Над обрывом

Текст добавлен: 17 октября 2016, 00:56

Текст книги "Над обрывом"

Автор книги: Маркус Вернер

Жанр:

Современная проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

Барабанил я чисто машинально. Я извинился и спросил Еву, говорит ли ей что-либо такое имя – Беттина Лоос. Она задумалась, покачала головой и сказала:

– Впервые слышу. Кто это?

– Ну, она отдыхала здесь после лечения, в одно время с Валери. Она могла тебе где-то встретиться.

Прищурившись, Ева испытующе смотрела на меня.

– Ага, – сказала она, – понимаю. Ты действовал сразу по трем направлениям. Ты думал, она здесь, или надеялся, что я скажу тебе, где она сейчас прячется?

– Чушь, – возразил я. – У меня с ней ничего не было. Она отдыхала здесь вместе с мужем.

– Брось, я носом чую: ты здесь ради нее.

– Возможно, но не так, как ты думаешь. Во-первых, я даже не был с ней знаком, а во-вторых, ее уже нет на свете.

– Вроде начинаю понимать, – сказала Ева. – Ты же адвокат. Расследуешь уголовное дело?

– Возможно.

– А почему сразу не сказал, зачем я тебе понадобилась? Сидишь тут, вежливо слушаешь истории про Валери, а в голове у тебя – совсем другое.

– Да. Или нет. Извини, я слегка растерян и кажусь себе смешным.

– Первый раз сегодня ты сказал что-то симпатичное. Так в чем же дело?

– Могу сразу сказать: я пришел сюда не как адвокат. Это сугубо частное дело. Я хотел просто спросить тебя, не произошел ли здесь у вас, в крытом бассейне, в июне прошлого года несчастный случай со смертельным исходом? Жертва, женщина лет сорока, поскользнулась на краю бассейна и через несколько часов скончалась от этой травмы в больнице в Лугано. Слышала ты что-нибудь об этом происшествии?

– Нет, – сказала Ева, – об этом я ничего не знаю.

– Могло это каким-то образом пройти мимо тебя?

– Мне кажется, такое почти исключается. Конечно, о подобных случаях здесь говорят очень осторожно, но все-таки что-то просачивается. Ты имеешь в виду эту – как ее звали?

– Беттина Лоос, – сказал я. – А может быть, по другому.

– Как таинственно, – заметила Ева.

– Пожалуй, – согласился я. – Но многое прояснилось бы, если б ты могла выяснить две вещи. Во-первых, отдыхала ли здесь год назад женщина с такой фамилией, а во-вторых, не произошел ли здесь в крытом бассейне несчастный случай с одной из отдыхающих. Если да, то как ее звали?

К моему изумлению, Ева ответила:

– Через пять минут будешь знать и то и другое. Вон идет наш директор, сегодня я уже с ним виделась. Если произошло несчастье, ему должно быть об этом известно, а прошлогодний список гостей компьютер выплюнет за три секунды. Я пошла.

Желудок у меня все никак не успокаивался. Я заказал еще «ферне». Взгляд мой скользил по заливу Аньо.[6] По ту сторону проглядывал сквозь дымку Коллина дʼОро, он был блеклого зеленовато-серого цвета, а Монтаньола казалась просто расплывшимся пятном. Я протер очки, пальцы у меня подрагивали от нетерпения. Когда Ева вернулась, по ее лицу ни о чем нельзя было догадаться. Она спросила, откуда у меня эта информация.

– Значит, она верна? – спросил я.

– Нет, – сказала она. – Женщина по имени Беттина Лоос никогда не отдыхала здесь. Не было и несчастного случая в бассейне в июне прошлого года, ни одна из отдыхавших здесь женщин не получила травму.

– Ее не убили, она не бросилась с балкона?

– Нет, господин комиссар, и этого не было, – рассмеялась Ева. – Я все проверила. Правда, одно происшествие в крытом бассейне в прошлом году все-таки было, но незначительное, и закончилось оно, как ты знаешь, в общем-то благополучно.

– Не своди меня с ума. Я ничего не знаю.

– Как видно, ты забывчив, – заметила Ева. – Разве ты никогда не встречал женщину со сломанным безымянным пальцем?

– Ах вот оно что, – сказал я. – Да, действительно, только это случилось не в бассейне, а в лесу, она не заметила толстую ветку или, может быть, корень и споткнулась.

– Так она всем рассказывала, – сказала Ева. – Это казалось ей менее неприятным, чем то, что она поскользнулась на краю бассейна.

– Очень странно, – сказал я.

– А поскольку палец распух, – продолжила Ева, – врачу пришлось разломать обручальное кольцо щипцами. Об этом она тебе говорила?

– Конечно, нет, когда мы бывали вместе, на ней не было обручального кольца.

– Это я могу понять, – сказала Ева. – Теперь ты вправе возмутиться. Но откуда взялась эта сказка про Беттину? Чего ты здесь ищешь? И что тебе так сильно занимает, что ты барахтаешься, словно утопающий?

– Я познакомился с одним человеком – совершенно случайно, в отеле «Бельвю» возле Монтаньолы, – примечательным человеком. Ему чуть за пятьдесят, он филолог-классик, мы с ним даже подружились и проговорили два вечера подряд. Его фамилии Лоос, Томас Лоос. Крупный, массивный, точно медведь. Приехал сюда, как он без конца повторил, чтобы помянуть умершую жену, Беттину, которую почитал словно святую – что мне показалось безумием. Он был явно не в себе, иногда казался просто психопатом, а потом опять вполне нормальным и даже остроумным человеком, особенно когда приводил доказательства того, в какое ужасное время мы живем и как невыносим окружающий мир. Только для своей жены находил он добрые слова, восхвалял их брак. По-видимому, при жизни жены он носил ее на руках, а после ее смерти, похоже, стал почитать еще больше. Короче говоря, он рассказал мне, что после операции – у нее была опухоль мозга – жена поехала долечиваться в «Кадемарио» и он ее сопровождал, а через несколько дней случилось несчастье. Ее доставили в Лугано, в городскую больницу, где она умерла одиннадцатого июня. Конец этой истории он как-то скомкал. Мы условились сегодня утром ненадолго встретиться в «Бельвю», где он живет, однако он не появился, и, когда я обратился за информацией к даме за стойкой портье, она ответила, что человек по имени Томас Лоос в отеле не проживает. Я подробно описал ей, где находится его комната. Она сказала только, что господин, снимавший этот номер, только что выехал, а называть имена она не вправе. Сперва я решил, что он зарегистрировался под вымышленным именем, но, хорошенько подумав, отказался от этой версии и вынужден был признать, что жертвой вымысла стал я сам и что его зовут вовсе не Томас Лоос. Это дело сильно меня взволновало, и я приехал сюда, чтобы разобраться в нем. Что ты скажешь?

– Пока ничего, – ответила Ева, – я еще слишком мало знаю. Расскажи поподробнее. Например, о чем это двое мужчин могут говорить два вечера подряд?

– Ну сперва мы, как я уже упоминал, говорили о Боге и о мироздании, но постепенно перешли на личные, так сказать, более интимные темы. В частности, он расспрашивал меня о моей холостяцкой жизни, а заодно и о моих любовных делах.

– А про Валери ты ему тоже рассказывал?

– Это получилось само собой, – сказал я, – после того, как выяснилось, что отдых Валери в санатории на короткое время совпал с пребыванием там его жены.

– И на поверку это оказалось чистым вымыслом, – заметила Ева. – Он что, очень интересовался этими твоими любовными делами?

– Ну не так чтобы очень. Он, правда, вежливо слушал, однако раза два зевнул.

– Что именно этот Лоос рассказал тебе про Беттину? Я имею в виду детали. Например, про ее внешность, про какие-то особенности?

– Почему ты спрашиваешь?

– Так, из женского любопытства.

– Он рассказывал о ее белокурых волосах, о слегка располневшей в последнее время фигуре, о том, что она не ела мяса, но любила малину. Больше я сейчас ничего не могу вспомнить. Постой-ка, вот еще: она не курила и не испытывала ни малейшего интереса к танцам. Очень любила песню Шуберта, в которой воспевается красота мира, а также – в отличие от Лооса – зонтик Гессе и одно его стихотворение.

– Послушай, меня знобит, – сказала Ева, – сбегаю-ка я за кофтой, мигом, туда-сюда.

Вернувшись, она не стала ничего говорить. Только смотрела на меня – но без прежней холодности, теперь взгляд ее стал мягким, почти сочувственным, полным сожаления, словно она хотела сказать: увы, я не могу тебе помочь.

Через некоторое время я поинтересовался, почему она молчит. Вероятно, потому, что ей нечего сказать, ответила она. Я понимаю ее, произнес я, случай достаточно дурацкий. Нет, возразила она, по ее мнению, это в высшей степени печальный случай. И без всякого перехода спросила, известно ли мне, чем занимается Феликс. Я сказал, что, по словам Валери, он музыкант, дает уроки игры на виолончели.

– Ясно, – сказала Ева.

– А что, собственно? Это не так? – спросил я.

– Ну, во всяком случае, он действительно играет на виолончели, – ответила она.

– Ты говоришь загадками, – сказал я.

– Томас, сейчас я должна уйти. Думаю, я не смогу тебе помочь, ведь я всего лишь специалист по дыхательной терапии, от слепоты не лечу.

– При чем тут это? – изумился я. А она в свою очередь спросила, не узнал ли я случайно от Лооса, о чем говорится в том стихотворении Гессе, которое его жена Беттина находила особенно прекрасным.

– Да, – сказал я, – там были какие-то прописные истины, что-то насчет сердца и прощания.

– Вот, смотри, – сказала Ева и вытащила из кармана жакета листок бумаги. – Это я дам тебе в дорогу. Удачи тебе. – Она встала, пожала мне руку и ушла, оставив меня в некоторой растерянности. Листок в клеточку был сложен пополам, я спрятал его и тупо уставился на окружающий пейзаж. Потом подозвал кельнера, расплатился и сел в машину. Проехал сколько-то по дороге, потом остановился, не помню, где именно, достал и развернул листок. Я узнал почерк Валери, прочел две уже знакомые мне строки:

При каждом новом зове жизни сердце наше

Должно готовым быть к прощанию и новому началу.

Спокойно, сказал я себе, будь хладнокровнее. Но кровь не подчинилась. Так и не сумев взять себя в руки, я поехал дальше. Простое совпадение еще ничего не доказывает. Мало ли женщин любят Гессе! И сколько их откликнулось на эти строки, именно эти, идущие от самого сердца, – несмотря на ужасные дательные падежи! Наверно, тысячи и тысячи. Эти стихи любила Беттина. По-видимому, Валери любила их тоже, хотя и скрыла это от меня. Если двум женщинам нравится один и тот же стишок, это еще не значит, что они превращаются в одну. А Ева просто воображает себя умнее всех. Решила заставить меня немножко подергаться, вот и сунула мне этот листок – единственный довод в пользу ее подозрения. Так что дергаться незачем, подумал я и, едва добравшись до Агры, налил и залпом выпил бокал вина.

Я набрал номер редактора «Юридической газеты» и сообщил ему, что из-за болезни не смогу вовремя сдать статью. Потом развел огонь в камине, сел в кресло у огня и, чтобы сосредоточиться, закрыл глаза.

Моментами моя уравновешенная натура одерживала верх, и я удивлялся собственной дурости, из-за которой чуть не загнал себя в тупик какими-то пустопорожними рассуждениями.

Однако уже после третьего бокала мной опять овладели раздумья, а значит, и сомнения. На память пришли какие-то высказывания Лооса, теперь они вдруг показались мне подозрительными, двусмысленными или провоцирующими. Стараясь относиться к этому так легко, как только было возможно, я стал соображать, в какой момент этот тип – если он действительно был Бенделем – мог догадаться, кто сидит перед ним. Самое позднее – в ту минуту, когда я назвал имя Валери, но вполне возможно, что и раньше, когда я сказал, что его жена и моя приятельница, судя по всему, отдыхали в санатории в одно и то же время. Впрочем, это, как я сейчас вспомнил, не вызвало у него особого интереса. Зато на память пришли другие эпизоды, другие наблюдения, которые могли бы навести меня на определенные мысли, а под конец – одно обстоятельство, разом настроившее меня на серьезный лад: я с самого начала назвал свою фамилию, не слишком часто встречающуюся фамилию Кларин, ударение на втором слоге. Если предположить, что он, зная о романе Валери, допытывался у нее, как зовут ее любовника, если предположить, что он получил ответ, значит, Лоос, нет, Бендель, с самого начала был в курсе дела. Отсюда и весь этот маскарад, вымышленное имя и прочие небылицы. В эту версию я поверил лишь на мгновение, а затем решил, что сам плету небылицы. Разве Бендель подружился бы со мной? Разве стал бы специально для меня придумывать какую-то опухоль, отправлять Валери на тот свет, только чтобы ввести меня в заблуждение? Все это было бы уж чересчур. Одна только молния в Гайд-парке чего стоит! Случись это с Валери, она наверняка поделилась бы со мной таким необычным и запоминающимся впечатлением. А Бендель не стал бы об этом рассказывать, чтобы не выдать себя. Несомненно, он предположил бы, что я знаю об этом происшествии. Хотя… А что, если история с молнией была попросту выдумана или же заимствована из какой-нибудь газеты? Но зачем? Положим, Лоос временами бывал не в себе, однако душевнобольным он все же не был.

Я сварил лапшу и поджарил глазунью из двух яиц, но ел рассеянно, без аппетита. А потом, усевшись возле камина, опять принялся размышлять, терялся в догадках, переливал из пустого в порожнее. Голова у меня шла кругом, и мерцание пламени, которое обычно меня успокаивает, сейчас только ухудшало мое состояние. Я не сводил глаз с огня и видел там Лооса, тоже глядевшего в огонь, и впервые осознал: если бы Бендель сидел на этом месте, он наверняка возненавидел бы меня и сейчас у меня был бы смертельный враг.

Уймись, приказал я себе. Надо было что-то сделать, чтобы унять внутреннее смятение, вновь овладеть собой. В этот миг я не стремился обрести уверенность, а только лишь ясность в мыслях и остроту взгляда. Я пошел в соседнюю комнату, сел перед лэптопом. Раздался легкий стук, и тут же у меня застучало сердце: я почувствовал – Лоос здесь, он пришел объяснить, почему утром его не оказалось на террасе. Он пришел попрощаться. Я открыл входную дверь. За дверью никого не было, видимо, я ослышался: половицы в доме рассохлись и иногда поскрипывают.

Я закрыл дверь и уселся на прежнее место. Написал две фразы. Все вертится. И вертится все вокруг него. Дальше я не двинулся. То, что меня волновало, нельзя было вколотить в клавиши. Я ходил взад-вперед по комнате. Увидел фотографию Тассо – она стоит на книжной полке – и вспомнил о его авторучке, которую получил в подарок от Магдалены. Ну конечно же, подумал я, и вытащил из нижнего ящика письменного стола пузырек с чернилами. От него исходил запах, какой я иногда ощущал, оказываясь рядом с бабушкой, – запах камфоры. Я промыл перо и резервуар водой, а потом зарядил ручку старыми синими чернилами. Когда я начал писать, чернила очень скоро согрелись до температуры моей руки.

Коротко об авторе

Маркус Вернер родился в 1944 году в Швейцарии, в Эшликоне (кантон Тургау). Изучал германистику, философию и психологию в Цюрихском университете. С 1975 года работал в гимназии в Шафхаузене – сначала старшим преподавателем, затем заведующим учебной частью. С 1990 года целиком посвятил себя литературе.

Герои книг Вернера, дебютировавшего романом «Уход Цюнделя», обычно люди, которые рассказывают о своем восприятии повседневной жизни – незатейливо, с юмором, а порой и с отчаянием, ибо их попытки разобраться в устройстве окружающего мира неизменно терпят крах. Тихое коварство обыденности усугубляется тем, что родные и друзья глухи к их переживаниям и закрывают от них свои сердца. Герои Вернера отстаивают свое право на ошибки и слабости, однако порой проклинают этот мир, свое окружение и – не в последнюю очередь – самих себя.

«Над обрывом» – седьмой роман Маркуса Вернера. Его произведения были переведены на многие языки, отмечены литературными премиями, в частности премией Йозефа Брейтбаха (2000) и премией Иоганна Петера Гебеля (2002).

Примечания

Филе кролика (ит.). (Здесь и далее примеч. переводчика.)

(обратно)

Иди ко мне! (ит.)

(обратно)

Чем-то, не стоящим внимания, букв.: ничтожно малой величиной (фр.).

(обратно)

Горькая настойка из артишока.

(обратно)

Из стихотворения И.-В. Гёте «Божественное». Перевод Аполлона Григорьева.

(обратно)

Один из заливов озера Лугано.