Текст книги "Зеркала прошедшего времени"

Автор книги: Марта Меренберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– Вы это мне? Я не ошибся? – издевательским тоном осведомился Пушкин, нехорошо усмехаясь, отчего его несомненная схожесть с обезьяной стала еще заметнее. – Я, молодой человек, не имею чести вас знать – да и не желаю, откровенно говоря! Но если бы вы знали, с кем имеете честь находиться рядом, то непременно бы прокусили себе жилетку от не-вы-но-си-мой зависти! – последнюю фразу он нарочно прогнусавил мерзким тонким голосочком, подражая известной приме, и Виельгорский с Карамзиным одобрительно захихикали.

Неожиданно обидчик протянул руку с невероятно длинными ногтями к жилету Пьера и вытащил из нагрудного кармашка его лорнет.

– Премиленькая штучка, вы не находите? – обратился поэт к своим онемевшим от его выходки спутникам. – А зачем вам, mon ami, запасной глазик? Я видел вас в фойе – мне кажется, вам лучше поскорее обзавестись запасной ногой! И еще кое-какими дополнительными частями тела, чтоб было удобнее прижиматься к вашему любезному дружку!..

Пушкин попал в точку, сам того не зная. Со всех сторон на них зашикали, однако побагровевший Пьер уже никого не видел, кроме своего кудрявого когтистого обидчика, которого готов был разорвать в клочья. Гагарин лениво препирался с Андреем Карамзиным; музыканта Виельгорского уже успела утомить дурацкая перепалка, и он тщетно пытался всех утихомирить. Публика начинала роптать, неодобрительно глядя в монокли на двух возмутителей спокойствия, и Пьер, схватив нетвердо стоявшего на ногах Пушкина за лацкан фрака, выволок его в пустое фойе. Гагарин вышел вслед за ним, туда же последовали Карамзин и Виельгорский.

– Я вам сказал – уберите руки! – шипел Пушкин, пытаясь оторвать от себя цепкие пальцы Хромоножки. Он уже успел растерять весь запас остроумия и теперь нес какой-то пошлейший вздор о дуэли, пистолетах, стрельбе на десяти шагах и прочую разную чушь, на которую Долгоруков реагировал холодно и надменно, как на пьяный бред. В конце концов Карамзину удалось уговорить Пушкина немедленно вернуть Пьеру лорнет и ехать домой, и тот нехотя согласился, продолжая, впрочем, злобно выкрикивать непристойности в сторону Пьера.

– Забирайте вашу модную игрушку, архивный денди, и не попадайтесь мне больше на глаза! – шипел поэт, размахивая руками и норовя заехать ногтем в глаз Пьеру. – Я вас запомнил, имейте в виду! Сразу видно – уваровский протеже… ну попадитесь мне еще раз!..

Внезапно размахнувшись, он швырнул лорнет на пол. Стекло вылетело из дужки и разлетелось на мелкие осколки.

– А теперь извольте наклониться и осколочки собрать, дабы никто случайно не пострадал! – заявил обнаглевший пиит, но в следующий момент сам, поскользнувшись на куске стекла, полетел на пол под издевательский хохот Пьера и Жана.

Виельгорский протянул ему руку, поэт встал и, приглаживая рукой непокорную кудрявую шевелюру, шепотом спросил у него:

– Что это за тип?

– Князь Долгоруков Петр Владимирович… Александр Сергеевич, у тебя кровь на руке… Вот, платок возьми… К черту эту сволочь, но ты и сам хорош, ничего не скажешь… Пошли, пошли… Ох и устроит тебе твоя Мадонна за пьяную драку, я тебе обещаю!

– Вы слышали, что я сказал? – повторил Пушкин, гордо вздернув вверх подбородок, что, впрочем, не делало его выше. Пьер, не удостоив обидчика ответом, смотрел на него с невыразимым презрением в холодных прозрачных глазах. – Завтра я вас убью! Секундантов выбирайте сами – а стрелять, кстати, вы умеете, мой мальчик, или мне вам на месте объяснить, как пользоваться пистолетом?

– Немедленно прекратите, Александр! – Неизвестно откуда налетевшая Идалия с дикой грацией рыжей кошки яростно метнулась на защиту Пьера. – Я все видела! Я сегодня же расскажу обо всем Натали! Хотите, чтобы завтра весь Петербург говорил только о том, что вы убили на дуэли Пьера Долгорукова? Постеснялись бы! Вы ж в два раза старше – а ума так и не нажили! Пьер, идите-ка сюда, mon cher… Да замолчите же, Пушкин, – мне совершенно неинтересно знать, кто первый начал! Немедленно извинитесь друг перед другом!..

Пьер молчал. Ему давно надоело все это пошлейшее «театральное представление», которое сейчас разыгрывалось в пустом фойе. Ледяной холод сковал его сердце и мозг, а происходящее волновало его не больше, чем судьба разлетевшегося на осколки лорнета. В этот момент в зале зажегся свет, и зрители потянулись к выходу.

– …Александр Сергеевич, ну хватит, все, все… – лепетал Андрей Карамзин, хватая поэта за руки. Тот, внезапно опомнившись, вдруг очень серьезно посмотрел в глаза Пьеру и сухо сказал:

– Может быть, я и был не прав… Но учтите, князь, я всегда приношу несчастье тем, кто мне неприятен. Я пришлю вам новый лорнет. Прощайте.

Долгоруков надменно кивнул, в глубине души тронутый извинением Пушкина, которого никак не мог ожидать. Довольная исходом нелепейшей ссоры, Идалия нежно поцеловала поэта в щечку, что-то прошептав ему на ухо, но при этом кокетливо скосила глаза на кого-то еще, справа от Пьера. Этим «кем-то», разумеется, оказался Жорж Дантес, выходивший из залы под руку с улыбающимся Геккерном. Парочка, заметив Idalie, тут же направилась к ней, не обратив внимания на Пьера и Гагарина.

– Как вам понравилась пьеса, господин барон? – защебетала очаровательно улыбающаяся рыжая кошка, излучая светскую любезность и обаяние. – А вам, Жорж? Нет, правда же, все так замечательно, и такие красивые декорации, и…

– Ну как же я мог оценить пьесу, дорогая Idalie, если смотрел только на вас? – рассыпался в комплиментах Жорж. Геккерн продолжал улыбаться, искоса поглядывая на гвардейца. – О, вы сегодня в новом платье – этот оттенок так идет к вашим восхитительным волосам, Идали… У меня просто нет слов – и как же я теперь смогу уйти от вас, если от вас просто невозможно оторвать глаз…

Галантный chevalierguardeпродолжал беспечно молоть вздор под кокетливое хихиканье зеленоглазой грации. Пьер, молча наблюдавший за ними, внезапно отошел от окна и, стараясь не хромать, приблизился к теплой компании.

– Рад видеть вас, господин барон, в добром здравии, и вас, дорогой Жорж, – невинно начал Хромоножка, ощущая, как сжавшаяся внутри его пружина может в любую секунду развернуться, и тогда…

Геккерн сухо поздоровался в ответ и отошел в сторону, заметив Отто Брея, приветственно махавшего ему рукой. Идалия нежно заулыбалась, а белокурый гвардеец, сунув руки в карманы, иронически поднял бровь.

– Какая честь, князь! А что это вы пьесу не досмотрели? – притворно ласковым голоском протянул Дантес. – Распереживались так, что весь платочек обплакали, чувствительная вы душа? Ну попросили бы месье Гагарина погладить вас по головке – он бы точно сделал все, что в его силах, чтобы только утешить вас. Или вдруг срочно проветриться захотелось? Мне показалось, что вы покинули зал вместе с некими господами, явно что-то с ними не поделив… Или я не прав?

Он смотрел на меня… он все видел… он заметил…

– Я вышел поприветствовать сочинителя Пушкина и высказать восхищение его несомненным талантом, – скривив губы, заявил Пьер, не сводя с Дантеса наглых прозрачных глаз. – Впрочем, вряд ли вы читаете книжки, дорогой барон… Предпочитаете, наверное, в игрушки играть! А где вы прячете ваших плюшевых мишек – в казарме или под кроватью в голландском посольстве?

– Пьер, вы невыносимы! – зашипела Идалия, сузив зеленые глаза. Дантес, скрестив руки на груди, со снисходительной улыбкой смотрел на Хромоножку, никак не реагируя на его выпады. Но Хромоножка, не в силах оторвать взгляда от этих фантастических васильковых глаз, продолжал сыпать гадостями.

– Ах, какой на вас изумительный перстень, барон! – воскликнул он, чуть коснувшись пальцем руки Дантеса, отчего его снова бросило в дрожь. – Это вам, наверное, господин посланник подарил? Говорят, он просто заваливает вас подарками – и притом, прошу заметить, совершенно бескорыстно! А признайтесь, mon ami, как приятно, должно быть, когда на тебя регулярно изливается потоком тепленький золотой дождичек… Ах… – Для большей убедительности Пьер закатил глаза и картинно сжал руки.

– Если вы сейчас же не заткнетесь, Долгоруков, я вам шею сверну! – прорычал Дантес, угрожающе двинувшись к Пьеру, но был остановлен нежной ручкой Idalie.

– Он не в себе… У него сегодня тяжелый день… – защебетала Идалия, ласково беря Жоржа под руку и незаметно подталкивая его к выходу. – Не обращайте внимания, Жорж, – ну, вы знаете Пьера… сложный характер… А вот и Жан Гагарин. Спокойной ночи, Пьер, и я надеюсь, что в следующий раз вы почитаете нам наизусть что-нибудь из «Евгения Онегина»!

Хромоножка впился ненавидящим взглядом в спину уходящего Жоржа, руки у него предательски дрожали, а к горлу вновь подкатывал ком.

Я все равно достану тебя, сволочь… Ты еще будешь мне руки лизать, как собака, когда я буду лупить тебя по холеной морде, французская шлюха… И никто не сможет мне помешать – ни твоя прекрасная Идали, ни твой обожаемый Геккерн…

Закрытый экипаж Геккерна быстро катил по направлению к голландскому посольству. Злой и мрачный Дантес, кусая губы и избегая смотреть на барона, сначала разглядывал свои ногти, потом изо всех сил пытался притвориться спящим, никак не реагируя на мягкие попытки Луи поговорить или просто пошутить с ним. Намеки мерзавца Хромоножки были слишком откровенны, чтобы их просто проигнорировать. Хуже было то, что этими же сальными шуточками его постоянно донимали в казармах на Шпалерной, и запас его терпения неумолимо подходил к концу. «Завидую тебе, дружище, – господин Геккерн снова оплатил твой карточный долг?» «Ах, какой у тебя шикарный браслет, Дантес, – это тебе он подарил?» «А скажите, Дантес, – вы, случайно, не тайный агент французской разведки? Как приятно, что хотя бы у вас никогда не кончаются деньги!» Черт бы вас всех побрал, с горечью думал Жорж, закрыв глаза. Не лезьте мне в душу своими потными лапами… Мне не надо от тебя подарков, Луи…

– …Смотри, какой красивый плащ, Жорж! – внезапно воскликнул Геккерн, заглядевшись на витрину какой-то модной лавки. – Тебе должно так пойти… Если хочешь – завтра зайдем и…

– НЕ ХОЧУ! – взорвался Жорж. – Луи, ради Бога – оставь меня в покое… Можно я хоть немножко посплю? Я вчера всю ночь простоял как статуя в карауле Зимнего – могу я хоть чуточку поспать?..

Геккерн внимательно и без тени улыбки взглянул на Жоржа. Потом внезапно остановил экипаж и, хлопнув дверцей кареты, вышел на тающий в темном ночном сумраке Адмиралтейский проспект.

– Куда ты? – Вмиг пришедший в себя Дантес по-детски испуганно глядел на посланника, уходившего непонятно куда и так внезапно оставившего его одного в пустой карете.

– Пойду прогуляюсь, – сухо ответил Геккерн, не поворачивая головы. – Поезжай без меня. Поспи.

– Когда ты вернешься?

– Не знаю.

– Луи?!

Но барон, запахнув широкий плащ, уже скрылся за поворотом…

Геккерна не было мучительно долго, и стук часов в пустом доме отзывался раскатистым эхом во взбудораженном, воспаленном мозгу Дантеса. Ему казалось, что он и сам превратился в маятник, в какой-то тикающий механизм, не знающий ни сна, ни отдыха, и, сидя с ногами в глубоком мягком кресле, он начал тихонько раскачиваться в такт этим мерным ударам. Тик-так, тик-так… «А если вот так и пройдет вся моя жизнь, – подумал вдруг Жорж, – и Бог его знает, сколько еще таких ударов мне осталось…»

А сколько-то таких ударов назад он сидел в ложе, чувствуя, как руки Луи обнимают его все крепче, забираясь к нему под мундир, легонько поглаживая нежную кожу его груди…

Потом еще этот мерзкий тип, Долгоруков… Хромоножка внушал ему отвращение, но не безразличие, он не желал его видеть – и все же не мог пройти мимо.

Черт бы тебя побрал… лучше бы ты провалился куда-нибудь, Пьер Долгоруков… С тобой мне отвратительно, без тебя – скучно… Ладно, разберемся и с этим… Господи, где же Луи? Луи…

Выбравшись из кресла, он вытащил из книжного шкафа свою папку с рисунками и любимый огрызок карандаша. Когда у него было тяжело на душе, он всегда начинал рисовать карандашом смешные рожицы и фигурки. Так ему легче думалось. «Вот так-то лучше», – подумал он, низко склонив к бумаге светлую голову и по-детски высунув от стараний кончик языка, и подрисовал красавице в черном бальном платье кошачьи ушки и пушистый хвост. Глазки у красавицы тоже были как у кошки, с вертикальными зрачками, улыбочка – заговорщическая, и через перчатки явственно проглядывали острые коготки.

Схватив следующий лист, он начал рисовать Хромоножку. Пьер получился у него похожим на крупного крысеныша с нахальными широко расставленными глазами, хитрой скуластой мордочкой и тростью в лапке. Хихикнув, Жорж пририсовал Хромому Крысу внушительных размеров мужское достоинство и, несомненно, продолжил бы в том же духе, но…

Знакомые шаги заставили его вздрогнуть, и сердце его готово было немедленно пасть к ногам худощавого господина в развевающемся темном плаще, но упрямая мальчишеская гордость не позволила ему кинуться навстречу, обнять, прижаться, потереться головой…

Геккерн, молча кивнув Жоржу, прошел к себе в кабинет и, усевшись за стол вполоборота к нему, стал разбирать какие-то бумаги.

Впервые Жорж видел своего друга таким чужим – сдержанным, сухим, отстраненным, с маской равнодушной холодности на бледном, чуть заострившемся лице. Обычно живые и нежные, темно-серые глаза Геккерна сейчас деловито скользили по кипе бумаг, ни разу не остановившись на Жорже, и это пугало и одновременно бесило его. Жорж вдруг ощутил себя маленьким мальчишкой, которого наказали, а он не понял за что, потому что считал себя всегда и во всем правым. Ошибок своих он никогда не признавал. Еще в Сен-Сире им говорили, что настоящий мужчина, воин, должен быть начисто лишен эмоций, а угрызения совести – это для барышень.

Дантес отложил оба рисунка на низенькую удобную тумбочку красного дерева и впился глазами в затылок Геккерна.

Оглянись… ну что тебе стоит… ну повернись ко мне, Луи…

Жорж потихоньку выбрался из кресла и потянулся к хрустальному графину со свежей водой, которую Луи всегда оставлял для него, зная, что по ночам он часто хотел пить.

– Подойди сюда, Жорж, пожалуйста.

Звон разбитого стекла…. ч-черт! – возня, попытка собрать осколки, порез, кровь… Dejavu, подумал Жорж, а где мои красные цветы?..

– Это кого ты так замечательно нарисовал? – Голос барона над его головой прозвучал мягче, чем в первый раз, без повелительных интонаций. – Да оставь ты эти осколки, я прошу тебя, иди сюда, Жорж…

Жорж поднял голову. В глазах Геккерна застыли такое беспомощное отчаяние и такая острая боль, что Жорж едва не разрыдался сам.

Но нет. Не сейчас. Сначала я тебе выскажу…

Он резко встал и прошел мимо, в маленький будуар, едва не задев Геккерна плечом. Какая же ты сволочь, Дантес, и ты мизинца его не стоишь…

Стоя перед большим овальным зеркалом, он пытался привести в порядок спутанные платиново-белые волосы, избегая глядеть себе в глаза…

– Я не хочу, чтобы ты молчал, Жорж, – начал Геккерн, появляясь на пороге. – И сам тоже не буду. Я прошу тебя об одном – доверять мне, и больше ничего…

– Я тебе доверяю, Луи. Но я не игрушка, которую можно одевать, баловать, осыпать подарками и деньгами… Неужели ты думаешь, что я не понял совершенно определенно, на каком положении я у тебя живу? Ты думаешь, я не догадываюсь, почему меня взяли в гвардию офицером? Луи, я… я понимаю, чем тебе обязан. – Он отвернулся и, подойдя к окну, прижался к стеклу горячим лбом.

Что за бред ты несешь, мой мальчик?.. Я же люблю тебя… остановись…

– Ты мне ничем не обязан. Жорж, – глухо проговорил Геккерн, – я знаю, что бесполезно пытаться удерживать тебя, если ты хочешь уйти…

– Что ты говоришь? – Дантес закрыл лицо руками и сполз на пол, уткнувшись лбом в подоконник. – Я не хочу… я не могу без тебя…

– Я не заставляю тебя быть рядом со мной… Ты понял?! – Голос Геккерна предательски дрогнул. – Но ты не можешь меня заставить разлюбить тебя! – Луи подошел к нему и уселся на пол с ним рядом. – Я всю жизнь прожил один, Жорж, мне сорок лет, и у меня не было никого, кого я мог бы полюбить… Я не могу иметь семью… ты знаешь почему. И вот теперь я счастлив, потому что у меня есть ты.

Дантес, всхлипнув, уткнулся мокрым от слез лицом в его грудь. Руки Геккерна гладили и перебирали его мягкие волосы, и он знал, что никто и никогда не будет так дорог ему, как этот одинокий немолодой человек с нежными серыми глазами…

– Если бы я мог любить женщину и этой женщиной был бы ты, – задумчиво проговорил барон, – я бы, наверное, уже давным-давно подарил ей обручальное кольцо и женился на ней… Но я не знаю, Жорж, сколько должно пройти лет, прежде чем любящие сердца, такие, как мы с тобой, смогут соединиться перед Богом и людьми… Пока что – одни преследования, издевательства, косые взгляды и пошлые намеки, как будто мы и не люди вовсе… Но я, понимаешь ли, не считаю себя больным или извращенцем… Мне кажется, что это – всего лишь разновидность нормы, а не отклонение от нее… Жорж, я прекрасно знаю, что тебе нравятся женщины, и никогда не буду пытаться помешать тебе в твоих отношениях с ними. Хотя… наверное, буду ревновать, прости… Но я мог бы быть тебе… ну, не знаю… опекуном… Твой отец жив?

Потрясенный услышанным, Жорж не смог ответить сразу. Продолжая обнимать Луи, он глухо ответил:

– Да. Но я ему не нужен… Маме был нужен… А ему – нет… Я могу его понять – ведь у меня есть еще две сестры и младший брат… А я уже давно – отрезанный ломоть, Луи…

– В таком случае я усыновлю тебя.

Жорж вскочил на ноги. Ему показалось, что он ослышался.

– При живом отце?

– Жорж… я не понял… если тебе неприятна эта мысль, я больше об этом не вспомню. – Геккерн опустил глаза и нервно схватил со стола сигару. – Я же объяснил… – Он невесело рассмеялся. – Ну… будем в таком случае считать, что я сделал тебе предложение, а ты его отверг.

Дантес, все еще не веря услышанному, склонился над Луи, не отводя от него взгляда.

– Жорж… я… мне уже немало лет, и я уже никогда – ты слышишь… и никого – не смогу полюбить. А ты так молод… ты такой красивый… Я до сих пор удивляюсь, что ты нашел во мне… Но когда-нибудь ты все равно уйдешь от меня… Не плачь… А так – я бы смог передать тебе фамилию, титул, состояние… Все, что смог бы сделать для тебя. Умереть… за тебя. Если бы захотел стать моим… сыном. Хотя – гхм… на самом деле чертовски жаль, что не женой…

Тяжесть, невыносимо давившая на обоих весь этот ужасный вечер, разом свалилась с их плеч. Оба расхохотались и снова уселись, обнявшись, на пушистый, теплый ковер.

– Луи, я не знаю, как мне благодарить тебя…

– Тебе незачем благодарить меня…

– Я люблю тебя…

– Молчи…

– Что вы себе позволяете, papalЭто же инцест!..

– Угу, слово-то какое знает, ну надо же… инцест. Конечно, инцест. Еще какой…

Хохоча, Жорж ловко увернулся от обнимающих рук Геккерна.

– Луи… но это ведь не шутки. Мой отец жив и здоров. Никто тебе не позволит…

– Я столько лет служил своему королю, Жорж, что теперь он не сможет мне отказать… Я напишу твоему отцу. Я встречусь с ним. Я… я сделаю все, что смогу, для твоей семьи. Если только ты согласен… Ах, я – старый эгоист… Я просто никогда больше не смогу расстаться с тобой, mon cher… Не хочу… Сдохну без тебя… Эй… ну иди же сюда, Жорж. Посмотри…

Достав из красивой бархатной коробочки изящный золотой перстень с синими сапфирами, он надел его на палец Дантесу.

На безымянный палец левой руки.

– Луи! Я не могу… – Темно-голубые, глубокого и насыщенного оттенка, сапфиры расплывались перед глазами у Жоржа в одну большую синюю каплю.

– Это – обручальное кольцо моего отца. Я дарю его тебе… А себе теперь тоже куплю, буду носить на том же пальце… Русские носят на правой руке, и никто не догадается… Носи его, Жорж…

– Я сам тебе подарю! Я тоже могу сделать тебе подарок, Луи! Ты знаешь… русский государь назначил мне небольшое содержание, и я скоро смогу его получать…

Геккерн вздрогнул, но сделал вид, что пропустил последнее замечание Дантеса мимо ушей. Держись подальше от этого человека, мой мальчик, подумал он, и от жандармской сволочи графа Бенкендорфа.

Храни тебя Господь…

Клоуны. Их было много, с размалеванными, балаганными лицами, в ярких разноцветных костюмах, с нарисованными от уха до уха улыбками. Двое или трое кувыркались на изумрудной свежей траве под веселый детский смех, кто-то дрался на игрушечных деревянных шпажках, остальные просто парили в воздухе, взявшись за руки, изображая воздушный хоровод над импровизированной зеленой ареной. Мимо на грациозном черном скакуне неслышно проскакала рыжая Коломбина и исчезла за деревьями.

Внезапно все клоуны пропали, кроме одного, в смешном кудрявом парике, одиноко жонглирующего красными деревянными шариками. Шариков становилось все больше, и кудрявый клоун не успевал их ловить, они беззвучно падали на землю и разлетались в разные стороны. Маленькому Жоржу захотелось помочь ему, и он кинулся собирать укатившиеся красные шары, ища их повсюду, пока вдруг не заметил, что странный клоун с нарисованной улыбкой больше не подкидывает их вверх, а целится ему в голову самым крупным, огромного размера, красным глянцевым шаром. Жорж упал на траву, плача и зовя maman, но она не слышала его воплей, повернувшись к нему спиной, и он увидел смертоносный шар совсем рядом со своей головой, захлебываясь криком, пытаясь бежать, но ватные ноги не слушались его…

– …ма-а-а-а-а-ма!

Дантес проснулся среди ночи от собственного крика и резко сел на постели, уткнувшись головой в колени, изо всех сил пытаясь унять предательскую дрожь в теле. Его сердце отбивало частую барабанную дробь, мокрые пряди волос прилипли ко лбу, перед глазами качались медленно проплывающие по стене синие ночные тени.

– Жорж! Что с тобой? Что…

Дантес повернулся и порывисто обнял своего друга, прижавшись к нему всем телом и дрожа как в лихорадке.

– Сон, Луи… кошмар… приснилась мама, клоуны какие-то… один из них, по-моему, хотел проломить мне голову шаром. И как будто я маленький совсем, понимаешь, и никто не может меня спасти…

Дантес спрятал голову на груди своего друга, все еще пытаясь унять дрожь. Геккерн легко прижался губами ко лбу юноши, откинув с него разметавшиеся золотистые пряди, ласково поглаживая кончиками пальцев его гибкое, натренированное тело, и Жорж ощущал, как с каждой секундой Луи берет его в мучительно сладкий, опасный и вожделенный плен, из которого он был не в силах выйти, и одно лишь желание немедленно овладело им – отдаться сей же час, целиком и без остатка, отдаться на волю этих рук и взять самому все, что теперь стало неотъемлемой частью и смыслом его жизни, его любовью. Это желание было настолько острым, что он просто прижался к Геккерну всем телом и принялся как безумный целовать его в губы, в глаза, в шею, в плечи, он терся об него лицом, почти плача, все глубже проникая языком в его жадный, податливый рот. Дыхание его стало прерывистым и горячим, он склонился над Луи и стал водить кончиком языка по его животу и соскам, ощущая, как напряглось и выгнулось дугой его тело. Геккерн охнул и, застонав, впился губами в ямочку на шее своего друга… Жорж до крови закусил губу и, опустив на секунду глаза, увидел в полутьме лицо Луи, искаженное болезненной гримасой невозможного, запредельного желания. Это окончательно свело его с ума, хриплый стон сорвался с его губ, и он, уже не соображая, что делает, впился в губы Луи с такой страстью, что Геккерн почти потерял сознание…