущности есть не вопрос, а лишь разновидность словопрения, дается личный ответ; скорее даже не ответ, а конкретно адресованная отповедь. От талмудических контроверз осталась здесь, похоже, лишь эта отповедь, иной раз к ним добавляемая.
Рассмотрим все же эту историю пристальнее. Глава Канцелярии спрашивает о том месте из библейского повествования, где рассказано о грехе Адама. Своим ответом рабби намерен сказать: «Ты и есть Адам, к тебе и обращается Бог: где ты?» Кажется, он не дает никаких пояснений к смыслу самого библейского текста. На деле же ответ разъясняет обе ситуации: и ту, в которой оказался Адам перед вопросом Бога, и ту, в которой находится во всякое время и во всяком месте каждый человек. Едва услышав библейский вопрос и уразумев, что он обращен к нему, собеседник рабби должен догадаться, что же это значит, если Бог спрашивает: где ты? – неважно, обращен ли вопрос к Адаму или к кому-нибудь другому. Задавая вопрос, Бог вовсе не осведомляется у человека о том, чего Он еще не знает. Он просто хочет пробудить в человеке Нечто, что лишь таким вопросом и пробуждается, при условии, что вопрос попадает человеку в самое сердце, что человек откроет навстречу ему свою душу.
Адам скрывается, дабы избежать расплаты, дабы уйти от ответственности за свою жизнь. Точно так же скрывается и каждый человек, ибо каждый человек – Адам и должен пережить ситуацию Адама. Во избежание ответственности за прожитую жизнь человек обустраивает свое бытие как систему укрытий. И с ее помощью, постоянно скрываясь от «лика Божия», все глубже и глубже погружается в ложь. Так возникает новая ситуация, которая изо дня в день, сменяя одно укрытие другим, становится все более сомнительной. Эту ситуацию можно представить вполне однозначно: человеку некуда скрыться от ока Божия; скрываясь от него, он скрывается от самого себя. Конечно, и сам он хранит в себе Нечто, ищущее его, но это Нечто наталкивается на преграды, самим же человеком и сотворенные и мешающие ему самого себя найти. Вот на эту-то ситуацию и направлен вопрос Бога. Он хочет добраться до человека, сломать его укрытия, пытаясь показать ему, куда же тот угодил, пробудить в нем великую волю вызволиться оттуда.
Все зависит лишь от того, насколько человек готов к этому вопросу. Конечно, у каждого, как и у нашего главы Канцелярии, «затрепещет сердце», когда Божий глас достигнет его слуха. Но его защитное устройство поможет ему справиться и с движением сердца. Ведь голос является не в «огне и землетрясении», которые бы угрожали существованию человека; он – как «голос тонкой тишины», и его легко заглушить.
Покуда все обстоит так, жизнь человека не станет путем. Сколь бы преуспевающим и счастливым человек ни был, какой бы властью он ни обладал и какие бы великие деяния ни совершал, в его жизни пути не будет, покуда он не отзовется на этот голос. Адам отзывается на него, он признает свое падение, он сознается: «Я скрылся», – с этого и начинается путь человеческий. Только решающее самоосмысление определяет начало пути в жизни человека, многажды повторяемое начало человеческого пути. Но решающим оно становится только тогда, когда выводит человека на путь. Ибо есть еще другое, бесплодное самоосмысление, которое ни к чему иному не приводит, кроме самомучительства, отчаяния и еще более глубокой лжи. Когда рабби из Гур, толкуя Писание, доходит до слов, с которыми Яаков обращается к рабу своему: «когда встретит тебя Эсав, брат мой, и спросит тебя, говоря: «чей ты? и куда идешь? и для кого эти, что пред тобою?»», – он говорит своим ученикам: «Заметьте, как вопросы Эсава похожи на изречения наших мудрецов: «Всмотрись в три вещи: знай, откуда ты пришел, куда идешь и перед Кем отвечать будешь». Внемлите им, ибо великий искус потребен тому, кто усмотрел эти три вещи: а не Эсав ли в нем спрашивает? Ведь и Эсав может спросить о них и ввергнуть человека в уныние».
Существует и некий демонический вопрос, вопрос поддельный и лишь подражающий вопросу Бога, вопросу Истины. Его можно распознать по тому, что он не исчерпывается словами «Где ты?», а еще добавляет: «Оттуда, куда ты забрел, пути больше не будет». Есть и превратное самоосмысление, которое не побуждает человека к обращению и не выводит его на путь, но, предоставляя ему само обращение как бы тщетным, направляет его туда, где оно, похоже, становится окончательно невозможным, и человек продолжает жить только силою демонической гордыни, гордыни своего греха.
II. ОСОБЫЙ ПУТЬ
Однажды рабби Дов Бер из Радошиц попросил своего учителя Люблинского Провидца: «Укажите мне путь служения Богу, какой бы ' бы пригоден для всех!» Цадик ответил: «Невозможно сказать каждому человеку, по какому пути ему следует идти. Одни служат Господу изучением Торы, другие – молитвой, третьи – постом, четвертые – вкушением пищи. Каждый должен сам понять, к чему влечет его сердце, и этот путь избрать безоглядно».
В этих словах прежде всего говорится о нашем отношении к тому что достигнуто истинным служением до нас. Нам следует почитать прежний опыт, учиться у него, но нам не следует его повторять. То, что было Великого и Святого, да станет для нас примером, ибо оно являет нам, что же такое Величие и Святость, но оно вовсе не модель, чтобы ее срисовывать. Сколь ни мало наше деяние, – измерив его мерою деяний отцов наших, – мы выявим его достоинство лишь в том случае, если совершим его по своему разумению и по силам своим.
Один хасид спросил у Магида из Злочева: «Каждый в Израиле непременно обязан говорить: когда труды мои сравняются с трудами отцов моих, Авраама, Исаака и Яакова». Разве можем мы даже помыслить о том, чтобы совершить то, что совершали наши отцы?»
Рабби объяснил: «Отцы наши открыли новые пути служения, каждый – в соответствии с собственным характером: один – служение любовью, другой – служение непоколебимой справедливостью, третий – служение красотой, поэтому каждый из нас может открыть в области учения и служения что-то такое, что присуще только ему, и совершить то, что до него никто не делал. С каждым человеком приходит в мир что-то новое, чего еще не было, что-то первоначальное и небывалое. Долг каждого в Израиле – осознать, что он в мире единствен в образе своем и не было еще в мире равного ему, ведь если был бы уже на свете некий, равный ему, то мир бы в нем самом и не нуждался вовсе. Каждый в мире сем неповторим и нов и свойство свое должен довести в этом мире до совершенства. Ибо воистину: что нет этого, потому и откладывается пришествие Мессии». Эта единственность и неповторимость как раз и есть то, что каждому поручено развить и привести в действие, ни в коем случае не повторяя деяний, которые уже осуществил другой, хотя бы и величайший. Мудрый рабби Буним, в глубокой старости, уже ос-лепнув, как-то сказал: «Я не хотел бы поменяться местами с отцом Авраамом. Что Богу с того, если праотец Авраам станет слепым, как Буним, а слепой Буним – как Авраам?» Но еще проникновенней эту мысль выразил рабби Зуся, перед смертью сказав: «В Мире грядущем меня не спросят: почему ты не был Моисеем? Меня спросят: почему ты не был Зусей?»
Перед нами учение, которое зиждется на том факте, что все люди в сущности своей неодинаковы и что, в соответствии с этим, их и не стоит делать таковыми. У всех людей есть доступ к Богу, и у каждого – свой. Именно в этой непохожести людей друг на друга, в этой несхожести их свойств и склонностей и заключен великий шанс рода человеческого. Всемогущество Бога представлено бесконечным многообразием путей, которые ведут к Нему и из которых каждый открыт какому-то одному человеку. Когда кто-то из учеников одного почившего цадика пришел к Люблинскому Провидцу и подивился, что обычай у него не таков, как у их учителя, тот воскликнул: «Бог, которому можно было бы служить лишь одним-единственным путем, – что это был бы за Бог?!» Но в том-то и дело, что если каждый может начать восхождение к Богу, находясь на своем месте и в соответствии со своей сущностью, то и весь человеческий род как таковой всеми путями может прийти к Нему.
Бог не говорит: «Вот этот путь ко Мне ведет, а тот – нет». Он говорит: «Что бы ни делал ты, это может стать путем, ведущим ко Мне, лишь бы ты делал это так, чтобы оно вело тебя ко Мне». Однако то, что никто другой за самого человека не сделает, никто другой ему и не откроет. И ежели здесь, как было сказано, один станет поглядывать на другого: насколько-де тот преуспел, – и стараться подражать ему, это только уведет не в ту сторону: ибо тут-то и утратит человек то самое, к чему лишь он один призван. Баал Шем Тов учит: «Пусть каждый ведет себя, как подобает на его ступени. А кто поступит иначе, схватится за ступеньку попутчика и выпустит свою, тому ни та, ни другая не достанутся». Какой стезей человек попадет к Богу, об этом скажет ему только познание своей собственной сущности, познание сущностных своих свойств и склонностей. «Каждый таит в себе некий дар, которого нет у другого». Но что есть этот «дар», человеку откроется, если он распознает в истине свое самое сильное чувство, главное желание свое, то, что движет в нем «внутреннего человека».
Правда, самое сильное чувство, является человеку часто в обличье особой страсти, в обличье Злого начала, вводящего его в соблазн. Естественно, что самое сильное желание устремляет его прежде всего к вещам, встречающимся ему, от которых он ждет утоления своей жажды. Что здесь потребно сделать – так это направить силу именно этого чувства, именно этого влечения со случайного на необходимое, с относительного на абсолютное. Так человек обретает свой путь.
В учении одного цадика говорится: «В конце Экклезиаста есть такие слова: «Послушаем всему заключенье: Бога бойся и соблюдай Его заветы!» [Эккл. 12:13]. Какое бы дело ты ни приводил к завершению, в самом конце его ты услышишь: «Бога бойся», и только в одном этом и есть всё и вся. В мире нет ничего, что не вело бы тебя к страху Божию и не указывало пути служения Божия. Все есть заповедь». Но жить в мире, в который мы помещены, по истине, вовсе не значит отвращаться от вещей и существ, с которыми соприкасаемся мы и которые влекут к себе наше сердце, а напротив того, освящая наши отношения с ними, прикасаться ко всему, что открывается в нем, – как красота, радость или наслаждение. Хасидизм учит, что умение радоваться миру, если мы освящаем эту радость всем своим существом, ведет к радости Божией.
В истории о Провидце есть, кажется, то противоречие, что в числе путей наряду с наслаждением от пищи приводится пример аскетического служения. Но если мы взглянем на это из глубины хасидского учения в целом, то увидим, что самоотстранение от природы, пренебрежение естественным если и видится иному человеку необходимым в начале пути или в переломные моменты бытия самопогружением, то ни в коем случае не означает всего пути. Кто-то, по-видимому, всякий раз начинает с поста, ибо ему свойственно освобождаться от порабощенности мирским только через аскезу, приводящую его к глубокому самоосмыслению и уже затем – к единению с Абсолютом. Но нельзя давать аскезе завладевать всей твоей жизнью. Человек должен удалиться от своего естества только для того, чтобы вернуться к нему обновленным и, освятив свой контакт с ним, найти путь к Богу.
Стих из Писания, который повествует об Аврааме, угощающем ангелов: «А сам стоял подле них под деревом. И они ели» [Быт. 18:8], рабби Зуся истолковывал так: человек стоит подле ангелов, ибо ему ведомо неизвестное им таинство вкушения, которое освящает ее. Ангелам, для коих вкушение пищи было чем-то непривычным, Авраам дает возможность освятить пищу. Всякое естественное действие ведет, если только оно освящено, к Богу, и природа нуждается в человеке, дабы он совершал то, что ни один ангел совершить не сумеет: освобождал заключенные в ней искры Божественного света.
III. РЕШИМОСТЬ
Когда я в годы моей молодости впервые услышал эту историю, я был поражен, что учитель так сурово обошелся со своим ревностным учеником. Тот напрягает все силы, чтобы свершить нелегкий труд аскезы, охвачен искушением прекратить его, преодолевает искушение, а награда за все это – пренебрежительный отзыв своего учителя. Пусть первое препятствие шло от плоти, которая возобладала над душой, и эту телесную власть непременно нужно было сломить, но второе-то проистекало из самого благородного побуждения: уж лучше потерпеть неудачу, чем впасть в гордыню! Можно ли порицать человека за такое внутреннее его борение? Не многовато ли от него потребовали?
И лишь гораздо позднее (впрочем, уже добрую четверть века тому назад), когда я сам пересказывал эту историю, хранимую преданием, я понял, что суть здесь вовсе не в каких-то предъявляемых человеку требованиях. Ведь цадик из Люблина не слыл приверженцем аскезы, и то, что предпринял хасид, делалось вовсе не в угоду учителю; он просто надеялся подняться таким способом на более высокую душевную ступень; а что пост на начальной стадии развития личности, да и после, в критические моменты жизни, может помочь в этом, он не раз слышал из уст Провидца.
Те слова, которые Провидец, несомненно с глубоким пониманием наблюдавший за борениями своего ученика, говорит ему, означают только одно: «Таким способом на более высокую ступень не поднимешься». Цадик предостерегает ученика от чего-то, что непременно помешает тому осуществить свое намерение. И нам вполне ясно, в чем здесь дело. Не успев продвинуться, ты снова отступаешь – это-то и порицается. Подозрителен здесь сам характер действий, шараханье из стороны в сторону, «Лоскутному одеялу» противопоставляется «цельнокройное», цельное деяние. Но как же совершают такое цельное деяние? Не иначе, как собравши свою душу воедино.
И снова не дает нам покоя вопрос, не слишком ли сурово обошелся здесь учитель с учеником. Ведь наш мир устроен так, что у одного душа – неважно, «по природе» или «по заслугам», – единая, цельная, а потому и поступки у него цельные, ибо не что иное, как склад души, побуждает и склоняет человека к его поступкам; у другого же душа многогранна, усложнена, противоречива, и ею-то и определяется то, как он действует: все помехи и затруднения проистекают из помех и затруднений внутри самой души, и ее беспокойство отражается в беспокойном характере поступков. Что же еще остается подобным образом устроенному человеку, как не напрягать все свои силы, преодолевая искушения, которые встречаются ему на пути к поставленной цели? Что же еще остается ему, если посреди своего деяния он, как говорится, не возьмет себя в руки, то есть не соберет воедино свою в разные стороны раздираемую душу и в таком вот собранном состоянии не направит ее к цели, будучи при этом всякий раз готовым, подобно хасиду из нашей истории, когда того обуревала гордыня, пожертвовать самой целью, чтобы спасти душу?
Вот если, задавшись этими вопросами, мы еще раз обратимся к нашей истории, то увидим, какой урок кроется в критике Провидца. Урок таков: человек может собрать свою душу воедино. Человек с многогранной, усложненной, противоречивой душой не беспомощен: самое сокровенное в такой душе – Божественная сила в ее глубинах – сможет воздействовать на нее, изменить, связать друг с другом враждующие силы, вплавить друг в друга разбегающиеся части, – оно, это сокровенное, сумеет сделать ее единой. И нужно, чтобы такое единение свершилось прежде, нежели человек приступит к новому, небывалому делу. Только соединив свою душу, сможет он по-настоящему совершить это дело цельно, без швов и заплат. Именно в этом Провидец упрекает хасида: тот поспешил начать свое деяние, будучи несобран душой; а посередь работы уже ничего не соберешь. Не следует к тому же полагать, что к единению приведет-де аскеза; она поможет очиститься, сконцентрироваться, но не сохранить эти результаты вплоть до самого достижения цели: оборонить душу от противоречий она не может.
Правда, здесь нужно вот что иметь в виду: никакое единение для души не окончательно. И самая цельная от рождения душа бывает обуреваема внутренними сложностями, и та, что с великим напряжением взыскует единства, никогда не сумеет его достичь до конца. Но все же всякое деяние, которое я свершаю, будучи целен душою, возвращается к ней обратно, способствуя новому и более высокому единению ее, всякое деяние ведет меня, пусть окольными нередко путями, к более устойчивому единству, чем то, с которого все начиналось. Так достигаешь, наконец, такого уровня, где можешь уже довериться своей душе, ибо мера ее цельности столь велика, что она преодолевает противоречия играючи. Бдительность, правда, необходима по-прежнему, но теперь душа стала спокойной.
В один из дней Хануки рабби Нахум, сын рабби из Ружина, пришел неожиданно в дом учения и застал учеников за игрой в шашки, как и было принято в эти дни. Увидев цадика, они смутились и перестали играть. Но цадик приветливо кивнул им и спросил: «А правила игры в шашки вы знаете?» Те совсем оробели и не могли выдавить ни слова, так что он сам ответил за них: «Вот вам эти правила. Во-первых, не делать двух ходов сразу. Во-вторых, ходить только вперед. В-третьих, если ты добрался до самого верха, в дамки, то можешь ходить куда хочешь». Однако было бы глубокой ошибкой, говоря о единении души, понимать под словом «душа» нечто отдельное, но не всего человека, объемлющего и тело и дух. Душа не может быть по-настоящему едина, если в это единство не вливаются все телесные силы, все члены нашего тела. Стих Писания: «Все, что может рука твоя делать, по силам делай» [Эккл. 9:10] Баал Шем Тов толковал следующим образом: всякое действие, которое ты совершаешь, совершай каждой клеточкой тела твоего – что означает, что и все телесное существо человека должно соучаствовать в его деяниях, ничему в нем не дано остаться безучастным. Если человек стал таким единством плоти и духа, то деяния его воистину цельны.