Текст книги "Я и ты"

Автор книги: Мартин Бубер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

* * *

– Но тогда та возвышенная печаль нашей судьбы была с нами уже в самом начале истории человеческого рода?

– Это так постольку, поскольку сознательная жизнь стала нашим достоянием в самом начале нашей истории. Но сознательная жизнь человека лишь повторяет бытие мирового целого как человеческое становление. Дух является во времени как порождение, даже как побочный продукт природы, и, однако же, именно в нем она вневременно пребывает.

Противоположность основных слов имеет много наименований в мирах и эпохах; но в своей безымянной истине она внутренне присуща Творению.

* * *

– Итак, значит, ты веришь, что первобытные времена были раем для человечества?

– Пусть они были адом, ибо, вне всякого сомнения, та эпоха, до которой способна дойти моя мысль, следуя стезей истории, полна ярости и страха, мучений и жестокости, но сказать о ней, что она была лишена действительности, этого сказать о ней нельзя.

Те встречи, которые выпало пережить первобытному человеку, отнюдь не несли с собой невинных радостей взаимного расположения; но уж лучше насилие над реальным живым существом, чем призрачное попечение о безликих порядковых числительных! От одного ведет путь к Богу, от другого – уводит в Ничто.

* * *

Жизнь "дикаря", даже при том условии, что она полностью раскроется нашему пониманию, может служить нам только подобием жизни действительного первобытного человека. Поэтому изучение его жизни позволит нам бросить лишь беглый взгляд на то, как во времени осуществлялась взаимосвязь между двумя основными словами. Куда более исчерпывающий ответ мы получим от ребенка.

Здесь нам со всей очевидностью открывается, что духовная реальность основных слов рождается из природной: у основного слова Я-Ты ее источник природная взаимосвязь, у основного слова Я-Оно – присущая природе разделенность.

Жизнь ребенка до рождения есть чистая природная взаимосвязь, взаимоперетекание, телесное взаимодействие; причем жизненный горизонт существа, находящегося в процессе становления, уникальным образом внесен в жизненный горизонт вынашивающего его существа и в то же время не может быть внесен в него: ибо дитя покоится во чреве не только своей матери по плоти. Эта связь охватывает весь мир, она обладает столь всеобщим характером, что когда на языке еврейской мифологии говорится: "пребывая во чреве матери. человек знает вселенную, рождаясь, он все забывает", то это затрагивает и будит ожидание, словно не до конца разобранная надпись древнейших времен. И эта связь остается запечатленной в человеке, как втайне лелеемый образ и образец подлинной связи. Но его тоска вовсе не означает потребности вернуться к той изначальной со-общности. как полагают те, кто в духе, который они путают со своим интеллектом, видят паразита на теле природы. Нет, в этой страстной тоске говорит стремление существа, в котором раскрылся цветок духа, к связи со своим подлинным Ты, к связи, которая охватывает целый мир.

Каждое человеческое дитя, как и все живое, находящееся в процессе становления, покоится, во чреве Великой Матери – в лоне нерасчлененного, неоформленного изначального мира. Обособившись от него, ребенок вступает в личную жизнь, и, ускользая от нее лишь в ночные часы (а это случается с любым из нас еженощно), мы вновь обретаем с ним связь. Обособление от него не происходит резко и внезапно и не носит характер катастрофы, как при телесном рождении, ребенку дается время на то, чтобы вместо утрачиваемой природной связи с миром обрести духовную, т.е. отношение. Исторгнутый из раскаленной тьмы хаоса, он явился на свет – холодный свет Творения, но он еще не владеет Творением, он еще должен осуществить его про-изведение и ввести его в действительность, он должен свой мир узреть, услышать, прикоснуться к нему, выразить его. Во встрече творение дарует нам откровение своей оформленности: оно не изольется в те чувства, которые ждут. но выйдет навстречу тем чувствам, которые постигают и вмещают. То. что будет играть роль привычного объекта в окружении человека ставшего, необходимо еще терпеливо и в напряженном делании стяжать тому, кто пребывает в процессе становления; ни одна вещь не есть составная часть некоего опыта, ничто не раскрывается иначе как во взаимодействии силы пред-стоящего. Подобно "дикарю", ребенок живет в промежутках между сном и сном (хотя и состояние бодрствования по большей части тоже еще сон), в молниеносных вспышках и отражениях встречи.

Изначальность стремления к отношению обнаруживается уже на самой ранней, самой непросветленной ступени. Прежде чем может быть воспринято нечто единичное, неосмысленный взгляд пытается пробиться сквозь пелену пространства, прояснить его и что-то в нем обнаружить; а в те часы, когда нет явной потребности в пище, руки, такие мягкие и нежные, словно их еще не вылепили до конца, делают, казалось бы, бесцельные движения, пытаются что-то схватить, тянутся навстречу чему-то неопределенному. Пусть эти действия ребенка назовут проявлением животного начала, это ничего не даст нам для их понимания. После долгих и неудачных попыток сосредоточить внимание на чем-то одном, взгляд наконец остановится на красном узоре обоев и уже не оторвется от него до тех пор, пока ему не откроется душа красного; рука, нащупавшая плюшевого мишку, благодаря этому движению обретет свою чувственную форму и назначение, и ребенку откроется незабываемое, переполняющее сердце ощущение цельности тела. Здесь происходит не ознакомление с неким объектом. посредством опыта, но со-общение разумеется, лишь в его "фантазии" – с живым Бездействующим пред-стоящим. (Однако это "фантазирование" никакое не "всеобщее одушевление" окружающего, но инстинктивное побуждение все делать своим Ты, инстинктивное побуждение ко всеотношению, и там, где это стремление не встречает живое воздействующее пред-стоящее, но наталкивается на его голое подобие или символ, оно дополняет живое воздействие, черпая из своей собственной полноты.) Бессмысленно и настойчиво в пустом пространстве еще раздаются отрывочные и бессвязные звуки; но однажды именно они преобразятся в разговор: пусть собеседником будет кипящий чайник, но это будет разговор. Многие движения, именуемые рефлексами, служат прочным мастерком в созидании мира личности. Ошибочно полагать, будто ребенок сначала воспринимает объект, а потом уже вступает с ним в отношение; напротив, наипервейшее это стремление к отношению, это рука, протянутая навстречу пред-стоящему, которое как бы заполняет углубление ладони, округленной в жесте приятия; второе же – это отношение к пред-стоящему, бессловесный прообраз изречения Ты; овеществление же имеет место позже, при расщеплении изначальных переживаний, при разделении связанных между собой партнеров – тогда же, когда имеет место становление Я. В Начале – отношение: как категория сущности, как готовность, вмещающая форма, модель души; априори отношения; врожденное Ты.

Переживаемые отношения суть реализации врожденного Ты в том Ты, которое обретено через встречу; то, что встреченное Ты может быть постигнуто как пред-стоящее, воспринято в исключительности и, наконец, то, что к нему может быть обращено основное слово, укоренено в априори отношения.

В инстинкте контакта (в побуждении сначала осязательно, а затем с помощью органов зрения "прикоснуться" к другому существу) очень скоро сказывается воздействие врожденного Ты, так что он все более явно подразумевает взаимность, "нежность". Но и проявляющийся позднее инстинкт творчества (побуждение к изготовлению вещей синтетическим либо, если это не выходит, аналитическим путем – разлагая и разрывая) определяется воздействием врожденного Ты, так что происходит "персонификация" созданного, возникает "разговор". Развитие души в ребенке неразделимо связано с развитием потребности в Ты, со сбывающимися и несбывающимися надеждами на утоление этой изначальной жажды, с игрой его экспериментов и неподдельным трагизмом его переживаний, когда он ощущает свою полную беспомощность. Если пытаться объяснить эти феномены, исходя не из отношения к Ты, но ограничиваясь узкой сферой опыта, то путь к их истинному пониманию будет отрезан и продолжить его можно лишь тогда, когда при рассмотрении и обсуждении этих феноменов будут памятовать об их космически-метакосмическом источнике: рождение из того нерасчлененного, неоформленного изначального мира, из которого уже вышел в мир. индивид, облеченный плотью, но пока не владеющий собственным телом, не актуализированный, еще не сущность, которая разовьется в нем лишь постепенно, через вхождение в отношения.

* * *

Становясь Ты, человек становится Я. Пред-стоящее приходит и уходит, события-отношения сгущаются и рассеиваются, и в этом чередовании с каждым разом все сильнее и сильнее выявляется сознание неизменного партнера, сознание Я. Правда, пока еще оно представляется вплетенным в ткань отношения, в отношении к Ты, как становящееся постигаемым то, что движется к Ты, но не есть Ты и что все сильнее и сильнее пробивается к нему, пока связующие узы не разорвутся и обособленное Я не пред-станет на мгновение перед самим собой, как перед неким Ты, чтобы тотчас овладеть собой и впредь входить в отношения, обладая сознанием своей обособленности.

Лишь теперь может составиться другое основное слово. Ибо хотя Ты этого отношения все больше бледнело, это Ты из-за этого все же не становилось Оно для некоего Я, не делалось объектом восприятия и опыта, лишенных связности, каковым объектом оно отныне обречено становиться, но становилось как бы Оно для себя, поначалу незамеченным и ждущим возрождения в новом событии-отношении. И пусть вещество плоти, вызревающее в живое тело, выделяло себя из окружающего мира как носителя своих ощущений и исполнителя побуждений, но выделяло лишь в процессе последовательных актов самоориентации в мире, а не в абсолютном размежевании Я и объекта. Теперь же выступает обособленное, преображенное Я: субстанциальная полнота сжимается в функциональную точечность извлекающего опыт и многообразно использующего предметный мир субъекта, Я подходит ко всей совокупности "Оно для себя", овладевает ею и вместе с ней составляет другое основное слово. Тот, кто обрел Я в его собственном качестве и говорит основное слово Я-Оно, ставит себя перед вещами, однако не становится в отношении к ним пред-стоящим в потоке взаимодействия; склоняясь с объективирующей лупой пристального наблюдения над единичными вещами в их отделенности либо упорядочивая их в искусственное единство театральных декораций на сцене, как бы рассматривая их в некий объективирующий бинокль стороннего взгляда, охватывающего перспективу, он изолирует их в своем наблюдении, не чувствуя их исключительности, или же сочетает, не ощущая всемирной связи, – первое он мог найти лишь в отношении, второе – лишь благодаря отношению. Только теперь он приобретает опытное знание о вещах как о суммах свойств; правда, каждое переживание-отношение оставляло в его памяти свойства, которые он связывал с запечатлевшимся в ней Ты, но лишь теперь вещи выстраиваются из свойств; черпая лишь из памяти отношения, человек образно, или поэтично, или с помощью мышления, соответственно тому, что ему ближе, дополняет субстанцию – то ядро, что столь могущественно, объемля собой все свойства, открывалось в Ты. И лишь теперь он помещает вещи в причинно-пространственно-временную взаимосвязь, лишь теперь каждой из них уделено свое место, свой срок, каждая обретает свою меру, свою обусловленность. Хотя Ты и является в пространстве, но в пространстве исключительного в-отношении-пред-стоящего, в котором все остальное может быть лишь фоном, из которого Ты выступает, но не может быть его границей или мерой; Ты является во времени, но во времени в себе протекающего процесса, который проживается не как звено некой непрерывной и строго организованной последовательности, но в некоем особом "длении", чье чисто интенсивное измерение определимо лишь из него самого; Ты является одновременно как действующее и как восприемлющее воздействие, но не включенное в цепь причинности, а в своем взаимодействии с Я выступающее как начало и конец происходящего. Вот что входит в основную истину человеческого мира: только Оно может быть упорядочено. Лишь прекращая быть нашим Ты и становясь нашим Оно, вещи поддаются координации. Ты не знает никакой системы координат.

Однако теперь ко всему вышесказанному необходимо добавить то, без чего эта частица основной истины пребудет лишь никчемным фрагментом: упорядоченный мир не есть мировой порядок. Бывают мгновения несказанной глубины, в которых мировой порядок созерцается как присутствие настоящего. Тогда мы ловим на лету мгновение звука, а его неразборчивая нотная запись есть упорядоченный мир. Мгновения эти бессмертны, и они же преходящи: после них не остается никакого содержания. которое можно было бы сохранить, но сила их входит в созидание и познание человека, лучи ее вторгаются в упорядоченный мир и расплавляют его вновь и вновь. Так в истории отдельного человека, так в истории рода.

* * *

Мир двойствен для человека в силу двойственности его соотнесения с ним.

Человек воспринимает то, что есть в окружающем мире, – просто вещи и существа как вещи, он воспринимает то, что происходит в окружающем мире, просто процессы и действия как процессы, вещи, составленные из свойств, процессы, состоящие из моментов, вещи в пространственной, процессы – во временной сети мира, вещи и процессы, ограниченные другими вещами и процессами, ими измеряемые, с ними сравнимые, упорядоченный мир, расчлененный мир. Этот мир в известной степени надежен, он обладает плотностью и длительностью, гармоничное сочетание частей в его ансамбле доступно обозрению и обладает наглядностью, его воспроизводят, закрыв глаза, и проверяют с открытыми; вот он, здесь, ты можешь чувствовать его близость всей поверхностью своего тела, если ты ощущаешь именно так; или же он притаился в твоей душе, если такое представление тебе ближе; ведь это твой объект, он остается им по твоей милости, он остается тебе изначально чуждым, как внутри тебя, так и вовне. Воспринимая его, ты принимаешь его истинно таким, каким он тебе представляется, ты принимаешь его за "истину", и он позволяет тебе принимать себя, но он не дается тебе. Лишь относительно такого мира ты можешь "прийти к пониманию" с другими людьми; несмотря на то что каждый представляет его по-разному, он готов быть вам общим объектом, но встретить в нем других ты не можешь. Без него тебе не выстоять в жизни, его надежность поддерживает тебя; но если ты в этом мире умрешь, ты будешь погребен в Ничто.

Или же человек встречает Бытие и Становление как свое пред-стоящее, всегда только как одну-единственную сущность и всякую вещь только как сущность; то, что здесь есть, раскрывается ему в происходящем, а то, что здесь происходит, дается ему как Бытие; только это одно есть присутствующее, а оно охватывает весь мир; мера и сравнение – исчезли; сколько неизмеримого станет для тебя действительностью – зависит от тебя. Встречи не складываются в упорядоченный мир, но для тебя каждая встреча – знак мирового порядка. Они не связаны друг с другом, но каждая из них служит тебе ручательством твоей связи с миром. Мир, являющийся перед тобой таким, – ненадежен, ибо он всегда нов для тебя; он не обладает плотностью, ибо все в нем пронизывает все; он лишен длительности, ибо он приходит незваным и исчезает, когда его пытаются удержать; он необозрим: если ты захочешь сделать его обозримым, ты потеряешь его. Он приходит, и приходит с тем, чтобы уловить тебя; если он не доберется до тебя, если он не встретит тебя, он исчезает; но он возвращается, возвращается преображенным. Он не вне тебя, он касается самой основы твоей, и, сказав "душа души моей", ты скажешь не слишком много, но берегись, если захочешь вложить его в душу свою – ибо так ты уничтожишь его. Он – твое настоящее: лишь обладая им, обладаешь ты настоящим; и ты можешь сделать его своим объектом, узнавать посредством опыта и использовать, ты должен вновь и вновь делать это, и вот никакого настоящего уже нет у тебя. Между тобой и настоящим – обоюдность даяния; ты говоришь ему Ты и предаешься ему, оно говорит тебе Ты и предается тебе. Относительно такого мира ты не можешь прийти к пониманию с другими, с ним ты один на один; но он учит тебя встречать других и уметь устоять во встрече; и он ведет тебя, через милость своих приходов и через печаль расставаний, к тому Ты, в котором линии отношений, параллельные, пересекаются. Он не помогает тебе удержаться в жизни, он лишь помогает тебе обрести предчувствие вечности.

* * *

Мир Оно обладает связностью в пространстве и времени.

Мир Ты не имеет никакой связности в пространстве и времени.

Отдельное Ты должно стать Оно, когда отношение исчерпано.

Отдельное Оно может через вхождение в действительность отношения стать Ты.

Вот два основных преимущества мира Оно. Они побуждают человека смотреть на мир Оно как на такой мир, в котором приходится жить и в котором вполне можно жить, ибо он обеспечивает острыми и волнующими переживаниями, знаниями, деятельностью. В этой летописи, фиксирующей зримое, конкретное и полезное, моменты Ты кажутся диковинными лирикодраматическими эпизодами, пусть не лишенными соблазнов волшебства, но увлекающими к опасным крайностям, ослабляющими проверенные связи, оставляющими после себя больше вопросов, чем удовлетворенности ответами, угрожающими нашей безопасности, даже ужасающими, но ничем не заменимыми. Ибо, если в этих моментах нельзя жить и приходится возвращаться в "мир", к чему покидать его? Почему бы не призвать к порядку выступающее в пред-стоянии по отношению к нам и не вернуть его назад, в объектность? И если порой невозможно не говорить Ты. обращаясь к отцу, жене, другу, почему бы, говоря Ты, не подразумевать Оно? Произнести слово "ты" органами речи и вымолвить ужасающее основное слово совсем не одно и то же; даже прошептать душой влюбленное "ты" вполне безопасно, коль скоро имеется в виду одно: приобретение опыта и использование.

Невозможно жить в чистом настоящем: не будь предусмотрено его преодоление, быстрое и основательное, оно изничтожило бы человека. Но можно жить в чистом прошлом, собственно, только в нем и возможно устроение жизни. Надо лишь заполнить каждое мгновение опытом и использованием, и оно перестанет жечь.

Внемли же, что я поведаю тебе со всей ответственностью истины: человек не может жить без Оно. Но тот, кто живет лишь с Оно, тот не человек.

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

Несмотря на все различия, между историей индивида и историей рода существует по крайней мере одно определенное сходство: они свидетельствуют о неуклонном росте мира Оно.

В этом склонны сомневаться, когда речь заходит об истории рода: ссылаются на то, что для развития сменяющих друг друга культур характерна начальная стадия примитивности, которая имеет разные оттенки, но всегда строится на аналогичных началах и располагает довольно небольшим миром объектов; исходя из этого, утверждают, что жизни индивида соответствует жизнь отдельной культуры, а не жизнь рода. Но, оставив в стороне по видимости изолированные друг от друга культуры, мы обнаружим, что те культуры, которые находились под влиянием других, в определенную эпоху, уже не раннюю, но предшествующую периоду высшего расцвета, заимствуют их мир Оно, иногда непосредственно усваивая его у современной им культуры, как греки у египтян, иногда посредством обращения к культуре прошлого, как западная христианская культура у древних греков. Культуры расширяют свой мир Оно не только благодаря собственному опыту, но также впитывая посторонние влияния, и тогда в возросшем мире Оно происходит решающее расширение – усвоенное как бы открывается заново. (Оставим пока что без внимания огромный вклад, сделанный миром Ты, его деяния и прозрения.) Таким образом, у каждой культуры в целом мир Оно гораздо полнее, чем у предшествующей, и, несмотря на случающиеся порой остановки в их развитии и периоды спада, в истории прослеживается неуклонный рост мира Оно. Здесь не столь существенно, что будет более характерно для "картины мира" той или иной культуры конечность или так называемая бесконечность, а точнее, неконечность. "Конечный" мир может содержать гораздо больше составных частей, вещей и процессов, нежели "бесконечный". Не следует также забывать, что сравнению подлежит не только полнота знаний о природе, но и уровень социальной дифференциации и технических достижений, ибо благодаря последним расширяется мир объектов.

Основное отношение человека к миру Оно включает опыт, который постоянно создает этот мир, и использование, обеспечивающее мир Оно многообразными целями, каковыми являются сохранение, облегчение и оснащение человеческой жизни. С ростом мира Оно должна расти также и человеческая способность к его постижению на опыте и к использованию. У индивида все больше возможностей для замены непосредственного опыта опосредованным, "приобретением знаний", а также для того, чтобы свести использование к специализированному "применению". Однако названная способность должна от поколения к поколению постоянно совершенствоваться. Именно это чаще всего имеют в виду, когда говорят о постоянном развитии духовной жизни. Причем совершенно очевидно, что эти слова погрешают против духа, ибо пресловутая "духовная жизнь" зачастую является препятствием для жизни в духе и в лучшем случае материей, которая в нем, покоренная и оформленная, должна исчезнуть. Это – препятствие, ибо совершенствование способности к приобретению опыта и к использованию обычно достигается через ослабление силы отношения, силы, единственно благодаря которой человек может жить в духе.

* * *

Дух в его обнаружении через человека есть ответ человека своему Ты. Человек пользуется разными языками – языком речи, искусства, действия, дух же один: ответ являющемуся из тайны и обращающемуся к нам Ты. Дух есть слово. И подобно тому как устная речь сначала оформляется в слове в мозгу человека, затем озвучивается в его гортани, хотя то и другое суть лишь своего рода рефракция истинного процесса, ибо поистине речь не заложена в человеке, но человек пребывает в речи и говорит из нее, – так всякое слово, так всякий дух. Дух не в Я, он между Я и Ты. Будет неверным уподобить Дух крови, что струится в тебе, он – как воздух, которым ты дышишь. Человек живет в духе, если он может ответить своему Ты. Он это может, когда он вступает в отношение всем своим существом. Единственно благодаря своей силе отношения человек может жить в духе.

Однако здесь сильнее всего являет свою власть судьба процесса отношения. Чем сильнее ответ, тем сильнее он связывает Ты, превращает ею в объект. Лишь безмолвие, обращенное к Ты, лишь молчание всех языков, безмолвное ожидание в неоформленном, в неразделенном, в доязыковом слове оставляет Ты свободным, пребывает с ним в потаенности, там, где Дух не обнаруживает себя, но присутствует. Всякий ответ вплетает Ты в мир Оно. В этом – печаль человека и в этом – его величие. Ибо так среди живущих рождается знание, творчество, образ и образец.

Но превратившееся в Оно, застывшее в вещь среди прочих вещей наделено предназначением и смыслом, согласно которым оно преображается вновь и вновь. Вновь и вновь – так положено было в час Духа, когда он вложил себя в человека и зародил в нем ответ – объектное должно воспламеняться, преображаясь в настоящее, возвращаться к той стихии, из которой вышло, должно созерцаться и проживаться людьми как присутствующее.

Исполнение этого предназначения и этого смысла срывает тот, кого вполне устраивает мир Оно как такой мир, который следует узнавать из опыта и использовать, и теперь, вместо того чтобы разрешить связанное и переплетенное с миром Оно, этот человек не дает ему подняться из него; вместо того, чтобы узреть его, он его наблюдает, вместо того чтобы воспринять, он его утилизирует.

Познание: в созерцании пред-стоящего познающему раскрывается сущность. То, что он в своем созерцании видел присутствующим, он, несомненно, должен будет рассматривать как объект, сравнивать его с другими объектами, помещать его в ряд этих объектов, объективно описывать и расчленять его; лишь как Оно это может войти в состав знания. Но в созерцании оно было не вещью среди вещей, не процессом среди процессов, но исключительно присутствующим. Не в законе, который впоследствии выводят из явления, но в самом явлении обнаруживает себя сущность. То, что при этом мыслится всеобщее, есть лишь разматывание подобного клубку события, ибо созерцалось оно в особенном, в пред-стоящем. А теперь оно заключено в Оно-форму познания, которое осуществляется посредством понятий. Тот, кто вызволит его из этого заключения и, созерцая, вновь узрит присутствующим, тот исполнит смысл акта познания как того, что между людьми есть действительное и действующее. Но возможен и такой подход к познанию, когда устанавливают: "Значит, так, вещь называется так-то, свойства ее такие-то, ее место здесь". При таком подходе к познанию то, что стало Оно, так им и остается, узнается из опыта и используется как Оно, применяется с целью "ориентации" в мире, а затем и для того, чтобы "завоевать" мир.

Так же и в искусстве: в созерцании пред-стоящего художнику раскрывается образ. Он превращает его в некое образование. Это образование находится не в мире богов, но в этом великом мире людей. Разумеется, оно "здесь", даже если ни один человек не остановит на нем свой взгляд; но оно спит. Китайский поэт повествует о том, как люди не пожелали слушать песню, которую он играл на своей нефритовой флейте; тогда он сыграл ее для богов, и те приклонили ухо свое; с тех пор и люди прислушиваются к ней: итак, поэт покинул богов и ушел к тем, без кого это образование обойтись не может. Оно ждет встречи с человеком, высматривая его, как во сне, ждет, что он снимет заклятие и охватит образ на один безвременный миг. И вот человек приходит и узнает из опыта то, что должно узнать из опыта: так-то оно сделано, или: в нем выражено то-то, или: таковы его качества; и, вдобавок ко всему, какое место оно занимает по сравнению с другими.

Это не значит, что рассудок, занятый эстетическими или научными изысканиями, не нужен: но задача его в том, чтобы точно выполнять свою работу и погружаться в сверхрассудочную, охватывающую рассудочное истину отношения.

И в-третьих: над духом познания и духом искусства возвышается – ибо здесь преходящий плотский человек уже не нуждается в том, чтобы навязывать свой образ более долговечному, чем он, веществу, но, превосходя срок жизни последнего, сам как образ восходит, овеянный упоительной музыкой своей живой речи, на звездном небе Духа, – возвышается чистое воздействие, деятельность без произвола. Здесь являлось человеку Ты из глубочайшей тайны, обращалось к нему с речью из мрака, и он откликался жизнью своей. Здесь Слово раз за разом становилось жизнью, и эта жизнь, исполняла ли она закон, или же нарушала его – и то и другое в свое время бывает необходимо, дабы не умер на земле Дух, – эта жизнь есть учение. Так стоит она перед потомками, готовая учить их не тому, что есть, и не тому, что должно быть, но тому, как жить в Духе, пред лицом Ты. И это означает, что она во всякое время готова сама стать для них Ты и открыть им мир Ты; нет, не так: она не готова, она всегда приходит к ним и их касается. Они же, утратив охоту и способность к живому общению, стали опытными и сведущими: личность они заключили в историю, а речь личности заточили в библиотеки; исполнение закона либо его нарушение – не важно, что именно, – они кодифицировали; они не скупятся на почитание и даже на поклонение, обильно сдобренное психологией, как и подобает современному человеку. О одинокий лик, словно звезда сияющий во мраке, о живой перст на бесчувственном челе, о затихающие шаги!

* * *

Развитие функциональной способности к приобретению опыта и к использованию обычно достигается через ослабление человеческой силы отношения.

Тому, кто препарирует дух, превращая его в средство наслаждения, есть ли дело до существ, живущих рядом с ним?

Подчиняясь основному слову разделения, которое создает дистанцию между Я и Оно, он делит свою жизнь среди людей, которые его окружают, на две аккуратно очерченные сферы: социальные институты и чувства, сферу Оно и сферу Я.

Институты – это то, что "вовне": там человек преследует всевозможные цели, работает, совершает сделки, оказывает влияние, становится предпринимателем и конкурирует с другими, организует, хозяйствует, служит, проповедует. Это до некоторой степени упорядоченная и более-менее согласованная структура, где дела идут своим ходом благодаря разносторонним усилиям человеческих мускулов и мозга.

Чувства – это то, что "внутри": здесь человек живет и отдыхает от своей деятельности в институтах. Здесь заинтересованному взгляду предстанет целый спектр эмоций; человек потакает своим симпатиям и антипатиям, предается удовольствиям, а также страданиям, стараясь в последнем не заходить чересчур далеко. Здесь он у себя дома и может расслабиться в кресле-качалке.

Институты – это сложный форум, чувства же – своеобразный будуар, где никогда нет недостатка в развлечениях.

Разумеется, это разграничение постоянно подвергается опасности, ибо чувства дерзко вторгаются в наши важнейшие институты, однако при желании эту границу легко восстановить.

Труднее всего провести разграничение в сфере так называемой личной жизни. Например, в браке это делается далеко не сразу и не вдруг, но в конце концов все встает на свои места. Как нельзя более успешно разграничение осуществляется в сфере общественной жизни: стоит обратить внимание на то, как в век политических партий, а также группировок, считающих себя надпартийными, и их "движений" громогласные конференции безукоризненно чередуются с ползучими формами повседневной деятельности: либо механически-равномерной, либо органически-небрежной.

Отделенное Оно институтов – это Голем, а отделенное Я чувств – беспечно порхающая птица души. Они не знают человека; одно – только образец, другое – только "объект", им неведомы ни личность, ни общность. Они не знают настоящего: институты, даже самые современные, знают лишь застывшее прошлое, завершившееся бытие, чувства, даже самые сильные и продолжительные, знают лишь мимолетное мгновение, незавершенное бытие. У них нет доступа к действительной жизни. Институты не образуют общественную жизнь, чувства – личную.