Текст книги "25 июня. Глупость или агрессия?"

Автор книги: Марк Солонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Если наличие лишнего правительства и «двух Финляндии» создавало скорее фарсовую ситуацию, то заключение «договора о мире» в обстановке продолжающейся агрессии позволяет поставить вопрос о юридической несостоятельности этого документа в целом. Поясним суть проблемы одним конкретным примером, причем имеющим самое прямое отношение к советско-финляндским войнам. Третья и последняя из этих войн была завершена следующим образом:

– 4 сентября 1944 г. вступило в силу соглашение о прекращении огня;

– 19 сентября 1944 г. было подписано соглашение о перемирии;

– 10 февраля 1947 г. был подписан мирный договор.

Можно предположить, что реализация такого порядка выхода из войны было вызвано тем, что на этот раз в качестве одной из сторон соглашения о перемирии и Мирного договора выступал не Советский Союз, а целая группа стран антигитлеровской коалиции, включая Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии. В такой ситуации возможности сталинского «беспредела» были существенно ограничены. В марте же 1940 года финскую делегацию вызвали в Москву и предложили подписать некий документ под «дулом орудий» – в прямом и переносном смысле этого выражения. Ни соглашение о длительном перемирии, ни по меньшей мере временная договоренность о прекращении огня на период ведения переговоров не были достигнуты (правильнее сказать, были категорически отвергнуты советской стороной), и Московский договор был подписан непосредственно в ходе войны. Что же касается характера этой войны, то Лига Наций охарактеризовала ее как агрессию Советского Союза против нейтральной, миролюбивой страны, и даже кремлевские составители текста Московского договора не набрались наглости обвинить в чем-либо Финляндию, уклончиво охарактеризовав войну как «возникшие между обеими странами военные действия». И не более того. Ни о каких «провокационных обстрелах советской территории», ни о какой «угрозе Ленинграду» в преамбуле Московского договора не было сказано ни слова.

В таком случае вполне уместно будет задать вопрос: был ли Московский мирный договор от 12 марта 1940 г. добровольным соглашением сторон или ещё одним этапом в реализации развязанной Сталиным агрессии? И если международное сообщество признало за Финляндией право на вооруженное сопротивление агрессии, то было ли это право утрачено в связи с подписанием Московского договора? Проще говоря – чем «мирный договор», заключенный в условиях продолжающегося вооружённого насилия, отличается от долговой расписки, полученной вымогателями с помощью утюга и паяльника? Накладывает ли такая «расписка» на жертву вымогателей какие-либо обязательства – кроме моральной обязанности законопослушного гражданина обратиться в правоохранительные органы и помочь им в поимке преступников?

Правительство СССР немедленно дало простой ответ на весь этот «пакет» сложных международно-правовых вопросов. Терпения советского руководства хватило ровно на одну неделю. 20 марта 1940 г. оно открыто продемонстрировало свое отношение к подписанному в Москве Мирному договору. В этот день части Красной Армии безо всякого согласования с финской стороной перешли линию новой границы и заняли поселок Энсо.

Поселок этот был не простой, а, можно сказать, «золотой». Рядом с маленьким поселком находился огромный, один из крупнейших в мире, целлюлозно-бумажный комбинат (сульфитный завод, сульфатный завод, картонажная фабрика, бумажная фабрика и химический завод, производящий хлор для отбеливания целлюлозы). Полный, технологически законченный комплекс предприятий, способных выпускать целлюлозу в объеме 50% от выработки во всем СССР.

По досадной оплошности исполнителей (да и в силу большой спешки) на переговорах в Москве про комбинат забыли, и линия новой границы, проведенная через железнодорожную станцию Энсо на географической карте большого масштаба, оставила комбинат на финской стороне. В скобках отметим, что в аналогичной ситуации с металлургическим заводом в Вяртсиля (Приладожская Карелия) линия на карте была предусмотрительно выгнута на северо-запад, и завод оказался на аннексированной территории.

Оплошность с Энсо (которая в известных условиях той эпохи могла быть с легкостью переквалифицирована во «вредительство») была немедленно исправлена прямым вооруженным захватом. Ни в какие переговоры с «белофиннами» советские представители просто не сочли нужным входить. Позднее, уже после окончания 3-й советско-финской войны, поселок Энсо получил новое, советское, жизнеутверждающее название Светогорск. Если вы, уважаемый читатель, посмотрите на упаковку туалетной бумаги, хранящуюся в вашем санузле, то, возможно, найдете на ней надпись «Светогорский ЦБК».

Вооруженный захват комбината в Энсо немедленно поставил перед советским руководством следующую задачу – теперь надо было обеспечить надежную защиту столь ценной добычи, а для этого… Да, разумеется, для этого надо было еще раз передвинуть границу. 9 мая 1940 г. заместитель начальника Главного управления лагерей (ГУЛАГ) НКВД СССР майор госбезопасности Г.М. Орлов пишет на имя заместителя председателя СНК СССР товарища Булганина докладную записку [102]. Отметив огромное экономическое значение комбината в Энсо, товарищ Орлов переходит к конструктивным предложениям:

«Поэтому надо сделать все возможное (подчеркнуто тов. Орловым) к максимальному отдалению финской границы от этого комбината, т.к. намечающаяся в настоящее время граница не может быть ни в коем случае допустима».

Забавно. Это самое мягкое, что мог бы сказать об этой докладной человек, не посвященный в тайны кремлевского двора. В самом деле: всего лишь заместитель главного вертухая, в более чем скромном для решения таких вопросов звании майора ГБ, наставляет заместителя главы правительства по проблеме, не имеющей никакого отношения к служебным полномочиям майора Орлова, да еще и называет «ни в коем случае не допустимой» ту линию границы, которая установлена межгосударственным договором, подписанным главой правительства СССР, верным соратником великого Сталина, товарищем Молотовым. Это откуда же такая смелость, такая прыть? А еще говорят, что «при Сталине все боялись слово сказать супротив воли начальства…».

Ларчик и на этот раз открывается очень просто. Товарищ Орлов, заместитель начальника ГУЛАГа, исполнял в тот момент обязанность… председателя советской делегации в совместной советско-финляндской комиссии по демаркации границы! Наверное, это и есть тот случай, про который говорят: «Правда удивительней всякой выдумки». Главный лагерный надсмотрщик чертит линию новой финской границы – более яркой метафоры несбывшихся надежд Сталина нельзя было и придумать. Да, именно «несбывшихся». В тот раз «отдалить финскую границу» от Энсо не удалось. Даже на минимальное «отдаление» до приграничного г. Иматра (которому предстоит еще много раз быть упомянутым в этой книге). Вероятно, потому, что весной 1940 г. Сталин еще не был готов идти на все возможное…

Глава 2.2
«ФИНСКИЙ НАРОД СТАЛ БЫ СЧАСТЛИВЫМ…»

Если надежды и мечты товарища Сталина в марте 1940 г. были еще очень далеки от полного воплощения в жизнь, то товарищ Куусинен имел все основания праздновать победу. Под его личным руководством Финляндия влилась-таки в братскую семью советских республик в качестве «12-й сестры». Правда, это была какая-то новая, «карело-финская», «запасная» Финляндия. Но обо всем по порядку.

В кровавом круговороте трагических событий начала «зимней войны», возможно, не все обратили внимание на удивительнейшую фразу, дважды повторенную в тексте Договора о взаимопомощи и дружбе, заключенного 2 декабря 1939 г. с так называемым «народным правительством» Куусинена. А сказано там было ни много ни мало следующее: «Наступило время для осуществления вековых чаяний финского народа о воссоединении карельского народа с родственным ему финским народом в едином финляндском государстве».

Двадцать лет до этого (и еще полвека после) самым мягким из выражений, в которых советская пропаганда могла бы охарактеризовать намерение карельского народа воссоединиться с «родственным ему финским народом», да еще и «в едином финляндском (!!!) государстве», было что-нибудь вроде: «наглое вмешательство белофинской военщины во внутренние дела Советской Карелии» или «кулацкий белогвардейский бандитизм, поддержанный из-за рубежа реакционными кругами финской буржуазии». А могли (и посей день могут) просто и без затей назвать события 1918–1921 гг. «белофинской агрессией против Советской России». Во второй половине 30-х годов, на пике «борьбы с финским буржуазным национализмом», любое упоминание о том, что карелы и финны находятся в близком родстве, рассматривалось как подстрекательство к мятежу. И вот теперь, в один день декабря 1939 года, все вдруг перевернулось с ног на голову (или, наоборот, с головы на ноги – в мире советского абсурда не было ни верха, ни низа, а была одна только «генеральная линия»).

Казалось бы, после «самороспуска народного правительства» в марте 1940 г. (еще раз подчеркнем, что точная дата и официальное заявление о «самороспуске» никогда не были опубликованы) с «вековыми чаяниями» будет покончено – на этот раз окончательно и бесповоротно. Однако жизнь (точнее говоря – планы сталинского руководства) оказалась сложнее примитивных схем. Месяц март не успел еще закончиться, как 6-я сессия Верховного Совета СССР, «идя навстречу пожеланиям трудящихся Карельской АССР и руководствуясь принципом свободного развития национальностей» (что можно возразить против таких благих намерений?), приняла Закон «О преобразовании Карельской Автономной Советской Социалистической Республики в союзную Карело-Финскую Советскую Социалистическую Республику». В соответствии со статьей 1 этого Закона новая Союзная республика получила «территорию, отошедшую от Финляндии к СССР на основании мирного договора между СССР и Финляндией, за исключением небольшой полосы, примыкающей непосредственно к Ленинграду, в том числе города: Выборг, Антреа (Каменногорск), Кексгольм (Приозерск), Сортавала, Суоярви, Кушаярви».

Таким образом, Карело-Финская союзная республика оказалась больше современной Карелии, так как в нее была включена часть территории Карельского перешейка (ныне входящая в состав Ленинградской области РФ) и участок аннексированной финской земли в районе Алакуртти–Салла (ныне почти вся эта территория входит в состав Мурманской области РФ, сам же город Салла с прилегающим районом возвращён Финляндии). Другими словами, новоявленная «карелофинляндия» получила все земли, захваченные у настоящей Финляндии, за исключением того участка Карельского перешейка, который «народное правительство» Куусинена 2 декабря 1939 г. широким жестом доброй воли передало Советскому Союзу – его включили в состав Ленинградской области.

Юридическое оформление создания К-ФССР было выполнено как всегда – то есть очень небрежно. Строго говоря, новая республика оказалась незаконнорожденной, т к. оформить решение Верховного Совета РСФСР по вопросу о выходе Карельской автономной республики из состава РСФСР забыли (из-за спешки или по причине устоявшейся привычки к правовому хаосу). В результате оказалась нарушена Конституция СССР, в соответствии с которой изменение территории и границ союзной республики без ее согласия не допускалось. И если бы создание К-ФССР было чем-то большим, нежели очередной политический фарс, то оно создало бы для РСФСР серьезную транспортную проблему, так как Мурманская область теряла при этом сухопутное сообщение с остальной территорией РСФСР и превращалась в некий «анклав» (подобно тому, как после распада СССР и утверждения государственной независимости Литвы Калининградская область оказалась отрезанной от остальной России).

Столь же абсурдной была и последовательность правовых актов, оформивших создание К-ФССР: 31 марта 1940 г. ВС СССР «пошел навстречу пожеланиям трудящихся Карелии», само же решение полномочного органа власти этих трудящихся – Верховного Совета КаАССР – было принято на Внеочередной сессии ВС КаАССР лишь две недели спустя, 13 апреля 1940 г. [107]. Какие такие «трудящиеся» накануне 31 марта попросили ВС СССР удовлетворить их «вековые чаяния» и преобразовать автономную республику в союзную – это остается загадкой и по сей день.

У новорожденной союзной республики появилась едва ли не «собственная армия». 7 мая 1940 г. нарком обороны Ворошилов подписал приказ (один из последних в этой должности, так как именно в этот день Ворошилов был снят с поста наркома), в соответствии с которым требовалось «к 10 июля сформировать 71-ю Особую Карело-Финскую стрелковую дивизию численностью 9000 человек». Дивизия должна была стать «особой» не только по названию.

«Личным составом дивизию укомплектовать из числа военнообязанных карелов и финнов, в первую очередь из бывшего корпуса тов. Анттила» [135]. Корпус тов. Анттила – это тот самый «1-й горно-стрелковый корпус народной армии Финляндии», который должен был по планам кремлевских властителей водрузить красное знамя над президентским дворцом в Хельсинки…

Новая союзная республика получилась большой по площади территории (как Азербайджан, Армения и Грузия, вместе взятые), но при этом крохотной по численности населения. В ней не было даже одного миллиона жителей (что по негласным «нормам» считалось обязательным условием для создания союзной – а не автономной – республики). В списках избирателей на первых выборах Верховного Совета К-ФССР было зарегистрировано всего 497 тыс. человек. То, что 98,5% избирателей поддержали на выборах кандидатов нерушимого блока коммунистов и беспартийных, не удивительно. Интереснее другое – национальный состав народных избранников (каковой состав, опять же по «негласным нормам» того времени, заранее формировался более-менее пропорционально национальному составу жителей). Так вот, из 133 депутатов ВС К-ФССР русских, а также представителей других национальностей (кроме «титульных»), было 88 человек (66%). Для того, чтобы замаскировать почти полное отсутствие финнов, их в официальном сообщении объединили с карелами («45 карелов и финнов») [107]. Как было отмечено выше, после массовых репрессий 30-х годов в живых и на свободе осталось крохотное меньшинство от и без того малочисленного финского населения региона. Последовавшая затем война с Финляндией принесла Сталину территорию без людей – практически все население аннексированных территорий (400 тыс. человек всех национальностей) ушло вместе с отступающей финской армией. Именно тогда и родился анекдот: «В Карело-Финской республике живут два финна: ФИНинспектор и ФИНкельштейн, но и это, по слухам, один еврей».

Кроме легендарного финна «Финкельштейна», в Карело-Финской республике был и не менее легендарный финн Куусинен. Для «кормления и чести» (стандартная формулировка указов московских царей) ему был жалован почетный, но при этом фактически лишенный реальных властных полномочий титул Председателя Президиума ВС К-ФССР. Настоящая же, т.е. партийная, власть осталась в прежних руках: Первым секретарем ЦК Компартии Карело-Финляндии был назначен (т.е. единодушно избран на организационном пленуме ЦК) бывший Первый секретарь Карельского обкома Г.Н. Куприянов (русский по национальности). Руководителем «карело-финской» молодежи (Первым секретарем ЦК комсомола республики) был назначен Ю.В. Андропов да, тот самый…

То, что реальный национальный состав населения республики не соответствовал ее названию, не могло считаться чем-то из ряда вон выходящим (уникальной была лишь количественная мера этого несоответствия название «финская» при практически полном отсутствии финнов). Но вот начавшаяся в К-ФССР кампания по форсированной и тотальной «финизации» была абсолютно беспрецедентной. В протоколах заседаний Бюро ЦК Карело-Финской компартии читаем.

– 4 мая 1941 г. «Разработать и внести на утверждение бюро ЦК к 19 мая 1940 г. мероприятия по переводу делопроизводства на финский язык…» [108];

– 9 мая 1941 г. «Все радиовещание вести на двух языках – финском и русском, оставив (временно) некоторые передачи на карельском языке… Создать при Карельском радиокомитете в месячный срок карело-финский национальный хор. финскую вокальную группу и группу чтецов…» [109].

– 28 мая 1941 г. «Перевести делопроизводство с карельского ни финский язык к 1 июля 1940 г… Обеспечить замену вывесок на улицах к 10 июля… Разработать проект мероприятий по изучению финского языка партийным и советским активом… Перевести преподавание в карельских школах на финский язык…» [100];

– 19 июня 1940 г. «Перевести с 15 июля с.г. с карельского на финский язык районные газеты „Красная Кестеньга“, „Красная Тунгуда“, „Лоухский большевик“… Вместо журнала „Карелия“ на карельском языке с 1 июля начать выпуск журнала „Пуна Липну“ („Красное Знамя“) на финском языке» [111].

Трудно сказать – успел ли партийный и советский актив выучить финский язык (весьма далекий по фонетике и лексике от русского), но картонные папки, в которых подшивались протоколы заседаний бюро, к началу 1941 года изменились радикально: состав документов и правила ведения учета напечатаны латиницей на финском языке, на всех печатях и штампах большими буквами выгравирована надпись на финском языке, и только маленькими буковками – на русском. Зачем все это? «Руководствуясь принципом свободного развития национальностей», до такого абсурда додуматься было невозможно. Для абсолютного большинства населения, говорившего и писавшего по-русски, вся эта «китайская грамота» создавала только лишние неудобства. Ничуть не в лучшем положении оказалась и составляющие меньшую часть населения карелы. Понять на слух финский язык они еще могли (так же, как русский человек поймет в общих чертах украинскую речь), но финская письменность, основанная на латинской графике, принципиально отличалась от построенного на использовании кириллицы карельского языка.

Всё познается в сравнении. Уникальность ситуации (искусственное и насильственное внедрение фактически иностранного языка, причем языка одной из «отсталых буржуазных наций»), сложившейся в Карело-Финской ССР, становится особенно наглядной, если сравнить ее с тем, как решался языковой вопрос в других «новообретенных» территориях Советского Союза. Наиболее корректным будет сравнение с развитием событий в Молдавии.

С 1924 года в составе Украинской ССР существовала Молдавская автономная республика (территориально совпадающая с нынешним самопровозглашенным Приднестровьем). 28-30 июня 1940 г. войска Красной Армии перешли Днестр и заняли территорию между реками Прут и Днестр (историческая область Бессарабия). 2 августа 1940 г. Верховный Совет СССР принял закон о создании новой, 13-й по счету, союзной республики, в состав которой были включены территория бывшей Молдавской АССР и во много раз большая по площади Бессарабия. Новая союзная республика, однако, не была названа Румыно-Молдавской (или Бессарабо-Молдавской), а просто и без затей получила название Молдавской ССР. Ни о каком использовании румынского языка в советской Молдавии не могло быть и речи. Более того, фактически был создан новый, «молдавский язык», изготовленный из исходного румынского, переведенного на кириллицу и насыщенного русскозвучащими словами. Этот странный филологический монстр был объявлен государственным языком Молдавской ССР, использование же языка соседней Румынии беспощадно пресекалось.

Аналогично развивались события и в оккупированных в сентябре 1939 г. областях Восточной Польши. В соответствии с политической конъюнктурой момента новые союзные республики тогда создавать не стали, а оккупированные польские земли разделили на три (неравные по площади) части: г. Вильно и прилегающие районы подарили Литве (которой менее, чем через год, пришлось убедиться в том, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке), территория к северу от р. Припять (Белостокское, Брестское и Гродненское воеводства) была присоединена к Белорусской ССР, территория к югу от Припяти – к Украинской ССР. На использование слова «Польша» был наложен негласный, но строжайший запрет. Не только в публичных выступлениях, но и в секретных военных документах использовались исключительно и только выражения «бывшая Польша» или «генерал-губернаторство». Как и следовало ожидать, польский язык последовательно изгонялся из употребления в официальном делопроизводстве, из государственных учреждений и армии. Ну а добровольно-принудительные курсы изучения польского языка могли присниться партийному активу разве что в кошмарном сне.

История, как принято говорить, повторяется: то, что было трагедией, возвращается в виде фарса. Эта мысль вполне применима и к истории появления весной 1940 г. бутафорской «карело-финляндии». История Карельской Трудовой Коммуны 1920–1923 гг. была, несомненно, трагичной. Но го была героическая трагедия – при всех заблуждениях и неумеренных амбициях, проявленных руководителями «красных финнов», нельзя отрицать того, что многие из них совершенно искренне верили в идеалы коммунизма, в будущее мировой революции. И уж в любом случае, своей мученической смертью в стали неких застенках они с лихвой искупили все свои вольные и невольные прегрешения. Наспех слепленная Карело-Финская ССР образца 1940 года, в которой собранные со всей России номенклатурные чиновники с изумлением таращились на финские надписи и финские же печати на бланках документов, которые они подписывали, являла собой образец грубого площадного фарса. Фарс был грубым, но вот был ли он глупым? Для того, чтобы по достоинству оценить принятое 19 июня 1940 г. решение о переводе газет «Красная Тунгуда» и «Лоухский большевик» на финский язык (и десятки подобных ему решений), следует вспомнить о том, что означали все эти даты на календаре большой европейской политики.

10 мая 1940 г. немецкие войска на Западном фронте перешли в давно ожидаемое наступление. Из имевшихся в составе вермахта 156 дивизий для войны с Францией и ее союзниками было выделено 136 (87%). На огромных пространствах Дании, Польши, Чехословакии, Австрии и собственно Германии было оставлено всего 13 дивизий (еще 7 дивизий вели боевые действия в Норвегии). На Западе были сконцентрированы и почти все силы люфтваффе. Из округов ПВО Кенигсберга, Бреслау, Дрездена, Нюрнберга, Вены были сняты все истребители до одного. В зоне ПВО Берлина был оставлен штаб 3-й истребительной эскадры и лишь одна из ее истребительных групп (II/JG-3 – 39 исправных самолетов по состоянию на 10 мая 1940 г.). Удар сокрушительной мощи проломил оборону союзных армий. Вечером 14 мая голландская армия прекратила сопротивление, 23 мая танковые дивизии вермахта вышли к Ла-Маншу, 27 мая капитулировала Бельгия, в ночь с 3 на 4 июня последние английские части покинули побережье Дюнкерка, 12 июня Париж был объявлен «открытым городом», 17 июня французское правительство обратилось к немцам с просьбой о прекращении огня.

24 июня 1940 г., в Компьенском лесу, на том самом месте, где в ноябре 1918 г. германское командование подписало условия капитуляции, было заключено соглашение о перемирии. По этому соглашению Франция теряла две трети территории, теряла свой огромный военно-морской флот и большую часть военной авиации. Короче говоря – из разряда великих держав Европы переходила в категорию полунезависимого протектората Германии. Потерявшая всех своих союзников на континенте Британия оказалась теперь в положении осажденной крепости, выживание которой зависело от способности крайне малочисленных истребительных частей Королевских ВВС сдержать воздушное наступление бомбардировочных армад люфтваффе, да еще и от способности британского флота прорвать блокаду немецких подводных лодок и обеспечить остров продовольствием.

Для Сталина все произошедшее в мае–июне 1940 г. означало радикальное (и в значительной степени неожиданное) изменение военно-политической ситуации, головокружительный поворот, создававший новые угрозы, но и суливший новые выгоды. Беседуя 13 июня 1940 г. с послом фашистской Италии А. Россо, глава советского правительства Молотов говорил: «…После серьезных ударов, полученных Англией и Францией, не только их сила, но и престиж упали и господство этих стран идет к концу. Следует полагать, что голоса Германии и Италии, а также и Советского Союза будут более слышны, чем хотя бы год тому назад… Англия и Франция, как показывают события, с их старым политическим основанием не выдерживают испытания. Другие страны оказались более приспособленными к новым условиям, чем они. Много нового дала Италия, много нового дала и Германия. Много нового, идя по своему пути, дал и СССР…» [113].

17 июня 1940 г. посол Германии в СССР граф Шуленбург докладывал в Берлин: «Молотов пригласил меня сегодня вечером в свои кабинет и выразил те самые теплые поздравления советского правительства по случаю блестящего успеха германских вооруженных сил…» [70]. В данном случае тов. Молотов проявил похвальную скромность. Блестящий успех германской армии состоялся не без помощи СССР. Не говоря уже про общую военно-политическую ситуацию, созданную пактом им. тов. Молотова и нацистского преступника, поджигателя войны Риббентропа, каковая ситуация позволила Германии сосредоточить все силы вермахта и люфтваффе на одном – Западном – фронте. Советский Союз оказал своему союзнику немалые услуги и непосредственно в ходе кампании. Так. 23 мая 1940 г. Шуленбург сообщил Молотову, «что им получен ряд телеграмм из Берлина с просьбами усилить поставку нефтепродуктов, что является чрезвычайно важным ввиду событии, происходящих сейчас на Западном фронте».

И что же? «Молотов ответил, что вопрос о желаемом количестве нефтепродуктов не вызывает возражений с советской стороны. Он говорил несколько часов назад по этому вопросу с тов. Микояном, и все предложения германского правительства приняты. Дано полное согласие. При теперешних операциях действительно нужны и бензин, и газойль для немецкой армии, действия которой замечательно успешные…» [113].

Боевое братство красно-коричневых крепло день ото дня. 24 июля 1940 г., на этот раз уже из Рима в Москву, прилетела депеша. Посол Советского Союза с восторгом докладывал о своей встрече с вождем фашистской Италии: «…Муссолини встретил меня у дверей своего огромного кабинета. Во время беседы он был любезен и по окончании аудиенции проводил меня до дверей кабинета… Муссолини подчеркнул, что в настоящий момент у трех стран СССР, Италии и Германии – несмотря на различие внутренних режимов (и это сущая правда: в Италии не было своей Колымы. – М.С.), имеется одна общая задача: это борьба против плутократии, против эксплуататоров и поджигателей войны на Западе» [113].

Западные плутократы в новой, сложившейся летом 1940 г. ситуации перестали быть опасными для СССР. Таким образом, отпала главная причина, вынудившая в своё время Советский Союз проявить сдержанность и помиловать Финляндию. Сегодня мы можем только догадываться о том, в каких именно выражениях товарищ Сталин выразил свою досаду по поводу того, что разгром англо-французских войск произошел не в марте, а в мае. Зато мы вполне точно, на основании рассекреченных 10-15 лет назад документов, можем воссоздать картину того, что товарищ Сталин сделал практически.

30 мая 1940 г. в газете «Известия» было опубликовано официальное сообщение наркомата иностранных дел СССР о зверских преступлениях литовской военщины, которая «похищает и пытает» с целью получения военных тайн рядовых красноармейцев из состава расквартированных в Литве с осени 1939 г. советских воинских гарнизонов. Правда, конкретные фамилии «похищенных красноармейцев» советская сторона постоянно путала [34]. Предложение литовской стороны о проведении совместного расследования было с гневом и возмущением отклонено.

«Литовские власти под видом расследования и принятия мер по отношению к виновным расправляются с друзьями СССР» – так было сказано в директиве Политуправления РККА №5258 от 13 июня 1940 г. [34].

3 июня 1940 г. нарком обороны СССР маршал Тимошенко издал приказ № 0028, в соответствии с которым войска Красной Армии, размещенные на территории Литвы, Латвии и Эстонии, исключались из состава своих военных округов и переходили в непосредственное подчинение наркома обороны через его заместителя, командарма 2-го ранга А.Д. Локтионова (в будущем генерал-полковник, командующий войсками вновь созданного Прибалтийского военного округа) [120]. 8 июня 1940 г. Локтионов получил приказ подготовить аэродромы прибалтийских государств, на которых в соответствии с соглашениями октября 1939 г. дислоцировались советские авиачасти, «к обороне и приему посадочных десантов» [122]. 11 июня в белорусском городе Лида, недалеко от границы с Литвой, состоялось совещание командования Белорусского ОБО и 11-й армии, на котором был утвержден план операции и задачи войск 11-й армии, которая совместно с дислоцированным в Литве 16-м Особым стрелковым корпусом должна была «окружить и уничтожить противника в районе Каунаса, не допуская его отход в Восточную Пруссию» [34]. В целом для проведения Прибалтийской операции у границ Литвы, Латвии и Эстонии в составе трех армий (8-й, 3-й и 11-й) было сосредоточено 20 стрелковых, 2 мотострелковые, 4 кавалерийские дивизии, 9 танковых и 1 воздушно-десантная бригады [34].

После завершения развертывания войск у границ прибалтийских государств слово взяла советская дипломатия.

Поздним вечером (можно сказать – ночью), в 23.50 14 июня 1940 г. министр иностранных дел Литвы Уршбис (он с 10 июня уже находился в Москве) был вызван в кабинет Молотова. Там ему был зачитан текст заявления Советского правительства, в котором было сказано дословно следующее: «Советское правительство считает абсолютно необходимым и неотложным:

1. Чтобы немедленно были преданы суду министр внутренних дел г. Скучас и начальник департамента политической полиции г. Повелайтис, как прямые виновники провокационных действий против советского гарнизона в Литве.

2. Чтобы немедленно было сформировано в Литве такое правительство, которое было бы способно и готово обеспечить честное проведение в жизнь советско-литовского Договора о взаимопомощи и решительное обуздание врагов Договора.

3. Чтобы немедленно был обеспечен свободный пропуск на территорию Литвы советских воинских частей для размещения их в важнейших центрах Литвы в количестве, достаточном для того, чтобы обеспечить возможность осуществления советско-литовского Договора о взаимопомощи и предотвратить провокационные действия, направленные против советского гарнизона в Литве.