Текст книги "Жюльетта. Том II"

Автор книги: Маркиз Донасьен Альфонс Франсуа де Сад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 40 страниц)

Когда нет разрушения, нет и пищи для земли, следовательно, человек не сможет порождать человека. Это фатальная истина, ибо в ней заключено доказательство того, что добродетели и пороки нашей общественной системы не имеют никакого реального смысла, и то, что мы считаем пороком, много полезнее и нужнее, нежели добродетель, поскольку порок созидателен, а добродетель пассивна; или, если вам угодно, порок – причина, а добродетель – следствие; это доказывает, что абсолютная гармония много хуже, чем беспорядок, и если, скажем, в мире в одночасье исчезнут войны, раздоры и зло, три естественных царства расцветут до такой степени, что скоро вытеснят все остальные законы Природы. Небесные тела остановятся и прекратят оказывать свое влияние на мир, потому что возобладает самое сильное из них; тяготения не будет, и движение прекратится. И вот здесь преступления человека, ведущего свое происхождение из трех этих царств и противодействующего их непомерному возрастанию, не дают возможности нарушить во вселенских делах то золотое равновесие, которое Гораций назвал «rerum concordia discors»[46]46
  Царство согласия противоречий (лат.).


[Закрыть]. Следовательно, в мире необходимо зло. Но самые полезные преступления – это, без сомнения, те, которые наиболее разрушительны, а именно: отказ от размножения и уничтожение; все прочие – мелкие проступки, даже не заслуживающие такого высокого звания; итак, вы видите, Жюльетта, насколько важны преступления для законов этих царств, а также для законов самой Природы. Один древний философ назвал войну матерью всех вещей; существование убийц также необходимо, ибо без них нарушился бы всеобщий порядок вещей. Поэтому абсурдно обсуждать или наказывать их, еще нелепее обрушиваться на естественные наклонности, которые заставляют нас совершать преступления помимо нашей воли: ведь на земле не может не быть слишком много зла, если учитывать неистребимую потребность Природы в злодействе. Ах, несчастные смертные, напрасно гордитесь вы тем, что способны разрушать! Это вам не по силам, вы в состоянии изменить формы, но вы бессильны уничтожить их; вы не можете даже ни на грамм уменьшить массу природной субстанции, так как же вы собираетесь уничтожить то, что вечно? Да, вам доступно менять формы вещей, но и этот распад угоден Природе, так как из этих расчлененных частей она создает новые формы. Изменения, внесенные человеком в организованную материю, скорее служат Природе, нежели оскорбляют ее. Да что я говорю – чтобы служить ей по-настоящему, разрушение должно быть как можно масштабнее: жестокости и размаха требует она от злодейства – чем ужаснее и разрушительнее наши дела, тем больше нравятся они ей. Но чтобы еще больше угодить ей, следует предотвратить возрождение мертвых, которых зарывают в землю. Ведь убийца отбирает у жертвы только первую его жизнь, поэтому надо стремиться отобрать и вторую, если мы хотим принести больше пользы Природе, ибо она жаждет полного уничтожения и на меньшее не согласна, так что ни один убийца не в силах довести свои злодеяния до того предела, когда она насытится.

Имейте в виду, Жюльетта, что истинного разрушения не бывает, что и сама смерть далека от этого; с физической и философской точки зрения смерть – это еще одна форма существования материи, в которой активный принцип, или, если угодно, принцип движения, проявляет себя беспрерывно, хотя и не столь очевидно. Рождение человека, таким образом, – вовсе не начало его существования, так же, как смерть его не есть его окончание; мать, которая носит его в утробе, дает ему жизнь не в большей мере, нежели дает ему смерть убийца, который его убивает: первая определенным образом упорядочивает кусочек материи, второй дает возможность возродиться другой материи, и оба они созидают.

Ничто в сущности не рождается и ничто по своей сути не погибает – все в этом мире представляет собой действие и противодействие материи; это похоже на океанские волны, которые без конца вздымаются и опадают, на морской прилив, который постоянно наступает и отступает, и при этом ни одной капли не прибавляется, и ни одной не убавляется в общем объеме воды; это вечный поток, который был всегда и пребудет всегда, и мы, сами того не сознавая, делаемся его главными носителями, сообразно нашим порокам и добродетелям. Все в мире есть бесконечное изменение; тысячи тысяч различных частичек материи, проявляющихся в самых разных формах, разрушаются и заново возрождаются в других формах, чтобы вновь погибнуть и вновь появиться. Принцип жизни – это всего лишь результат сочетания четырех элементов; со смертью комбинация распадается, каждый элемент целым и невредимым возвращается в свою сферу, готовым вступить в новую комбинацию, когда их призовут законы трех царств; изменяет форму только целое, части остаются без изменения, и из этих частей, вновь объединенных в целое, создаются новые существа, и так происходит вечно. Но принцип жизни, будучи только плодом комбинации элементов, не существует сам по себе, он существует лишь через это объединение, он изменяется целиком, когда это объединение распадается и проникает в новое творение, создаваемое из обломков старого. А поскольку эти существа совершенно безразличны по отношению друг к другу и совершенно безразличны не только к Природе, но и к законам трех царств, изменения, производимые в материи, не имеют никакого значения: в самом деле, какое имеет значение, если, как говорит Монтескье, я леплю что-то круглое из чего-то квадратного, если из человека я делаю капусту, салат-латук, бабочку или червя; ведь тем самым я только осуществляю право, данное мне на это, и если захочу, если смогу, я перемешаю или разрушу все существа, и никто не скажет, что я действовал вопреки законам трех царств и, следовательно, вопреки законам Природы. Совсем наоборот: я верно служу этим законам, служу трем царствам, давая земле пищу, которая поможет ей творить новые создания и без которой творчеству ее придет конец; я служу законам Природы, поступая в согласии с целями вечного разрушения, которое является девизом Природы и способность к которому отобрали у нее существа, сотворенные ею.

Неужели эта травинка, эта букашка или личинка, в которую превратилось убиенное мною существо, имеет какую-то особую ценность для законов, управляющих тремя царствами? Неужели в глазах Природы, которая изрыгает свои создания самым беспорядочным образом, одно из них может приобретать какое-то особое значение? Это равносильно утверждению, что из миллионов листьев, растущих на старом дереве, один более дорог ему потому лишь, что он крупнее остальных. На этот счет Монтескье говорит так: «Только наша гордыня не дает нам почувствовать нашу ничтожность и заставляет нас, несмотря на эту ничтожность, считать себя чем-то особенным в этом мире, достойным особого внимания или хотя бы простого упоминания. Нам хочется думать, что потеря такого совершенного существа, каким мы являемся, будет катастрофой для Природы, и мы даже не представляем себе, что отдельный человек, или все человечество, или сотня миллионов планет, похожих на нашу землю и до краев населенных людьми, являются лишь мелкими атомами, совсем крошечными и для Природы безразличными». Посему истребляйте, рубите на куски, истязайте, ломайте, душите, уничтожайте, жгите, стирайте в порошок, словом – превращайте в самые разные формы все творения трех царств, и вы окажете им неоценимую услугу и огромную пользу. Вы сделаетесь любимицей их законов, вы будете исполнять законы Природы, ибо мы, люди, слишком слабы и слишком немощны, чтобы сделать что-нибудь серьезное, кроме как способствовать общему порядку вещей, и то, что мы считаем беспорядком, на деле есть один из законов порядка, которого нам не дано понять и который назвали беспорядком по неразумению, потому что его последствия, угодные Природе, выбивают нас из привычной колеи или противоречат нашим убеждениям. Но если бы преступления не были необходимы для универсального миропорядка, разве они внушались бы нам? Разве мы чувствовали бы в глубине сердца потребность совершать их и в то же время удовольствие после их совершения? Как смеем мы думать, будто Природа могла вложить в нас порывы, противоречащие ее задачам? Между тем разумнее считать, что она приложила все усилия с тем, чтобы лишить нас всякой возможности делать то, что могло бы по-настоящему повредить ей. Попробуй, девочка, выпить лучи, которыми солнце освещает наш мир, попробуй изменить упорядоченный ход звезд или полет небесных тел в пространстве – попробуй, и ты увидишь, что ничего у тебя не выйдет, и все потому, что это – именно те преступления, которые могут на деле оскорбить Природу, и она предусмотрела все, чтобы мы их не совершали. Что же касается до сил и возможностей, которые она нам дала, она это сделала намеренно; так давайте творить то, что в наших силах, и уничтожать и менять то, что в наших возможностях, не боясь обидеть ее. Но самое главное – понять, что тем самым мы помогаем ей и служим ей тем усерднее, чем больше обращаемся к делам, которые по недоразумению считаются преступными.

Но, быть может, есть какая-то разница между тем или иным видом преступления, и существуют убийства, настолько подлые и отвратительные, что могут привести Природу в ужас? Полноте! Будет верхом глупости, если вы хоть на минуту поверите в это. Какую ценность может представлять в глазах Природы человек, которого окружили ореолом святости наши человеческие условности? Неужели для Природы тело вашего отца, вашей матери или сестры дороже, нежели тело вашего раба? Для нее таких различий не существует и существовать не может, ведь любое тело, каким бы ценным оно не считалось по нашим законам, будет подвергаться одним и тем же метаморфозам. Поймите, что ей по сердцу жестокость, которая так пугает вас; она ждет от вас еще больше – чтобы вы были непримиримым противником любого размножения и даже чтобы стерли с лица земли все три царства, чего вы сделать, увы, не в состоянии; но если ваша жестокость не может добраться до таких высот, обратите ее на более доступные цели и удовлетворите Природу по мере своих возможностей. Если вы не можете порадовать ее глобальным разрушением, по крайней мере вложите в свои убийства побольше мерзости и ужасов, и тем самым вы выскажете свое наивысшее послушание к законам, которые она устанавливает: ваша неспособность сделать то, чего она от вас хочет, не освобождает вас от обязанности делать то, что в ваших силах.

Исходя из всего вышесказанного, должно быть очевидно, что детоубийство ближе всего соответствует замыслам Природы, так как оно разрывает цепочку потомства и обрекает на гибель максимальное количество семени. При убийстве отца сын ничего не разрушает, он убирает только самое последнее звено в цепочке; когда отец убивает своего сына, он не дает возможности добавить новые звенья, и цепочка обречена; но в случае, когда сын уничтожает отца, убийца остается в живых, и вместе с ним живет будущее его рода. Дети или молодые женщины, предпочтительно беременные, – вот .лучшие объекты убийства, ибо это лучше всего отвечает целям животного царства и прежде всего Природы, именно к этому должен стремиться тот, кто желает ублажить жестокую матерь человечества[47]47
  Почти все народы земли пользуются правом на жизнь и смерть своего потомства. Это право совершенно естественное: чем, в самом деле, мы можем распоряжаться с большим правом, как не своим творением? Если бы существовала иерархия убийств, если бы их можно было расположить в возрастающем порядке зла, детоубийство следовало бы поместить в самом низу лестницы: каждый человек имеет возможность быстро исправить последствия этого незначительного преступления, что снимает с него налет жестокости. Самый первый инстинкт человека состоит в том, чтобы истребить отпрысков, но ему очень часто мешает гордость. (Прим. автора)


[Закрыть].

Разве мы не видели, разве не чувствовали, что жестокость в преступлении нравится Природе, коль скоро только таким путем она регулирует количество наслаждения, которое доставляет нам преступление. Чем оно ужаснее, тем больше им наслаждаешься; чем оно чернее и отвратительнее, тем больше нас возбуждает. Вот так непостижимая Природа требует порочности, гнусности, жестокости в поступках, к которым нас подталкивает; она хочет, чтобы мы украсили их всеми теми атрибутами, которыми она сопровождает великие бедствия и эпидемии, поэтому оставьте все сомнения, презрите нелепые законы человечности и идиотские установления, которые сковывают нас, и бесстрашно творите то, к чему зовет вас священный голос Природы, зная, что он всегда противоречит абсурдным принципам человеческой морали и гнусной цивилизации. Неужели вы полагаете, будто цивилизация или мораль сделали людей лучше? Отнюдь: и та и другая только испортили человека, подавили в нем зов Природы, который делал его свободным и жестоким; отчужденный от нее, весь род человеческий погрузился в болото разложения, его врожденная жестокость превратилась в подлую хитрость, и от этого зло, которое творит человек, сделалось еще опаснее для его собратьев. Коль скоро должен он творить его, коль скоро оно необходимо и угодно Природе, дайте человеку эту возможность, дайте ему право поступать так, как ему больше нравится, и пусть он предпочтет жестокость подлости, ибо в этом больше естественности и, если угодно, благородства.

Я не устану повторять: никогда ни один умный народ не возводил убийство в категорию преступлений, ведь чтобы признать его преступлением, в нем должен присутствовать факт разрушения, чего на самом деле нет, как мы уже убедились. Кроме того, убийство – это не более, чем изменение формы, которое не приводит к нарушению ни закона трех царств, ни закона Природы, но напротив того, служит им[48]48
  Изменение, которое мы наблюдаем в материи, лучше назвать восстановлением или трансформацией, т. к. материя, принимая различные формы, не уменьшается, не расходуется, не портится и не разлагается; возможно, одна из главных причин ее стойкости заключается в кажущихся разрушительных эффектах, которые на деле делают ее более гибкой и предоставляют ей большую свободу образовывать новые, еще более изощренные формы. В конце концов материя не разрушается, претерпевая изменения, так же, как восковой кубик, который вы расплавляете в круглую форму, не разрушается, а лишь меняет свою форму. (Кстати, этот пример приводит Вольтер.) Нет ничего более естественного, чем эти бесконечные возрождения, как нет ничего удивительного в повторном рождении. Куда бы вы ни обратили свой взгляд, вы всюду встретитесь с возрождением: гусеница возрождается в виде бабочки, апельсиновое зернышко, брошенное в землю, – в виде апельсинового дерева, погибшие животные – в виде травы, овощей, червей, иными словами, в виде корма для других животных и тем самым становятся частью их субстанции и т. д. и т. п. (Прим. автора)


[Закрыть]. Так разве можно наказывать человека за то, что он несколько преждевременно разлагает на составные части кусочек материи, который, в сущности, для того и предназначен и который из тех же самых элементов образует новые соединения: чем скорее вы убьете муху, тем скорее появится на свете какой-нибудь турецкий паша, а если пощадите таракана, одним архиепископом на земле будет меньше. Следовательно, нет ничего дурного или злодейского в том, чтобы разложить на элементы чью-нибудь плоть и получить средство для создания тысячи насекомых за счет пролития крови в более крупном животном, именуемом человеком.

Короче говоря, убийца – такое же естественное явление, как война, голод или холера; это – средство, которое имеет в своем распоряжении Природа и которое ничем не хуже других враждебных нам сил. Таким образом, когда кто-то осмеливается заявлять, что убийца оскорбляет Природу, я считаю это такой же нелепостью, как, скажем, утверждать, что холера, голод или война оскорбляют Природу или совершают преступление, ибо разницы здесь я не вижу. Но мы же не можем выпороть или сжечь, или заклеймить каленым железом, или повесить ни холеру, ни голод, между тем как это можно сделать с человеком: именно поэтому его признают виновным. Вообще сплошь и рядом мы видим, что вина определяется не серьезностью проступка, а степенью уязвимости преступника, вот почему богатство и высокое положение всегда правы, а нищета всегда оказывается виновной.

Что же касается до жестокости, ведущей к убийству, можно с уверенностью сказать, что это одна из самых естественных наклонностей человека, к тому же одна из самых усладительных и приятных, которые он получил от Природы; жестокость в человеке – не что иное, как выражение его желания проявить свою силу. Она сквозит во всех его делах и словах, во всем его образе жизни; порою она маскируется воспитанием, но очень быстро эта маска спадает, и тогда она проявляется с новой силой в самых разных формах. Сильный трепет, который мы ощущаем при мысли о жестоком преступлении и во время его свершения, является убедительнейшим доказательством того, что мы рождены служить слепыми орудиями законов трех царств и промысла Природы и что, как только отдаемся своему порыву, сладострастие проникает в наш организм через все поры.

Поэтому надобно награждать убийцу, а не наказывать: запомните, что ни одно преступление на свете не требует такой силы и энергии, такого мужества и ума, как великое дело убийства. Существуют тысячи ситуаций, когда умному правительству следовало бы использовать только наемных убийц… Тот, кто знает, как подавить вопли своей совести и играючи обращаться с чужой жизнью, уже готов к самым великим деяниям. Одному небу известно, сколько в мире людей, которые добровольно становятся преступниками просто потому, что недальновидное правительство игнорирует их дар и не употребляет его в дело; в результате несчастные погибают, на колесе за поступки, которые могли бы принести им почет и уважение. Все эти Александры Великие, все эти маршалы – и Тюренн и Саксонский[49]49
  Знаменитые полководцы.


[Закрыть] и прочие – могли бы сделаться разбойниками с большой дороги, если бы высокое происхождение и улыбка фортуны не устелили им лаврами путь к славе. И, конечно же, все эти Картуши, Мандрены и Дерю[50]50
  Знаменитые воры и разбойники во Франции того времени.


[Закрыть] стали бы великими людьми, если бы правительство знало, как использовать их талант.

Это же верх самой вопиющей несправедливости! Существует множество хищных зверей – лев, волк, тигр, – которые живут только убийством и не признают никаких законов, кроме своих собственных; в то же время в мире встречаются и другие животные, которые занимаются таким же делом, удовлетворяя не голод, а другую страсть, и их называют преступниками!

Мы часто жалуемся на тех или иных диких зверей, которые кажутся нам опасными или приносят нам вред, но мы со вздохом приговариваем, исходя из здравого смысла: «Да, это ужасное и опасное создание, но оно полезное: Природа ничего не создает без надобности, возможно, этот зверь вдыхает какой-то воздух, который в противном случае мог отравить нас, или поедает насекомых, представляющих для нас еще большую угрозу». Давайте же рассуждать так же здраво и в отношении других животных и видеть в убийстве только руку, направляемую непреложными законами, руку, которая служит Природе и через преступления, какими бы чудовищными их ни считали, действует ради каких-то неизвестных нам целей или же предотвращает несчастья, в тысячу раз более ужасные, нежели те, что она творит.

«Софистика! Голая софистика! – завопят глупцы, услышав мои слова. – На самом деле убийство оскорбляет Природу, и тот, кто его совершил, будет терзаться до конца своих дней». Так могут рассуждать только круглые идиоты. Убийца терзается совсем не потому, что поступок его плох сам по себе, и в тех странах, где убийство пользуется почетом, он не терзается – будьте уверены в этом… Разве воин рыдает над поверженным врагом? Единственное неприятное чувство, которое мы испытываем при убийстве, вызвано его запретностью; у каждого человека в жизни бывают моменты, когда сердце его сжимается от страха перед вполне обычным поступком, если в силу каких-то обстоятельств он подпадает под запрет. Например, прибитый к дверям знак, запрещающий вход, кого угодно заставит ощутить неприятный холодок в спине, хотя человек и не видит ничего дурного в том, чтобы переступить порог. То есть страх этот порождается только фактом запрета, а не самим поступком, в котором может и не быть ничего преступного. Малодушие – кратковременное чувство вины и страха, сопровождающее убийство, – проистекает только из предрассудка и никоим образом не связано с реальностью. Но представим на минуту, что ветер подул в другую сторону, что меч правосудия поражает то, что совсем недавно называлось добродетелью, а закон вознаграждает преступление, и вы увидите, как добродетельные будут трястись от страха, а злодеи вздохнут спокойно, хотя и те и другие будут продолжать заниматься своим любимым делом. В таких случаях Природа безмолвствует, возмущенный голос, грохочущий в нашей душе, принадлежит предрассудку, с которым легко справиться, если приложить немного усилий и иметь желание. Однако существует некий священный орган, чей проникновенный шепот мы слышим прежде, чем раздадутся голоса заблуждения или воспитания; этот таинственный голос напоминает нам о нашей связи с первичными элементами и подталкивает нас к гармоничному слиянию этих элементов и их сочетаний в новую форму, которую выбирают сами эти элементы. Этот голос – негромкий и неназойливый – не вдалбливает в нас божественные проповеди, не напоминает нам о кровных узах или общественных обязанностях, которые насквозь фальшивы, но изрекает одну только правду. Между прочим, тот голос не внушает нам поступать с другими так, как мы хотим, чтобы поступали с нами, и если мы внимательно прислушаемся к нему, окажется, что он говорит нам нечто противоположное.

«Помните, – говорит нам Природа, – всегда помните: все зло, которое вы наносите ближнему, воздается вам добром и сделает вас счастливым; законы мои гласят, что вы должны истреблять друг друга и без конца и без раздумий вредить ближнему своему. Поэтому я вложила в вас неистребимую потребность творить зло, ибо я желаю вам добра. Пусть ваши близкие – отец, мать, сын, дочь, племянница, жена, сестра, муж, друзья ваши – будут для вас не дороже, чем самый последний червь, ползающий по земле; все эти связи, обязанности, привязанности придуманы не мною, но порождены слабостью, воспитанием и безумием, ко мне они не имеют никакого отношения; вы можете нарушать и попирать их, презирать и отменять их – меня это не касается. Вы – такое же творение мое, как бык, осел, артишок или вошь; всем вам я дала способности – одним больше, другим меньше, – и каждый из вас должен сполна использовать свои собственные. Однажды покинув мое чрево, вы больше мне не принадлежите, и я не отвечаю за ваши поступки. Если вы пребываете в добром здравии и размножаетесь – меня это не волнует, если вы истребляете и себя и себе подобных, если вы, употребляя ваши способности, сметете с лица земли все три царства и опустошите ее, и ничего на ней не останется, я буду безмерно рада, ибо в свою очередь смогу использовать атрибуты своего могущества и свою способность созидать, плодить новых существ, которой лишило меня ваше проклятое потомство. Прекратите творить, уничтожьте все сущее – вы ни в малейшей степени не нарушите мой замысел и мой промысел. Но что бы вы ни делали – уничтожали или созидали – в моих владениях ничего от этого не убудет; лист, упавший с дерева, так же полезен для меня, как и могучие кедры, растущие в лесах ливанских, и питающийся падалью червь ничуть не хуже в моих глазах, нежели самый могущественный король на земле. Поэтому крушите или созидайте по мере сил и возможностей ваших: завтрашнее солнце взойдет на прежнем месте, миры, которые я бросила в бесконечное пространство, будут продолжать свой бег по своим орбитам, а если вы разрушите все, если все три царства будут уничтожены вашей порочностью и не смогут восстать из праха, утратив свою способность к взаимному воспроизводству, ну что ж – уничтоженные предательской рукой, они будут заново воссозданы мною, я вновь сотворю их, и будет на земле так же, как было до сих пор. Таким образом, мне по душе самые грандиозные, самые чудовищные и самые жестокие злодеяния.

Вот каковы законы Природы, Жюльетта; это единственные законы, которые она продиктовала, единственные, угодные ей законы, и нарушать их мы не имеем права. Если же люди придумывают свои, остается лишь посмеяться над их глупостью, но даже если приходится подчиняться им, мы не должны становиться жертвой человеческой глупости – мы должны освободиться от предрассудков и не упускать ни единой возможности мстить за вынужденное унижение самым изощренным надругательством над придуманными законами. Жалеть следует лишь о том, что Природа не дала нам столько талантов и столько способностей к злодейству, сколько нам бы хотелось. Вместо того, чтобы благодарить нашу неразумную праматерь за то, что она предоставила нам такую куцую свободу для осуществления необъятных желаний, внушенных ею же, мы должны проклинать ее в глубине души за то, что она ограничила наши возможности исполнять ее волю.

Мы должны обратиться к ней с такими словами: «О Ты, неразумная и тупая сила, случайно породившая меня, Ты, которая швырнула меня в этот мир с тем, чтобы я оскорблял Тебя, зачем Ты вдохнула в мою огненную душу страсть к безграничным преступлениям и наделила меня такими скудными средствами и возможностями? Я с радостью готов повиноваться Тебе, ибо Ты требуешь от меня ужасов – и ужасов жаждет моя душа, – если только я буду иметь силы, которых Ты, по собственному неразумию, дала мне недостаточно. Даже уничтожив все создания, населяющие землю, все равно я не выполню своего предназначения, потому что этим послужу только Тебе, жестокая Мать, между тем как я жажду отмщения – жажду отомстить Тебе за то, что Ты, движимая глупостью или коварством, никогда не позволяешь людям воплотить в дела ужасающие желания, которые Ты в них пробудила».

– А теперь, Жюльетта, – продолжал первосвященник, – я хочу привести вам несколько примеров, которые покажут, что всюду и во все времена человек наслаждался разрушением, а Природа – тем, что позволяла ему делать это.

В области Каподимонте существовал такой обычай: если женщина рожала двойню, муж сразу душил одного из детей.

Всем известно, как обращаются со своими детьми арабы и китайцы: в живых оставляют примерно половину, остальных убивают, сжигают или топят – главным образом девочек. Такая же страшная участь уготована новорожденным на Формозе.

Мексиканцы никогда не отправляются в военный поход, не принеся перед этим в жертву детей обоего пола.

Японским женщинам позволяется делать аборты, когда они захотят, и никто не требует от них отчета за их потомство[51]51
  Наказание матерей за детоубийство – это беспримерная жестокость. Кто же волен распоряжаться детьми, как не та, что носила их в своем чреве? Если на земле и существует неоспоримая собственность, она заключается именно в этом, и в высшей степени неразумен закон, который запрещает женщине реализовать свое право. В самом деле, как можно наказывать несчастное создание просто за нежелание продлить свое существование в потомстве? Но еще более нелепым является обычай казнить мать за убийство своего ребенка: когда преступление совершается, на свете одним существом становится меньше, когда оно наказывается – мы лишаемся сразу двоих. Неужели нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять это? Ах, как мудры наши законодатели! И мы до сих пор оставляем эти законы в силе! (Прим. автора)


[Закрыть].

Во дворце калькуттского короля есть железное кресло, в которое по праздникам усаживают ребенка, под ним разводят большой костер, и жертва сгорает дотла.

Римляне никогда не карали смертью за убийство, и императоры долгое время следовали закону Суллы, который приговаривал убийц всего лишь к штрафу.

На острове Минданао[52]52
  Один из Филиппинских островов.


[Закрыть] такое преступление возводится в дело чести; если человек предоставляет доказательство своего преступления, его зачисляют в категорию мужественных и дают право носить почетную красную ленту.

У жителей Никарагуа такое право можно было заслужить несколькими убийствами: требовалось уничтожить семерых, чтобы получить красный тюрбан.

На берегах Ориноко матери топят своих детей в реке, едва те появляются на свет.

В королевстве Зопит и Трапабания[53]53
  Древние государства в Африке.


[Закрыть] отцы перерезают горло детям любого пола, когда они им надоедают или начинают приобретать уважение окружающих.

На Мадагаскаре родители бросают на съедение диким зверям своих детей, родившихся во вторник, четверг и пятницу.

В Восточной Римской империи отец мог убить ребенка любого возраста, если тот вызывал его недовольство.

Из некоторых глав Пятикнижия мы узнаем, что отец обладал правом на жизнь и смерть своих детей.

Законы у парфян и армян позволяли отцу убивать своего сына и даже дочь, когда они достигали брачного возраста. Такой же обычай Цезарь обнаружил у галлов. Царь Петр обратился к своим подданным с воззванием, суть которого заключалась в том, что согласно всем законам – человеческим и небесным – отец имеет беспрекословное право на жизнь и смерть своих детей и может осуществлять его без разрешения и в любое время. Как только этот декрет был обнародован, Петр сразу начал проводить его в жизнь.

Вновь избираемый вождь галласов[54]54
  Африканское племя, жившее на территории нынешних Судана и Эфиопии.


[Закрыть] должен был доказать свою доблесть набегом на Абиссинию и, только совершив множество преступлений, получал право на свой пост. Он должен был грабить, насиловать, калечить, истреблять, жечь; чем ужаснее были его подвиги, тем больше была его слава.

Каждый год египтяне приносили в жертву Нилу юную девственницу. Когда же их сердца охватила жалость и они решили покончить с этим обычаем, благотворные разливы реки прекратились, и Египет столкнулся с голодом.

Воинственный народ не должен отказываться от принесения в жертву людей, если оно представляет собой яркое зрелище. Рим был владыкой мира, пока римляне любили такие спектакли, и погрузился в упадок, а затем в рабство, когда вошла в моду христианская мораль, согласно которой грешно любоваться убийством людей. Однако за аргументом последователей Христа стояла не гуманность, а страх того, что звезда идолопоклонничества вновь воссияет над Европой и они сами могут оказаться жертвами своих противников. Вот почему эти мошенники проповедовали милосердие, вот почему они сочинили нелепый миф о братстве. Нашлись и другие народы, которые приняли эту мораль и которых иначе как трусливыми или сумасшедшими не назовешь.

Почти все дикари Америки истребляли своих стариков, когда те становились беспомощными; кстати, это был настоящий акт добросердечия со стороны сына, и больной и немощный отец проклинал его, если тот не осмеливался сделать это.

В далеких южных морях есть остров, где женщин убивают, когда они уже не могут рожать, как бесполезных созданий, и в самом деле, на что они еще годятся?

Народы варварских стран не знают законов, карающих за убийство жен и рабов.

Ни в одном восточном гареме не возбраняется убивать женщин, ибо всегда можно купить свежих.

На острове Борнео существует поверье, что все, кого вы истребите, будут вашими рабами в следующем мире, поэтому если вы хотите, чтобы вам лучше прислуживали после вашей смерти, вы должны совершить больше убийств при жизни.

Когда жители Караскана в Тартарии встречали чужестранца, обладавшего умом, богатством и благородным обликом, они убивали его, чтобы завладеть его качествами и передать их своему потомству.

В королевстве тангутов[55]55
  Тангуты – одна из народностей Тибета.


[Закрыть] есть такой обычай: юноша берет кинжал и на несколько дней удаляется из родных мест для того, чтобы убивать любого встречного, без разбору и жалости; считается, что павшим от его руки гарантируется величайшее счастье в другой жизни.

В княжестве Кахао[56]56
  Город в Бирме.


[Закрыть] есть профессиональные убийцы, которых всегда можно нанять: если вы хотите свести с кем-нибудь счеты, вы выкладываете определенную сумму и можете больше ни о чем не беспокоиться.

Это напоминает мне историю Великого Старца, жившего в горах, которая, может быть, вам неизвестна. Этот принц держал в своих руках жизнь всех мелких соседних суверенов, ему было достаточно отправить убийцу к любому из них. и посланец неукоснительно выполнял его поручение.

Будьте уверены, что профессиональные убийцы есть и в Италии, и мудрое правительство смотрит на них сквозь пальцы, потому что не претендует на исключительное право распоряжаться человеческой жизнью.

В давние времена в Зеландии[57]57
  Провинция в Голландии.


[Закрыть] каждый год девяносто девять мужчин приносились в жертву местному божеству.

Когда карфагеняне видели у стен города врага, они умертвляли две сотни детей, выбранных из самых знатных семейств, ибо один из законов гласил, что Сатурн принимает только представителей высшей касты. Штрафом облагались матери, которые во время этой церемонии обнаруживали хотя бы малейшие признаки жалости, и убийство совершалось на их глазах. Вот вам пример мудрого народа, который заклеймил позором сентиментальность!

Один северный король, чье имя я запамятовал, уничтожил девятерых своих детей с единственным намерением продлить таким способом свою жизнь. И не надо осуждать этот каприз – он заслуживает лишь снисходительной улыбки, так как предрассудки простительны, когда они доставляют удовольствие.