Текст книги "Жюльетта. Том I"

Автор книги: Маркиз Донасьен Альфонс Франсуа де Сад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 44 страниц)

– Что ты делаешь с этими педерасточками? – спросил ладно сложенный молодой мужчина, пристраиваясь к заднице нашего содомита. – Надеюсь, мой член тебе не помешает?

После чего меня ненадолго оставили в покое, но не успела я перевести дух, как неизвестно откуда появился старец со связкой розог в руке и принялся что было сил хлестать по моим ягодицам, заставив меня сосать ему член.

– Если не ошибаюсь, это тебя только что приняли в клуб? – поинтересовался он. Я что-то промычала в ответ, и он продолжал: – Жаль, что я раньше не увидел тебя. Я как раз был занят в серале. А у тебя чертовски миленькая задница, а ну-ка покажи мне ее поближе.

Не успела я подняться и принять нужную позу, как он с торжествующим воплем пробил брешь, и мое чрево залила горячая струя. Следом подошел красивый юноша и также совершил со мной продолжительный акт содомии, правда, предварительно выпоров меня намного сильнее, чем предыдущий содомит. Затем, одного за другим, я приняла целую процессию: шестеро, как я поняла, были служителями правосудия, а четверо – божьими слугами; все они сношали меня в зад. После этого я, усталая и возбужденная еще сильнее, пошла в туалетную комнату; она была предназначена для женщин, поэтому ее обслуживали исключительно мужчины; молодой прислужник усадил меня на стульчик, похожий на трон; стоя на коленях, он дождался, пока я сделаю свое дело, помог мне встать и почтительно спросил, не требуется ли мне его язык; вместо этого я прижалась задом к его лицу, и он, самым приятным образом, тщательно облизал мне анус. Вернувшись в залу, я заметила несколько мужчин, которые, по-видимому, специально Поджидали выходящих из туалета женщин; один из них подскочил ко мне и попросил позволения поцеловать мой зад; я наклонилась, его язык быстро обшарил вход в отверстие, и он тотчас поднялся с колен, а по его расстроенному лицу я заключила, что он не ожидал найти эту часть моего тела такой чистой. Не сказав ни слова, он поспешил вслед за молодой женщиной, которая как раз заходила в туалет. Я решила воспользоваться паузой и с огромным удовольствием стала наблюдать представшую моим глазам картину. Вы, наверное, мне не поверите, но спектакль, который я созерцала со стороны в этой роскошной зале, служившей для ассамблей, превзошел все мои ожидания, и, как мне кажется, самое извращенное воображение не в силах придумать такое разнообразие сладострастных поз и движений, такое богатство вкусов и наклонностей.

«О, великий Боже, думала я, как неистощима и величава Природа, как чудесны и восхитительны страсти, которыми она нас одаряет!»

Всюду, куда ни обращался мой взгляд, я с изумлением видела безупречный порядок: если не считать случайно вырвавшихся в пылу страсти резких выражений, громких слов, вызванных удовольствием, и то нацело звучавших богохульных ругательств, порой чересчур громких, в зале стояла образцовая тишина. За всем этим неусыпно следили председательница и цензор, которые одним мановением руки успокаивали не в меру разошедшихся членов Братства, что, впрочем, случалось очень редко; я бы сказала, что самые благопристойные дела не могли бы твориться с большим спокойствием и большей сосредоточенностью. И мне стало ясно, что из всех существующих в мире вещей, наибольшим уважением пользуются у людей страсти.

Между тем все больше мужчин и женщин стали расходиться по сералям, а президентша, с улыбкой на губах, раздавала билеты. В это время мне пришлось выдержать натиск многих женщин: я пропустила через себя не меньше тридцати, добрая половина которых была в зрелом возрасте – не моложе сорока лет; они обсасывали все мои отверстия, сношали меня с обеих сторон искусственным членом, одна из них попросила меня помочиться ей в глотку, пока я целовала ей влагалище, другая предложила испражниться друг другу на грудь и с наслаждением выдавила из себя обильную порцию, а я, к сожалению, так и не сумела отплатить ей тем же; затем подошли двое мужчин, один из них, встав на четвереньки, начал пожирать экскременты, еще дымившиеся на моей груди, а второй содомировал гурмана, затем в свою очередь испражнился на то же самое место, вставив член в рот своему напарнику.

Неожиданно председательница обнаружила живой интерес к моей персоне; она подозвала мужчину, заменившего ее в президентском кресле, спустилась ко мне, и мы слились в объятиях: мы целовали, лизали, сосали друг друга и скоро обе забились в конвульсиях оргазма. За исключением Клервиль, я не встречала женщины, которая бы извергалась столь обильно и неистово; у нее была особенная прихоть: принимая в анус мужской орган, она сильно прижималась влагалищем к моему лицу, а сама при этом обсасывала другую женщину; я блестяще выдержала это испытание, и она, довольная, вернулась на свое место.

Не успела она отпустить меня, как тут же нахлынула новая волна жаждущих мужчин, в основном содомитов – к моей вагине притронулись всего двое или трое из них; среди них был один любитель мастурбации, около дюжины изверглись мне прямо в рот, причем один в момент кульминации вставил в свое чрево чей-то солидный член, а сам, уткнувшись лицом мне под мышку, нежно облизывал мокрую от пота ложбинку, чем доставил мне острое наслаждение. Пятеро или шестеро выпороли меня довольно ощутимо; трое или четверо сбросили семя в самую глубь моей прямой кишки и сами же выпили его; кроме того, я несколько раз громко пускала газы в лицо любителям острых ощущений, и даже нашлось двое охотников до моей слюны; несколько долгих минут я втыкала сотни булавок в ягодицы и в мошонку одного представительного господина, и он ходил в таком виде, ощетинившийся как еж, до конца вечера; еще один субъект целых два часа облизывал все мое тело, постепенно перемещаясь сверху вниз, добрался до укромных местечек между пальцами на ногах, наконец, вставил свой язык в анус и испытал бурный оргазм. Несколько женщин изъявили желание прочистить мне влагалище толстым и длинным деревянным предметом; одна импозантная дама привела с собой мужчину, взяла в руку его орган и долго прижимала его конец к моей задней норке, а потом заставила меня заталкивать туда пальцем брызнувшую сперму; стройная прелестная девушка осквернила мои ягодицы своими испражнениями, после чего ее содомировал мужчина средних лет и, нагнувшись, съел плоды ее страсти и до блеска отполировал языком мой зад; позже я узнала, что это были отец с дочерью. Перед моими глазами прошли и другие кровосмесительные эпизоды: я видела, как братья содомировали сестер, отцы совокуплялись с дочерьми, матерей сношали сыновья, словом, я увидела инцест, адюльтер, содомию, самый мерзкий разврат и проституцию, отвратительнейшую грязь и открытое богохульство – и все это в сотнях самых невообразимых форм и оттенков, – и должна признать, что любая вакханка античности показалась бы здесь невинной и стыдливой девочкой.

В конце концов мне надоело быть объектом и жертвой чужой похоти, мне захотелось играть активную роль: я собрала полдюжины юношей с впечатляющими членами, и они почти два часа усердно сношали меня то в одно отверстие, то в другое, то сразу в оба. В заключение этого эпизода какой-то аббат заставил свою племянницу, очаровательное создание, ласкать мне клитор, а меня – сосать ее крохотную вагину; потом юноша приятной наружности с большим чувством содомировал рядом со мной свою мать и целовал мне ягодицы. Две юные сестренки облепили меня с обеих сторон: одна ласкала мне влагалище, другая – задний проход, я испытала долгий и удивительно сладостный оргазм и даже не заметила, что с ними, по очереди, совокупляется их отец. Другой папаша заставил своего сына заняться со мной содомией, а сам таким же образом наслаждался с мальчиком; через несколько минут они поменялись местами. Следом за ними ко мне пристроился спереди молодой человек, и в это время его сестра, оказавшаяся монашкой, прочищала ему задницу своим нательным крестом…

И все эти эпизоды якобы оскорбляющие Природу, были исполнены такого удивительного спокойствия и достоинства, что окажись здесь самый нудный моралист, он бы наверняка призадумался и, возможно, превратился бы в философа. В конце концов, если немного поразмыслить, то в инцесте нет ничего необычного: Природа допускает и поощряет его, а запрет исходит лишь от местных законов, но как может действие, допустимое на трех четвертях земного шара, считаться преступлением на остальной четверти? Но, увы, мне не дано совершить этот восхитительный акт, и мысль об этом вдруг сильно опечалила меня: если бы только у меня был отец или брат, с какой страстью я отдавалась бы и тому и другому, с какой радостью я исполняла бы все их прихоти…

Мои завистливые размышления прервали два обольстительных существа – восемнадцатилетние сестренки-близнецы; они отвели меня в туалетную комнату, заперли за собой дверь, и в их обществе я испытала все, что есть самого пикантного и самого мерзкого в сладострастии.

– Если бы мы стали развлекаться таким образом в зале для ассамблей, – объяснили они, – к нам тут же пристроились бы два десятка этих отвратительных мужчин, и они забрызгали бы все вокруг своей ужасной спермой; скажите, разве не гораздо приятнее наслаждаться в узком интимном кругу?

И обе лесбияночки доверительно поведали мне все свои пристрастия. Яростные сторонницы своего пола, они находили всех мужчин, без исключения, непереносимыми и не терпели даже их присутствия; в Братство их привел отец, и хотя им поневоле приходилось иметь дело с мужским полом, они отводили душу с женским.

– Выходит, насколько я поняла, вы и не собираетесь выходить замуж?

– Замуж? Никогда! Лучше смерть, чем рабская доля в доме мужа.

Я, всерьез заинтересовавшись, засыпала их вопросами, и они рассказали о своих принципах, необычайно твердых для их возраста; воспитанные отцом в истинно философском духе, они рано освободились от всех недугов морали и религии – излечились раз и навсегда; не оставалось ничего такого, чего бы они не испробовали и чего бы не были готовы испытать еще и еще; их энергия поразила меня, я нашла наши характеры настолько схожими, что не удержалась и выразила свои чувства. Я искупала этих восхитительных девочек в жарких ласках, мы пролили немало спермы, дали друг другу слово поддерживать отношения и возвратились в залу. В этот момент ко мне приблизился изящный молодой человек и тревожным шепотом попросил уделить ему несколько минут; вместе с ним я вернулась в туалетную комнату, откуда только что вышла.

– Боже мой! – воскликнул он, когда мы остались одни, – я едва не упал от изумления, увидев тебя в компании этой парочки. Держись подальше от них, будь начеку, ведь это же монстры: несмотря на юный возраст они способны на самые ужасные вещи.

– Однако же, – возразила я, – разве это плохо? Он уставился на меня, потом с неохотой кивнул.

– Разумеется, но в своей среде надо все-таки проявлять хоть какую-то элементарную порядочность. За стенами этого дома – ради Бога: пусть творят, что им вздумается. Но не здесь. Поверь мне, эти сучки получают удовольствие только тогда, когда устраивают всяческие пакости своим собратьям; обе они порочны, коварны и мстительны, их давно пора исключить из Братства, и я не понимаю, почему постоянный комитет до сих пор не принял никаких мер. Поверишь ли, дорогая моя, они сегодня развлекаются с тобой, а завтра будут мечтать о том, чтобы тебя же уничтожить или закабалить. Скажи спасибо, что я предупредил тебя, а теперь в знак благодарности за это подставь-ка мне свою попку.

Я приготовилась к тому, что он начнет содомировать меня, но не произошло ничего подобного. Этот странный юноша ограничился тем, что начал выщипывать волоски из моей промежности и облизывать их; на мои негодующие протесты он отвечал, что я еще дешево заплатила за его услугу. Через четверть часа такой неприятной и весьма болезненной процедуры он ушел из туалета, хотя так и не испытал оргазма. Вскоре я узнала, что все, сказанное им о сестрах-близнецах, было чистейшей воды выдумкой, что клевета возбуждает его сильнее всего и что таким образом он делает женщин чем-то себе обязанными и, пользуясь этим, подвергает их такому обращению.

Когда я возвратилась в залу, там звучала приятная музыка; объявили ужин, и я вместе со всеми вошла в роскошный обеденный зал. Он был украшен таким образом, что обедающие чувствовали себя как в лесу; среди деревьев были устроены полянки, и на каждой был накрыт стол на двенадцать персон. С деревьев свисали гирлянды нежных ароматных цветов, а тысячи свечей, расставленных с не меньшим искусством, чем в зале для ассамблей, создавали мягкое неназойливое освещение; каждый стол обслуживали две девушки-служанки и делали свое дело быстро, изящно и без суеты. На ужине присутствовали не более двухсот человек – все остальные находились в сералях. Стол можно было выбирать по своему желанию и в кругу близких по духу людей наслаждаться негромкой камерной музыкой, которая вдохновляла присутствующих на невоздержанность Комуса[93]93
  Бог радости, веселых танцев и застолий у древних греков.


[Закрыть] и на всевозможные бесчинства Киприды.

Вернувшаяся из сераля Клервиль села рядом со мной; ее возбуждение красноречиво свидетельствовало о недавних излишествах: металлический блеск в прекрасных глазах, пунцовые щеки, растрепанные волосы, ниспадающие на грудь и спину, грубые непристойные речи – весь ее облик и ее поведение носили на себе следы нерастраченного еще вдохновения и делали ее во сто крат обольстительнее; я наклонилась к ней, и мы поцеловались.

– Мерзавка, – улыбнулась я, – в каком океане ужасов ты искупалась?

– Не завидуй, – отвечала блудница, – в следующий раз я своей собственной рукой брошу тебя в этот океан и поверь, это будет очень скоро.

За нашим столом сидели: две сестрицы, с которыми я наслаждалась в туалетной комнате, две сорокалетние дамы с необыкновенно умными и одухотворенными лицами, еще две исключительно привлекательные девушки двадцати и двадцати пяти лет, а также шестеро мужчин.

Благодаря продуманному расположению полянок из-за каждого стола хорошо были видны все остальные. В зале витал явственный дух цинизма, который заключался в том, что любой поступок, продиктованный похотью, не мог оставаться незамеченным.

Я стала свидетельницей необычного зрелища, зрелища невероятной похоти, рожденной в поистине порочном и извращенном мозгу. А я-то, наивная, думала; что с головой окунулась в либертинаж, что мне больше нечему учиться! Я поняла в тот вечер, что в глазах этого блистательного общества я была всего лишь неоперившимся птенцом. Ах, друзья мои, какие мерзости, какие ужасы, какие жуткие эпизоды я увидела здесь! Некоторые обедающие то и дело вставали из-за стола и удалялись в отхожее место – о, простите! – в туалетную комнату, где исполнялись любые их желания, которые были законом для челядинцев. Кроме того, я заметила, что присутствующие каким-то естественным образом разделились на господ и рабов, причем последние, зная, что в скором времени их роли поменяются, с готовностью исполняли все приказы первых.

Сидя на своем троне, точно таком ж, как в общей зале, президентша внимательно следила за порядком. Разговоры велись негромким голосом, словно в храме Венеры, чья статуя, кстати, стояла в беседке, увитой миртом и розами; казалось, будто собравшиеся здесь идолопоклонники не смеют нарушить торжественную службу грубыми выкриками, неуместными в этой изысканной обстановке.

Вслед за яствами появились легкие тончайшие вина и сытные мясные блюда, еще более обильные, чем те, что подавались во время самой трапезы. Наступил момент, когда все члены Братства слились в одну грандиозную группу; ни один человек не оставался пассивным зрителем, и из этой шевелящейся массы слышались лишь сладострастные вздохи и стоны, изредка прерываемые пронзительными вскриками, которые венчали оргазм. И вновь я оказалась объектом натиска, еще более бурного, чем прежде; через мои руки прошли многочисленные представители обоего пола, ни один кусочек моего тела не остался неоскверненным; я вышла из этой свалки с изрядно потрепанными ягодицами, утешаясь тем, что и сама потрепала немалое их количество. Солнце клонилось к закату, когда я ушла домой, измученная и выжатая, как губка, всем, что со мной происходило, и проспала больше суток беспробудным сном.

Месячный испытательный срок показался мне вечностью, но вот, наконец, он остался позади, и я получила вожделенное право войти в сераль. Моей проводницей, разумеется, стала Клервиль, сгоравшая от желания показать мне то, о чем я мечтала весь этот месяц.

Мне кажется, я не видела ничего более восхитительного, чем эти серали, а поскольку помещения с мальчиками и помещения с девочками как две капли воды походили друг на друга, я ограничусь описанием только одного из них.

Каждый из сералей, расположенных в противоположных концах здания, состоял из четырех комнат, соседствующих со спальнями персонала и камерами для пыток; большие комнаты предназначались для тех, кто предпочитал развлекаться в обществе, а отдельные камеры – для любителей уединенных утех; в спальнях размещались обитатели сераля. Обстановка была выдержана в безупречном вкусе, особой элегантностью отличались камеры, напоминавшие уютные домашние церкви, посвященные распутству, где имелись все необходимые орудия и инструменты, чтобы вдохновлять идолопоклонников. За порядком надзирали четыре дуэньи, они забирали у посетителей билеты, интересовались их желаниями и подбирали нужный персонал; кроме них к нашим услугам всегда были хирург, акушерка, два кнутобоя, палач и тюремщик, все они отличались меланхолическим выражением лица.

– Если ты думаешь, – заметила мне Клервиль, – что эти служители наняты случайным образом из соответствующей среды, ты ошибаешься: они – такие же либертены, как и мы, только не столь богатые, они не имеют возможности заплатить вступительный взнос и исполняют свои функции без жалованья, ради собственного удовольствия. Некоторые получают стипендии, другие довольствуются тем, что им предоставляют кое-какие привилегии.

Во время службы все эти люди были одеты в устрашающие костюмы: тюремщик был перепоясан ремнями, на которых болтались связки тяжелых ключей, кнутобой, носил на себе целый арсенал хлыстов и многохвостых плеток, а на боку палача, смуглого мрачного субъекта с закатанными рукавами и страшными усами, висели сабля и стилет. Увидев Клервиль, палач поднялся со своего стула и приветствовал мою подругу почтительным поцелуем.

– Я вам понадоблюсь сегодня, досточтимая содомитка?

– Я привела новенькую, – ответила она. – Проследи, чтобы она получила не меньше удовольствия, чем я.

Извращенец поцеловал меня с той же почтительностью и заверил, что он всегда к моим услугам. Я тепло поблагодарила его, и мы пошли осматривать сераль.

Каждая из четырех главных комнат предназначалась для определенной категории страстей. В первой можно было предаваться самым простым, скажем, мастурбации и совокуплению в разных формах. Вторая представляла собой арену для телесных наказаний и прочих жестоких утех. Третья служила для более утонченных жестокостей, четвертая – для убийств. Но поскольку любой обитатель мог заслужить заточение, порку или даже смерть, были предусмотрены должности тюремщиков, кнутобоев и палачей. Члены Братства обоего пола допускались в оба сераля: * мужской и женский. Когда мы вошли, многие обитатели были свободны и ожидали мучителей в своих комнатах. Клервиль открыла несколько дверей и показала мне по-настоящему очаровательные экземпляры; они были одеты в газовые платьица, волосы их были украшены цветами, л все приветствовали нас, склонившись в глубоком реверансе. Я без промедления набросилась на одно прелестное создание лет шестнадцати и уже занялась ее грудью и влагалищем, как вдруг Клервиль выговорила мне за чересчур деликатное обращение с девочкой.

– Что ты церемонишься с этой шлюхой? – недовольно сказала она. – Она не заслуживает даже такой чести, что ты к ней прикасаешься. Приказывай, и она будет повиноваться.

Я сразу переменила тон и тут же почувствовала слепое повиновение. Мы прошли в другие комнаты и всюду встречали одно и то же: очарование, красоту и слепое подчинение.

– Знаете, – сказала я своей подруге, – мне кажется, мы должны оставить о себе память.

Эта мысль пришла мне в тот момент, когда мы находились в комнате, где тринадцатилетняя девочка, прекрасная, как сама Любовь, в продолжение четверти часа своим трепетным язычком старательно обрабатывала мне вагину и анус. Ее я и выбрала в жертву; мы позвали кнутобоя, дуэнья отвела девочку в специальную комнату для пыток, где ее крепко привязали, и кнутобой со знанием дела принялся истязать изящное тело, а мы с Клервиль ласкали друг друга и любовались, как с него ручьями стекала кровь. Скоро моя подруга заметила, что орган нашего помощника достаточно отвердел, вставила его в свой раскрывшийся бутон и велела мне пороть самого кнутобоя до крови; он возбуждался все сильнее с каждым моим ударом, потом оставил Клервиль, чтобы овладеть мною. После короткого отдыха мы вновь, теперь все вместе, продолжили экзекуцию и превратили всю заднюю часть нашей потерявшей сознание жертвы в нечто невероятное, так что на следующий же день ее отправили в госпиталь. Затем мы перешли в мужской сераль.

– А что ты здесь собираешься делать? – поинтересовалась моя подруга.

– Буду развлекаться до изнеможения. – отвечала я, – Больше всего мне нравится сжимать в руке мужской орган и сдаивать сперму, собирать ее в ладонь… Особенно люблю смотреть, как она вырывается из крохотного отверстия, люблю ощущать ее на своем теле, купаться в ней…

– Ну что ж, – сказала Клервиль, – поступай как хочешь; что до меня, я предпочитаю более острые блюда. Давай сделаем так: ты знаешь, что я терпеть не могу, когда член извергается у меня внутри, но тем не менее могу допустить его в свою куночку погреться, поэтому, когда он хорошенько распалится, я передам его тебе, кстати, ты избавишься тем самым от утомительных предварительных упражнений.

– Отличная мысль!

Мы расположились в первой из четырех комнат и вызвали пятнадцать молодцов в возрасте от восемнадцати до двадцати лет, выстроили их в шеренгу перед собой и начали принимать, лежа на кушетке, соблазнительные и вызывающие позы. Самый неоснащенный из мальчиков имел орган сантиметров восемнадцать в длину и двенадцать в обхвате, а самый внушительный член имел соответственно двадцать пять и восемнадцать сантиметров. Юноши, возбужденные нашими прелестями, подходили по одному; первой принимала их Клервиль и, позабавившись некоторое время, передавала в мои руки. Я заставляла их извергаться себе на грудь, в промежность, на ягодицы, на шею и лицо; дойдя до шестого, я ощутила настолько невыносимый зуд в заднем проходе, что с этого момента все эти великолепные образчики человеческой плоти, извлекаемые из влагалища Клервиль, немедленно оказывались в моем анусе: таким образом они наполнялись энергией в ее вагине и сбрасывали эту энергию в моих потрохах. Мы постепенно ускоряли ритм, помощники наши трудились из последних сил, но как говорится, аппетит приходит во время еды, и ничто не сравнится по мощи с темпераментом возбужденной женщины: это – нечто вроде вулкана, который клокочет еще сильнее при каждой попытке успокоить и погасить его. Нам пришлось вызвать дополнительные силы – прибыла свежая партия из восемнадцати копьеносцев, и на этот раз мы поменялись ролями: теперь члены, кстати, выгодно отличавшиеся от предыдущих, которые мы успели превратить в безжизненные лоскуты, воспламенялись в моем влагалище и испускали дух в заднем проходе моей подруги и наставницы; мы обе в один голос стонали от удовольствия, мы настолько увлеклись, что не раз во время этого второго акта случалось так, что установленный порядок нарушался, и в одно и то же время в обоих наших отверстиях оказывалось по члену, а несколько других извергались вокруг нас. Когда, в конце концов, мы поднялись на ноги, измазанные спермой с головы до ног, оставив мокрую, в желтых разводах кушетку, похожие на Мессалину, встающую со скамьи после безумных утех с гвардейцами идиота Клавдия, мы насчитали, что каждая из нас испытала не менее восьмидесяти пяти оргазмов.

– Теперь у меня невыносимо чешутся ягодицы, – заявила Клервиль. – После таких обильных излияний я всегда испытываю непонятную потребность в порке.

Я призналась, что меня одолевает то же самое желание.

– Надо бы вызвать парочку кнутобоев.

– Лучше четверых, – сказала я, – потому что мою жопку нынче вечером придется прямо-таки изрубить на мелкие кусочки.

– Погоди, – остановила меня Клервиль и, кивнув головой явившемуся на зов человеку, добавила: – Возможно, сейчас придумаем что-нибудь поинтереснее.

Она подошла к прибывшему и о чем-то тихо переговорила с ним; он улыбнулся и велел кнутобоям связать нас. Нас быстро и крепко связали и начали пороть, а распорядитель в это время массировал свой орган и водил им по ягодицам наших истязателей; когда показалась кровь, мы предоставили им свои влагалища, и эти внушительного вида молодцы с устрашающими членами совокупились с каждой из нас по два раза.

– Ну а теперь в благодарность за мою помощь, – сказал распорядитель, – прошу вас подержать одного из этих типов, пока я прочищу ему задницу.

Он приготовил свой орган, вогнал его в мускулистый зад кнутобоя и совершил с ним впечатляющий акт; тем временем его самого пороли остальные, а мы, на седьмом небе от блаженства, сосали по очереди их члены.

– Я больше не могу, – заявила Клервиль, когда мы остались одни, – не могу без жестокостей; давай замучим кого-нибудь до смерти… Ты обратила внимание на того обворожительного мальчика лет восемнадцати, который с таким чувством ласкал меня? У него лицо херувима, и это наводит меня на некоторые мысли. Я предлагаю увести его в комнату пыток и перерезать ему глотку.

– Но скажите, Клервиль, – удивилась я, – почему вы не предложили такую удачную идею раньше, когда мы были в женском серале?

– Да потому что я предпочитаю убивать самцов и никогда не скрывала, что мне нравится мстить за наш пол. Пусть мужчины в чем-то превосходят нас, но, надеюсь, Природа не рассердится, если мы несколько сократим их количество.

– По-моему, вы даже как будто жалеете, что это не оскорбит Природу?

– Ты верно поняла меня, дорогая, ибо меня всегда приводит в неописуемое отчаяние, когда в поисках истинного преступления я встречаю лишь предрассудки. И вот я спрашиваю небо – черт меня побери! – когда же мне удастся совершить по-настоящему злодейский поступок?

Мы велели привести юношу, которого облюбовала Клервиль.

– Наверное, нам понадобится палач? – спросила я.

– Неужели ты считаешь, что мы сами не справимся? – усмехнулась она, и я, смутившись, замолчала.

Мы препроводили свою жертву в соседнюю камеру, где было приготовлено все необходимое для того, чтобы сделать смерть юноши мучительной; агония его была медленной и ужасной; мы долго кромсали его тело, а эта дьяволица Клервиль с удовольствием пила его кровь и даже съела одно из яичек. Признаться, мое удовольствие было намного меньше, так как в любом случае мне больше нравится убивать женщин, но как бы то ни было, я испытала несколько полноценных оргазмов. Покинув комнату пыток, мы направили свои стопы в следующую.

Я предложила зайти туда, где обыкновенно развлекались любители особо извращенных пыток, и добавила, что если даже нам не захочется принять в них участие, мы просто полюбуемся. В следующей комнате мы увидели мужчину средних лет, как оказалось, священника, который, подвесив к потолку за волосы пятнадцатилетнюю девочку, с большим удовольствием вонзал в ее тело длинную иглу, и весь пол вокруг него был уже забрызган кровью. Едва успели мы войти, истязатель оставил жертву в покое и принялся содомировать Клервиль, с рычанием вгрызаясь в мой зад. Другой распутник хлестал кнутом грудь и лицо красивой девушки лет двадцати; он ограничился тем, что любезно предложил нам помочь ему. Третий подвесил свою жертву за лодыжку и, надо признать, сделал это с большим искусством; мы вдоволь посмеялись над этим комичным зрелищем: жертва, превосходно сложенная девушка, была не старше восемнадцати лет и висела в таком положении, что ее промежность была широко раскрыта, и злодей сосредоточенно обрабатывал ее вагину деревянным членом, утыканным гвоздями. Увидев нас, он попросил Клервиль взять девочку за свободную ногу и растянуть ее как можно шире; меня он заставил опуститься на колени и ласкать ему одной рукой член, другой – задний проход; это продолжалось довольно долго, и когда мы отошли, забрызганные кровью, мертвое тело все еще кровоточило. Четвертым в комнате был пожилой судейский чиновник; он привязал к решетке камина прелестную двенадцатилетнюю девочку и при помощи ручной жаровни с раскаленными углями, которую он то и дело прижимал к ее телу, сантиметр за сантиметром поджаривал бедняжку; можете себе представить, какие стоны испускала ее несчастная душа, стремившаяся вылететь из истерзанной плоти. Когда он увидел нас, он отставил свое огнедышащее орудие в сторону и попросил меня предоставить в его распоряжение мой зад, я с готовностью приняла нужную позу, а Клервиль подставила ему для поцелуев свои ягодицы. Он скоро кончил, и это было для него катастрофой: пытка была прервана, а в жертве оставалось жизни еще на целый час; злодей быстро вышел из блаженного состояния, в которое вверг его оргазм, и обрушился на нас с проклятьями за то, что мы испортили ему праздник.

От всего увиденного я воспылала кровожадной страстью и уговорила подругу вернуться в комнату для убийств, она не возражала: хотя ей и не нравилось убивать женщин, она ничего не имела против их уничтожения, потому что врожденные инстинкты свирепой хищницы неудержимо влекли ее ко всему злодейскому.

Я выстроила в ряд двадцать девушек и выбрала среди них одну – семнадцатилетнее создание, обольстительнее которого трудно себе представить. Дуэнья провела нас троих в свободную камеру.

Бедняжка, которую я намеревалась принести в жертву, возомнила, что меня разжалобить легче, нежели мужчину, и, обливаясь слезами, бросилась мне в ноги. Это был настоящий ангел неописуемой красоты и грации, и она непременно добилась бы своего, окажись перед ней менее стойкий противник с душой, не столь испорченной, как моя. Я оставалась непреклонной, и она начала рыдать – громко, взахлеб. Ее мольбы еще сильнее разожгли пламя моей ярости… И даже если бы это было не так, разве могла я проявить малодушие в присутствии Клервиль? Заставив девочку два часа подряд сосать оба моих отверстия, осыпав ее безжалостными ударами и пинками, подвергнув всевозможным, мыслимым и немыслимым издевательствам и унижениям, я привязала ее к столу и принялась колоть кинжалом ее тело, а моя подруга, обняв мои бедра, ласкала мне поочередно клитор, влагалище и задний проход. Редко я испытывала такой неистовый и долгий оргазм; я сбросила все, что еще оставалось в моих семенниках, и после этого возвращаться в общую залу не имело никакого смысла. Вместо этого я пригласила Клервиль к себе домой; мы сытно поужинали и улеглись в постель. Вот тогда-то, решив, что в последнем эпизоде мне недоставало твердости, она завела такую речь.