Текст книги "Конец белого ордена"

Автор книги: Марк Чачко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Кирпичная, утыканная торчащими, как пики, короткими заостренными прутьями стена окружала больницу. В некоторых местах степа была разобрана, и проломы ее обвивала колючая проволока. Сами больничные корпуса прятались в глубине обширного парка, над вековыми липами которых кружились вороньи стаи. Справа и слева от чугунных ворот тянулись одноэтажные и двухэтажные деревянные домишки, сараи, дворики, подсобные помещения.

Из раскрытых дверей часовенки, держа фуражку в руке, вышел Улыбышев, поджидавший своих сообщников. Он еле заметно кивнул головою и прошел в ворота. Мещерский и Корабельников, держась на расстоянии, последовали за ним.

Было сумрачно, пахло сыростью, как в таежной чаще. Неподалеку от дорожки на пне сидел человек в больничном халате. Обхватив колено руками, он пристально глядел в одну точку и не шелохнулся, хотя офицеры прошли от него на довольно близком расстоянии. Другой человек, едва волоча ноги, куда-то брел, не разбирая пути. Голову он держал все время опущенной, взгляд блуждал по земле. Казалось, он ищет грибы или ягоды.

Мещерский вполголоса обронил:

– Счастливцы, ничто их не касается. Живут в мире грез. Среди них встречаются «Наполеоны», «Бисмарки», «Иваны Грозные», «Ротшильды»…

В просвете между деревьями показался главный корпус больницы. Это было громоздкое, похожее на казарму здание, выкрашенное в желтый цвет. Кое-где окна были забраны решетками. На широких ступеньках, греясь на солнце, сидели больные.

Улыбышев повернул к флигелю, стоявшему на отшибе. Через маленькую боковую дверь он вошел внутрь. Мещерский и Корабельников остались в молодой дубовой рощице.

Прошло с полчаса. Из той же боковой двери флигеля вышли трое: Улыбышев, лысоватый блондин в белом халате, очевидно доктор, и высокий грузный человек в солдатской шинели с вещевым мешком за плечами. Это и был Андрей Романов.

Глава пятая

1

– Да, кажется, упустил белогвардейца, – с досадой произнес Баженов.

Якубовский рассеянно улыбнулся.

– А почему ты думаешь, Никитич, что человек, которого ты потерял из виду, и есть тот самый Петров?

– Убежден, что не ошибся.

А произошло с Баженовым вот что.

…Получив задание от Якубовского, Баженов отправился на Арбат. Двор по Серебряному переулку, о котором говорил Устюжаев, оказался проходным. В отделении милиции Баженов просмотрел домовые книги по этому дому. Петров в них не значился. То ли он вовсе не был прописан, то ли числился под другой фамилией.

Первая неудача не обескуражила Баженова. Он настойчиво продолжал поиски. Внимательно изучив списки жильцов этого большого дома, Баженов отобрал для себя с десяток фамилий из «бывших»: дворян, купцов, чиновников высокого ранга. Он намеревался их тщательно проверить, установить, нет ли среди этих лиц человека, похожего на Петрова. Не исключено, что Петров или лицо, назвавшее себя Петровым, нелегально проживает в чьей-нибудь квартире.

Найти благовидный предлог для посещения этих квартир было бы нетрудно. Но, зрело рассудив, взвесив все доводы «за» и «против», Баженов отверг этот план. Он нашел другой способ.

В первый день ничего существенного выяснить ему не удалось. Второй день прошел так же, как и первый. На третий день усердных, но безуспешных поисков Баженов задумчиво шел по Плотникову переулку. Прохожих было мало. И вдруг неподалеку от перекрестка ему встретился стройный молодой человек в драповом пальто нараспашку. Баженов скользнул взглядом по смуглому лицу прохожего, по его фигуре. Какие-то характерные признаки изобличали в нем военного: выправка, походка, выражение лица. Однако в этом не было ничего удивительного – в Москве в то время проживало несколько десятков тысяч бывших офицеров, – но что-то в человеке привлекло внимание Баженова, в чем-то он был схож с тем, о ком говорили товарищи.

Прохожий тоже бросил быстрый взгляд на чекиста, но шага не задержал. И не оглянулся. Завернул за угол и пропал. «Приду сюда завтра», – решил про себя Баженов. Уверенность в том, что где-то здесь, в этих кривых переулках, нашел себе пристанище Петров, не покидала Баженова весь остаток дня.

И снова, часа через полтора, Баженов лицом к лицу столкнулся с молодым человеком в драповом пальто. Взглянул на этот раз внимательней и решил проследить за незнакомцем. Он неторопливо прошел еще несколько шагов, затем повернул и стал переходить улицу. В этот момент на Большой Никитской показалась небольшая группа арестованных с конвоем из трех милиционеров.

Внезапно один из арестованных стремительно прыгнул в сторону, быстро побежал и юркнул в ближайшую подворотню.

– Стой, стрелять буду! – неистово закричал милиционер, судорожно пытаясь вытащить пистолет из кобуры. Другой милиционер выстрелил в воздух.

Арестованные сначала шарахнулись, потом испуганно сбились в кучку. Пистолетные выстрелы огласили воздух. Толкаясь, наскакивая друг на друга, случайные прохожие кинулись врассыпную. И во время этой суматохи, поднявшейся на улице, Баженов потерял из виду Мещерского.

– Чистая случайность помешала мне выяснить, где проживает этот Петров, – сокрушался Баженов.

– Да, случайности бывают приятные и неприятные, дорогой Василий Никитич, – улыбнулся Якубовский. – Диалектика жизни, так сказать…

И, желая, очевидно, покончить с этим вопросом, Якубовский в раздумье произнес:

– Досадно, что у Володи дело застопорилось. Заговорщики, по-видимому, все еще проверяют его, прощупывают…

– Осторожнее стали, скрытней.

– Да вот и с шифровкой бьюсь, бьюсь – и ни с места. Придется, по-видимому, варягов звать.

– Кого?

– Есть у меня товарищ по подполью, Одинец Андрей Андреевич, вместе ссылку отбывали в Якутии. Одареннейший человек, энциклопедически образованный, светлая голова… В 1907 году за антиправительственную деятельность был схвачен жандармами, осужден, посажен в арестантский вагон и отправлен в края отдаленнейшие. А там, конечно, наукой заниматься негде. Много читал, мастерски играл в шахматы, шутя решал самые головоломные задачи. Очень рвался на волю, да бежать ему было трудновато – здоровьем не вышел. Освободился только в семнадцатом году… Сейчас в комиссариате иностранных дел работает, у Чичерина. Владеет несколькими иностранными языками, память имеет чудесную. Видимся мы с ним редко, у Чичерина тоже, как и у нас, много работают и мало спят… Думаю его попросить разобраться в шифровке.

– Какой же это варяг, – усмехнулся Баженов. – Свой человек.

Пришел Устюжаев. Был он чем-то сильно расстроен, нервничал. Едва поздоровавшись, взволнованно сообщил:

– Лицеист Дмитрий Ягал-Плещеев из Нарышкинской больницы исчез.

Якубовский, обычно невозмутимо выслушивающий самые сенсационные сообщения сотрудников, только глаза сощурил. Сухо спросил:

– Как это исчез?

– Ушел из больницы.

– Когда?

– Вчера ночью.

– Сам ушел либо с чьей-то помощью? Удалось что-нибудь выяснить?

– Неизвестно. Медицинская сестра утверждает, что ничего не видела. По-видимому, спала. А доктор, дежуривший ночью, только руками разводит. Вообще-то он шляпа и вряд ли содействовал побегу. Порядочки в этой больнице, я бы сказал…

– Что еще?

– Больного никто из посторонних не навещал. В палату, где лежат тифозные, никого не пускают. Ягал-Плещеев всего дня два тому назад пришел в себя после болезни.

– Как же он мог самостоятельно уйти? – усомнился Баженов. – Тиф же страшно изматывает, это всем известно. Больной после кризиса дней десять на ногах стоять не может, шатается, как ребенок. Тут что-то не так…

– Нет правил без исключения, – сказал Якубовский. – При большом напряжении мог пойти и сразу же после кризиса. Потащился изо всех сил. Что-то его гнало… Это можно допустить.

Якубовский говорил ровным, спокойным голосом, но Устюжаев чувствовал, что человек, которого он любит, сильно огорчен, расстроен, но старается это скрыть. Устюжаев сказал, глядя в пол:

– Моя вина. Не доглядел.

Якубовский заерзал на стуле, недовольно сказал:

– Ну, в этом мы после разберемся. Се важнойчас решить, как нам действовать.

Неожиданное бегство белогвардейского связного очень осложняло положение Володи Корабельникова. В любой момент его могли разоблачить. Если, конечно, беглец успел установить связь с заговорщиками. Если же лицеист бежал из больницы сам, без чьей-либо помощи, то вряд ли он сумел так быстро установить контакт со своими. А если ему помогали?

– Василий Никитич, – сказал Якубовский, повернувшись к Баженову, – немедленно связывайся с Володей. Сообщишь ему последние новости. Ему следует держаться крайне осторожно. И вообще будь к нему поближе, в случае чего придешь на помощь.

Баженов сразу же ушел. Якубовский задумался. Устюжаев тоже молчал. Тишина казалась невыносимой. Пашка испытывал жгучий стыд и боль. Если бы можно было исправить свой промах! Какой угодно ценой, даже ценой жизни…

Якубовский поднял голову, долго смотрел на удрученного Устюжаева. Затем просто и деловито сказал:

– Все может обернуться к лучшему. Давай подумаем, что предпринять, как помешать Ягал-Плещееву попасть к заговорщикам. Что ты скажешь на это?

Устюжаев встрепенулся, с надеждой сказал:

– Далеко от больницы Ягал-Плещеев уйти не мог. Даже если кто ему и помог. Где-то в районе Пречистенки он и нашел прибежище. Думается, нам следует поискать в квартире Коржавиных. Они его близкие родственники и живут по соседству с Нарышкинской больницей. Как вы полагаете?

– С обыском у Коржавиных повременим. Но наблюдение за квартирой установим обязательно. Этим, Паша, займись незамедлительно.

После ухода Устюжаева Якубовский позвонил в Комиссариат иностранных дел и договорился с Одинцом о белогвардейской шифровке. И хотя телефонный разговор был совсем кратким, он взволновал Якубовского. Вспомнилась пора молодости. Она была трудной, скитальческой, тюремной. А они, одухотворенные высокими стремлениями, шли по жизни с гордо поднятой головой. Их, большевиков, связывало кровное братство…

До встречи оставалось чуть меньше часа. Якубовский заказал пропуск для старого товарища и вышел немного пройтись, освежить уставшую голову. У Китайгородской стены, у широкого прилавка книжного развала, Якубовский остановился. Хозяин, сухонький, проворный старичок в кургузом выцветшем пиджачке, стоял на стремянке и выравнивал книжный ряд на самой верхней полке. Завидев покупателя, он спустился вниз.

– Жаль, что намедни ко мне не наведались, – бойкой скороговоркой затараторил букинист. – Была очень редкая книжица, да выхватил ее прямо из-под рук профессор Кукушкин, Иннокентий Николаевич. Может, знаете? Известнейший книголюб…

Говорил букинист без умолку, хитро поблескивая узкими татарскими глазками. Несмотря на свой неказистый вид, старичок Щетинин был оборотистым торговцем, знатоком книг.

Специально за старинными книгами Якубовский не охотился, но питал к ним слабость и время от времени приобретал что-нибудь редкостное, если цена не превышала его денежных возможностей. Сейчас среди книг он нашел и перелистал тонюсенькую брошюрку, на обложке которой значилось: «Стихотворения Александра Дьякова. Издание автора».

Стихи оказались слабенькими, подражательными и беспомощными. Но среди затертых, неуклюжих стишков попадались и свои, выстраданные строки:

 
И я хочу – хоть расшибиться,
Хочу узнать я наперед,
О чем поется каждой птице
И в чем призвание мое.
 

Букинист, покосившись на книжечку, с усмешкой произнес:

– А-а, Дьяков, поэт-самоучка, приказчиком служил у Глебовых, в галантерейном магазине на Мясницкой. Издал на свои трудовые копейки книжечку да и разнес по ларькам. Спроса на них нет, не берут. Стишки не ко времени, да и поэзии маловато…

– А человек, мне кажется, не без способностей. Старый он, молодой?

– Как вам сказать? Годами-то, должно быть, не очень стар, да уже седой, дряхлый, помятый.

– Пьет?

– Не без того. Жизнь тягостная: ни денег, ни признания.

Якубовский прочел еще два-три стихотворения. Все же чем-то они привлекли его, неясно и сбивчиво ощущалось в них трепетание человеческого чувства. К миру поэтов Якубовский никакого отношения не имел, знакомства ни с кем из них не вел, но судьба безвестного Александра Дьякова, издавшего на свои скудные деньги поэтический сборничек, его заинтересовала. Захотелось как-то поддержать человека, ободрить. Засмущавшись, он сказал букинисту:

– Узнайте, пожалуйста, для меня адрес автора. Интересно мне с ним познакомиться…

Глава шестая

1

Великий князь Андрей Романов, сопровождаемый телохранителями, благополучно пересек город и добрался до новой конспиративной квартиры. Она находилась на Большой Молчановке в доме 23.

Отлучиться для того, чтобы связаться со своими, Корабельникову так и не удалось. Улыбышев запретил выходить на улицу. Сказал, что он сам, Мещерский и Митя будут всю ночь дежурить по очереди. Утром их сменят другие члены организации. Представителя царской фамилии нельзя оставлять без охраны ни на час.

Корабельников подчинился. Да и другого выхода не было. Если бы он без спроса покинул конспиративную квартиру, то белогвардейцы, заподозрив неладное, снялись бы с места и рассеялись. «Не спеши, – твердил Володя себе, – не горячись». Сейчас, когда он проник в организацию, надо действовать четко и осмотрительно.

План, который выработал Улыбышев, состоял в следующем. Романов и группа выделенных для обеспечения его безопасности офицеров-мономаховцев, должна была пробраться на Украину под видом солдат, возвращавшихся с фронта. Фальшивые паспорта были уже заготовлены на всех. Маршрут пролегал по Брянщине, где «Орден мономаховцев» в разных местах по пути следования к границе имел несколько явок. Через Украину, оккупированную кайзеровскими дивизиями, планировалось пробраться в Румынию и дальше – в Швейцарию.

Уже немало офицеров из Москвы орден переправил на Украину и на Дон, в белые войска. Высокородного Романова руководитель организации подполковник Улыбышев имел намерение сопровождать лично. В этом он видел для себя и немалые выгоды. Но, как человек осторожный и дальновидный, хотел заручиться санкцией штаба организации, ее верхушки…

Наступило утро. Корабельников, всю ночь не сомкнувший глаз, делал вид, что читает книгу. Неподалеку от него на кресле-качалке в своей излюбленной позе полулежал Мещерский и, перебирая струны гитары, чуть слышно напевал:

 
Отойди, не гляди,
Скройся с глаз ты моих;
Сердце ноет в груди —
Нету сил никаких.
 

Время от времени кто-нибудь из них подходил к окну и выглядывал на улицу: все ли там спокойно.

В другой комнате, в гостиной, – квартира принадлежала балерине Большого театра Приятновой – сидело человек шесть заговорщиков. Хозяйка занимала Романова великосветской болтовней. Гость вяло поддерживал разговор, лицо его ничего не выражало, видно, ему было не по себе. Вещевой мешок с драгоценностями лежал у его ног.

– Слухи о том, что царя перевели из Тобольска в Екатеринбург, подтверждаются, – с горестным вздохом произнесла балерина. – Вместе с семьей. Господи, что будет с Россией!

– Да, – безучастно отозвался Романов. – Это что, хуже для него или лучше? Как вы думаете, что бы это значило?

Поручик императорской гвардии Мика Шеффер предавался воспоминаниям. Картавя, захлебываясь, он рассказывал Улыбышеву о какой-то умопомрачительной попойке на царской охоте:

– Коньяк, скажу я вам! Три глотка, и с каблуков долой. Клянусь честью!

Улыбышев слушал вполуха. Он тоже нервничал. Достав карманные часы, подполковник щелкнул крышкой и недоуменно произнес:

– Что это с Севским? Всегда был точен…

– Явится, – беспечно сказал Шеффер, горя желанием продолжить повествование о царском кутеже. – Какие-нибудь домашние неурядицы. На чем, бишь, я остановился?..

Прошло еще минуты три. Улыбышев старался сохранить спокойствие, но теперь его все настораживало: шаги случайного прохожего, ребячий возглас, чей-то свист. В опоздании Севского крылось что-то неладное. Не дослушав Шеффера и не извинившись перед ним, Улыбышев встал, подошел к Романову и, почтительно склонившись, шепнул ему на ухо, что пора уходить.

Романов с неожиданной для его комплекции живостью вскочил с места, засуетился:

– Да, да. Идемте.

– Вас проводят до Дорогомиловской заставы. Я туда скоро приду…

По знаку Улыбышева подошел низкорослый черноволосый мономаховец со скуластым лицом. Улыбышев тотчас же приказал ему отвести Романова к Дорогомиловской заставе и там дожидаться его, Улыбышева. Офицер кивнул головой. Романов и черноволосый офицер, ни с кем не простившись, поспешно удалились.

Все недоуменно переглянулись. Шеффер спросил:

– Что все это значит?

Улыбышев собрался сказать, что в целях конспирации всем нужно расходиться, как вдруг послышались три условных стука в дверь. Хозяйка пошла открывать. Донесся знакомый голос штабс-капитана Севского, члена штаба ордена.

Севский вошел быстро. Он был бледен, русые пряди волос рассыпались по лбу. Его обступили со всех сторон. Он перевел дух и с усилием произнес:

– Нас предали, господа! В нашу организацию проник чекистский разведчик. Тот, кого мы принимали за связного Добровольческой армии, подставное лицо. Настоящий связной, лицеист Дмитрий Ягал-Плещеев, находится сейчас у меня в доме…

– Как?!

– А вот так, – со злорадством ощерился Севский. – Узнал чисто случайно. На рассвете ко мне явилась Катя Коржавина, дочь моего покойного сослуживца, военного инженера. Я эту девушку хорошо знаю. Она попросила приютить на двое-трое суток Дмитрия Ягал-Плещеева…

Шеффер, выхватив пистолет, молча ринулся к дверям комнаты, в которой находился мнимый связной. Но его приковал к месту повелительный окрик Улыбышева:

– Вы с ума сошли! Спрячьте оружие.

И молодой чекист и Мещерский, находившиеся на дежурстве в угловой комнате, услышали, что кто-то пришел, взволнованный шепот. Оба встали. Переглянулись. Володя сделал было шаг по направлению к двери, но его удержал Мещерский, давая знать, что ему следует оставаться на посту, продолжать наблюдение. Мещерский отворил дверь и вышел в гостиную.

Корабельников остался один. Прислушался. По обрывкам фраз понял, что произошло. Что же делать? Это нужно решать без промедления. Ворваться в гостиную и потребовать сложить оружие? Да их, мономаховцев, в гостиной человек шесть. Все вооружены, все отлично стреляют. Страха он не испытывал, мог смело ринуться в бой. Но удержался, сообразив, что цель достигнута не будет: уцелевшие мономаховцы разбегутся, операция провалится.

Нет, надо выиграть время. Может быть, товарищи знают, где он сейчас находится, и с минуты на минуту нагрянут сюда. И Володя Корабельников, держа зажатый в руке наган, но не вынимая его из кармана, переступил порог гостиной.

Мономаховцы оторопело уставились на него. Никто не шелохнулся. Все были взбешены до крайности, кажется, вот-вот сорвутся, сомнут, растопчут. Сам удивляясь тому, что голос его звучит так спокойно и уверенно, Корабельников произнес:

– Господа, я случайно услышал ваш разговор. Вам сказали, что я самозванец. Это ложь! Никакой двоюродной сестры у меня нет. Это какая-то странная выдумка или провокация…

Севский и Шеффер нервно дернулись, как перед прыжком. Корабельников предостерег:

– Не вздумайте на меня набрасываться. Я буду обороняться, наган при мне. Я не хочу быть зарезанным как ягненок. Стрельба привлечет сюда чекистов… А я прошу настоящего суда чести. Нужно разобраться и выяснить, кто же является Лжедмитрием.

Улыбышев опешил. На минуту он усомнился в том, что перед ним чекистский разведчик. Человек, сохранивший способность шутить в такую опасную минуту, должен был чувствовать свою правоту.

– Мы готовы вас выслушать, – отрывисто произнес он.

Корабельников взорвался:

– Но где, где доказательства того, что я не тот, за кого себя выдаю? Я хочу выслушать обвинителя!..

Обернувшись к Севскому, Улыбышев приказал:

– Расскажите, что вам известно. И пожалуйста, покороче.

– Катя Коржавина, – начал Севский, – чистосердечно мне рассказала, что ее кузен Дмитрий Ягал-Плещеев служил в Добровольческой армии и приехал в Москву с каким-то заданием. По дороге заразился тифом, и она устроила его в Нарышкинской больнице. Из больницы лицеист, когда миновал кризис, бежал. Опять заявился к своим родичам. Но Катя Коржавина у себя его оставить не могла, так как опасалась обыска. Я дал согласие, и через час Катя привела этого несчастного юношу ко мне домой. Во время первой же беседы со мной лицеист подтвердил рассказ Кати, сообщил, кто он такой, зачем приехал в Москву, рассказал о задании…

– Странная и довольно подозрительная история, – презрительно пожал плечами Корабельников. – Какие у вас доказательства, что молодой человек, которого вам подсунули, не является чекистским разведчиком? А если перед ним поставили цель проникнуть в офицерскую организацию? Воспользовались услугами гимназистки…

– Я знаю Катю Коржавину, – резко перебил его Севский. – Благороднейшее существо, дочь инженера, дворянка.

– Довольно наивные рассуждения, – с сарказмом промолвил Корабельников. – Всем нам, господа, я думаю, известно немало интеллигентных девушек, которые идут за большевиками. Вероятно, и ваша знакомая из их числа…

Мещерский, стоявший у пианино с папиросой в зубах, предложил:

– Нужно сделать очную ставку.

Мещерский верил и не верил тому, что говорил Корабельников. Это был вопрос престижа. Он не мог допустить мысли о том, что его, гвардейского офицера, мог так легко обвести вокруг пальца какой-то парень из Чека. Да и как-то не укладывалось в его голове представление о чекистах с этим молодым интеллигентным человеком. Ему хотелось верить своему новому знакомому…

Эти же соображения одолевали и Улыбышева. Он сказал:

– Пожалуй, это правильно. Но не здесь, конечно, устраивать очную ставку. Встречу следует организовать у вас, Севский.

Он говорил это с определенным умыслом. Севский служил начальником Измайловских артиллерийских складов. Там можно было бы устроить и суд и расправу над чекистским разведчиком. Надо только туда его заманить. Севский понял подполковника с полуслова и с готовностью согласился:

– Слушаюсь! Молодого человека, которого привела ко мне Катя Коржавина, я доставлю туда сейчас же.

Улыбышев обвел взглядом напряженные лица своих сообщников и задержался на Мещерском.

– А вы попытайтесь доставить туда же эту Катю Коржавину.

Севский и Мещерский вышли из гостиной. В комнате осталось четверо: чекист и трое офицеров. Корабельников видел, что хитрый Улыбышев не поверил ему и за очную ставку ухватился для проформы, рассчитывая перехитрить своего противника, заманить его в ловушку. Ждать дальше своих товарищей бесполезно. Очевидно, Якубовский не знает, где он сейчас находится. Пора действовать, а то будет поздно. Решать нужно сейчас…

Балерина с беспомощной и слащавой улыбкой произнесла, неизвестно к кому обращаясь:

– А мне можно удалиться?

Офицеры переглянулись. Они явно что-то замышляли.

«Нет, больше ждать нельзя», – подумал Корабельников и, выхватив наган, крикнул:

– Руки вверх! Вы арестованы!

Шеффер и второй офицер подняли руки. Балерина дико взвизгнула и в смятении заметалась по комнате. Воспользовавшись этим, Улыбышев коршуном метнулся к двери и с грохотом захлопнул ее за собой.