Текст книги "Молодой Алданов"

Автор книги: Марк Уральский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Глава I: Счастливые годы (1886-1914)

Биография Марка Алданова – одного из самых видных и, несомненно, самого популярного писателя русского эмиграции первой волны – до сих пор не написана. Особенно мало сведений имеется о его доэмигрантском периоде жизни. Даже в серьезной литературоведческой статье «Марк Алданов: оценка и память» Андрея Гершун-Колина[1]1
  Гершун-Колин (Guershoon Colin) Андрей Иванович (1892-1957), литератор, философ, участник Белого движения, в эмиграции жил в Англии, один из организаторов «Центра писателей-беженцев» при английском ПЕН-клубе.


[Закрыть], с которым Алданов был лично знаком, о происхождении писателя и его жизни в России сказано буквально несколько слов[2]2
  Guershoon Colin Andrew. Mark Aldanov: An Appreciation and a Memory // The Slavonic and East European Review. 1957 (Dec). Vol. 36. No. 86. Рр. 37 – 57.


[Закрыть]. Отметим как печальное совпадение, что эта статья увидела свет через десять месяцев после смерти писателя, в декабре 1957 года. Не прояснены детали дореволюционной жизни Марка Алданова и в работах, написанных другими историками литературы[3]3
  Партис Зинаида. Марк Алданов: URL: http://magazines.russ.ru/slovo/ 2007/54/pa11. html; Tassis Gervaise L’eouvre Romanesque de Mark Aldanov: Revolution, histoire, hasard (Slavica Helvetica). – Bern: Peter Lang, 1995; Ли Николас. Марк Александрович Алданов: жизнь и творчество // Russian Literature and History. Jerusalem. 1989, цитируется по URL: http://silver– age.info/mark-aleksandrovich-aldanov-zhizn-i-tvorchestvo/0


[Закрыть], в том числе Андрея Чернышева, открывшего российскому читателю имя Марка Алданова, подготовившего и издавшего в Москве собрания сочинений писателя[4]4
  Алданов М. Собрание соч. в 6 тт. – М.: Правда, 1991 (I); Сочинения в 6-ти книгах. – М.: Новости, 1994. (II); Собр. соч. в 8-ми тт. Т. 1. – М.: Терра-Кн. клуб, 2007 (III) ; Чернышев А. А. Материк по имени «Марк Алданов» / Открывая новые горизонты. – М.: Паблит, 2017. Сс. 202-357.


[Закрыть].

Из всего, что сообщается алдановедами, явствует только одно: писатель родился в Российской империи и здесь же прошла его молодость, пора физического и духовного созревания. Но в каких условиях, в какой обстановке – семейной и общественно-политической – это происходило? На фоне какого природного и урбанистического ландшафта – фактор исключительно важный для формирования личности русского человека ХІХ столетия – проходило его возмужание? В каком «культурном бульоне» варился этот человек в годы молодости? Все эти вопросы до сих пор остаются без ответа. И это при том, что Алданов навсегда покинул родину в 1919 году уже зрелым человеком 33-х лет отроду, из коих он четыре года тоже провел за границей.

Итак, дореволюционная составляющая биографии Алданова до сих пор окутана дымкой неизвестности, хотя в целом его образ как русского писателя-эмигранта «первой волны» достаточно прояснен.

Имеются, несомненно, и объективные факторы, сильно осложняющие поиск биографических подробностей жизни Алданова. Во-первых, он два раза терял свои архивы – при бегстве из России от большевиков и при бегстве из Франции от немцев. Во-вторых, что представляется особенно важным, Алданов по характеру был человек скрытный, тщательно оберегающий от посторонних глаз свою личную жизнь. О «закрытости» Алданова свидетельствует, например, публицист и мемуарист русского рассеяния Александр Бахрах, который был «с ним знаком с незапамятных времен». В очень теплой и подробной статье «Вспоминая Алданова» он пишет, что «Алданов был человеком с двойным, если не с тройным дном, и его внешняя застегнутость была в какой-то мере показной, некой самозащитой, не столько от посторонних, сколько от самого себя. Он был, несомненно, много сложнее того, каким он виделся со стороны. <...> Свое подлинное ‘я’ он умышленно затемнял и прикрывал его, если не маской, то во всяком случае полумаской»[5]5
  Бахрах А. В. Вспоминая Алданова // Грани. 1982. N° 124. Сс. 155-182, цитируется по: URL: https://libking.ru/books/nonf-/nonf-biography/414217-aleksandr– bahrah-vspominaya-aldanova.html


[Закрыть].

Третьим отягчающим обстоятельством для биографов является тот факт, что «Алданов не оставил воспоминаний и завещал уничтожить часть своего архива, не желая сообщать каких-либо сведений о себе и своих современниках, тем более, еще живых. В то же время характерно его стремление увековечить текущий момент и осознание особой роли эмиграции, при котором факт личной биографии становился частью общеэмигрантской истории, а миссионерские представления диктовали поведение в быту. <...> историк, пожелавший написать его биографию, обнаружит, что в сохранившихся о нем свидетельствах частный человек отходит на второй план, уступая место общественному деятелю. Причем очевидно, что личная сторона биографии старательно замалчивается, в то время как общественнополитическая позиция исправно подчеркивается – таким образом, место истории его собственной жизни занимает текущая история эмиграции. С другой стороны, некоторые факты алдановской биографии позволяют представить его общественную деятельность как постоянную борьбу за репутацию эмиграции. Очевидно также, что Алданов сознательно конструировал свою биографию, исходя из своеобразного кодекса эмигрантской чести и своих представлений об исторической роли эмиграции, чем было обусловлено его поведение в тех или иных значимых с этой точки зрения ситуациях. <...> Осознание себя как объекта истории и как представителя эмиграции накладывало особую ответственность за свою репутацию, в первую очередь политическую, а личная биография становилась политическим аргументом в борьбе большевистской и эмигрантской идеи. В этом смысле Алданов уподоблял себя дипломату, ежедневно в официальных выступлениях и в быту представляющего свою страну и являющегося ее лицом. С другой стороны, его деятельность вполне вписывалась и в масонские представления о жизнестроительстве, а он, как многие другие эмигрантские политики и общественные деятели, был масоном. В итоге ему одному из немногих эмигрантских общественных деятелей удалось сохранить свою биографию незапятнанной, заслужив таким образом звания ‘последнего джентльмена русской эмиграции’ и ‘принца, путешествующего инкогнито’»[6]6
  Лагашина О. Марк Алданов: Биография эмигранта // Toronto Slavic Quarterly. 2007. № 22, цитируется по URL: http://sites.utoronto.ca/tsq/22/alda– nov22.shtml


[Закрыть].

Поэтому реконструкцию живого образа молодого Алданова приходится вести буквально по крохам, собирая и расшифровывая случайные оговорки и упоминания биографического характера в его переписке, исторических документах и мемуарах свидетелей времени.

Марк Александрович (Израилевич) Ландау (Алданов – анаграмма-псевдоним, ставшая затем используемой публично фамилией) – коренной киевлянин, чье детство и юность неразрывно связаны с этим городом. Впрочем, и сельский ландшафт не являлся в эти годы для него чужим. Так, в письме к Ивану Бунину от 22 августа 1947 года он сообщает: «Я не совсем городской житель: до 17 лет, а иногда и позднее, я каждое лето проводил в очаровательной деревне Иванково, где был сахарный завод моего отца, с очаровательным домом, парком и заросшей рекой. (Позднее, окончив гимназию и став ‘большим’, начал ездить за границу, а с 1911 в этом раю не бывал совсем.) Но эта деревня была в Волынской губернии, т. е. в Малороссии. Великорусской деревни я действительно не знаю, – только видел кое-что, как Ясную Поляну в 1912 году»[7]7
  Переписка И. А. Бунина с М. А. Алдановым / Публ. А. Звеерса // Новый Журнал. 1983. № 155. С. 139.


[Закрыть].

Волынская губерния с ее главным городом Житомиром была самой западной окраиной в Российской империи, граничившей с Австро-Венгрией. Основное население ее составляли малороссы (украинцы) – более 70% и евреи – более 13 %. Из промышленных производств особенно процветало сахарозаводчество. Купцами 1 и 2-й гильдии в губернии являлись только евреи[8]8
  Волынская губерния / Еврейская энциклопедия. Т. 5. – СПб.: Из-во Брокгауз и Ефрон, 1906-1913. Стлб. 738-743.


[Закрыть]. Можно полагать, что как сахарозаводчик отец Марка Алданова – Александр (Израиль) Ландау – имел на Волыни не только поместье, но свои предприятия. Но все же детство и юность Алданова прошли главным образом в Киеве. На рубеже ХІХ – ХХ столетий Киев являлся не более чем крупным губернским центром, седьмым по численности населения в Российской империи (около 250 тыс. человек). Несмотря на провинциальность, Киев по своему историческому значению стоял вровень с Москвой – столица древней Руси, город Святого Равноапостольного князя Владимира. «Киев – колыбель святой веры наших предков и вместе с сим первый свидетель их гражданской самобытности», – сказано в высочайшем указе императора Николая Павловича об учреждении киевского Университета Св. Владимира.

 
Слава, Киев многовечный,
Русской славы колыбель!
Слава, Днепр наш быстротечный,
Руси чистая купель!
А. Хомяков. Киев (1839)
 

Киев был славен не только своей священной для русских сердец историей, но и очень красив. Николай Гоголь со свойственной ему романтической пылкостью писал: «В моем ли прекрасном, древнем, обетованном Киеве, увенчанном многоплодными садами, опоясанном моим южным прекрасным, чудным небом, упоительными ночами, где гора обсыпана кустарниками, со своими как бы гармоническими обрывами, и подмывающий ее мой чистый и быстрый, мой Днепр»[9]9
  Вересаев Викентий. Гоголь в жизни. В 2 ч. Часть 1. – М.: Юрайт, 2018. С. 148.


[Закрыть]. В конце ХІХ – начале ХХ вв. Киев, центральные улицы которого, с дорогими магазинами и ресторанами, быстро застраивались многоэтажными домами, помимо красоты обрел и особую атмосферу, возможно, не настолько притягательную, как у Парижа или Вены, но тем не менее запоминающуюся на всю жизнь. Панегирики Киеву писали и киевляне – современники Марка Алданова, например Михаил Булгаков: «Эх, Киев-город! Красота!.. Вот так – Лавра пылает на горах, а Днепро, Днепро! Неописуемый воздух, неописуемый свет! Травы, сеном пахнет, склоны, долы, на Днепре черторой! Весной зацветали белым цветом сады, одевался в зелень Царский сад, солнце ломилось во все окна, зажигало в них пожары. А Днепр! А закаты! А Выдубицкий монастырь на склонах! Зеленое море уступами сбегало к разноцветному ласковому Днепру. Черно-синие густые ночи над водой, электрический крест Св. Владимира, висящий в высоте... Словом, город прекрасный, город счастливый. Мать городов русских. Но это были времена легендарные, те времена, когда в садах самого прекрасного города нашей Родины жило беспечальное, юное поколение. Тогда-то в сердцах у этого поколения родилась уверенность, что вся жизнь пройдет в белом цвете, тихо, спокойно, зори, закаты, Днепр, Крещатик, солнечные улицы летом, а зимой не холодный, не жесткий, крупный ласковый снег.»[10]10
  Булгаков Михаил. Киев-город // Юность. 1987. № 12. Сс. 21-22.


[Закрыть]. Киевлянин Николай Бердяев, с которым в 1950-е годы дискутировал Алданов, вспоминая в своем философско-автобиографическом труде «Самопознание» о детстве, писал: «Киев один из самых красивых городов не только России, но и Европы. Он весь на горах, на берегу Днепра, с необыкновенно широким видом, с чудесным Царским садом, с Софиевским собором, одной из лучших церквей России»[11]11
  Бердяев Николай. Самопознание, цитируется по URL: https://profilib.net/chtenie/58742/nikolay-berdyaev-samopoznanie.php#t1


[Закрыть]. Другой урожденный киевлянин, современник Алданова – Илья Эренбург вспоминал: «Летом на Крещатике в кафе сидели люди – прямо на улице, пили кофе или ели мороженое. Я глядел на них с завистью и с восхищением. <...> Потом всякий раз, приезжая в Киев, я поражался легкости, приветливости, живости людей. Видимо, в каждой стране есть свой юг и свой север. <...> В Киеве жило много евреев. Когда я еще был мальчишкой, мой двоюродный брат, студент, показал мне на Крещатике человека в очках, с длинными волосами и почтительно пояснил: ‘Это – Шолом-Алейхем’. Я тогда не знал о таком писателе, и мне он показался одним из ученых чудаков, которые сидят над книгой и выразительно вздыхают. Много позднее я прочитал книги Шолом-Алейхема, я и вздыхал и смеялся, мне хотелось вспомнить лицо ученого чудака, мелькнувшее на Крещатике. Шолом-Алейхем называл Киев ‘Егупцем’, и люди этого города заполняют его книги. Их дети и внуки простились с Егупцем в Бабьем Яру.»[12]12
  Эренбург Илья. Люди, годы, жизнь. Кн. 2. Гл. 9, цитируется по: URL: https://www.e-reading.club/chapter.php/70406/10/Erenburg_Lyudi%2C_gody%2C_zhizn%27_Kniga_II.html


[Закрыть].

Киев слыл также столицей проституции. В городе насчитывалось более 29 домов терпимости, десятки тайных притонов, замаскированных под мастерские или дешевые «минерашки», где, выпив стакан минеральной воды, можно было поиметь девицу за пятак; пятым в списке самых распространенных заболеваний среди населения был сифилис. Александр Куприн в повести «Яма» (1905) описывает Киев конца XIX – начала XX вв. как «сплошной бордель».

По национальному составу Киев был выражено русский город: в конце ХІХ – начале ХХ вв. русские составляли около 56% от общего числа всех его обитателей, украинцы – 22% и евреи около 14%[13]13
  Население Киева: URL: http://bagazhznaniy.ru/history/naselenie-kieva. В реальности численность евреев в городе была значительно больше официально регистрируемой, так как многие уклонялись от регистрации: URL: http://www.ejwiki.org/wiki/Киев_(еврейская_община).


[Закрыть]. При этом, однако, евреи играли исключительно активную роль в деловой жизни города, например, в списке евреев Киева купцов 1-й гильдии числится 279 человек[14]14
  Список евреев Киева купцов 1 гильдии. 1899. № 95. С. 12:
  URL: https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/5/5d/1899_год._Список_евреев_Киева_купцов_1_гильдии.pdf


[Закрыть] – одна треть всего списочного состава; евреи составляли 44% киевского купечества, а на еврейские производства приходилась четверть выпускаемой в городе продукции.

Еврейский предпринимательский дух сильно изменил ментальность коренных киевлян, что отмечал еще Николай Лесков в 1883 г.: «Тут мы, молодыми ребятами, бывало, проводили целые ночи до бела света, слушая того, кто нам казался умнее, кто обладал большими против других сведениями и мог рассказать нам о Канте, о Гегеле, о ‘чувствах высокого и прекрасного’ и о многом другом, о чем теперь совсем и не слыхать речей в садах нынешнего Киева. Теперь, когда доводится бывать там, все чаще слышишь только что-то о банках и о том, кого во сколько надо ценить на деньги. Любопытно подумать, как это настроение отразится на нравах подрастающего поколения, когда настанет его время действовать...»[15]15
  Лесков Николай. Печерские антики. URL: http://rvb.ru/leskov/01text/vol_07/045.htm


[Закрыть] Вот не менее интересный с исторической точки зрения литературный этюд «О бирже на Крещатике», принадлежащий перу Шолом-Алейхема: «Я втерся в компанию маклеров и сам стал, с Божьей помощью, не из последних, сижу уже у Семадени (Кондитерская швейцарца Семадени располагалась напротив здания Биржи. – М. У.) наравне со всеми за белым мраморным столиком, как в Одессе, и пью кофе со сдобными булочками. Такой уж здесь обычай – не то подходит человек и выгоняет вон. Тут, у Семадени, и есть самая биржа. Сюда собираются маклеры со всех концов света. Здесь всегда крик, шум, гам, как – не в пример будь сказано – в синагоге: все говорят, смеются, размахивают руками. Иной раз ссорятся, спорят, затем судятся, потому что при дележе куртажа вечно возникают недоразумения и претензии; без суда посторонних лиц, без проклятий, кукишей и оплеух никогда ни у кого – в том числе и у меня – не обходится»[16]16
  Шолом-Алейхем. Менахем-Мендл (Повесть в письмах). – М.: ФТМ, 2016, цитируется по: URL: https://www.litmir.me/br/?b=50429&p=15#section_40


[Закрыть].

Деловая жизнь в Киеве 1880-х – 1914 гг. била ключом. Город стал важным центром торговли и транспортного сообщения Российской империи, контролируя экспорт зерна по железной дороге и по реке Днепр. Некоторые новые технологии в Российской империи впервые внедрялись именно в Киеве: в 1892 г. была запущена первая в Российской империи электрическая трамвайная линия, в 1912 г. построены первый стационарный стадион и первый и единственный в дореволюционной России небоскреб высотой более 60 м, построенный по проекту одесских архитекторов А. Минкуса и Ф. Троупянского. Здание возводилось по заказу строительного магната, купца 1-й гильдии Льва Гинзбурга, входившего в десятку самых богатых киевлян. Оно было наиболее современным в Киеве, поскольку имело редкие в то время кованые лифты американской фирмы «Отис». Жилые дома такой высоты, как «небоскреб Гинзбурга», в начале XX в. существовали лишь в США, Германии, Аргентине и Канаде.

В Киеве работали такие выдающиеся деятели авиации, как пионер в области высшего пилотажа Петр Нестеров и знаменитый авиаконструктор Игорь Сикорский – создатель первых в мире многомоторных самолетов «Русский витязь» и «Илья Муромец». Со второй половины ХІХ в. в городе постепенно развивалась театральная и музыкальная жизнь. С 1870-х годов в Киеве жил и работал композитор Н. В. Лысенко, создатель украинской оперной классики. Киевский оперный театр – «Русская опера» (открыт в 1867 г.) – неоднократно посещал П. И. Чайковский и оставил положительные отзывы как о мастерстве актеров и музыкантов, так и о художественном оформлении спектаклей. В 1890 году композитор сам руководил постановкой в Киеве своей оперы «Пиковая дама». В 1890-е годы была осуществлена постановка «Снегурочки» Н. А. Римского-Корсакова, на которой присутствовал автор, а С. В. Рахманинов выступал в качестве дирижера на постановке своей оперы «Алеко». С сезона 1869-1870 гг., когда в Киеве начали гастролировать театры оперетты, этот музыкальный жанр приобрел особую популярность у киевлян. В 1901-1912 гг. в Киеве ежегодно бывал петербургский театр С. Н. Новикова «Пассаж», в котором выступали многие звезды российской оперетты. По данным адресного справочника за 1907 год, в Киеве на тот момент существовало семь постоянных театральных сцен – театры Соловцова, Бергонье, два народных дома, «Русская опера», театр в Контрактовом доме и «Малый театр».

Особенно славилось Музыкальное училище Киевского отделения Императорского русского музыкального общества, преобразованное в 1913 г. в Киевскую консерваторию, из стен которой вышел величайший пианист ХХ столетия Владимир Горовиц. В этом учебном заведении работали такие выдающиеся музыканты и педагоги, как Рейнгольд Глиэр, Григорий Беклемишев, Феликс Блюменфельд. Училище было в учебно-образовательной системе Российской империи на редкость либеральным заведением, в него принимались без ограничения «лица обоего пола, всех наций, сословий, вероисповеданий»[17]17
  Рибаков М. О. З історіі киі’вських драматичних театрів, або адреси киівсь– коі’ мельпомени // Невідомі та маловідомі сторінки історіі Киева. – К.: Кий, 1997; Зильберман Ю. Очерк деятельности Киевского музыкального училища. 1868-1924. – К.: 2012: URL: https://issuu.com/horowitzpianocompetition/docs/kniga_uchilishe_rus


[Закрыть].

И все же в культурном отношении Киев явно уступал не только обеим российским столицам, но и Одессе. Особенно это касалось литературного сообщества. Из знаменитых дореволюционных литераторов в этом городе несколько лет жили Шолом-Алейхем да Александр Куприн (1894-1901 гг.). В некрологе «Памяти А. И. Куприна» (1938) Алданов писал: «Не принадлежа к числу самых близких к нему людей, я очень его любил и хорошо знал, – впервые увидел лет тридцать пять тому назад, еще будучи гимназистом». Говоря о киевских писателях, нельзя не отметить и такого знаменитого уроженца этого города, как Александра Вертинского, который в годы своей молодости (1905-1913) подвизался в Киеве в качестве литератора: он писал театральные рецензии на выступления знаменитостей, публиковал небольшие «декадентские» по духу рассказы в местных газетах: в «Киевской неделе» – «Портрет», «Папиросы Весна», «Моя невеста», в еженедельнике «Лукоморье» – рассказ «Красные бабочки». Вертинский был завсегдатаем литературно-художественного салона Софьи Зелинской, где собирались такие выдающиеся деятели первого русского авангарда, как художники Александра Экстер, Марк Шагал, Казимир Малевич, Александр Осьмеркин, Натан Альтман, поэты Михаил Кузмин, Бенедикт Лифшиц и др. Салон С. Н. Зелинской – единственный в своем роде киевский «культурный очаг», оставивший яркий след в истории русской культуры начала ХХ в.

Молодой Марк Ландау отнюдь не был посетителем салона Зелинской. А вот с мыслителями Серебряного века, которые родились и жили в Киеве, – Николаем Бердяевым и Львом Шестовым – Марк Алданов поддерживал отношения в эмиграции.

Такова в общих чертах физиономия города, в котором появился на свет Марк Ландау и где прошли его детство, отрочество и студенческие годы. У Алданова можно найти характеристики самых разных городов. В своей «Повести о смерти» (1952) сложил он хвалебную песню и о Киеве:

Большой сезон открылся очень рано, еще до морозов. Обычно он в Киеве начинался позднее: со знаменитой ярмаркой, называвшейся «Контрактами». На нее съезжались не только купцы со всех концов России, но и помещики, великорусские, малорусские, польские, даже те, которые никаких контрактов заключать не предполагали. Ярмарка была перенесена в Киев приказом Павла I из какого-то другого города, и обычаи на ней были очень старые, частью русские шестнадцатого века, частью польские, частью даже перешедшие с турецких рынков. Были ряды, серебряный, суконный, шелковый, меховой, коверный, ножевой, восточных ароматов. Всё продавалось очень дешево <...>. Особенно славились сласти, варенье, пряники. Киевские купцы признавались иностранцами самыми честными в России после псковских (худшими считались московские). Торговали преимущественно хохлы, но также кацапы, евреи, армяне и греки. Как-то все уживались. <...> Сглаживалась национальная рознь и в обществе. Коренные хозяева города вообще недолюбливали и великороссов, и поляков. С поляками были вековые исторические счеты. <...> Сахарные заводы строили в губернии великороссы, украинцы, поляки, евреи, немцы, и в деловых отношениях никто с национальностью не считался. Политикой в Киеве интересовались мало. <...> К действиям петербургского правительства относились иронически. Когда одновременно были заложены какой-то дворец и какой-то мост, остряки в Киеве так определяли разницу: «Дворца мы не увидим, но его увидят наши дети; мост увидим мы, но наши дети его не увидят; отчета же в деньгах не увидит никто на земле». Впрочем, сходную шутку приписывали в Петербурге князю Меншикову. К западным странам ни малейшей враждебности не чувствовали; напротив – относились с большим интересом и уважением. <...> Перестройке и украшению древнего города способствовали вечные пожары. На них обычно, даже ночью, приезжал сам «Безрукий», – так в Киеве называли генерал-губернатора Бибикова, потерявшего руку в Бородинском сражении. При нем в городе шла годами перестройка[18]18
  Именно Дмитрий Бибиков в 1843 г. добился у царя разрешения на временное проживание в Киеве (в двух арендуемых евреями подворьях; существовали до 1857 г.) еврейских купцов и ремесленников – для оживления пришедшей к тому времени в упадок экономической жизни города. Начиная с 1860-х гг. и до Второй мировой войны еврейская община Киева непрерывно росла и процветала. В 1919 г. численность евреев составляла 114524 человек (21% от всего населения), 1939 г. – 224200 человек (26, 5 %), в 1959 г. – 153466 человек (13,8%), в 1989 г. – 100584 человек (3,9%), а в 2009 г. – менее 15000 человек (ок. 0,5 %). – См. Киев в ЭЕЭ: URL:http://eleven.со.il/diaspora/communities/12072/ и Население Киева. URL: http://bagazhznaniy.ru/history/naselenie-kieva/?mode=article&id=11073&query


[Закрыть]. Центр переходил с Печерска в прежнюю Крещатикскую долину. Там уже возвышался над другими домами двухэтажный почтамт, и говорили, что скоро будет выстроен каким-то отчаянным человеком трехэтажный дом. <...> Открывались всё новые магазины, и чтобы никого не отталкивать в разноплеменном населении, владельцы часто составляли вывески на французском языке: «Magasin de братья Литовы», «Magasin de Ривка», «Magasin de Грицько Просяниченко».

Большой весенний сезон открывался балом, который дворянство давало генерал-губернатору. Затем на город начинал литься золотой дождь. Богатые вельможи приезжали в Киев, захватив с собой бочонки золота и серебра: хотя в городе уже существовало отделение государственного банка, помещики к нему относились недоверчиво. <...>. Русские <...> спектакли пользовались большим успехом. Шел «Гамлет», сочинение г. Висковатого, подражание Шекспиру в стихах. Шел «Ревизор» с «Настоящим Ревизором», продолжением сочинения г. Гоголя. <...> Перед бенефисами видные артисты и артистки объезжали помещиков и купцов первой гильдии и оставляли им почетные, отпечатанные золотом на атласной бумаге, билеты. К купцам второй гильдии ездили редко, так как те были люди малообразованные, – кричали во время спектакля, когда хорошей девушке грозила опасность от злодея: «Не поддавайся, Маша!»

<...> Люди ходили по Крещатику медленнее, чем петербуржцы по Невскому, а после обеда спали дольше, – торопиться здесь было уж совсем некуда. Непристойных слов употребляли, по сравнению с Великороссией очень мало, но непристойных примет было достаточно. Кое-кто, как и в Великороссии, не ел картофеля, приписывая ему весьма странное происхождение. Ели же вообще и пили много. В Киеве не было таких богачей, как в Петербурге, но средний класс, в который уже входили и так называемые разночинцы, жил, пожалуй, лучше, чем в столицах. <...> Гостеприимство было сказочное. За обедом, после какого-нибудь десятого блюда, хозяева приставали к гостю: «Верно, не вкусно? А то, может, вы нас не любите? Чем же мы вас обидели?» – и гость с готовностью ел одиннадцатое блюдо. Люди непьющие, непейки, доверием не пользовались и чуть даже не казались подозрительными: уж не шулер ли?

Шулера в Киев, в пору контрактов, съезжались даже из-за границы. Играли в банк, в вист, в ломбр, в квинтич. Устраивались частные и общественные балы. На них танцевали круглый польский, мазурку, французскую кадриль.<...> По вечерам на гулянье в Минерашках почти всегда можно было увидеть осанистого человека в странном, похожем на халат, синем с золотым шитьем одеянии. На него, как на достопримечательность, киевляне показывали приезжим: «Да, тот самый: убийца Лермонтова!» Лицо у Мартынова было скорбно-таинственное. Гулял он всегда с дамой тоже таинственного вида. <...> Студенты вообще жили в Киеве весело, учились мало, переполняли кондитерскую Беккера и Английскую гостиницу, играли на биллиарде и в карты, – кто-то из них прославился тем, что дочиста обыграл и оставил без гроша заезжего Франца Листа. Весело жили и офицеры, чиновники, профессора.

Быт был вековой, отстоявшийся, уютно-провинциальный, – такой быт, о котором с грустью и любовью позднее вспоминают люди, прожившие бурную жизнь. И все же где-то, почти незаметно, шло так называемое «брожение». Либерализм молодежи, правда, сказывался преимущественно в том, что студенты, рискуя карцером, выходили на улицу в табельные дни не в парадном мундире, или без треуголки, или без шпаги. Но были также маленькие революционные кружки, особенно польские, – дело одного кружка кончилось трагически, отдачей в солдаты и даже каторжными работами. Было украинское Общество Кирилла и Мефодия. Среди отсталого еврейского населения читались воззвания короля Зигфрида-Юстуса I: какой-то немецкий купец из Герлитца, христианин, Фридрих Густав Зейфарт, по непонятным причинам объявил себя сионистом, еврейским королем, освободителем Израиля и выдавал дипломы за услуги по предстоявшему завоеванию Палестины.

Большинство же пятидесятитысячного населения города вообще ничем таким не интересовалось. Люди только разводили руками, если что всплывало на поверхность, особенно, если начиналось следственное дело. В общем, все любили Киев и с гордостью передавали слухи, будто император хочет сделать его третьей столицей.

В «Повести о смерти» Алданов делает особый акцент на том, что даже такому знаменитому французу, как Оноре де Бальзак, нравилось жить в «варварской», по мнению многих его соплеменников, России. Ему особенно приятно, что великий парижанин восхищался его родным Киевом. Бальзак, посещавший Киев в 1847, 1848 и 1850 гг., в своем очерке «Письмо о Киеве» называл его «северным Римом» и, сравнивая этот древний западнорусский город с другими российскими столицами, писал, что: «Петербург – город-младенец, Москва – взрослый человек, Киев же – старец, чей возраст – вечность».

Марк был первым ребенком, родившимся 26 октября/7 ноября 1886 года в интеллигентной и очень состоятельной еврейской семье Ландау. Впоследствии у него появились брат Яков и сестра Любовь. Семья Ландау даже по общероссийским стандартам была отнюдь не «простая». Мать Марка Александровича – урожденная Шифра (Софья) Ионовна Зайцева – являлась дочерью киевского сахарозаводчика купца 1-й гильдии Ионы Зайцева, чье имя как филантропа увековечено в истории города Киева. В 1893 году, например, он основал небольшую бесплатную хирургическую больницу на 7-10 коек в нанятом здании. Это благотворительное учреждение получило название в честь «бракосочетания Их Императорских Величеств (Николая ІІ и Александры Федоровны) 14 ноября 1894 г.». В 1897 году он выстроил на Кирилловской улице одноэтажное на цокольном полуэтаже каменное здание, в котором расположилась «больница Зайцева». Здесь каждый год проводилось около 400 операций. При больнице действовала также амбулатория, где больные могли бесплатно получить консультации у хирургов, ортопедов и отоларингологов. Главным врачом больницы был знаменитый хирург Григорий Быховский. Хотя больница Зайцева обслуживала, прежде всего, неимущих евреев, кто-либо другой из местной бедноты тоже мог рассчитывать здесь на медпомощь. В 1899 г. Иона Зайцев приобрел также усадьбу Багреевых с кирпичным заводом (там еще продолжались археологические изыскания). Общая площадь его владений под склоном Юрковицы превысила 10 гектаров. Когда почтенный филантроп умер (в 1907 г.), эту недвижимость унаследовал его старший сын Маркус. (В списке евреев купцов 1-й гильдии он значится под № 97 как Меер Зайцев). Зайцев-младший оказался достойным продолжателем отцовского дела. В начале 1911 г. он начал строительство новой больницы, в которой предполагалось поместить еврейский приют-богадельню и небольшую синагогу.

Однако через несколько дней после того, как газеты известили о закладке богадельни, Киев всколыхнула весть о зверском убийстве 13-летнего мальчика по имени Андрей Ющинский. Его мертвое тело с многочисленными ножевыми ранениями нашли в пещере на склоне Юрковицы, неподалеку от усадьбы Зайцева. Обнаружились «свидетели» из среды местной шантрапы, которые указали на причастность к преступлению еврейского обывателя Менахем-Менделя Бейлиса. Тот был служащим кирпичного завода Зайцева и жил в небольшом домике на территории заводской усадьбы. Зачем ему было убивать мальчика? Обвинители выдвинули две версии: для того, чтобы воспользоваться христианской кровью для приготовления мацы (приближалась иудейская пасха) или чтобы оросить этой же кровью место сооружения будущей синагоги при богадельне. По указанию из Петербурга официальное следствие принялось отрабатывать ритуальную версию «дела Бейлиса»[19]19
  Тагер А. С. Царская Россия и дело Бейлиса. Исследования и материалы / Сост. Л. Кацис. – М.; Иерусалим: Мосты культуры; Гешарим, 1995.


[Закрыть], а сам подозреваемый на два года оказался за решеткой. После длительной следственной волокиты осенью 1913 года в Киевском окружном суде (ул. Владимирская, 15) состоялся судебный процесс, на котором Бейлис был оправдан, хотя настоящие убийцы так и остались ненайденными. Следует отметить, что приговор присяжных оказался половинчатым. Сняв обвинение с Бейлиса, присяжные не согласились с доводами защиты, что убийство вообще не имеет отношения к усадьбе Зайцевых. В их вердикт, с подачи обвинителей, было включено недостоверное и неточно сформулированное указание, что якобы кровавое преступление совершено «в одном из помещений кирпичного завода, принадлежащего еврейской хирургической больнице и находящегося в заведывании купца Марка Ионова Зайцева». Это давало косвенную возможность антисемитам говорить о «доказанности» ритуальной версии.

Строительство нового здания в филантропическом комплексе Зайцевых все же было завершено, и с 1912 года богадельня и синагога в его стенах начали действовать. Ко времени начала «процесса Бейлиса» и в те годы, что он длился, Марк Алданов пребывал за границей, где продолжал свое образование. По этой причине он не являлся очевидцем ожесточенных публицистических баталий на тему «о пролитии евреями христианской крови в ритуальных целях», развернувшихся в русском обществе. Но не вызывает сомнения, что они не прошли мимо его внимания и оставили в его душе неизгладимый след. Итак, по материнской линии Марк Алданов – отпрыск известной династии киевских евреев-промышленников и благотворителей.

Иона Зайцев, по-видимому, являлся поборником светского просвещения и интеграции евреев при условии сохранения ими своих национально-религиозных особенностей. Интеграционное движение, получившее название «Хаскала», возникло в конце XVIII века в Германии, а его представителей в еврейской среде называли «маскилим» («просвещенные»). Стремясь к изменению отношений между евреями и неевреями путем искоренения традиционной еврейской обособленности и приобщения евреев к «общечеловеческим» ценностям, маскилим настаивали на введении обучения евреев светским наукам, на изучении языков тех государств, в которых они жили, на развитии стремления к гражданскому равноправию и, одновременно, гражданской лояльности, на изменении внешнего традиционного облика и поведения евреев, включая ношение европейской одежды и усвоение европейского этикета, на изменении характера экономической деятельности евреев в направлении ее продуктивизации, чтобы по своей социальной принадлежности евреи ничем не отличались от населения стран проживания.

Российскую империю в XIX в. населяло более 200 народностей и этнических групп (sic!). Среди них евреи были одним из самых многочисленных неславянских этносов – 5, 8 млн. человек[20]20
  Россия в начале XIX в. История (Россия в первой половине XIX в.), цитируется по URL: https://foxford.ru/wiki/istoriya/rossiya-v-nachale-xix-v


[Закрыть]. В своем абсолютном большинстве российские евреи изъяснялись между собой на идиш, религиозно образованные представители еврейства, главным образом мужчины, владели также и ивритом. Идиш был живым литературным языком, а переводы на русский язык произведений еврейских писателей делали их имена известными русскому читателю. С ростом национального самосознания и просионистских настроений активизировался интерес еврейской интеллигенции к изучению иврита и созданию литературных произведений на этом языке. Однако и в среде российского еврейства шел интенсивный процесс расслоения на почве национальной самоидентификации, запущенный Хаскалой. Начался он в эпоху царствования императора-«освободителя» Александра II, которого и как человека и венценосца, и как государственного деятеля, стремившегося к преобразованию российского общества в духе западноевропейского либерализма, Алданов оценивал по самой высшей шкале (см. роман «Истоки»). В историческом этюде «Русские евреи в 70-х – 80-х годах»[21]21
  Алданов М. А. Русские евреи в 70-х – 80-х годах / Книга о русском еврействе: От 1860-х годов до революции 1917 г. – Минск: МЕТ, Мосты культуры / Гешарим, 2002. Эта работа, впервые увидевшая свет в переводе на идиш в нью-йоркской социалистической газете «Форвард» от 7 июня 1942 года, является единственным такого рода примером публичного заявления Алдановым своего исконного иудейства.


[Закрыть] Марк Алданов писал: