Текст книги "Я думал: это давно забыто"

Автор книги: Марк Галлай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Только с одним вопросом

Когда я работал лётчиком-испытателем Лётно-исследовательского института, то, естественно, соприкасался в деле с сотрудниками едва ли не всех научных подразделений института. Во многих из них нашёл не только сослуживцев, но и добрых приятелей и даже друзей. Был среди них и симпатичный инженер Николай Пилюгин, занимавшийся электрооборудованием летательных аппаратов. Импонировало присущее ему глубокое знание дела и, в частности, умение разгадывать ребусы, в изобилии преподносившиеся своенравной авиационной техникой (в таких делах потребны не только знания и опыт, но и нечто «от бога» – то, что мы называем технической интуицией). Кроме того, он просто мне понравился, кажется, взаимно. В послевоенные годы и он, и я из ЛИИ ушли, правда, при далеко не одинаковых обстоятельствах: меня, в порядке борьбы с космополитизмом, из института попросили, а он перешёл в новую и ещё не всеми признававшуюся перспективной область – ракетную технику.

Когда мы лет пятнадцать спустя на ниве дел космических вновь встретились, Н.А. Пилюгин был одним из знаменитых ракетно-космических Главных конструкторов и даже дважды членом президиума Академии наук. Не знаю, какого стиля поведения придерживался он внутри своего КБ, но со старыми знакомыми общался так же, как полтора десятка лет назад: с кем был на «ты», остался на «ты», кому симпатизировал, тому продолжал симпатизировать, с кем ранее был холодноват, к тем не потеплел. Словом, внешние регалии и новая ответственность за большой коллектив голову ему не вскружили и вельможности не привили. «Медные трубы» прошёл без видимых потерь.

Однако пребывание на высоких орбитах, естественно, научило его многому, выходящему за пределы чистой науки и техники. Главный конструктор не может не быть, кроме всего прочего, тактиком в общении с внешним миром и особенно – с властями предержащими. Чему я однажды и оказался свидетелем.

Как-то Пилюгин потянулся к «вертушке», чтобы испросить у кого-то из «небожителей», кажется, у Д.Ф. Устинова, согласие на предложение, только что родившееся на совещании с несколькими сотрудниками его КБ.

– Постойте, Николай Алексеевич, – удержал его один из заместителей. – Раз уж будете говорить с Дмитрием Фёдоровичем, попросите заодно у него…

Пилюгин махнул рукой, что следовало понимать в смысле: «отстань». А после окончания (успешного) разговора назидательно изрёк:

– Когда чего-нибудь просишь у властей предержащих, надо обращаться всегда только по одному вопросу. Единственному! Поставить начальство перед необходимостью произнести «да» или «нет». Иначе оно выберет из твоих просьб самую мелкую, согласится на неё, а в самом важном откажет – и будет считаться, что он отнёсся к твоим нуждам с вниманием: сделал, де, что возможно… Нет – всегда только с одним делом!

На вопрос одного из нас, кого следует относить к властям предержащим, Николай Алексеевич разъяснил: «Всякого, кто в данный момент имеет возможность что-то, нужное тебе, сделать или не сделать – от начальника ЖЭКа до Председателя Совета Министров».

К Председателю Совмина мне в жизни обращаться не приходилось. А к председателю ЖЭКа – неоднократно. И ко многим другим начальникам, занимавшим промежуточное положение между двумя вышеназванными, тоже. При этом я неуклонно следовал рекомендации Пилюгина и убедился на практике (которая, как известно, есть критерий истины) в её справедливости.

Проспект Королева

После смерти таинственного (правда, только для великого советского народа, во всем мире это секрета не составляло) «Главного конструктора» – лидера нашего ракетостроения и практической космонавтики Сергея Павловича Королева – и правительственных похорон «по первому разряду»: с Колонным залом и установкой урны в Кремлёвской стене, готовилось решение об увековечивании его памяти. При этом выяснилось, что далеко не все на разных этажах власти относились к покойному с большой теплотой – очень уж многим он, что называется, «наступал на ногу», отчасти по делу, а иногда просто по причине далеко не идеального характера. Казалось бы, смерть зачёркивает все прижизненные обиды и недоразумения, выяснилось – нет, не все. Назвать именем Королева подмосковный Калининград, где он работал, удосужились лишь через тридцать лет после его смерти.

Готовя первое постановление об увековечивании, решили присвоить имя Королева маленькой Первой Останкинской улице. Логика в этом была – именно на этой улице он жил. Но очень уж она была непрезентабельная. Один из многолетних сотрудников Королева Евгений Фёдорович Рязанов, как и многие его коллеги, неудовлетворённый таким предложением, не поленился съездить в Главное Архитектурное Управление, посмотрел там генеральный план развития этого района и установил, что Третья Останкинская должна превратиться в большой проспект (ныне существующий). Однако в аппарате ЦК партии упёрлись: переименовывать только Первую, и никакую другую.

И вот Рязанов вместе с ветераном отечественного ракетостроения М.К. Тихонравовым везут пакет с усыпанным множеством высоких виз проектом постановления из ЦК в Исполком Моссовета. Не долго думая, Женя тут же в машине аккуратно вскрывает конверт, ещё более аккуратно переправляет цифру "1" на "3", заклеивает конверт и передаёт его по назначению. А дальше все пошло автоматически. Никому и в голову не пришло усомниться: документ из ЦК! Подлежит безоговорочному исполнению!

Сейчас, проезжая по широкому, прямому проспекту Королева, протянувшемуся от проспекта Мира до самой Останкинской телебашни, мало кто знает, что «крёстным отцом» этого наименования самочинно стал Женя Рязанов, чьи не совсем законные действия оказались результативнее постановлений всесильного ЦК. Бывало и такое…

Сейчас ни Рязанова, ни Тихонравова, увы, уже нет в живых. А эту историю рассказал старожил королёвского конструкторского бюро М.С. Флорианский. Рассказал с одобрением. С таким же одобрением был выслушан.

Вообще говоря, подделка документов – это нехорошо. Но в данном случае…