Текст книги "Дэниэл молчит"

Автор книги: Марти Леймбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Глава четырнадцатая

Кэт сказала, что соскучилась по мне, по детям и хочет увидеться. Договорились, что она встретит нас у школы. Мы нашли ее машину, и я пристегнула Эмили и Дэниэла на задних сиденьях, радуясь ожидающим нас приключениям. К моему полнейшему восторгу, Кэт предложила поход в зоопарк.

– Я приглашаю, – добавила она.

Здорово! Мне непросто сводить детей в зоопарк: за цену такого похода можно купить один час занятий с Энди, или продуктов на полнедели, или школьный жакет для Эмили к осени. Собственно, жакет меня не слишком беспокоил – Стивен, вне всяких сомнений, оплатит, – однако муж четко дал понять, что Энди О'Коннор обходится слишком дорого. Дескать, игры с ребенком не стоят таких безумных денег. Но он-то не видел собственными глазами, чего Энди добивался от Дэниэла! И не понимал, что игры – это лишь малая часть работы Энди.

– На пасхальные каникулы родители водили нас в зоопарк, – говорила Кэт. – Каждый год, непременно в один и тот же день. В субботу мы шли в зоопарк, а в воскресенье отмечали Пасху. Жара и лондонский зоопарк в моем сознании не совмещаются. Для меня зверинец навсегда связан с Великим постом. Как услышу пасхальный гимн – перед глазами шлепают ластами дрессированные тюлени.

По желанию Эмили мы зашагали по нагретой белой дорожке прямиком к слонам, «слишком быстро», по мнению запыхавшейся Кэт. Она насмешила меня своими жалобами на жару. В моей родной Вирджинии даже ранней весной тебя окутывает горячее марево. А летом бывают такие дни, когда каждый вдох обжигает, воздух горяч, как распаренная шерсть, и каждый жест под палящим солнцем дается с трудом. Летним днем в Вирджинии не походишь быстрым шагом. Мы пережидали жару дома, у кондиционера, попивая ледяной чай (такого, кстати, в Англии не сыщешь) и сражаясь с насекомыми, которые тоже рвались в прохладу. Чешуйницы упорно лезли по водостокам, невесть откуда налетали осы. Земля вокруг дощатого дома, где мы жили, кишела жабами, прятавшимися от жары по норам, и змеями, бесстрашно выползавшими по вечерам на нагретые камни. С заходом солнца наступало время москитов, мы нещадно поливали себя репеллентами, и в последнее время я не раз задавалась вопросом, не эта ли отрава – причина болезни моего ребенка. А может, в аутизме Дэниэла виновны пестициды, которые тоннами распыляли на местные поля одномоторные самолеты, – они летали низко, как гуси, заставляя нас невольно пригибаться. Ребенком я шлепала по ручьям и пила воду из любого источника. Мы с братом все окрестные леса излазали, объедаясь голубикой и дикой земляникой, что пряталась под празднично-зелеными листьями. Мыть ягоды? Да нам такое и в голову не приходило. Мы ловили рыбу, не задумываясь о чистоте воды; тайком уписывали соседскую малину, не ломая голову над вопросом, как она выросла, такая красавица, среди полчищ всевозможных паразитов.

– Имей в виду, я никогда не любила Пенелопу, – прервала мои мысли Кэт.

Мы стояли перед слоновьей вольерой, и восторгу Эмили не было предела. Серый слоненок величиной с лондонское такси казался совсем крошечным рядом с морщинистой мамой-слонихой! Дэниэлу было не так интересно, но и он смотрел на слонов, что уже хорошо, даже если при этом он жевал уголок воротничка рубашки. Я отвлеклась от Кэт на пару минут, чтобы помочь Дэниэлу ткнуть пальчиком в животных: «Большой слон! Маленький слон!» – но все же совмещать терапию с беседой с Кэт было сложновато.

– Уж так она себя любит, так любит. Воображала, – фыркнула Кэт. – По-своему, конечно, хороша – отдаю должное, – но я вздохнула с облегчением, когда он на ней не женился. И я всегда гордилась такой невесткой, как ты.

Эмили двинулась вдоль ограды, мы следом – с отставанием, чтобы она не слышала разговора.

– А почему в прошедшем времени? Я по-прежнему твоя невестка. Или я чего-то не знаю?

Кэт быстро глянула на меня и отвела глаза.

– Черт побери! Выкладывай, Кэт!

Дожидаясь шоу морских львов, мы наблюдали, как рассаживаются на сине-зеленых стульях зрители, слушали дрессировщицу – громогласную даму с микрофоном у рта и связкой рыбы на ремне у пояса. В бассейне перед нами вода дрожала, как желе на подносе. Дэниэл нырнул бы туда с удовольствием; я удерживала его за рубашку, а он тянулся вперед, размахивая руками, как крыльями, – вот-вот взлетит, дай только разогнаться.

– Ты права, – продолжила Кэт. – Стивен явно в шоке, иначе не ушел бы из дома так внезапно. Очень надеюсь, что он опомнится. Но видишь ли, я знаю Пенелопу. Девица себе на уме. Представь, мне позволено звонить собственному брату только на мобильник. Она бесится, если домой звонишь.

– Я тоже от Пенелопы не в восторге, но не Пенелопа стояла рядом со мной перед алтарем и обещала не покидать меня, пока смерть не разлучит нас.

– Да уж. Не понимаю я Стивена.

Мы общались шепотом, сдвинув головы, под аккомпанемент изумленных возгласов зрителей водного шоу: морские львы выскакивали из воды и плюхались обратно, прыгали сквозь обручи и носами пасовали большие мячи.

– Эту красавицу зовут Солюшка! – сообщила в микрофон ведущая, бросив серебристую рыбину крупной «львице», рассекающей рябь бассейна.

Прижав к себе Дэниэла, я успокаивала его, когда публика уж очень шумела. Он всегда боялся громких звуков, и, пока длилась овация зрителей в адрес Солюшки, игравшей с дрессировщицей в мяч, Дэниэл с плачем зажимал уши руками. И все-таки он следил за представлением на воде – уже достижение. Ну а Эмили уж так скакала, хлопала и веселилась, хоть отбойный молоток к ней привязывай – чего энергии зря пропадать. Все шло прекрасно до тех пор, пока на Дэниэла не попали брызги из бассейна. Он взвыл, вывернулся из моих рук и сломя голову кинулся бежать. Я поймала его только у последнего ряда кресел, стараясь не думать о том времени, когда Дэниэл будет сильнее и быстрее меня. Нет-нет, моего сына не придется удерживать на веревке, больше похожей на наручники, как тех угрюмых воспитанников спецшколы, которых я видела на входе в зоопарк и которых учителя вели от вольеры к вольере, будто скот на бойню.

Тигр бродил в своем загоне взад-вперед, взад-вперед. Полосы на шкуре казались отражением металлических прутьев клетки. Зверь глядел на всех сразу и ни на кого в отдельности, будто прислушиваясь к природным инстинктам охоты, насыщения, продолжения рода. Мне знаком этот взгляд… я видела его у сына. Ноги готовы были нести меня прочь от жуткого зрелища, и лишь собрав волю в кулак, я смогла устоять на месте.

Притихшая Эмили льнула ко мне, завороженно разглядывая громадную кошку всего в нескольких футах от нас: отвисшая на животе шкура, густая шерсть, желтые клыки в приоткрытой пасти. А Дэниэл просто не обратил на тигра внимания. Шестьсот фунтов экзотики из индийских джунглей моего сына не заинтересовали. Зато он не сводил глаз с воробья, нахально резвившегося в пыли на тигриной территории. «Птичка», – сказала я и, повторив несколько раз, услышала от Дэниэла: «Тика». Еще одно слово. Дома я запишу его в свою тетрадку, а потом буду мастерить птичек из бумаги и всевозможных подручных средств, рисовать фломастерами и красками, размахивать руками, изображая из себя птичку. Мы будем бегать по дому с картонными крыльями за спиной, словно ангелы, а на пруду в Риджент-парк рассматривать чаек, подражать их кульбитам в воздухе и ныркам в воду. Мы закрепляли каждое произнесенное Дэниэлом слово, и я не собиралась отступать от этого ритуала, пока мой сын не заговорит со мной наравне.

– Боюсь, родители тоже свою лепту внесли, – продолжала Кэт. – Люди они непростые, сама знаешь. Мама с виду такая безобидная – банки с вареньем в церковь таскает, время на мальчишек Дэвида и Триши выкраивает. Но все это до поры до времени. Желание отца для нее закон. Ради него она обо всех забудет. Родные дети побоку – лишь бы мужу угодить. Она убеждена: родители должны выступать единым фронтом. Весь первый семестр в школе-интернате Стивен – ему восемь лет было – рыдал ночи напролет. Родителям тогда не разрешали общаться с детьми, пока те не отвыкнут от дома. Е-мейлов никаких не было, сотовых тоже. На каникулах Стивен молил отца и мать, чтобы не отправляли его обратно, – в буквальном смысле молил, на коленях, весь в слезах. А отец и слышать не хотел.

Кэт убила меня своим рассказом. Внешне вся из себя изысканная – безукоризненный выговор, элегантное платье-рубашка, туфельки от Рассел и Бромли, с блестящими медными вставками, – она все же оставалась моей любимой, прямой и откровенной Кэт. Я знала, что она ни слова не сочинила ни о своих родителях, ни о Стивене, человеке, которого я по-прежнему любила и желала. Наш сын весь в него – те же темные глаза, те же широкие скулы… У меня сердце разрывалось от мысли, что такой же вот мальчишка на коленях просил пощады у родителей, которым неведом иной путь вырастить своего ребенка, кроме как отлучить его от себя и от дома.

– Тяжело тебе, должно быть, приходится, – прошептала Кэт. – Вокруг столько любопытных глаз, все исподтишка следят за тобой, каждый твой шаг с Дэниэлом критикуют…

Солнце и масса впечатлений утомили детей: Эмили прикорнула на диване, Дэниэл уснул у меня на коленях. А мы с Кэт переводили дух с бокалами ледяного лимонада в руках.

– Ко мне тут недавно приходили двое… Собирались записать Дэниэла в спецшколу для детей с задержкой развития, – отозвалась я, вспомнив кошмарных визитеров в длинных плащах, с блокнотами и ручками наизготовку. Таким бы злодеев выслеживать, а рядом с детьми им делать нечего. Дэниэла они разглядывали с безопасного расстояния, как дикого зверя – вот как тигра в зоопарке, например. Хотя Дэниэл иногда… Я замотала головой, отгоняя образ сына, вытаптывающего траву вдоль забора нашего сада. – Знаешь, Кэт, я их попросту выставила. Эти меня точно раскритиковали. Но они-то не знают, как Дэниэл вырос за последнее время. Они увидели страшно запущенного ребенка, который способен произнести лишь полсотни слов. А для меня его пятьдесят слов – это ровно в пятьдесят раз больше, чем было до начала наших занятий.

– Я-то знаю, что для тебя значат дети и сколько ты для них делаешь. Не слушай тех, кто винит во всем тебя, Мелани. Дети-аутисты появляются на свет все чаще, и никто не может понять почему.

Я умолчала о том, как во снах меня преследует Беттельхайм, как задевает сарказм матерей на регулярных сборищах у школы и как тяжело даются ночные часы ожидания и одиночества.

– Я себя виновной и не считаю, Кэт. Но по-прежнему уверена, что прививки плохо отразились на Дэниэле. Все до единой, не только корь-свинка-краснуха.

– Не забывай, что я каждый день отправляю детей на прививки.

– Прости, я не хотела тебя обидеть. Ты тут ни при чем.

Кому, как не мне, знать, что мать лишается покоя с момента первого крика ребенка и последствия каждого ее шага останутся с ней до самой могилы. Так есть ли смысл кого-то винить?

– И не позволяй никому себя оскорблять, Мелани. Учти, желающие наговорить гадостей найдутся. Одна такая вчера была у меня на приеме. Жаловалась, что ремонтную бригаду ее мужа послали в Майда-Вейл чистить и перекрашивать стены в квартире, где живет подросток-аутист. Судя по всему, мальчик по ночам мажет стены экскрементами. Слышала бы ты, как она возмущалась: мол, таких детей надо взаперти держать, и почему это ее муж должен за больным убирать – не дай бог, заразится, и что себе думают родители.

– А ты что? – выдавила я сквозь застрявший в горле ком. Казалось, я проглотила электрическую лампочку и осколки впились в сердце.

– А я презентовала ей упаковку резиновых перчаток. – Кэт заговорщицки улыбнулась. – Со словами: «Вот вам решение вашей проблемы. Врачи ими пользуются ежедневно».

Мы расхохотались, и я обняла Кэт.

– Помни, ты моя подруга навсегда, – добавила она.

Я кивнула. Признаться мне, что Стивен готовится к разводу, у Кэт так и не хватило духу.

Глава пятнадцатая

Ha одном из снимков в моих альбомах Дэниэл сидит на крыльце рядом с сестрой. Глаза устремлены прямо в камеру, улыбка во весь рот, лицо светится радостью. Я часто смотрела на этот снимок и думала: что же в этот день случилось такого хорошего? Что мой мальчик ел или чего не ел, какие химические процессы в организме подняли ему настроение? На одной из лекций, которые я по возможности посещала, доктор, занимающийся биологическими аспектами аутизма, утверждал, что на состояние детей-аутистов существенно влияет пища. Им вредны продукты, содержащие витамин Е, сахар, аспартам, зерновые, глутамат натрия; продукты, в которых много красителей, даже натуральных, некоторые фрукты например. Худшее, чем можно кормить аутиста, – это клейковина и молоко, то есть единственное, что согласен есть Дэниэл. А клейковина, как назло, везде присутствует: и в крекерах «Карр», и в дижестивах «Мак Вити», не говоря уж об итальянской выпечке, от которой ломился наш дом. Согласна, без сдобы и печенья вполне можно прожить, но лишать Дэниэла его любимого молока? По-моему, это несправедливо. Я столько усилий приложила, приучая сына к чашке, а наливать теперь могла только воду или разбавленный сок.

Дэниэл подошел ко мне, дернул за рубашку и округлил рот – просил грудь. Я отстранилась, указывая на чашку.

– Ули! – потребовал он. Молоко у него почему-то «ули». А потом вдруг четко произнес: «Mo-око!» И потянулся к моей груди.

Но мне все же пришлось повернуть его лицом к чашке.

Тот же доктор после лекции посоветовал давать Дэниэлу козье молоко в сочетании с комплексом ферментов для лучшего усвоения. Сырое козье молоко привозят из Уэльса; еженедельная доставка обходилась мне в двадцать с лишним фунтов. Двадцать фунтов в неделю за молоко – неслыханные деньги. Двадцать фунтов или около того – это государственное пособие Дэниэла по инвалидности. Выходит, государство оплачивало молоко для Дэниэла. Грандиозная помощь моему маленькому сыну.

На ферменты пришлось раскошелиться уже мне, причем вылились они, доложу я вам, в кругленькую сумму.

Ночью мне одиноко, к тому же рваный сон Дэниэла не давал уснуть, и я набрала номер брата.

– Чего ж телик не смотришь? – спросил он. – Кабельное-то небось есть? Можно еще в супермаркет прошвырнуться, который круглосуточный. Чаты, казино, залы ожидания в аэропортах. Да мало ли чего изобрели для таких полуночников, как ты.

– Но я спать хочу!

– О'кей, – отозвался он небрежно – мол, подумаешь, нашла проблему. – Валиум, ативан, транкин, ксанакс, буспирон. Закажи по Интернету и дрыхни сколько влезет. У тебя ж куча времени.

Ларри выдал еще один совет: перепихнуться по-быстрому.

– Я слыхал, это последняя фишка у британцев, – хохотнул он. – Меня б в твою шкуру – уж я б покувыркался.

– Я замужем, не забыл? И вообще, трехминутные интрижки не для меня. Неинтересно.

– М-м-м-м, – протянул Ларри с очевидным неодобрением. – М-м-м-м… Не вздумай эту бредятину на свидании отпустить. Улыбочку давай, улыбочку. И тверди, что секс любишь. Иначе ни черта не выйдет.

В следующий раз Ларри сам позвонил. На часах пять утра, солнце оранжевым леденцом нависло над крышами домов. А голос Ларри в трубке ясен и бодр: у них только одиннадцать вечера.

– Да ладно, ты гонишь! – басил Ларри. – Быть того не может!

– Честное слово.

– И это в двадцать первом веке? Самое любимое «мыло» в этой гребаной стране, куда тебя занесло, идет по радио?!

– Точно. «Арчеры», – выдохнула я вместе с дымом. Энди забыл свою сигарету, я решила затянуться разок-другой. Не в доме, конечно, – в саду, на скамейке у нашего закисшего пруда.

– По радио?! – Брат был в шоке. – Средь бела дня?

В хорошие дни я считала слова в лексиконе Дэниэла. Он уже знал больше сотни и начал их складывать! Три года я не слышала от сына ни словечка, зато теперь, если включить фантазию, он готов играть «в слова» целыми днями. Я и в мяч его научила играть, не забывая хвалить каждый раз, когда ему удавалось поймать или бросить мяч.

Всего несколько месяцев назад Дэниэл вовсе не замечал мяч, даже если тот попадал ему в лицо или в живот. А когда я заставляла его взять мяч – подносил к лицу и долго рассматривал, сощурив глаза. Или кидал вверх и отворачивался, не глядя, куда тот упал. Теперь он научился ловить. И даже пытался бросать его обратно. Ну, почти всегда пытался.

На прогулках в Риджент-парк я катала его на трехколесном велосипеде; мы хором кричали «Утки!», поднимая в воздух стаи диких уток. Притянув к себе сиденье качелей на тяжелых цепях, я начинала: «На старт, внимание…»

– Маш! – говорил Дэниэл – и я отпускала сына в полет.

Но случались и плохие дни, когда Дэниэл отказывался говорить, когда его взгляд вновь блуждал, ни на чем не останавливаясь, а мне не с кем было поделиться, на мои звонки никто не отвечал. В такие дни я разваливалась на части и мечтала только об одном: отыскать какую-нибудь кнопку, рубильник – что угодно, лишь бы выключить себя из этой жизни. А то весь свет не мил, и туфли жмут. В магазинах я растравляла себя, любуясь ровесниками Дэниэла: они не дают своим юным мамам ни минуты покоя, засыпают вопросами и ведут сложнейшие переговоры, сколько именно шоколадок надо купить. Казалось, от этих детей исходит сияние, словно они покрыты слоем глазури, которая и отражает, и притягивает свет. А мой мальчик в магазинной тележке лишь смотрел перед собой пустым взглядом или возил языком по губам, пока кожа вокруг рта не загорится пунцовым кругом. Он мог ткнуть во что-нибудь пальцем или что-то сказать, но больше молчал, если только я не настаивала на общении. Его нужно было заводить, как старинные автомобили, которые не двигались, пока не крутанешь ручку. Хотя при желании он уже много чего мог сказать. И горы печенья мне теперь не требовались, чтобы удержать его в тележке. По совету Энди я как следует кормила Дэниэла перед самым выходом, а в магазине держала под рукой крекеры (без клейковины), время от времени вознаграждая его за терпение. И представьте, у нас все получалось. Правда, сначала пришлось помучиться. В первый раз Дэниэл рыдал до синевы, а потом ринулся бежать. Энди загородил дорогу, и тогда Дэниэл рухнул на пол и забился в истерике. У меня все внутри переворачивалось, но Энди был настроен оптимистически.

– В нашем распоряжении целое утро. – Энди даже умудрился улыбнуться. – Забудьте об окружающих. Считайте, что в магазине только я, вы и Дэниэл. Сохраняйте спокойствие, и мы справимся.

Стиснув зубы, я сохраняла спокойствие. Рыдания Дэниэла постепенно стихли, Энди поднял его и, не переставая говорить, пошел по проходу, пристроив ножки Дэниэла на своих ботинках. Я двинулась следом, машинально наполняла тележку – варенье, яйца, хлеб, – а сама не спускала глаз с Дэниэла и Энди.

– Здорово шагаешь! – восхищался Энди, хотя сам практически нес Дэниэла на ногах. – Молодец, парень, идем дальше!

Наконец Дэниэл затопал по проходу самостоятельно. Энди оглянулся, подмигнул мне и предложил Дэниэлу крекер. Погуляв еще минут пять, мы вышли из магазина с пустыми руками.

– Что мы творим, Энди? Бросили полную тележку посреди магазина. Так нельзя! – прошептала я, выскальзывая вслед за ним из двери.

Энди расхохотался и хлопнул меня по плечу.

– Еще как можно! – заверил он, протягивая Дэниэлу его любимого самоходного Томаса. И добавил: – Повторять ежедневно, а лучше дважды в день, до нашей следующей встречи.

– А когда наша следующая встреча?

С каждым днем Дэниэл требовал все больше, а главное, все четче.

– И-ще поезд! – сказал он не оставляющим сомнений тоном: это приказ, а не просьба.

Вот только нищала я с катастрофической быстротой. Продать бы коттедж, и побыстрее, иначе скандала со Стивеном не избежать.

Стивен пришел к выводу, что я безответственно отношусь к деньгам, разбазаривая бешеные суммы на терапевтов, гомеопатов, кинезиологов. Ладно, согласна, толку от всех этих спецов никакого, но как я могла узнать, пока не попробовала? Зато Энди стоил каждого потраченного на него пенни. Энди необходим нам как воздух, в нем моя единственная надежда на выздоровление сына. А Стивен наотрез отказался выдавать мне наличные и даже кредитки пригрозил аннулировать.

В доме все меньше вещей на продажу; скоро мне уже нечего будет рекламировать в бесплатных газетных купонах или на объявлениях с красочным «ПРОДАЕТСЯ», которые я пришпиливала на киосках. А у меня запланирована еще не одна консультация со специалистами.

Аутизм, как оказалось, недуг не из дешевых. Если его лечить.

Стивен все-таки обнаружил отсутствие ковров, своего любимого кресла, антикварного морского хронометра, что висел над камином, персидского ковра из-под стеклянного журнального столика (столик, кстати, тоже сделал ноги). Убедившись, что та же участь постигла и его многолетнюю подборку альманаха по крикету «Уизден», он взвился, как столб пламени, долго набиравшего силу под тлеющими угольками. Мне даже показалось, он меня ударит. Впервые очутившись лицом к лицу с человеком, готовым поднять на меня руку, я поняла: такое противостояние требует мужества в сочетании с некоторой тупостью и изрядной долей упрямства. Борьба с аутизмом ребенка, пожалуй, требует того же самого, мельком отметила я, отступая от разъяренного мужа.

– Поделом мне! – вопил Стивен. – Женился на чокнутой – теперь расхлебываю!

Его зубы сверкнули в оскале, между бровей черным ущельем пролегла морщина, на шее и висках вздулись вены. Стивен будто вырос, раздался в плечах и стал непомерно громаден для почти пустой комнаты, по которой он метался, рассекая кулаками воздух.

А меня, как ни странно, расставание с вещами вообще не трогало. Не то чтобы я их не ценила; просто ценность – понятие относительное. Я с легкостью обменяла бы все свое имущество на несколько новых слов Дэниэла. У меня иная шкала ценностей, только и всего.

– Можешь орать сколько влезет, Стивен, – мне до лампочки.

Если я буду и дальше крушить наш дом, предупредил мой муж, то он заберет детей, пусть даже в однокомнатную квартиру Пенелопы.

Тут уж настал мой черед взорваться.

– Вздумал угрожать?! Позволь напомнить, что мои дети – граждане Америки! И не надейся – ни один судья на свете не отнимет детей у матери в пользу отца, который живет с любовницей.

– Если только эта мать не пациентка психиатра!

Он быстро соображал, мой муж, вот уж чего не отнимешь. Учеба в бизнес-школе даром не прошла, и вверх по служебной лестнице он взмыл не за красивые глаза.

– Черта с два ты это докажешь, – парировала я. – А вот я докажу, что никогда не обращалась к психиатрам. У докторши, которая Дэниэлу диагноз ставила, так и записано, черным по белому!

– А у меня все счета на руках! – рявкнул Стивен.

– Ты сам-то слышишь, что несешь, черт бы тебя побрал?

– Будь так любезна, прекрати чертыхаться!

– Будь так любезен, убирайся к чертям собачьим из моего дома!

Что он и сделал, причем быстро, без единого слова проскочив мимо детей в саду. Эмили с ведерком и совком возилась в зеленой пластмассовой песочнице в форме лягушки, время от времени поглядывая в сторону дома. Я знала, о чем она думает, сдвинув бровки под полями соломенной шляпы: что там происходит, в доме, почему папа с мамой все время ругаются, почему больше не лежат в обнимку под одним одеялом и никогда не целуются?

По пятницам Энди до последней минуты своего сеанса пахал как лошадь в поле. В обтрепанных джинсах, взъерошенный до невозможности, он то строчил что-то в своем блокноте, то гонялся по всему дому за Дэниэлом, а тот верещал, хихикал и улепетывал, то и дело оглядываясь на своего преследователя. Энди превращался в очень злой тепловоз, который замыслил напасть на простодушный паровозик (Дэниэла), коварно подбираясь к нему по боковой ветке. Дэниэл не успевал опомниться, как перед ним, в цилиндре и плаще, представал всемогущий маг, способный любого мальчика сделать невидимым! Подхватив Дэниэла под мышки, Энди щекотал его до тех пор, пока тот не взвизгнул, задыхаясь от счастья: «Опять бегать!»

И гонка возобновилась.

Посреди всего этого веселья зазвонил телефон. Я смеялась, поднимая трубку, от радости за сына забыв обо всем на свете.

Телефонный звонок вернул меня к реальности.

– Сейчас не время скандалить, – бесцветным голосом произнес Стивен.

Мужчины встретились в гостиной. На Энди футболка с цифрой 8 во всю грудь и «маринованные штаны», по выражению моего брата, – в смысле, камуфляжные брюки. Стивен, заметно взмокший в своем костюме, снял пиджак и закатал рукава рубашки. Молодец, приехал с работы пораньше, специально чтобы поучиться у Энди приемам общения с Дэниэлом.

– Главное, чтобы Дэниэлу было весело, – говорил Энди. – Паясничайте, кривляйтесь. Чем больше вы валяете дурака, тем лучше. И держите при себе шоколад. Как только вы его позовете: «Дэниэл!» – он должен отозваться: «Папа!»

Неужели мы так далеко продвинулись, что Стивен согласился брать уроки у Энди? Ни за что не поверила бы, если бы не видела собственными глазами. Такое событие стоило отпраздновать, не будь Стивен опять в паршивом настроении. Он договорился о встрече с директором одной из спецшкол, а я отказалась пойти, чем привела его в бешенство. Слышать не желаю ни о какой школе, заявила я мужу. Даже если бы я не возражала против спецшкол как таковых, все равно не отдала бы Дэниэла, потому что у него и дома учебы хватает. Когда-нибудь – если у нас получится, конечно, – Дэниэл сможет учиться в обычной школе, пусть даже с дополнительной помощью. Стивена мне, к сожалению, убедить не удалось.

И все же он приехал к Энди, так что не все еще потеряно.

– Итак, не забывайте: ему должно быть весело, – повторил Энди. – Вы держите шоколад, зовете: «Дэниэл!» – а он должен ответить: «Папа!»

Стивен посмотрел в сад на сына.

– Дэниэл… – буркнул он и закашлялся.

– Ладно. Гм. Э-э-э… – протянул Энди. – Как бы это сказать… Пожалуй, чересчур деловито. Можно понять, вы ж сюда прямо из офиса. Попробуйте добавить капельку… м-м-м… радости, что ли. Ну, вроде у вас для него сюрприз.

Стивен кивнул, расправил плечи.

– Дэниэл! – окликнул он.

– Гораздо лучше, – оценил Энди. – Но, откровенно говоря, Стивен, вид у вас немного сердитый. Лучше вот так: «Дэээниэээл!»

– Ясно. – Стивен подался вперед и почти пропел, отчетливо и звонко: – Дэээниэээл!

Сидя в саду на скамейке, рядом с Дэниэлом, я тут же отозвалась:

– Папа!

– Папа! – эхом повторил наш сын, и Стивен принес ему шоколадку.

– Не медли с шоколадкой, – посоветовала я. – Он должен связывать награду с тем, что отзывается на твой зов.

– Без тебя обойдусь, – процедил Стивен.

Выйдя из гостиной в сад, Энди остановился рядом с нами.

– Высший балл обоим. Блестяще! Я уж молчу о нашей суперзвезде.

Он поцеловал Дэниэла в макушку, не заметив устремленный на него хмурый взгляд Стивена.

Я оказалась на мели. Ситуация безвыходная, пришлось обратиться к брату за помощью. Очень-очень-очень надо, Ларри, пожалуйста, одолжи денег. Моего брата никогда не трогало загрязнение атмосферы, не мучила совесть за состояние окружающей среды, не волновала борьба зеленых. Ларри основал, по его собственному выражению, «Фонд Порока», то есть все средства он вкладывал в казино и компании, производящие сигареты, алкоголь, оружие. Полный остолоп, конечно, но далеко не нищий. «Ставь на порок» – так звучал его финансовый девиз.

– А у меня все вложено, – ответил на мою просьбу Ларри. – И вообще, бабки тебе не помогут.

Само собой. Заранее ведь знала ответ, могла бы и не трудиться. Ларри, как и все остальные, уверен, что аутизм безнадежен и неизлечим. Да и сочувствие ему неведомо, в отличие от Дэниэла, которому душевная черствость вроде бы положена по диагнозу. Однако именно Дэниэл при виде чужих слез начинал рыдать. Чтобы Эмили никогда не плакала, я осыпала ее конфетами, а чувствуя свои близкие слезы, мчалась в ванную – умываться холодной водой. Зато мой брат, человек как будто совершенно здоровый – если забыть о том, что он живет среди орущих попугаев и пребывает в убеждении, что несмотря ни на какие экономические кризисы, люди будут покупать все необходимое для своей скорейшей кончины, – отказал в помощи единственному племяннику.

Несколько дней спустя Ларри сам позвонил. Случай уникальный, поскольку звонки через Атлантику слишком дороги для такого скряги. В связи с неурожаем, сообщил Ларри, китайцы решили спасти зерно, уничтожив всех воробьев. Эту ошеломляющую новость он то ли где-то услышал, то ли прочитал, то ли узнал на одном из миллионов форумов, из которых не вылезает. Его звонок застал меня за чтением вечерней сказки Дэниэлу. Точнее, я пыталась читать, чтобы удержать ребенка в постели.

– Ну и что? – сказала я, не дождавшись продолжения.

Брат молчал.

– Дальше-то что, Ларри?

В трубке – долгие мили глухого безмолвия.

– Не могу… – наконец прорезался голос Ларри. – Слов нет… чтобы описать… никакой язык не способен выразить всю глубину моего… как это назвать? Гнев? Потрясение? Отчаяние? Какое небывалое вероломство!

– Вообще-то с описанием ты отлично справился, но почему ты в таком состоянии? – спросила я. Может, его Ванда бросила? Или попугай ухо отхватил?

– Птицы… – простонал Ларри. – Их. Травят. Газом.

Мы уселись в кружок – Энди, Дэниэл и я.

– Мама! – сказала я.

– Энди! – сказал Энди.

– Дэниэл! – сказал Дэниэл.

– Точно! Ты – Дэниэл! – Я обнимала его, щекотала, смеясь от гордости за своего сына, – гордости, неведомой тем, кто не жил с ребенком, неспособным в три года назвать свое имя.

А Энди отчаянно замотал головой:

– Нет, Мелани! Никаких местоимений. Дэниэл еще не готов.

– Ладно, – послушно отозвалась я, мысленно отметив это правило, как и все другие советы Энди. – Больше не буду.

Энди собрался продолжить игру, но вдруг запнулся и погладил меня по плечу. Его взгляд лучился такой нежностью, что я отвела глаза.

– Не надо так переживать, – прошептал он.

– Энди!

– Мама!

– Дэниэл!

Позже я спросила Энди, можно ли попробовать научить Дэниэла говорить «Меня зовут Дэниэл».

– Попробовать можно. – Энди лежал на полу, восстанавливая силы после чертовски утомительного «урока», во время которого Дэниэл опять летал в синем пластмассовом креслице по комнате. – Но, прежде чем сложить три слова, он должен твердо усвоить двусложные фразы.

Я кивнула, глядя на него сверху вниз. Энди протянул руку, я помогла ему подняться. Мы замерли на секунду, не разнимая рук. Ладонь у него сухая и теплая. А глаза цвета полыни.

– Дак! – вдруг сказал Дэниэл, увидев нарисованного Эмили утенка.

Энди подскочил к нему, наградил шоколадкой.

– Дональд Дак! – сказал он.

– Дак! – настаивал Дэниэл.

– Дональд Дак! – медленно повторил Энди.

– Дона Дак! – отозвался Дэниэл, и, схватив его за руки, Энди устроил ему «карусель».

– Я тоже хочу! – кинулась ко мне Эмили.

Я кружила ее, крепко обхватив запястья, а она заливалась колокольчиком, моя доченька, моя маленькая подружка.