Текст книги "Света и Камила"

Автор книги: Марк Ефетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

16

Ночью кто-то постучал в окно квартиры Мустафы. Первой проснулась Фатьма:

– Кто там?

– Фатьма?

– Я!

– Скажи своим мужчинам: на нас напали. Сборный пункт на площади. Ну, я пошёл…

Фатьма услышала удаляющиеся шаги и стук в окно к соседу. Затем стало тихо, и в этой тишине было слышно, как чуть похрапывает Мустафа и ровно дышит Яхия.

Фатьма подошла к кровати мужа и тронула его за плечо:

– Вставай, Мустафа! Буди сына. Война…

Затем она подошла к Камиле. Девочка крепко спала, прижав к себе куклу…

Иностранные войска рвались к Порт-Саиду. Воевать с египтянами казалось таким же простым делом, как десятикласснику отдубасить первоклассника.

Нет, это не всегда просто и не всегда проходит безнаказанно. Везде на земле есть честные, справедливые люди. Они не дадут большому обидеть малого…

В дни, когда иностранные захватчики напали на Египет, радиоприёмники всех стран принимали слова обращения египетского народа к народам всего мира:

«…Египет призывает всех, кто уважает достоинство человека, оказать ему помощь добровольцами, оружием и другими средствами…

Со всей решительностью и упорством Египет будет до конца бороться против сил зла, за жизнь, достойную человека…»

Мустафа еле поспевал за Яхией. За ними бежала Фатьма. Она знала: когда мужчины работают, им надо есть. Когда воюют – тоже.

Может быть, при этом она думала так: «Отнесу еду и узнаю, где будут Мустафа и Яхия, и потом ещё, надо ли мне с Камилой бежать и куда нам бежать. Ведь мы живём в бедном квартале. Здесь нет военных, нет пушек или аэродромов. Зачем же стрелять по нашему кварталу?»

Но ведь не всегда получается, как думается.

Мустафа и Яхия собрались в несколько минут, а Фатьме надо было побольше, чтобы собрать всю еду, что была в доме, завернуть её в салфетку, положить туда соль, две ложки и две кружки.

Где-то за городом вспыхивали зарницы. Огонь отражался на облаках. А затем раскатисто громыхал удар из орудия.

В небе гудели самолёты. Бомбардировщики шли на Порт-Саид волнами, сбрасывая бомбы на бедные районы – квартал за кварталом.

Военные корабли подошли вплотную к берегу, расстреливая Порт-Саид из своих орудий. Западнее города захватчики сбросили парашютистов. Они двигались к Порт-Саиду, а небольшие части египетской армии отступали с боями.

17

Пока Фатьма догоняла мужчин, спешивших туда, откуда слышались выстрелы, Камила проснулась. Сначала она звала маму, потом воздушная волна отбросила девочку в угол комнаты.

Камила уже не плакала. Она не могла открыть глаза – так сильно засыпало их едкой пылью. Девочка лежала ничком, боясь поднять голову. У неё шумело в ушах, иногда ей слышалось, что тихо зовёт её мама: «Доченька!»

Иногда ей казалось, что напевает Яхия. Все эти дни, после поступления в школу, он часто пел что-то, что очень нравилось Камиле. Теперь ей слышались и зов отца, и песня брата, и шумные голоса её подружек. Девочка лежала всё так же, накрыв голову руками, крепко зажмурив глаза, свернувшись в комочек. Ей казалось, что куски штукатурки снова свалятся на спину, что её снова обдаст вонючим дымом и швырнёт от стенки к стенке. Она вздрагивала при каждом выстреле из орудия и чуть слышно стонала.

А в это время Яхия и Мустафа лежали в конце улицы за грудой матрацев, какой-то поломанной мебели и мешков.

Офицер-египтянин чуть приподнимал левую руку и кричал вдоль цепи:

– Эдраб!

Выстрелы звучали вразброд. Да и как могло быть иначе? Команду «Огонь!» Яхия слышал первый раз в жизни. Он никогда не был военным. Такие же юноши лежали рядом с ним. Только Мустафа и ещё несколько человек в цепи знали солдатскую службу…

Занималось утро. Дым, повисший над городом, стал розовым от солнечных лучей.

Громыхая гусеницами, вражеские танки подходили к Порт-Саиду.

Что с того, что новые и новые люди подбегали к баррикадам, – они не могли остановить танки.

Фатьма, стоя на коленях, вытирала кровь и перевязывала голову подростку, который был моложе Яхии. Казалось, что в этом квартале Порт-Саида не осталось ни одного человека: все вышли на баррикады.

Египетский офицер, и без того смуглый, почерневший от дыма и сажи, которая летела с горящих крыш, отдавал команду:

– Фидаи, эдраб!

«Фидаи» по-арабски «не щадящие жизни». Да, жители Порт-Саида не щадили своих жизней. Но против них был в сотни раз более сильный враг, вооружённый танками, военными кораблями и самолётами.

Египтяне отступали шаг за шагом. Уже горели окраины Порт-Саида, а квартал бедных домов, где жила семья Мустафы, был начисто сметён с лица земли. Там только дымились развалины.

18

Неужели Фатьма забыла о своей дочери Камиле? Неужели она бросила её одну среди горящих домов, обрушивающихся потолков, свистящих бомб, взрывов, смерти?

Боясь пошевельнуться, поднять голову, открыть глаза, Камила время от времени звала:

– Мама! Мамочка!

Ведь раньше стоило Камиле занозить палец, споткнуться, упасть, ушибить колено или чуть обжечь руку о горячий котелок, мама всегда приходила на помощь. Никто не мог так успокоить Камилу, облегчить её боль, обласкать и согреть, как мама. А тут, когда камни сыпались на Камилу, взрывы сотрясали воздух, бомбы рвались вокруг, мамы не было…

Фатьма с треском разорвала кусок холста, которым была обмотана вместо платья. Прикусив материю зубами, она рвала её на полосы, узкие, как бинты.

Стонали справа и слева. И Фатьма, перевязав одного раненого, переползала к другому. Стоны звали её со всех сторон. Люди, впервые в жизни испытавшие войну, бой, пугались ранений, холодели от боли и страха, не зная, серьёзно ли ранены, будут ли жить.

Фатьма не только помогала им тем, что останавливала кровь, но и тем ещё, что успокаивала прикосновением своих тёплых рук, добротой глаз, хорошим, ласковым словом.

Однако она ни на мгновение не забывала о доме.

«Как там Камила? Как моя доченька?» – всё время думала Фатьма. Она с тревогой смотрела на небо: не посветлеет ли оно? Но небо оставалось чёрным, и только отсветы орудийных выстрелов освещали красноватыми отблесками облака.

Когда чуть рассвело, Фатьма увидела седую женщину, которая лежала ничком, обняв тело юноши с такими же кудрявыми волосами, как у Яхии. Над обескровленным лицом волосы казались ещё темнее.

– Вагира! – Фатьма взяла женщину за плечи. – Ты же умеешь делать перевязки. На! – Она сунула в руку женщине длинный кусок холста. – Вот там стонут, зовут, слышишь? Иди! А я побегу за Камилой. Она осталась одна. А уже начало светать. Скоро Камила может проснуться.

Женщина приподнялась, посмотрела на Фатьму и на убитого сына, казалось, ничего не понимая. А в это время с той стороны, где стреляли, раздался стон.

– Иди, – сказала седая женщина. – Иди, Фатьма. Я помогу…

Фатьма сползла с тротуара на мостовую, завернула за угол, вскочила и побежала.

Бежать было трудно. В узких улочках темнота скрывала бугры и ямы разрушенной мостовой. Фатьма вытянула вперёд руки, точно слепая. «Ещё совсем темно, – думала она, – значит, Камила спит. Я не буду её будить. Возьму на руки и унесу. Унесу подальше от порта, от канала, от обстрела. Мы спрячемся с ней в подвале. Я спасу её, конечно, спасу…»

Улицы были пусты. Под ногами у Фатьмы хрустели осколки стекла, она то и дело спотыкалась о камни и всякую рухлядь, лежащую на мостовой. Но Фатьма ни разу не упала. Точно ветер мчал её вперёд, приподнимал, переносил через препятствия, гнал к цели. Стрельба и взрывы, грохот рушащихся домов – всё это смешалось для Фатьмы в один сплошной гул. И в этом гуле ей чудился голос Камилы, которая звала её.

Квартал, ещё квартал. Стало светлее. Вот он за поворотом, дом Мустафы. Цел. Только вместо стёкол тёмные провалы.

– Камила! – закричала Фатьма. – Камила! Доченька!

До её дома было ещё шагов сто. Нет, не услышать на таком расстоянии крика Фатьмы. Но она и не думала об этом.

– Камила! Доченька! Я бегу! Я бегу к тебе!

Фатьма поравнялась с будкой сапожника, когда рядом разорвалась бомба. Стена качнулась, как бы задумавшись, падать – не падать, и рухнула на землю, накрыв собой Фатьму.

В это время танки врага ворвались в Порт-Саид.

Баррикады, за которой лежали Мустафа и Яхия, не было. По ней прошли гусеницы тяжёлого танка.

Офицер, который отдавал команду: «Эдраб!», был убит. Фидаи отошли, скрываясь в подвалах разрушенных домов, в сараях, на чердаках – мало ли где: в родном городе человек всегда найдёт для себя укрытие.

19

Порт-Саид был захвачен врагами. Но это не значит, что портсаидцы сдались, что египетский народ был покорён. Каждый квартал Порт-Саида захватчикам приходилось брать как неприступную крепость.

Враги египтян сначала засыпали город снарядами с крейсеров и миноносцев. В это же время кварталы Порт-Саида бомбили с воздуха. И бомбёжка усиливалась с каждым часом войны.

Яхия лежал в котловане недостроенного дома. Перед ним была невысокая кирпичная стена, за которой, ему казалось, было как-то безопаснее. Хотя ясно было, что эта стенка в рост человека не спасёт от бомбы, даже небольшой.

Когда визг падающей бомбы раздирал воздух, Яхия крепко стискивал зубы, зажмуривал глаза и вдавливал голову в плечи. Он злился на себя за то, что не поборол страх, но ничего не мог сделать с собой. А ведь ещё несколько часов тому назад Он чувствовал себя совершенно бесстрашным.

После взрыва бомбы Яхия осторожно приоткрывал глаза, но тут же закрывал их: едкая пыль, дым, гарь – всё это въедалось и заставляло зажмуриваться.

«Что же это? – думал Яхия. – Почему я не двигаюсь, не стреляю, не воюю, не борюсь с врагами? – И Яхия сам же себе отвечал: – А как стрелять? В кого? Ведь врага не видно. Он где-то за облаками. Нет, – убеждал себя Яхия, – я должен что-то делать, я должен бороться!»

Однако он продолжал сидеть в котловане, пока не увидел на небе яркую вспышку; потом мелькнул чёрный силуэт самолёта с огромным хвостом дыма. И взрыв – страшный взрыв! – грохнул где-то вблизи.

Яхию будто встряхнули. Так бывает с электрической лампочкой: соскочит волосок-проволочка и лампочка погаснет, а стоит встряхнуть её, волосок станет на своё место и лампочка загорится вновь.

Яхия выскочил из своего ненадёжного убежища и пополз в тот конец улицы, где высилась баррикада.

20

Борьба становилась ожесточённее с каждым часом. К портовым сооружениям Порт-Саида подошли широконосые десантные баркасы захватчиков с солдатами и танками. В это же время из огромных «летающих вагонов» сыпались на египетскую землю парашютисты-десантники.

Большинство этих десантников не ушли из Порт-Саида. Многих врагов, спрыгнувших на египетскую землю, фидаи оставили навсегда в этой земле.

Порт-Саид, прекрасный город, окружённый со всех сторон морем, истекал кровью, но не сдавался.

«Море? Но ведь оно солёное! – пришло на ум иностранным захватчикам. – А пресную воду портсаидцы получают за десятки километров, из реки Нил. Отлично! Отрезать город от пресной воды. Ведь уморить людей жаждой страшнее, чем голодом…»

Нет, не сдавался Порт-Саид!

От жажды у людей трескались губы и выступала солёная кровь.

Портсаидцы не сдавались.

В городе не было ни воды, ни пищи… Пепел и сажа валился с неба, точно чёрный снег. Самолёты врага снижались над улицами и расстреливали людей из пулемётов.

Портсаидцы не сдавались.

По Суэцкому каналу плыла пена необычного цвета – чёрно-розовая. Это белую пену почернили копоть и дым пожарищ, а подрумянили отблески огня.

Танками врага уже были размётаны в прах все баррикады, превращены в песок и щебень густонаселённые кварталы бедноты; уже сорван солдатами интервентов зелёный флаг Египта, на котором кровью египтян было написано:

«Свобода или смерть!»

Уже окутаны колючей проволокой пальмы в кварталах, где размещены иностранные банки, конторы и дома богачей. Сюда не упало ни одной бомбы, здесь не стреляли, не жгли, не убивали.

Захватив Порт-Саид, иностранные интервенты охраняли эти кварталы банкиров. Здесь солдаты интервентов пытались скрыться от бесстрашных фидаи.

Но скрыться от фидаи было немыслимо.

По многим улицам, особенно в бедных кварталах, танки захватчиков не могли пройти: в них стреляли из подвалов, бросали гранаты с чердаков, преграждали путь бронированным машинам железными ежами, ямами, взрывчаткой. А если всё это не помогало, поступали, как поступил порт-саидский школьник Мустафа Хамад: он обвязал себя гранатами и бросился под гусеницы вражеского танка.

Каждый дом, который брали враги, дорого обходился им.

И вот неожиданно ясным солнечным утром на одной из улиц Порт-Саида появились танки с зелёным звёздным флагом Египта. Эти танки не стреляли. И в подвалах домов, на чердаках и за окнами, закрытыми мешками с песком, молча стояли фидаи, сжимая винтовки и гранаты.

«Умираем, но не сдаёмся!» – было высечено на стенах этих домов.

Танки с зелёным флагом мчались по улицам. Ветер развевал зелёный флаг. Тишина.

– Наши! Египтяне!

Выйти из укрытий, броситься к танкистам, обнять их, целовать… На головном танке с зелёным флагом башня развернулась, блеснул огонь, и снаряд взорвался в доме, где сидели за окнами фидаи. Так подлым обманом, прикрываясь зелёным флагом Египта, удавалось интервентам сломить упорство фидаи.

Когда Порт-Саид уже был занят и официально было объявлено о прекращении огня, самолёты захватчиков продолжали бомбить кладбище, чтобы портсаидцы не могли подойти к убитым, не могли отыскать своих близких и похоронить их.

Войдя в Порт-Саид, иностранные захватчики хватали всех жителей города, закатывали им рукава и на запястье ставили чёрный штемпель. Так обычно штемпелюют скот. В Порт-Саиде это делали с людьми.

21

Давно ли по этим же улицам шёл на рынок Мустафа? Тогда здесь было оживлённо и шумно. Он шёл, рассматривая глазами Яхии-художника всё вокруг: красно-малиновые фески, белые тюрбаны, щедрые горы фруктов и овощей – всю эту кипучую жизнь родного города.

А теперь, крадучись точно вор, шёл Мустафа, прижимаясь к стенам домов, прячась за деревьями, когда по мостовой мчалась военная автомашина.

Всего несколько дней назад здесь была шумная торговая улица. А теперь – чёрные от копоти стены с провалами вместо окон. Дымящиеся костры. Взломанные тротуары и мостовые, будто по ним прошёлся гигантский плуг, который пахал асфальт, как землю, вырывал с корнем огромные пальмы, точно тростники.

Вот и родной квартал. Выломанные окна, рухнувшие крыши, чёрные стены.

Женщина в чёрной галлябии, царапая себе лицо, плакала над детской коляской.

Дальше старик и старуха разбирали гору кирпичей. Они работали медленно, казалось, спокойно. Старик поднимал кирпич, передавал его старухе, а та отбрасывала кирпич в сторону.

Когда Мустафа обходил гору кирпичей, старик окликнул его:

– Мустафа!

– Я, Мухамед!

– Фатьму унесли.

– Что? Куда? Что ты говоришь, Мухамед?

– Успокойся, сынок, – сказала старуха. – Горе у всех нас. Я потеряла всех своих детей. Всех, Мустафа… Здесь рухнула стена. Фатьму унесли утром.

– Куда? – закричал Мустафа.

– Успокойся. – Старуха положила кирпич и обняла Мустафу. – Теперь уже это не имеет значения, куда её унесли. Ты ищи Камилу. Её не было здесь, среди тех, кого нашли мёртвыми под кирпичами. Она, наверное, убежала, спаслась. Слышишь?

Мустафа сгорбился, будто ему на плечи свалили непомерно тяжёлый груз. Перешагивая через разбитый стол и стулья, хрустя ботинками по битому стеклу, он добрался к тому месту, где была их комната.

На стене висела картина Яхии. Теперь она действительно казалась окном в необычный мир спокойствия и тишины. Голубое небо и гладь канала. Белый корабль, плывущий к морю. Финиковые пальмы. И двое мальчишек, играющих на берегу канала.

Всё это смотрело на Мустафу с красно-чёрной стены – красной потому, что осколками сбило штукатурку и оголило кирпич, чёрной потому, что взрыв закоптил всё вокруг.

Посреди комнаты зияла яма. Но рядом, на уцелевшем куске пола, стояла кровать Камилы с сетчатыми бортами и перед кроватью – её ботинки.

Было тихо. Так тихо, что Мустафа слышал стук своего сердца.

– Камила! – тихо позвал он. – Камила!

Где-то хлопнул выстрел. Шумно прошуршал по улице танк. И снова тихо.

Мустафа упал головой на кровать Камилы. Слёзы текли по его морщинистым щекам.

Он долго лежал так, зарывшись головой в маленькую подушку. Казалось, никогда не будет больше сил, чтобы подняться и сделать хотя бы один шаг.

Красные лучи заходящего солнца проникли в комнату через пролом в стене. Розовыми бликами они упали на картину Яхии, и всё, что было там изображено, стало вдруг оранжевым. Да, так оно и было на голубой дороге канала в эти страшные дни Египта.

22

Когда захватчики напали на голубую дорогу кораблей – на Суэцкий канал, – здесь стоял большой караван мирных судов. Внезапно над этим караваном с рёвом пронеслись реактивные самолёты. Затем где-то впереди тяжело ухнуло, затараторил пулемёт, в небе появились белые облачка – разрывы снарядов из скорострельных пушек – и часто захлопало, точно одна за другой лопались огромные хлопушки.

Тихая вода канала, не знавшая бурь и штормов, всегда гладкая, как голубая лента, вскипела от взрывов. В канал полетели пролёты большого моста; захватчики взорвали центральную диспетчерскую; был потоплен один из земснарядов, который постоянно работал на канале, отсасывая песок и углубляя дно.

Корабли пришвартовались к самой кромке канала: они попали как бы в ловушку.

Много судов разных стран стояло так в канале, и среди них был наш советский танкер.

Когда стало ясно, что дорога по каналу закрыта, а самолёты интервентов стали летать вдоль каравана судов, команды кораблей, застрявших в канале, сошли на берег. Шведы, норвежцы, датчане – матросы разных национальностей, оставив свои корабли, отправились в столицу Египта, Каир, или в другие места, где было безопаснее, чем на канале: ведь здесь никак нельзя было укрыться от обстрелов – на голубой дороге всё на виду.

Только команда советского танкера осталась на своём корабле, хотя на этом судне было опаснее, чем на других: ведь здесь был горючий груз, который от одной самой небольшой бомбы мог взорваться и похоронить всех, кто оставался на борту.

Танкер даже своим внешним видом отличался от обычных судов. Вместо трюмов, где размещается груз, здесь были как бы железные ящики – танки. Их заполняют жидким горючим, В палубе не было широких трюмных люков, а вместо них – узкие крышки с круглыми смотровыми окошками. И даже пожарные устройства были совсем необычные.

В случае пожара они не подавали воду, а вместо этого били струёй углекислого газа. Да, на войне танкер с грузом можно считать пороховой бочкой.

Теперь каждое утро вражеские самолёты с воем и визгом проносились над палубой танкера, а случалось, пикировали из-за облаков. Они срывались вниз, точно коршуны, бросающиеся на свою добычу. Ещё секунда – и смерть.

Наши моряки видели эту смертоносную точку, которая стремительно росла, приближаясь к палубе. Вот уже видны контуры самолёта. Рассекая воздух, он оставлял за собой белый пушистый хвост.

Моряки слышали визг, иногда такой пронзительный, что, казалось, визг этот ввинчивается в барабанные перепонки. Лётчики-пираты включали специальную «пугающую» визжалку.

Однако моряки не испугались. Они видели перед собой красный флаг родины и знали: не посмеет пират сбросить бомбу на корабль Советской страны.

23

Наш танкер, так же как и другие суда, застрявшие в канале, стоял у самого берега. С палубы корабля была видна дорога, что шла параллельно каналу. По этой дороге двигались автомашины с беженцами. Это были старики, женщины и дети, которые уходили из Порт-Саида, чтобы спасти свою жизнь.

Моряки видели, как самолёты захватчиков снижались и с бреющего полёта обстреливали беженцев пулемётным огнём, расстреливали их из пушек.

Моряки – люди бывалые. Но в эти страшные дни они стояли с крепко сжатыми губами, стиснув кулаки, сдвинув брови.

Что делать? Как помочь этим людям, безоружным, старым, больным? Они бежали из города, где под каждой крышей их ждала смерть от бомбы. Матери прижимали к груди детей. Старики падали на дороге. И каждый раз, когда самолёты снижались над дорогой, беженцы ничком бросались на землю, накрывали голову платками или просто руками. Как будто это могло спасти их от бомбы!

Однажды – это было на рассвете – на вахте стоял электромеханик нашего танкера Владимир Ласточкин. Это был самый высокий моряк из всей команды танкера. Завидев его на бульваре, одесские мальчишки обычно спрашивали:

«Дяденька, а там, наверху, холодно?»

И хотя мальчишки задавали ему всякие шутливые вопросы, но задавали их любя, ибо Ласточкин славился своей добротой. Это он спас троих школьников, когда те перевернулись вместе с лодкой. И на корабле Ласточкин был любимцем команды. В самые тяжёлые моменты подбадривал товарищей.

Пересекая экватор, изнывали от жары, а Ласточкин стоял на вахте, как положено: в кителе и все пуговицы застёгнуты. «Тебе, Володя, не жарко?» – спрашивали товарищи. «Что ты! Боюсь простыть», – говорил Ласточкин. Зато в шторм он не застёгивал бушлата, и всегда сквозь вырез на груди виднелись полосы тельняшки. «Володя, ты не озяб?» – говорили товарищи. А он: «Моряка ветер греет».

Никто на танкере не помнил Ласточкина хмурым, недовольным или хотя бы скучным. А сейчас он стоял на вахте, и в глазах его было столько ненависти, что, казалось, достань он этого лётчика, что снижается над головами беззащитных женщин и детей, и глаза эти прожгли бы насквозь воздушного пирата. И в то же время в глазах Ласточкина было бесконечное сострадание и любовь к людям на дороге, потерявшим близких, кров, бегущим от смерти.

В последний час дежурства Ласточкина самолёт захватчиков обстрелял из пушки колонну беженцев. Это была вереница людей, медленно двигавшаяся по шоссе. Кто-то толкал перед собой детскую колясочку с двумя малышами. Рядом четыре женщины сгорбились над носилками. Должно быть, они уносили больного.

Когда началась стрельба, люди бросились врассыпную, в сторону от шоссе – туда, где раскинули свои ветки высокие пальмы. Володя услышал шесть выстрелов – один за другим. А прошло, должно быть, не больше полминуты. Самолёт взмыл к облакам и исчез.

Люди, медленно выходили из-за деревьев. Им повезло: снаряды угодили в асфальт на дорогу. Там зияли теперь шесть больших ям, над которыми курился дым пополам с пылью.

Обойдя эти ямы, колонна построилась. Ласточкин видел, как возле носилок столпилось несколько человек: кого-то укладывали, беженцы проходили с носилками несколько шагов, опускали их на землю и снова поднимали. Видимо, на эти одни носилки надо было уложить ещё и второго раненого.

Колонна продвинулась шагов на сто, когда в небе снова появился самолёт. Он стал снижаться, а люди побежали. Где-то в облаках хлопали разрывы, появлялись и исчезали облачка, похожие на цветную капусту. Потом всё стихло. Стало так тихо, как бывает только после боя, когда прекращаются взрывы, грохот, рокот моторов и визг падающих бомб. Теперь тишина ощущалась как-то особенно сильно. Будто свет после тьмы. С берега потянуло мирным запахом гудрона – смолистого покрова шоссе; косые солнечные лучи позолотили голубую воду канала; ветер шевелил пальмы, и казалось, они качают своими непричёсанными головами.

И вдруг Ласточкин увидел на опустевшей дороге тёмное пятно. В тени пальмы пятно это зашевелилось и снова стало недвижимым. Ласточкин поднёс к глазам бинокль. В стёкла бинокля он увидел курчавую голову ребёнка и большое тёмное пятно на земле…