Текст книги "Верность"
Автор книги: Марко Миссироли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Марко Миссироли
Верность
Посвящается Мадделене и Сильвии Миссироли
– Твоя жена следила за мной.
– Моя жена?
– До самого университета. – София посмотрела на него. – Профессор?
Он уставился на дверь аудитории.
– Кажется, она на улице.
Карло Пентекосте подошел к окну и сразу же узнал амарантовое пальто Маргериты – она носила его буквально со второго дня весны. Его жена сидела на каменном парапете и читала – все тот же томик Немировски, – скрестив ноги и придерживая свободной рукой рюкзак. Стояли последние мартовские дни, и весь Милан ни с того ни с сего окутало туманной дымкой.
Карло обернулся к студентам. София усаживалась и раскладывала вещи, блокнот и миндальные орешки во втором ряду. Благодаря тонким чертам и плавным движениям, смягчавшим выступающую линию бедер, она выглядела моложе своих двадцати двух лет. Сейчас она смотрела на него так же пытливо, как в кабинете ректора, куда их вызвали после того, как первокурсница застала их в женском туалете на первом этаже: он склонился над ней и ласкал то ли шею, то ли что-то еще – первокурсница путалась в версиях. Этого вполне хватило, чтобы по университету поползли слухи, будто у профессора Пентекосте интрижка с одной из студенток.
Забыв о лекции, он накинул куртку и спустился по лестнице. Замешкался в вестибюле и вернулся в туалет. Он заходил сюда, чтобы все объяснить сначала коллеге, а потом и ректору. И каждому дотошно показывал, как произошло то, что он окрестил недоразумением: вот он вошел в мужской туалет, помочился, вышел из кабинки, ополоснул руки и лицо, воспользовался сушилкой, и тут из женского туалета донесся грохот падающего тела. Дверь на женскую половину была приоткрыта, и он увидел свою студентку Софию Казадеи практически без чувств – что он подразумевал под «практически»? Склонившись над ней, он несколько раз позвал ее по имени, потом помог сесть, а затем и встать – тут он показал ректору, как именно, – ненадолго прислонив ее к стене в углу. Это длилось пару минут, не больше, потом девушка пришла в себя, и он помог ей умыться: первокурсницу он даже не заметил.
Прежде чем подойти к жене, он остановился и проверил мобильник: Маргерита не предупредила, что собирается зайти. Она все еще читала на парапете, когда он к ней подошел.
– Твое пальто видно за километр, – сказал он, кивнув на окно аудитории.
– Да вот, решила дать передышку сухожилию. Я как раз собиралась к тебе. – Захлопнув книгу, она поднялась. – Ты забыл это, – сказала она, протягивая флакон.
– Ты принесла мне лекарство от аллергии?
– Мне хватило твоего приступа на прошлой неделе.
– Не стоило так нагружать ногу.
– Я приехала на метро, – уточнила она, расправив капюшон его куртки. – На твоем месте сегодня я проводила бы занятия на улице. В тумане есть своя прелесть.
– Кто же меня тут будет слушать? – Он приобнял ее за талию, как в день их первого знакомства, на ужине у сестры. Изгиб поясницы наводил на мысль о подтянутом теле. – Поднимешься? Мне пора начинать.
Маргерита обожала его руки, так непохожие на руки преподавателя. Он помог ей надеть рюкзак, и они вместе направились ко входу.
– Ты правда пришла сюда только ради…
– Я пришла, потому что пришла. – Кивнув на часы, она сделала ему знак поторапливаться.
Улыбнувшись, он зашел внутрь.
Как только силуэт Карло растаял на лестнице, Маргерита с поникшим видом прислонилась к стеклянной двери. Почему у нее не хватило смелости подняться с ним в аудиторию? Почему у нее кишка тонка, как говаривала мать, зайти внутрь и пройти в тот туалет? Почему сейчас ее трясло? Ей хотелось задержаться, однако усилием воли она заставила себя отойти от двери, вышла за ворота и застегнула пальто. Остановившись, она зажмурилась и попыталась зацепиться мыслями хоть за что-нибудь, чтобы не впасть в отчаяние: вспомнила о предстоящих пятидесяти минутах и ощутила себя другой. Другой, интригующей. А вспомнила она о записи «Физиотерапия» в еженедельнике, в перспективе сулившей приключение. Она это чувствовала и лелеяла в себе это средство от неуверенности, пока шла от университета к остановке такси. Нога беспокоила ее с самого утра. Зарождаясь в области лобка, боль растекалась почти до колена – это началось после пробежки в тренажерном зале три месяца назад. С тех пор пришлось пересмотреть свои привычки, и это отнюдь не доставляло ей радости: сменить каблуки на кроссовки, отказаться от осмотра квартир в домах без лифта, не бегать за детьми.
Достав телефон, Маргерита увидела сообщение от хозяйки квартиры на корсо Конкордия: «Дорогая Маргерита, я все подписала, теперь дело за вами», – и от сотрудницы: «Ключи у нас, можем выставлять на продажу». Был и пропущенный звонок от мамы. Она не перезвонила и так и стояла с телефоном в руке: в этот раз сдержавшись и не зайдя в «Фейсбук». Всякий раз, когда перед глазами возникала страничка Софии Казадеи, в голову лезли странные образы: кафе, где та работала, бар, в котором завтракала по утрам, район, в котором жила, – вот бы там побродить. Когда подошла ее очередь, она назвала таксисту адрес «ФизиоЛаб» на виа Капуччини, 6, откинулась на сиденье и закрыла глаза. Таксист предупредил, что придется объехать дорожные работы, Маргерита согласилась и перестала думать о чем бы то ни было. Иногда она поглядывала на мелькавший за окном город с его переполненными тротуарами и консьержками в парадных. Затем вспомнила о пропущенном вызове и перезвонила.
– Мама?
– Я как раз собиралась звонить сантехнику.
– Что случилось?
– Все этот, – она набрала побольше воздуха, – этот хренов бойлер!
– Кстати, здравствуй.
– Люблю я крепкое словцо, но твой отец говорил, что мат не для женского рта, – и умолкла. – Я звонила, чтобы спросить, что там с квартирой на корсо Конкордиа.
– Мне только что ответили.
– Ну и как тебе?
– Там нет лифта, но в целом очень интересный вариант. Я свожу туда Карло, прежде чем выставлять ее в агентстве.
– А как нога?
– Что ты делаешь, когда тебя мучают подозрения?
– Я так и знала, что ты плохо себя чувствуешь.
– Что ты обычно делаешь в таких случаях?
– Какие именно подозрения?
– Просто подозрения.
– Подозрения – это улика.
– Мама, это же не «Один день в суде»!
– Это жизнь, моя девочка. Ты ничего не хочешь мне рассказать? – нерешительно добавила она.
– Я уже приехала. Пока.
– Доченька, – ее голос просветлел, – обо всех своих подозрениях ты сможешь поговорить завтра.
– Черт, только не это!
Мама фыркнула:
– Ты уже полгода собираешься, я с таким трудом выбила для тебя время: 10:30, виа Виджевано, 18, кнопка F.
– Напомни, как тебе удалось меня на это уговорить?
– Туда ходил Дино Буццати. Заруби себе это на носу.
– А ты заруби себе на носу, что скоро день рождения моей свекрови.
– Я не пойду.
– Еще как пойдешь!
– Нет. А вот ты, как будет желание, забегай навестить свою мать.
После папиных похорон мама, не сомкнув глаз, три дня просидела в кресле, где он обычно читал по воскресеньям газету. Затем задалась вопросом: «Ну и для кого мне теперь готовить?» Некоторое время она избегала разговоров о человеке, который приучил ее к привычному распорядку, воскресным базарчикам, «Тексу Виллеру[2]2
Текс Виллер – главный герой итальянского комикса «Текс».
[Закрыть]» и сдержанности. Он любил тишину, и чтобы заглушить горечь утраты, Маргерите с матерью пришлось наполнить квартиру шумом: препираться по пустякам, звонить друг другу, не унывать.
Расплатившись с таксистом, Маргерита вышла напротив здания «ФизиоЛаб». Она вся раскраснелась от нетерпения. Открыла рюкзак и проверила, на месте ли купальник, гель для душа, полотенце и расческа. Назвав свое имя администратору, Маргерита прошла в раздевалку и натянула под шорты купальник – ей пришлось купить новый, как только она узнала, в чем состоит лечение, – завязала волосы и, прихватив телефон с наушниками, вышла из раздевалки с мыслью, что в последний раз ее косметолог сделала свою работу кое-как. Взяла бутылку воды – подарок центра – и прошла в реабилитационный зал. Пунктуальный Андреа был уже на месте. Пожав ей руку, поинтересовался, как нога, она по привычке ответила, что по-разному. Глухо стукнула перегородка, и она внутренне приготовилась к очередному сеансу в этом закутке наедине с серьезным двадцатишестилетним парнем, который пытался вылечить ее от почти хронического воспаления. Он махнул рукой в сторону кушетки, Маргерита коснулась пояса и посмотрела на Андреа, после его утвердительного кивка сняла шорты. Физиотерапевт взял прибор, приложил к внутренней поверхности бедра, поднялся к паху и прошелся по лобку с умеренной силой. Во время процедуры Маргерита обычно впивалась взглядом в край перегородки и старалась медленно дышать. Этого десятиминутного разогрева – так он это называл – ей как раз хватало, чтобы преодолеть смущение. Затем она расслаблялась. Твердость Андреа, его умелые руки и опущенный взгляд успокаивали ее. Она тоже смотрела в сторону, за исключением момента, когда он – как сейчас – откладывал прибор и задирал еще выше ее купальник: тогда Маргерита принималась искать в нем хоть малейшие признаки возбуждения, выходившие за рамки врачебной этики. Она пыталась уловить неуверенность в движениях его пальцев, ощупывающих лобок в поисках сухожилия. Большим, средним, иногда указательным пальцем он надавливал, будто нащупывал почву. На первом сеансе он подробно объяснил, как будет проходить лечение: снятие воспалительного процесса медицинскими приборами, лечебный массаж и комплекс упражнений в тренажерном зале. Потребуется двадцать пять сеансов, не считая контрольных осмотров и УЗИ, итого – две тысячи восемьсот двадцать евро. Она не могла или почти не могла себе этого позволить, поэтому попробовала было обратиться в городскую поликлинику, однако, отупев от сидения в очередях, пошла на сделку с совестью и остановилась на том, что ее отец назвал бы вариантом попроще. Проще было отвалить три тысячи за сиделку-физиотерапевта, проще было, не блистая в школе, подарить себе Interrail[3]3
«Интеррейл» – безлимитный билет на проезд между странами Европейского союза.
[Закрыть], проще было с мозгами архитектора довольствоваться местом агента по недвижимости. Проще, вероятно, было принять терапевтические манипуляции за похоть.
И теперь, когда физиотерапевт касался ее с нужной силой в почти запретном месте, и она вот-вот собиралась сказать, где притаилась болевая точка, Маргерита вдруг вспомнила: муж, дверь туалета, здание университета под номером 5, первый этаж, женский туалет. Вот где притаилась болевая точка, не дававшая ей покоя вот уже два месяца. Увильнув, по привычке последних недель, от досаждавшей ей мысли, она решила взглянуть на это с другой стороны. Она – внимательная и заботливая дочь? А могла бы быть куда менее заботливой. Она – агент по недвижимости, не тративший время попусту между осмотрами объектов? А могла бы и тратить. Она – пациентка, которая не поддается соблазну трех опытных пальцев? А могла бы и поддаться. Всякий раз, вспоминая о том туалете, она могла отвлечься от подозрений, направив мысли в иное русло.
Андреа спросил, болит ли там, где он массирует. Чтобы воплотить фантазии в жизнь, стоило только произнести: немного правее. Помассировав правее, Андреа довел бы ее до оргазма, святые небеса. Однако она ответила:
– Немного левее.
Он сместился влево.
– К вечеру боль усиливается?
– Смотря в какой день.
– Ты делаешь упражнения?
– Смотря в какой день. – Она устроилась поудобнее. – В принципе, я послушная пациентка.
– Все так говорят.
– Все?
– А потом дают задний ход.
– В смысле?
– Проще уйти от проблемы, чем ее решить. – Он слегка надавил. – Тут есть уплотнение, чувствуешь?
Маргерита ничего не ответила. Она – одна из тех посетительниц центра: купленный по случаю купальник, жемчуг в ушах, квартира в центре, отнюдь не примерный муж – одним словом, послушная пациентка.
– Вижу, ты любишь свою работу.
Андреа уменьшил силу нажима.
– Хочу сказать, ты молодец. Тебе же часто это говорят?
– Бывает.
Отодвинувшись от нее, он обошел кушетку и принялся массировать ступню, неспешно продвигаясь вверх.
Маргерита ощущала, как он без спешки подбирается к паху, прорабатывая сухожилие сантиметр за сантиметром. Интересно, каков он в постели? Может, грубый, а может, неопытный. На какое-то мгновенье она даже подумала о двух пустующих апартаментах, куда могла бы его привести: квартира на вьяле Саботино, 3, которую никто не хотел брать в аренду из-за слишком высокой стоимости услуг кондоминиума, и трехкомнатные апартаменты на виа Бадзини, 18 с небольшим джакузи.
– Немного правее, – удивившись сама себе, вдруг прошептала Маргерита.
Он помедлил:
– Правее?
– Чуть-чуть.
Он знал – правее нельзя. Кончиками пальцев он нащупал болевую точку и хорошенько ее проработал. Сместиться правее было рискованно, разве что самую малость: опустить мизинец, чтобы ощутить тепло, влажность и мягкую плоть, а затем сразу же убрать его, ни на секунду не прекращая работы. Он никогда так не поступал, хотя коллеги с серьезным видом показывали ему, как это делается. Как только на горизонте появлялась интересная пациентка с тендинитом, они расталкивали друг друга локтями, чтобы ее заполучить. Маргерита попала к нему из-за своей кажущейся неприметности. Милая, почти безликая. А вот тело таило в себе немало сюрпризов: дело было не только в гармонично развитых мышцах, гибких и сильных ногах, гладких бедрах, но и в том, как она приноравливала свое сухожилие, суставы да и всю себя для этих пятидесяти минут лечебных манипуляций. Он любил ее молчание, позволявшее ему сосредоточиться на работе, Маргерита производила впечатление человека, который то ни о чем не думает, то полностью погружен в свои мысли. Поэтому он избегал смотреть на нее, будто боялся спугнуть их ход. Он ощущал ее скорее обонянием: от нее исходил доселе незнакомый ему запах – почти молочный, – который исчезал лишь под струями душа.
Андреа взглянул на часы: оставалось еще пять минут. Помог согнуть ей ногу, спросил, где усиливается боль при сгибании, и понял, что нужно снять небольшую контрактуру около бедра. Положив лодыжку себе на плечо, он принялся массировать заднюю поверхность бедра, двигаясь вдоль мышцы. Почувствовав зажим, углубил нажатие. Маргерита застонала, как на первых сеансах, это походило скорее на мычание, чем на крик. «Потерпи», – сказал он и нажал еще раз, чтобы насладиться этим стоном. Значит, он такой же, как его коллеги? Андреа решил ускориться, пока не занемела рука. Затем опустил ногу на кушетку.
– Позанимайся на орбитреке. Потом Аличе сделает с тобой упражнения.
– Аличе?
– Сегодня мне нужно уйти пораньше. Увидимся завтра. Не нравится мне это воспаление.
– Завтра?
– Да, если можешь.
Она задумалась.
– Могу в девять. – Маргерита села и спустила ноги на пол. – Куда ты сегодня убегаешь?
Андреа уже убирал перегородку.
– Прости, конечно, это не мое дело, – продолжила она, натягивая шорты. – Просто свободные полдня в Милане – такая редкость.
– Да нет, я буду занят.
– Правда? – Маргерита смущенно улыбнулась. – Извини, это сильнее меня, – добавила она, направляясь мимо Андреа к орбитреку в тренажерном зале.
Андреа проводил ее взглядом, затем прошел в раздевалку. Быстро переоделся, и уже выходя из «ФизиоЛаб», не думал больше ни о Маргерите, ни о других пациентах. Прежде у него не получалось отключаться: он постоянно размышлял, как помочь клиентам, прикидывал, сколько времени уйдет на лечение, продумывал, как усовершенствовать процедуры. Затем мало-помалу научился выбрасывать все из головы. Престижные миланские улицы по соседству с виа Капуччини, столпотворение на корсо Буэнос-Айрес, жуткие пробки на окружной: Милан – трудный город. Определение трудный приклеилось к нему с самого детства. Трудный ребенок – мало говорит. Трудный ребенок – не слушает учителя. Трудный подросток – подрался с одноклассником. Трудный подросток – бросил свою собаку. Трудный парень – то не встречается с девушками, то встречается, но не с теми. Трудный парень – Андреа Манфреди. В тот день, когда мама сказала, что ее сын такой же трудный, как и Милан, – только на первый взгляд, – Андреа осознал, как это здорово, когда тебя понимают.
Сейчас, прогуливаясь мимо виллы Инверницци с ее нереальными фламинго в фонтане, мимо роскошных, почерневших от смога зданий в стиле модерн, он свернул к Порта Венеция и шагал в толпе среди геев, африканцев и непримечательных миланцев вдоль трамвайных путей, заросших свежей зеленью, по вьяле Пьяве, и хотел «быть как все». Пройдя около километра в своей почти пижонской манере – руки в карманах, плечи опущены, – он вышел к пьяцца Триколоре и сел на девятый трамвай. Сошел на Порта Романа – в прошлом городской окраине, а нынче популярном районе. Тут прошло все его детство: родители вот уже двадцать три года держали газетный киоск напротив церкви Сант-Андреа. В этом киоске он отработал шесть лет кряду во время летних каникул и даже пару зим, чтобы заплатить за учебу. Он знал, как сделать так, чтобы газеты хорошо продавались, у него даже была своя философия оформления витрины: среди серьезных журналов вставлял «чужака» – то комиксы «Марвел», то иллюстрированный журнал о животных, то альбом Панини. Отец не вмешивался, но затем все переставлял. Он всегда все переставлял. Вот и сейчас склонился над ящиком с подержанными выпусками «Урании» по два евро и складывал их ровной стопкой.
– Я никуда не пойду, – сказал он, заметив Андреа.
– Вот старый упрямец! – Мама показалась в дверях и кивнула сыну. Андреа придержал отца за руку и помог разогнуться. У того был затуманенный взгляд, и Андреа не отпускал его, пока мама передавала ему медицинскую карту с заключениями врачей.
– Жду от вас новостей.
Перейдя дорогу, они миновали церковь. Шли бок о бок, словно хотели согреться, тут старик опять заупрямился:
– Я никуда не пойду.
– Ты же ждал своей очереди целых два месяца.
– Ты совсем как твоя мать.
– Это просто осмотр.
– Да отстань ты!
– Ну, поступай как знаешь.
Так и было с тех пор, как посетители бара «Рок» нашли его на земле у киоска: он держался за левую руку и жаловался на боли в груди. Из больницы он вышел с тремя шунтами и заявлением, что, мол, Ватикан – это кардиналы, а не папа римский, «Интер» – футболисты, а не Моратти, и все это едва не отправило его на тот свет. Потом добавил: и киоск. Врачи ему не перечили, четырехчасовой сон угробил его сердечную мышцу. Поэтому теперь он спал на час дольше, не орал перед экраном во время трансляции «Спортивного воскресенья», не беспокоился по пустякам и не курил тайком мамины «Мальборо». Он перестал тревожиться о завтрашнем дне. Андреа справится сам. Мария справится сама. Ему оставалось теперь только одно: поступать так, как он считал нужным.
– Сходи на прием, и забудем об этом.
– Заведи себе собаку и отстань от меня.
Андреа шел за ним следом до самой скамейки у детской площадки. Они сели, из-за тумана солнце почти не проглядывало, поэтому отец застегнул рубашку до самого верха, джинсы были ему велики, и ноги в них болтались на манер маятника.
– Заведи немецкую овчарку и успокойся.
На скамейке напротив сидела девушка с кожаным рюкзаком на коленях, доставала оттуда что-то съедобное и клала в рот. Она показалась Андреа чем-то расстроенной.
– Или маремму, – отец выпрямился и схватился за плечо.
– Сам заведи.
– Тогда отвяжись от меня. – Он потер плечо.
– Что с тобой?
– Засиделся в неудобном положении.
Андреа уставился на свои ладони. Широкие и гладкие, безымянный палец длиннее указательного. Соединив руки, принялся их растирать, как делал всегда, когда был в чем-то не уверен, краем глаза поглядывая на отца – тот все еще держался за плечо. Стараясь не обращать на него внимания, Андреа смотрел на печальную девушку, которая то и дело бросала на него робкие взгляды. На детской площадке латиноамериканские няньки негромко переговаривались между собой. Он поднес ладони к лицу. Они все еще пахли Маргеритой.
– Где болит? – спросил Андреа, опустив руки.
– Синьора Вентури больше не заходит за «Коррьере делла сера». Видите ли, ее муж теперь читает на компьютере.
– Плечо?
– После моей смерти сразу же продай киоск.
– Плечо, и все?
– И шея немного.
– Обопрись хорошенько и опусти руки вдоль туловища.
– Сразу же продай киоск, понял?
– Сделай, как я тебе говорю.
Отец не шелохнулся. Тогда Андреа обошел вокруг скамейки и помог ему откинуться. Начав массировать, он удивился тому, насколько отец похудел, и даже испугался сделать ему больно. У них были похожи только носы – со стороны и не скажешь, что родственники. София перестала смотреть в их сторону, доела орешки, подняла и надела рюкзак. Она ушла со второй полупары Пентекосте, села на девяносто первый троллейбус и сошла, едва в окне завиднелся парк Равицца. С тех пор как она уехала из Римини, ей не хватало простора. Полгода назад, полная надежд, она прибыла на Центральный вокзал в предвкушении, что ее жизнь круто изменится, однако не поменялось ровным счетом ничего: она так и осталась двадцатидвухлетней провинциалкой, совершавшей поступки, в которых сильно раскаивалась.
София прошла по траве и вышла на дорогу, взглянув в последний раз на окутанных туманом старика и массировавшего его парня. Район Порта Романа ее успокаивал, дома с низкими крышами и сплошные магазинчики, проходя мимо церкви, она остановилась и решила, что стоит извиниться перед Пентекосте. Ведь она подошла к нему на глазах у всего курса и дала новый повод для сплетен. София хотела признаться, что его жена вовсе не следила за ней – просто им было по пути. Но что же делать, если он вдруг спросит, почему она соврала? Она и сама не знает, как так вышло. Заметив жену профессора в метро, София, смешавшись с толпой, украдкой наблюдала за ней, а затем шла следом до самого университета на приличном расстоянии. Увидев, что та осталась на улице, куда-то присев, София поднялась в аудиторию и подошла к профессору, чтобы сказать ему эту маленькую ложь. И пока она говорила, ее переполняло чувство справедливости: ведь после недоразумения в туалете он ее избегал, не обсудив с ней даже ее вторую работу, которую она сдала ему два месяца назад. Первый ее рассказ он раскритиковал как неубедительный.
– Неубедительный?
– Да, неубедительный.
Поэтому она написала второй рассказ, от руки на семь страниц, о том, что произошло с ее мамой в «Фиате Пунто». Рассказ назывался «Такие дела». Когда она отдала его профессору в среду утром, тот возразил, что не принимает работы, выполненные по собственной инициативе. Она долго теребила бумагу в руках, затем все же оставила семь листков у него на столе и всю лекцию не спускала с них глаз, пока не убедилась, что вместе с ноутбуком и книгами профессор положил к себе в сумку и ее рассказ. При этом он избегал смотреть на Софию, как и тогда, в кабинете ректора, сторонясь ее соучастия, – видимо понимал, что все и так будет зависеть от ее слов.
София держалась его версии: в туалете почувствовала себя плохо, профессор только помог ей подняться на ноги. Ректор заверил их, что считает инцидент исчерпанным, и не стал бы выяснять подробностей, если бы на этом не настоял сам Пентекосте. Для того чтобы выработать общую линию поведения, за два дня до разговора с ректором они встретились в баре в китайском квартале и продумали всю хронологию действий с точностью до мелочей. Продумали и отрепетировали, оставшееся время провели в разговорах о том о сем. На выходе из бара – он оплатил счет – они попрощались, София дошла пешком до Монументального кладбища, достала телефон и выключила запись, затем достала наушники и прослушала все один, два, три раза. Ее решение записать встречу лишний раз доказывало, что яблоко от яблони недалеко падает. Защищать, оборонять и ограждать себя от действительности с ее вечными неприятностями было навязчивой идеей ее семьи. Книгами на жизнь не заработаешь: лучше получить диплом менеджера по туризму. Продолжай заниматься танцами: может, тебя возьмут в известную труппу. Оставь в покое парней, которые старше тебя. В Милане ты только зря теряешь время. Пятьдесят одна минута и тридцать семь секунд этой записи значили лишь одно – она была такой же. И все-таки одна вещь принадлежала только ей – тембр голоса Пентекосте. Плавная речь, слегка открытое о, поначалу застенчивый, а затем веселый смех волновали ее. Может, все же она была другой – испытывала удовольствие, наслаждаясь монологом на двадцать первой минуте:
– Принесите нам бутылку минеральной воды, пожалуйста. София, ты что-нибудь будешь? Нет? Хорошо, тогда только минералку, спасибо. Так вот, я говорил, что после того, как мне вырезали гланды, мне было года четыре, родители подарили мне цыпленка. Мы назвали его Альфредо, он жил этажом ниже у бабушки с дедушкой, в коробке. Альфредо был исключительно воспитанным, почти не пищал. Когда нас оставляли одних, я выпускал его на кухню: было забавно наблюдать, как он пытается подпрыгнуть, оторваться от пола, но, пожалуй, самым интересным было посадить его в коробку, чтобы сразу же выпустить на свободу. Прошло больше тридцати лет, и теперь я понимаю, что меня интересовал именно этот переход – из коробки на кухонный пол – момент, когда его лапки начинали робкое, но вместе с тем неудержимое движение вперед. В общем, дело было совсем не в том, что мне просто хотелось выпустить его из коробки. Меня привлекала эта трансформация. Интересовали изменения, которые претерпевает тот, у кого появляются новые возможности, – понимаешь, о чем я?
Слушая этот монолог, когда Пентекосте произносил «движение», София нажимала на «стоп», отматывала назад и слушала заново. Шипящая ж и робкая е. Движение, цыпленок, Милан, учеба в университете, работа в кафе, куда она сейчас и направлялась, свернув в узкую улочку между базиликой Сан-Надзаро-Маджоре и садами Чедерна. На работе, когда выдавалась свободная минутка, София пересматривала лекции по видам повествования и записывала новые идеи в тетрадку. Кафе было уютным – паркет из протравленной древесины, меню для веганов и коронное блюдо кускус, – ей платили в час девять евро чистыми. Она увидела объявление в университете, ее взяли после двухдневного испытательного срока, но попросили потренироваться рисовать сердечко и узоры на пенной шапке капучино. Работая по шесть смен в неделю, иногда сверхурочно, и откладывая то, что оставалось от аренды за жилье, она надеялась вернуть отцу хоть часть из семи тысяч евро, потраченных на учебу. Сегодня, как обычно, София положит в карман сорок пять евро, разложит кунжутные батончики у кассового аппарата, болтая с Халилем о его Иордании, разрисует уголки доски, где они записывали меню, будет приветливой с клиентами: чтобы не думать о том, что это тот предел, что ждет ее в будущем.
В кафе было человек пять посетителей. София на ходу съела бутерброд с лососем и авокадо, переоделась в каморке, ослабила фартук так, чтобы не давило по бокам, сняла часы и положила в карман щепотку каменной соли – тетя уверяла, что даже толика соли помогает от сглаза. Подошла к Халилю и хорошенько закатала ему рукава рубашки.
– Я так скучаю по Римини, – сказала София, похлопав его по плечу.
– Прошло еще мало времени.
– Полгода – это немало.
– Для Милана?
– Сегодня я на кассе, ладно?
Они встали рядом: она – с чеками, он – около кофемашины. Когда посетителей не было, они либо молчали, либо вместе заполняли перечень дел, так вышло и на этот раз. София взяла стикеры и стала записывать. «Помыть витрину». «Выбросить мусор», – отозвался Халиль. Она: «Подготовить все для завтрака». Он: «Проверить рабочий график». Она: «Нарезать фрукты». Он: «Помолиться пять раз».
– А ты разве не христианин?
– Когда тебя с детства окружает девяносто четыре процента мусульман, знаешь, это накладывает свой отпечаток!
Она улыбнулась.
– А теперь, девушка из Римини, твоя очередь, и покончим с этим списком!
– Я уже написала.
– Нарезать фрукты? Да благослови бог твою душу!
Хлопнула дверь, София повернула голову и увидела жену Пентекосте. Она вошла и закрыла за собой дверь. София метнулась к кофемашине и попросила Халиля подменить ее на кассе, повернулась спиной, намочила тряпку и стала протирать рабочую поверхность. Жена профессора приблизилась и, прочитав меню на стене, заказала зеленый смузи.
Халиль уточнил, какой – маленький, средний или большой.
– Маленький, пожалуйста.
– Присаживайтесь за столик, мы вам его принесем.
София оставила тряпку и положила по центру разделочную доску. Достала из холодильника яблоко, фенхель, базилик, лайм, имбирь и принялась все нарезать. Прервавшись на секунду, обернулась и увидела, что жена Пентекосте сидит на стуле у витрины. Закинув ингредиенты в соковыжималку, прокрутила смесь семь раз. Наполнила стакан, вставила трубочку и крышку, отдала Халилю и скрылась в каморке. София прислонилась к стене и закрыла глаза руками. Простояв так какое-то время, поняла, что пора возвращаться. В зале Халиль как раз переключал радио.
– Все в порядке?
Однако София не спускала глаз с синьоры Пентекосте, которая, сняв амарантовое пальто, цедила через трубочку свой смузи и листала журнал. Лицо ее при этом было серьезным и сосредоточенным.
Халиль снова поинтересовался:
– Все хорошо?
Утвердительно кивнув, София выбросила из соковыжималки остатки фруктов. Итак, она столкнулась с женой профессора второй раз за день. До этого они пересекались только однажды – на празднике в честь начала нового учебного года. Софии она казалась привлекательной: в тот раз на ней была рубашка мужского кроя и туфли-лодочки на высоком каблуке – на таких не побегаешь. С того времени она не растеряла своего шарма: локон каштановых волос ниспадал на глаза, а скрещенные ноги, казалось, отдыхали одна около другой, в ней было что-то от Вирны Лизи. София обожала старые киноленты с Вирной Лизи – пересмотрела их почти все вместе с мамой. Отведя взгляд, София взяла журнал и вписала туда дневную выручку. Затем подсчитала недельный расход обезжиренного молока – и решила впредь заказывать упаковкой меньше. И тут до нее донесся скрип стула о паркет. София подняла голову – к ней приближалась синьора Пентекосте.
– Можно с тобой поговорить?
София положила ручку:
– Со мной?
Женщина кивнула.
Халиль посмотрел на них:
– Да, конечно, иди.
София взялась за фартук, прошла мимо кассы и направилась к двери. Синьора Пентекосте поблагодарила Халиля и проследовала за Софией. Они оказались на небольшой, мощенной булыжником площадке, в ста метрах от университетских стен.
– Ты София и учишься на курсе профессора Пентекосте, так?
Девушка кивнула.
– Я хотела узнать тебя поближе, – женщина поставила сумку и рюкзак на землю, затем откинула челку с глаз. София поняла, что роднило их с Лизи – этот взгляд, смешливый и серьезный одновременно. – Я хочу услышать твою версию.
