Текст книги "Петербургская поэма. Избранные стихотворения"

Автор книги: Марк Котлярский

Ночью

 
Спокоен воздух. Не дрожит вода.
Не бродят в переулках чьи-то тени.
И ветра нет. Спокоен мир растений.
Горит подслеповатая звезда,
Недобрый свет свой бе́з толку роняя.
Над миром тишь обманчива, как сон.
Лишь где-то вдалеке бубнит клаксон
Последнего, сбежавшего трамвая.
И город спит.
Подведена черта:
Спят люди, позабыв про все раздоры,
Забыты дрязги, сплетни, разговоры.
Забыто всё.
И нету ни черта!
 

…Где ливень

Перенестись туда, где ливень

Еще шумней чернил и слез…

Б. Пастернак

 
…Где ливень по-над городом завис,
Как зависает новая программа
В компьютере. А кто-то сел за вист,
И у него конкретная программа:
 
 
В картишки перекинуться. Затем
Затеять разговор о рыбной ловле;
Да мало ль тем? Но я слежу за тем,
Как ливень обрабатывает кровлю:
 
 
Шлифует, чистит, а потом сверлит,
Как будто бы готовит к скорой сдаче,
То вдруг теряет рифму, как верлибр,
Забытый, как герань на старой даче.
 
 
Где ливень, там вода стоит стеной,
Стенают ставни, стонут стекла тонко;
Где ливень, ты прощаешься со мной,
Худа и молчалива, как эстонка.
 
 
Когда он стихнет, этот шум воды,
Когда чернила высохнут, как слёзы,
Взойдет в зенит созвездие беды,
Напомнив пастернаковские грёзы…
 

«Поднимите мне веки……»

Поднимите мне веки…

Н.Гоголь, «Вий»

 
Поднимите мне веки…
Поднимают века:
открывается пропасть,
глубока и бездонна,
и судьба человечества,
горька и бездомна,
пропадает во мне,
как безумья река.
 
 
Чья рука
нас бросает
в безумия реку,
роковыми страстями
играя,
небрежно шутя?
Чья рука оставляет автограф,
вынося приговор человеку?
И лишается разума человечество, —
неразумное Божье дитя.
 
 
…Поднимите мне веки…, —
я увижу зарю,
я почувствую запах цветов
и запах озона.
Где-то спрятана в мире
заповедная зона.
Вдалеке от безумья реки —
я о ней говорю.
 

Безадресное

 
Мир однозначно сошел с ума,
Как сходит с рельсов старый трамвай.
Ну что, старик, скорей наливай,
Пока не поехала крыша сама.
 
 
Водка? Шампанское? Ной, не ной,
Пей-ка лучше под звон цикад.
Видишь, с фото глядит депутат,
Словно радуга, весь цветной.
 
 
Если радость на них одна,
Значит, проклятье будет одно.
Кто ж опускается на самое дно,
Тот воистину пьет до дна!
 

Монолог сумасшедшего

Не дай мне Бог сойти с ума!..

А.Пушкин

 
Не дай мне Бог…
…Сошел с ума,
плывут вокруг, как стены, лица,
дорога дальняя пылится,
пуста дорожная сума.
 
 
О, лиц летящих листопад,
глаза краснее спелой клюквы,
и щелкают стальные клювы,
и губы шепчут невпопад:
 
 
„Не дай мне Бог…“
Но Бог даёт
лишь только шанс.
О, правый Боже,
прости меня.
Мороз по коже:
мне кошка лапу подаёт,
 
 
поскольку кошка —
это Бог,
как полагали египтяне.
Но если Бог во мне, то я не
знаю, кто я.
Колобок?!
 

…Но любовь

 
Облаков очумелых движенье,
И деревьев кипящая просинь.
Что ж, ушло от меня наважденье,
Словно лето, ушедшее в осень.
 
 
Улеглись, как продукты в кошелке,
Бушевавшие дни и недели.
Были птицы на импортном шелке,
Да и те далеко улетели.
 
 
Как непрочно шитье привозное,
Как житье это стало докукой.
В этом мертвом немыслимом зное
Всё опутано сплином иль скукой.
 
 
Убежать бы куда от разброда
Смутных мыслей, неясного знанья.
Но любовь – это чувство ухода,
Скорбный путь, возвращенье сознанья.
 

За чашкой кофе
(Перебирая чьи-то строки)

 
У кофе горький привкус был,
 
 
Я пил его глотками, жадно.
Как будто горечь беспощадно,
Я этот кофе жадно пил.
 
 
Но я привык, пожалуй, пить
Горчащий и горячий кофе…
 
 
…А в мыслях было:
„Так любить,
Чтоб замереть на полувздохе,
Чтоб замереть от немоты,
Поняв, что ты – косноязычен,
И что до ужаса привычен
Твой мир – с утра до темноты…“
 
 
А свет от лампы падал вниз
И расходился полукругом.
„Когда бы жизнь привычным кругом…“
„Мысль путешествует без виз…“
Причем здесь визы?
Но любовь…
Она вообще не знает правил.
„Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку…“
Вновь и вновь
Мне чьи-то строки лезли в душу:
„Поедем завтра на бега…“
„Ах, я молчанья не нарушу…“
„Ну, что Вы, граф, я Ваш слуга…“
Графья, жокеи, лорды, мэры,
Друзья и годы, и враги
Тревожили без всякой меры
Мои усталые мозги.
 
 
Но сквозь набат коварных строчек
Мучительно, издалека,
Вдруг понял я, что чувство хочет
Сказать свое наверняка.
 
 
„Когда строку диктует чувство…“
Но чувство диктовало вновь,
Что непонятное искусство —
Моя ненастная любовь.
В ней перепутаны все роли,
И маску не сорвать с лица,
И мыслей нет о худшей доле,
И нет счастливого конца…
 
 
…У кофе горький привкус был.
Но кофе выпит.
Что со мною?
Я всё забыл. Я всех забыл.
Давайте лучше про другое…
 

В архиве

 
Я зарываюсь в архивы,
В бумажный, желтеющий рай.
Дороги истории кривы,
Какую ни выбирай.
 
 
Лущится газетная строчка,
Тончает иной документ.
Какая же швейная строчка
Связала с моментом момент?
 
 
Какая лихая портниха
Все дни и века напролет,
Сшивала историю лихо,
Чтоб после отдать в переплет?!
 
 
А может, мы кончили дело,
В нежданный попав переплет?! —
Не то, чтобы это задело,
Не то, чтобы это пройдет,
 
 
Но только звучит шаловливо
Во мне незаконный мотив:
„Дороги истории – кривы,
Однако приводят в архив.
 
 
Истории толстая книга
Почиет в архивной глуши,
И только историк-расстрига
Здесь что-то найдет для души…“
 
 
Такая сложилась вот песня,
Поется на старый мотив.
А будет ли песня чудесней?
Об этом не знает архив…
 

Там, за оврагом…

 
Там, за оврагом,
город был в огнях —
он весь сиял, лучился жарким светом.
Я спутника поторопил с ответом,
и он сказал
с сомнением в очах:
 
 
– Но этот город…
Он – недостижим,
и только в снах порою к нам приходит…
– А что сейчас со мною происходит?
И почему, волнением томим,
гляжу на свет из здешней темноты —
на дальний свет, горящий за оврагом?..
Так я сказал.
А он сказал:
– Пора бы
тебе понять, чего же хочешь ты.
 
 
– Чего хочу?!
 
 
…Нас окружала мгла,
цветущий луг кружился под ногами,
и голова кружилась,
и над нами
монаршья ночь раскинула крыла.
И ни звезды, ни проблеска.
 
 
Но там —
там за оврагом полыхали зданья
невиданным, причудливым сияньем.
 
 
– Ответь, мой спутник,
что же делать нам?
Как долго быть в карающей ночи,
Как долго жить в забвении и грусти?
 
 
Так я сказал.
 
 
А он ответил:
– В устье
река несется.
Думай – и молчи.
– Но жизнь мала, а времени в обрез.
А этот город с лучезарным светом…
Что это значит?
Поспеши с ответом!
Так я сказал.
Но не было ответа.
 
 
И странно стало мне молчанье это.
Я оглянулся —
спутник мой исчез…
 

Водоворот

 
Водоворот, водоворот,
Воды несносное круженье.
Душа в постылом раздраженье
Который год, который год!
 
 
Нет, лучше не смотреть с моста —
Здесь в ад распахнуты ворота!
Веретено водоворота,
Невы подобие холста.
 
 
О, это черный креп реки!
О, эта заданность молчанья!
И львов печальных изваянья,
И нетерпение тоски…
 

Петербург, 2017

 
Ветра холодного тягостный вой —
Словно приблудная воет собака.
Там, над свинцовой от снега Невой,
Нет никакого тревожного знака —
 
 
Только холодная поступь штыка,
Отблеск костра на дырявой шинели,
Лютая ненависть, злая тоска,
В окнах пустых – новогодние ели.
 
 
Что это? Время кровавых невзгод?
Сумрак рассудка? Изгнанье из рая?
Вышли все сроки: семнадцатый год
Длится сто лет без конца и без края…
 

Из цикла «Посвящение Александру Блоку»

«Словно кто-то незримый выставил блок…»

…И каждый вечер, в час назначенный…

А.Блок

 
Словно кто-то незримый выставил блок,
Как надежную, лучшую в мире защиту.
Этот стих, словно Библия, нами зачитан —
Там, где пьяный и всё понимающий Блок.
 
 
Алкоголей цветных, танцующих – рать,
Баб хмельных, продающихся счастью в угоду.
Что его привело к двадцать первому году
И заставило страшно потом умирать?
 
 
Большевистского ветра протяжный вой.
Бьют часы. Это полночь и ровно двенадцать.
Мерным шагом железным идут двенадцать,
Впереди – из трактира – тот – половой.
Или это чудится? В горле – ком,
 
 
Годы, как будто отрепье, хочется скомкать.
За соседним столом сидит незнакомка.
Я не знаю ее – я с ней не знаком…
 

«Хмурого неба бездонный овал…»

…Над бездонным провалом в вечность,

Задыхаясь, летит рысак…

Ал. Блок

 
Хмурого неба бездонный овал,
В зеркале – рябь ледяного канала.
Вечность, по сути, тот же провал
Или канава, кого доконала.
 
 
Складывай вещи в матерчатый сак:
Время, пора собираться в дорогу —
Там, где летит, задыхаясь, рысак
К Блоку, к Высоцкому, к Господу Богу…
 

«…Что прозревал он в ночной круговерти…»

…И медленно, пройдя меж пьяными…

Ал. Блок, „Незнакомка“

 
…Что прозревал он в ночной круговерти?
Снежные маски… Артистки… Кабак…
Грязные скатерти… Мусорный бак…
Верьте поэту. А лучше – не верьте:
 
 
Как ни верти, в этом злом полумраке,
Дымном, прогорклом, прокисшем чаду
Только и можно увидеть беду:
Мор, самовластье, разруху, бараки, —
 
 
Ну, а какие еще перемены
В этой земной, заповедной глуши
Можно увидеть? Лишь водку глуши,
Словно живую струю Ипокрены.
 
 
Пусть у поэта – кабацкая ломка,
Пусть за столом – перекатная голь,
Пусть расцветает в мозгу алкоголь, —
Снова заходит в кабак Незнакомка…
 

Ave Maria, Шуберт

Девушка пела в церковном хоре

О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою.

Александр Блок

 
…Как звал этот голос,
       устремленный
                 в небо,
И небо вторило,
                 отвечая громами.
И всё, что когда-то случилось с нами,
стирало небо из памяти нашей.
 
 
Но голос звучал,
        и летели аккорды,
          как гроздья гнева,
          как взмахи плетью,
как гимн наступившему злому столетью,
на короткое время повенчавшему нас.
 
 
Проклятье!
Голос,
      даруй проклятье
            той небесной,
            дрожащей,
            безумной
           твари.
Яви свою мощь в грозовом ударе,
пошли ей боль, а затем – исцеленье.
 

«Осень. Сырость. Скрип и тлен…»

Скрипят задумчивые болты…

Ал. Блок

 
Осень. Сырость. Скрип и тлен,
Двери скрип, как скрежет боли.
…Всё мне снится, снится поле —
Поле лучших перемен.
 
 
Поле, поле, полечи
Душу запахом полыни,
Чтобы не было в помине
Боли, скверны;
Чтоб лучи
 
 
Согревали, и теплело,
Чтобы радовалось тело,
А душа вовсю жила
Без коварства, лжи и зла…
 
 
…Но ковер из листьев желтых
Снова в нашем старом сквере.
И скрипят, как прежде, болты
На растрескавшейся двери.
 

О том

О том, что никто не придет назад…

А.Блок

 
Мутное небо, снежная слизь,
Ветер – виновник войны и тревоги.
Вихри, как лошади, вдаль понеслись,
Не разбирая судьбы и дороги.
 
 
Глянешь – округу вмиг замело,
Царствует вьюга везде и надолго,
Словно холодное, резкое зло
Напоминает проклятие долга:
 
 
Должен и проклят.
Падаешь вниз,
Злая из глаза слеза навернется.
Кто это шепчет: „Милый, вернись!“?
Ты не вернешься.
Она не вернется.
 

Несколько слов о ненависти

Ненависть – чувство благородное.

Потому что она вырастает из пепла сгоревшей любви.

Ал. Блок

Я хотел написать несколько слов о ненависти к тебе.

Но мне сказали, что ненависть – это разрушающее чувство, и оно, прежде всего, разрушает самого ненавидящего, ничего вокруг себя не видящего, идущего, как слепец, по неизвестной ему тропе, которая приведет неизвестно куда (и уж точно не к тебе!), то ли на кудыкину гору, а то ли вообще в никуда.

А кто-то мне сказал, что ненависть – это оборотная сторона любви или луны (что, в принципе, одно и то же).

Но почему мне кажется, что все, кто мне что-то советовал – лгуны?

Почему меня продирает мороз по коже каждый раз, когда я вспоминаю тебя, как вспоминают любимую суку?! Я бы вздернул тебя на первом попавшемся суку. Но кукушка сама тебе отсчитает твои «ку-ку», а мне лишь останется поблагодарить тебя за науку. (…Представляю, что ты говоришь обо мне, вываляв предварительно меня в говне?!)

Так что, прости, но зачем мне метать перламутровый бисер строк? Зачем исходить слюной ярости в неведенье пошлом? Спасибо, я отбыл чувства положенный срок, и я не готов вспоминать о том, что мне кажется прошлым.

Я в ненависть со слов Александра Блока уверовал, произнесенных им то ли письменно, то ли устно: ненависть – это благородное чувство! А всё остальное только и есть, что пятьдесят оттенков серого…

Из цикла «Междуречье»

Сусанна
(диптих, С.Л.)

 
Мягкие губы Сусанны
Пахли снегом и мятой,
А глаза, впитавшие небо,
Смотрели на мир удивленно.
 
 
Сусанна играла на скрипке,
Смычком задевала струны,
И звуки, как хлопья снега,
Плавно летели в пространство.
 
 
Сусанны сусальное сердце
Не знало любви и страсти,
И только соитье со скрипкой
Сусанне служило счастьем…
 

 
Сусанна – лилия, голубка,
Как занесло тебя во Франкфурт?
Кому ты служишь – галлу? Франку?
Какую музыку играешь?
 
 
Сурово небо «Фатерланда“,
Стоят по стойке „смирно“ – скверы,
И немцы лютеранской веры
Идут, довольные собою.
 
 
Сусанна, этот странный старец
Следит – я знаю – за тобою;
Как волк идет ночной тропою,
Так он, чьи ноздри раздувает
Страсть, пограничная с безумьем,
Тебя ведет от дома к дому,
И падает в глубокий омут
Твоих бездонных глаз, Сусанна.
 
 
Он знает всё: как ты смеешься,
Сидишь в оркестре, красишь губы;
Он обладает тем сугубым,
Тем свойством, что зовут порой
Влеченьем нездоровым – люди;
А кто-то говорит – „Прелюдий
Незабываемой игрой!“
 
 
Нет, не услышат этот крик.
Спокойный Франкфурт в полудреме,
И никого не будет, кроме:
Сусанна, сумерки, старик…
 

Солнце в глазах

 
Я почувствовал солнце
в своих глазах —
я в душе своей
почувствовал страх.
 
 
– Ты чего испугалась,
моя душа?
Перемена эта
так хороша!
 
 
Отвечала душа,
помедлив чуть-чуть:
– Я хочу равновесья,
я хочу отдохнуть.
 
 
Ничего, что солнце
в твоих глазах.
Отойдет, пропадет
исчезнет страх.
 
 
– А откуда он?
– Это все от ума:
он не хочет верить,
что сгинула тьма.
 
 
Слишком долго тьма
стояла в глазах.
Вот откуда боль,
вот откуда страх.
 
 
Темнота страшит,
устрашает свет.
Середины нет.
– Середины нет?
 

Ливень
(триптих)

 
Три дня
угрюмый
ливень
лил
из лиловых туч,
перечеркнув
пространство,
время,
небо;
казалось,
никогда теперь, —
отныне, —
не видеть солнца,
и все мы
в огромной,
как посудина,
пустыне,
где только
дождь и смерч,
любовь и смерть.
 
 
Сильна, как смерч,
любовь,
как смерть,
сильна разлука;
но всех сильнее
ливень,
смещающий
пространство:
весь мир
в оцепененье,
он в состоянье
транса,
и кажется,
что так
мы будем
жить всегда.
Окно откроешь,
и —
вода, вода, вода…
 

 
Ливень.
Стремительные линии
перечеркнули день.
На улице пусто.
Лишь хрупкая фигурка бредет,
заслоняясь зонтом.
 
 
Мне бы, наверно, подумать о том,
что это ты погружаешься в тишину,
в одиночество.
От самой себя уходя,
ты забываешь,
что есть добрые люди,
дающие дурные советы,
ты забываешь про дурных людей,
которые хотят казаться добрыми —
ты все забываешь,
слушая музыку дождя.
 
 
Мне бы надо, наверное, подумать о том,
что твои глаза наполнены грустью,
как соты – пчелиным медом,
твои огромные, как мир,
грустные глаза.
 
 
Где-то опять громыхает гром,
идет гроза,
где-то потоки воды,
падают с голубых небес,
где-то шумит, как гроза,
черный ненастный лес,
где-то кривится старый дом,