Текст книги "Октавий"

XII

Вы не пользуетесь опытом настоящего, чтобы убедиться в обманчивости своих напрасных надежд; подумайте, несчастные, пока еще живете, о том, что может ожидать вас по смерти. Большая часть из вас, притом лучшая, как вы говорите, терпит бедность, страдает от холода и голода, обременена тяжким трудом, и вот Бог допускает это или будто не замечает: Он не хочет или же не может помочь вам; значить, Он слаб или несправедлив. Не чувствуешь ли ты, мечтающий о будущей жизни после смерти, своего положения, когда тебя угнетают бедствия, жжет лихорадка, терзает какая–нибудь скорбь? Не чувствуешь ли тогда своей бренности? Несчастный, все обличает тебя невольно в твоей слабости, и ты не признаешься. Но оставим говорить об общих бедствиях. Вот пред вами угрозы, пытки, казни и кресты, приготовленные уже не для того, чтобы вы им покланялись, а для вашего распятия, огни, о которых вы пророчите и которых вместе боитесь: где же Тот Бог, Который не оказывает помощи живым, а помогает умершим возвратиться к жизни? И не без вашего ли Бога римляне достигли власти и господства над всем миром и над вами самими? Бы же между прочим, удрученные заботами и беспокойством, чуждаетесь даже благопристойных удовольствий, не посещаете зрелищ, не присутствуете на праздниках наших, не участвуете в общественных пиршествах, гнушаетесь священных игр, жертвенных яств и вина. Так вы отвергаете наших богов и вместе боитесь их. Вы не украшаете своих голов цветами, не умащаете тела благовониями, – вы бережете умащения для погребения мертвых, – вы даже не украшаете венками гробниц: всегда бледные и запуганные, достойные жалости, впрочем со стороны наших богов. Несчастные, вы и здесь не живете и там не воскреснете. Но если в вас есть хоть несколько здравого смысла и благоразумия, перестаньте исследовать тайны и законы вселенной, оставьте небесные сферы; довольно для вас, людей грубых, невежественных, необразованных, и того, что находится под вашими ногами; кто не имеет способности понимать земное, человеческое, тому тем более не должно исследовать божеское.

XIII

XIV

Так говорил Цецилий, и улыбаясь, потому что вылившаяся из его речь охладила жар его негодования, присовокупил:

XV

– Ты, – сказал мне Цецилий, – не исполняешь долга справедливого судьи. Мне очень обидно, что при начале важного спора ты подрываешь силу моей речи, между тем как Октавий готовится только говорить.

– Если он может, – отвечал я, – пусть обдумывает ее; но замечания, за которые меня упрекает, я предложил для общей пользы, если не ошибаюсь, для того, чтобы по тщательном испытании произнести приговор, основываясь не на красоте речи, но на твердости самого дела. Но не следует более развлекать внимание твоею жалобою, а нужно в совершенном молчании выслушать ответ нашего Октавия, который уже с нетерпением ждет своей очереди.

XVI

– Я буду говорить, – начал Октавий, – сколько мне позволять силы; ты же должен соединиться со мной для того, чтобы правдивыми словами, как чистою водою смыть черные пятна поруганий на нас. Я не скрою, что еще с самого начала была мне заметна неопределенность и шаткость в мнениях любезного Цецилия, так, что трудно решить затмилась ли твоя ученость, или она пошатнулась вследствие заблуждения. То он говорил, что верит в богов, то выражал сомнение о них, так, что неопределенность его положения не дает твердой опоры для моего ответа. Я не верю, и не хочу думать, чтобы мой Цецилий позволит себе это с лукавым намерением: простота его характера не мирится с такою хитростью. Что же? Как незнающий истинной дороги останавливается в недоумении там, где одна дорога разветвляется на многие, и не решается ни признать все верными, ни выбрать какую–нибудь одну, так не имеющий твердого суждения об истине развлекается и колеблется в своих мыслях, когда в нем посеяно сомнение. И нисколько не удивительно, что Цецилий часто впадает в противоречия, и колеблется между мнениями противоположными одно другому. Чтобы этого более не было, я постараюсь его убедить и опровергнуть все его слова, как ни многоразличны они. Как скоро будет утверждена и доказана одна истина, то не будет места сомнению и колебаниям относительно прочих. Мой брат высказал, что ему противно, возмутительно и больно то, что неученые бедные, неискусные (христиане) берутся рассуждать о вещах небесных; но он должен бы подумать, что все люди, без различия возраста, пола и состояния, созданы разумными и способными понимать, и что они не получили мудрость, как дар счастья, но носят ее в себе, как дар природы; что даже мудрецы или те, которые сделались известными, как изобретатели искусств, прежде чем приобрели себе славное имя своим талантом, считались людьми необразованными, неучеными, полунагими; что богатые, привязанные к своим сокровищам, привыкли больше смотреть на свое золото, чем на небо, а наши в своей бедности нашли истинное познание и научили других. Отсюда видно, что умственный дарования не достаются по богатству, не приобретаются чрез прилежание, а рождаются вместе с происхождением самого духа. Посему нет ничего возмутительного или прискорбного в том, что каждый занимается исследованием вещей божественных, образует свои мнения и высказывает их, так как дело состоит не в достоинстве исследующих, а в истине исследования. Далее, чем безыскусственнее речь, тем яснее доказательство, потому что оно не подкрашено блестящим красноречием и прелестью слова, но представлено в своей естественной форме по руководству истины.

XVII

Я вовсе не думаю противоречить Цецилию, который прежде всего старался показать, что человек должен познать себя и исследовать – что он такое, откуда и почему произошел: сложился ли из элементов, или произошел от сцепления атомов, или всего лучше – он сотворен, образован и получил душу от Бога? Но мы не можем исследовать и познать человека, не исследуя всей совокупности предметов, потому что все так связно и находится в таком единстве и сцеплении, что если мы тщательно не исследуем божественной природа, то не поймем человеческой, точно так же как не можешь быть хорошим деятелем на гражданском поприще, если вполне не узнаешь этого общего всем гражданства мира. Притом же, главным образом, мы отличаемся от животных тем, что они, наклоненные и обращенные к землю, не способны видеть ничего другого кроме пищи; между тем как мы, имеем лицо обращенное вперед, и взор устремленный на небо, и будучи одарены способностью говорить и умом, посредством которого мы познаем Бога, чувствуем Его и подражаем Ему, – мы не должны, не можем не знать небесной красоты, так поражающей наши глаза и все чувства. Искать на земли того, что должно находить на высоте небесной, это самое оскорбительное святотатство. Те люди, которые думают, что весь этот благоустроенный мир не божественным разумом создан, а составился из известных частей, соединившихся между собою без всякой цели, те не имеют, мне кажется, ни разума, ни мысли, ни даже глаз. В самом деле, если только поднимешь взоры на небо и рассмотришь то, что под ним и на нем, то может ли быть что-нибудь яснее и достовернее той истины, что есть некоторое Существо превосходнейшего разума, которое проникает, движет, сохраняет и направляет всю природу. Посмотри на самое небо. Как широко оно раскинулось! Какое быстрое движение совершается там! Посмотри на него ночью, когда оно испещрено звездами, или днем, когда оно сияет яркими лучами солнца, и ты узнаешь, в каком удивительном, божественном равновесии держит его Верховный Управитель. Обрати внимание на то, как от движения солнца происходить год, и как луна, то прибывая, то убывая, измеряет месяцы. Но предоставим астрономам подробнее сказать о звездах, как они управляют движениями мореплавателей или определяют время сеяния и жатвы: все это не только не могло произойти, образоваться и придти в порядок без Верховного Художника, без совершеннейшего Разума, но даже не может быть воспринято, исследовано и постигнуто без величайшего усилия и деятельности разума. Что я скажу о столь правильно совершающихся переменах года и плодов? Не указывают ли нам на своего Виновника весна с своими цветами, летом с своими жатвами, осень с спелыми и приятными плодами и зима, изобилующая оливами? Легко расстроился бы такой порядок, если бы не поддерживался высшим Разумом. А какая предусмотрительность видна в том, что даны нам весна и осень с своей средней температурой, чтобы зима не томила нас только своим холодом, и лето не палило своим жаром, и что незаметны и нечувствительны переходы из одного времени года в другое! Обрати свое внимание на море – оно ограничивается законом берега! Посмотри, как все растения получают свою жизнь из внутренности земли. Посмотри на вечно волнующийся океан, на эти всегда струящиеся источники, на эти реки, никогда не останавливающаяся в своем течении. Что сказать об этих правильно расположенных возвышениях гор, об извилинах холмов, об обширном протяжении равнин? Что сказать о разнообразии защиты животных друг против друга? Одни из них вооружены рогами, другие снабжены острыми зубами, третьи защищены копытами, четвертые имеют острое жало, одни укрываются скоростью своего бега, другие быстротою полета! Особенно же в красоте нашего образа открывается, что Бог есть художник: прямое положение, взор устремленный к верху, глаза помещенные высоко как бы на сторожевой башне и все прочие чувства, расположенные как бы в укреплении.

XVIII

Но не будем останавливаться на частностях; вообще должно сказать, что в человеческом составе нет ни одного члена, который не удовлетворял бы какой-либо нужде; и не служил бы к украшению, и, что всего удивительнее, при общем у всех нас виде, каждый имеет некоторые отличительный черты. Таким образом, все мы и похожи друг на друга, и вместе отличаемся один от другого. Что же сказать об образе рождения, о любви к чадородию? Не вложено ли это Богом? Груди женщины с приближением времени рождения наполняются молоком, и как младенец в утробе созревает по мере накопления молока! Бог печется не о целом только, но и о частях, Например, Британия имеет недостаток в солнце, но зато согревается теплотой моря, окружившего ее со всех сторон; река Нил умеряет сухость Египта; Евфрат удобряет почву Месопотамии: Инд, говорят, увлажняет и делает плодотворными страны Востока. Когда ты при входе в какой–нибудь дом видишь повсюду вкус, порядок, красоту, то конечно подумаешь, что им управляет хозяин, и что он гораздо превосходнее, чем все эти блага; подумай же, что и в доме этого мира, когда смотришь на небо и на землю, и находишь в них промышление, порядок и закон, есть Господь и Отец всего, Который прекраснее самых звезд и частей всего Mиpa. А когда нельзя сомневаться в Провидении, ты должен же исследовать, управляется ли небесное царство властью одного или произволом многих. И этот вопрос не трудно уяснить, когда размыслишь о земных царствах, которые суть образы небесного. Где царствование многих соправителей начиналось верностью и кончилось без кровопролития? Не говорю о персах, по ржанию коней гадающих о власти и опускаю баснословный рассказ о братьях фиванцах; весьма известна история о двух близнецах, споривших о том, кому из них владеть хижиной и пастухами; всем также известны войны между зятем и тестем; удел столь обширной власти был слишком мал для двоих. Далее, посмотри: один царь у пчел, один вожатый у овец, один предводитель у стада. Ужели же ты думаешь, что на небе разделена верховная власть и раздроблено полномочие этого истинного и божественного господства? Очевидно, что Бог, Отец всех вещей, не имеет ни начала ни конца; всему давая начало, Он Сам вечен; Он был прежде миpa, Сам будучи для Себя миром. Он несущее вызвал к бытию Своим Словом, привел в порядок Своим разумом, совершил Своею силой. Его нельзя видеть, Он слишком величествен; Его нельзя осязать; Он слишком тонок; Его нельзя измерить, Он выше чувств, бесконечен, неизмерим и во всем Своем величии известен только Самому Себе; наше же сердце слишком тесно для такого познания, и потому мы тогда только Его оцениваем достойно, когда называем Его неоцененным. Я скажу, как я думаю: кто мнит познать величие Божие, тот умаляет Его, а кто не хочет умалять Его, тот не знает Его. И не ищи другого имени для Бога: Бог – Его имя. Тогда нужны слова, когда надо множество богов разграничить отдельными для каждого из них собственными именами. А для Бога Единого имя Бог – выражает все. Если я назову Его отцом, ты будешь представлять Его земным; если назову царем, ты вообразишь Его плотским; если назову господином, ты будешь о Нем думать, как о смертном. Но откинь в сторону все прибавления имен и увидишь Его славу. И не на моей ли стороне всеобщее согласие? Я слышу, как народ простирая руки к Небу, никакого другого имени не употребляет кроме «Бога», говорить: «велик Бог, Бог истинен, если Богу угодно». Что это – естественная речь народа или слово верующего христианина? И те, которые хотят иметь верховным владыкою Юпитера, заблуждаются только касательно имени, но они согласны с нами о единства власти. Поэты также прославляют «единого Отца богов и людей» и говорят, что «такова душа у смертных, какою создал ее Отец всего».

XIX