Текст книги "Там, где цветут дикие розы. Анатолийская история"

Автор книги: Марк Арен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Да, месье Блюменталь, вы глубоко копаете, – заметил Мустафа.

– Зовите меня просто Давид, – сказал адвокат.

Давид Блюменталь когда-то был известным бакинским тамадой. Естественно, официально такая профессия не значилась ни в одном штатном расписании. И будни Блюменталя состояли из уроков французского в одной из довольно приличных школ. Его жена, Ануш, работала врачом на «скорой помощи». Ее скромная зарплата ненамного превосходила учительскую, и основной доход семьи составляли те стопки замусоленных десяток, которые Давид приносил по субботам и воскресеньям со свадеб, юбилеев и прочих пиршеств.

Он умел произносить тосты на любом из бакинских языков. По-азербайджански Давид говорил так же чисто, как лучшие дикторы республиканского телевидения. Мог ввернуть здравицу на армянском, пожелать счастья на лезгинском. А с гостями из братской Грузии мог петь хором, причем песню про Тбилиси знал от первого до последнего слова, а ведь этим может похвастаться не каждый грузинский патриот.

Конечно, для преподавателя средней школы такой дополнительный заработок считался не слишком почетным. Но Давид предпочитал губить здоровье на чужих пирушках, а не пробавляться репетиторскими часами. Кроме того, каждый вечер приносил ему не только деньги, но и новые связи. А без связей в этом мире ничего не добьешься. У Давида и Ануш была мечта – накопить денег и купить домик в районе Минеральных Вод. Они во многом отказывали себе и даже не заводили детей, потому что не хотели, чтобы те росли в тесноте бакинской коммуналки.

К 1988 году нужная сумма была почти собрана, и через цепочку знакомых был найден подходящий домик под Пятигорском, и Давида даже свели с каким-то стариком, бывшим секретарем райкома, от которого зависело, состоится покупка дома или нет, и старик был очарован Давидом, который пил с ним наравне, а пили они домашний коньяк, стаканами, и старик то и дело запевал песни тридцатых годов, а Давид подхватывал, и жизнь вот-вот должна была засверкать новыми красками… И вдруг все оборвалось.

Сумгаит находился всего лишь в часе езды от Баку, но это был совсем иной мир. Городок, сразу после войны построенный заключенными и пленными вокруг завода, на котором переплавляли металл, собранный на полях сражений. Затем вокруг бараков выросли корпуса химических заводов, где готовили ракетное топливо. Туда же прилепились цеха, производящие удобрения и ядохимикаты. Северный ветер сносил в море ядовитые дымы и испарения, которыми окутывался весь Апшеронский полуостров, и бывало, что и бакинцам приходилось чихать от сумгаитского хлора. Такое соседство не приносило радости.

Население Сумгаита составляли в основном бывшие зэки, ссыльные да выпускники советских вузов и техникумов, загнанные туда по распределению. Слухи о разгуле преступности в этом милом городке докатывались до Баку, обрастая по пути толстым слоем жутких подробностей. И бакинцы старались к соседям не наведываться. К тому же к концу восьмидесятых туда хлынули тысячи деревенских жителей из районов, разоренных битвой за рекордные урожаи хлопка. Они селились на окраинах, самовольно захватывая пустыри и обочины и воздвигая там хижины из всего, что попадалось под руку. Проносясь мимо Сумгаита в автобусе по широкому шоссе, Давид стыдливо отводил взгляд от этих бесчисленных построек, которые можно было бы принять за свалку, если б над ними не торчали телевизионные антенны и если б не тянулись тут и там веревки с сохнущим бельем…

Потом рассказывали, что именно обитатели этих трущоб были в первых рядах погромщиков. И, обчистив армянскую квартиру, они, стоя над трупами хозяев, начинали препираться, кому из них достанется это жилье.

Страшные вести, пришедшие из Сумгаита, заставили Давида и Ануш поменять свои планы. Двое суток толпа, руководимая кучкой подстрекателей, убивала, насиловала, грабила – и власть не могла ее остановить? Власть, которая семьдесят лет никому пикнуть не давала, которая сгноила миллионы в лагерях, которая поучала весь мир, – и эта власть не могла справиться с сотней подонков? В это трудно было поверить.

Да никто и не верил. А вот в существование какого-то заговора поверили все и сразу. Бездействие милиции нельзя было объяснить только трусостью. То, что воинские части добирались до города так долго, нельзя было объяснить большим расстоянием – до ближайшего гарнизона было семь километров. То, что погромщики приходили точно по адресам, где жили армяне, выходцы из Карабаха, нельзя было объяснить вообще ничем. Все это складывалось в довольно мрачную картину. Как могли люди, прожившие бок о бок столько лет, в одночасье превратиться в смертельных врагов? Да, множество армян спаслись благодаря соседям. Но даже если б погиб только один – даже тогда это была бы трагедия! А тут – десятки погибших и невнятное бормотание официальных представителей, пытающихся все списать на хулиганские побуждения местных алкоголиков и наркоманов…

Давид Блюменталь умел сопоставлять факты и делать выводы. И скоро он понял, что ни в Баку, ни в домике под Пятигорском ему не найти покоя. То, что случилось с жителями несчастного Сумгаита, рано или поздно может случиться с любым жителем любого города. Потому что в эту страну пришли времена смуты и раздора. И значит, надо искать другую страну.

Родственники по отцу, естественно, стали собираться в Израиль. И, естественно, никто из них особенно и не стремился добраться до земли обетованной, все надеялись по пути туда немного сбиться с курса и приземлиться в Нью-Йорке.

Родственники по матери, бакинцы в седьмом поколении, были только рады тому, что у них наконец-то появятся свои люди в Америке, но сами никуда уезжать не собирались. Они считали, что в Баку невозможно повторение Сумгаитских кошмаров.

А родственники жены съездили в Ереван и вернулись оттуда чернее тучи. А потом неожиданно всем кланом сорвались с места и все-таки перебрались в Армению, но не в столицу, а в небольшой уютный городок, где всем им нашлась работа – и врачам, и учителям, и строителям, и художникам. Они и Давида с Анечкой туда зазывали, и Блюменталь уже не знал, как сопротивляться этим уговорам, а Анечке там обещали трехкомнатную квартиру, и вообще, почему бы не переехать в Армению, в молодой современный город, где подбирается довольно приличная компания. Он пообещал, что на Новый год обязательно приедет туда, поможет родителям Ануш сделать ремонт в квартире и перевезет кое-какие вещи, оставшиеся в Баку. Он даже билеты купил, на Ереван через Ростов, на 30 декабря. Но воспользоваться ими они не успели. Потому что за три недели до вылета город, куда они хотели попасть, исчез с лица земли.

Почти все его население погибло. Родителей Ануш нашли только спустя неделю. Вернувшись с похорон, Давид стал замечать, что жена избегает разговоров о переезде за границу. Перестала заниматься языком. И следить за собой перестала. Ходила в одном и том же черном платье целыми неделями. И вздрагивала, когда по телевизору начинали показывать новости.

Как ни странно, в те черные дни у Давида по-прежнему было много работы на свадьбах и юбилеях. Правда, теперь его все чаще звали на банкеты, посвященные чествованию важных гостей из Москвы. В бакинских ресторанах побывала, наверное, вся генеральная прокуратура, все министерство внутренних дел, не говоря уже о представителях славного Центрального комитета партии. И перед всеми участниками застолья представала радужная картина дружбы народов, дружбы, которую не смогут поколебать происки жалких отщепенцев. Провозглашались здравицы, коньяк лился рекой, горы браконьерской икры поглощались с завидной скоростью, и каждый гость, возвращаясь в столицу, увозил с собой не только заверения в том, что мир и законность будут восстановлены, но и аккуратные упаковки с осетриной, бутылками и конфетами. Выходя глубокой ночью из очередного ресторана, Давид садился в такси и ехал по темным улицам, где на перекрестках стояли солдаты вокруг бронетехники, а в темных дворах кучковались те самые жалкие отщепенцы, и их становилось все больше, и уже через год Народный Фронт заявил о себе во весь голос, а потом пришел Черный Январь.

Погромы шли уже не первый день, и Ануш металась на своей «скорой помощи» по всему городу. Иногда ей удавалось кого-то спасти, но чаще приходилось увозить с улиц лишь трупы. Странно, она оставалась спокойной до самого последнего дня. Она ничему не удивлялась, ни на что не жаловалась и ничего не ждала.

В ту ночь, когда в город вошли войска, Ануш не вернулась домой. Давид нашел ее лишь на третий день. «Скорая помощь» была расстреляна из автоматов. Кто стрелял? Солдаты, или боевики, или кто-то еще? Это так и не установили, да, наверное, никто и не пытался установить. Говорят, стреляли с крыши жилого дома. Возможно, что так оно и было. Он видел ту машину. Действительно, пулевые отверстия в основном были на крыше. Четыре пули попали в Ануш, все – в грудь. Одна – прямо в сердце. Смерть была мгновенной, и только это могло как-то примирить Давида с жизнью. Мгновенная и внезапная смерть – это подарок судьбы. Сам он на такие подарки уже не рассчитывал.

Он был твердо уверен в одном – его собственная смерть будет долгой и мучительной. И началась она в тот самый день, когда он стоял над свежей могилой и думал, что они поступили очень правильно, так и не обзаведясь детьми. Он вернулся в осиротевший дом. Жизнь потеряла всякий смысл. И все, что происходило с ним дальше, было как во сне.

А между тем происходили какие-то перемены. Он замечал их лишь по тому, как менялось содержимое бутылок. Сначала куда-то пропал его любимый «Агдам». Итальянское вино, которое он пил в эмигрантском лагере, оказалось жуткой кислятиной, но его быстро сменило французское – как только родственники пристроили его на работу в Красный Крест и перетащили в Париж. Лица собеседников мелькали, расплываясь в тумане, и Давид Блюменталь иногда сам поражался, слыша свой голос. Казалось, говорит кто-то другой – трезвый и благополучный. И ведь дельные вещи говорит! Связи, все те же связи – они продолжали действовать, и для них не было границ. Блюменталь посещал какие-то курсы, сдавал какие-то экзамены и успешно сдал все, кроме одного – водительские права он так и не получил. Какое-то время у него даже был свой кабинет в конторе по делам беженцев, и на стенах кабинета висели дипломы и сертификаты с его фамилией, и порой ему казалось, что за него работает какой-то однофамилец. Его называли адвокатом, хотя он вовсе не был юристом. Но в эмигрантских кругах все знали, что Давид Блюменталь – человек со связями, и эти связи были сильнее юридического диплома Сорбонны…

Глава 10

Говоря, что история, происшедшая с отцом Демира, пришлась бы не по вкусу в Турции многим, Медина Алибейли, конечно же, была права. Но она ошиблась, посчитав, что ни один турок не осмелился бы снять фильм на такую тему. Такой человек был. Правда, жил он не на родине, а в Голландии.

Продюсер и режиссер Озан Илмаз попал в черные списки турецких и греческих спецслужб, как только снял свой первый фильм о Северном Кипре. Затем на экранах появились его документальные ленты о проблеме курдов. И Компартия Курдистана тут же объявила его своим врагом, а министерство обороны Турции потребовало его ареста. Был он и в Афганистане, и в Чечне, и в других конфликтных точках планеты. Его фильмы пользовались неизменным успехом у публики и специалистов – и так же неизменно вызывали неудовольствие всех конфликтующих сторон. Неудивительно, что к сорока годам Озан Илмаз нажил множество врагов. Греки не могли ему простить рассказа о турецкой общине Кипра; курды пообещали взорвать его офис за то, что он показал, как партизаны Оджалана взрывают мосты в горах; чеченцы грозились выкрасть Илмаза и бросить в один из зинданов, а российская прокуратура объявила его в международный розыск за нелегальный переход границы. Все эти угрозы звучали так часто, что Илмаз перестал обращать на них внимание и только радовался, когда их публиковали в газетах: лишняя реклама никому еще не мешала, особенно свободному художнику.

В последнее время он часто наведывался в Германию, где снимал фильм о судьбах турецких иммигрантов. Он и здесь решил пойти против течения и разрушить устоявшееся мнение о том, что турки не могут ассимилироваться в европейскую среду. Илмаз собирался показать на примере нескольких поколений, что немецкий турок – он уже не совсем турок. Он искал доказательства того, что европейская культура неумолимо вытесняет в сознании иммигрантов те ценности, которые они впитывали с молоком матери у себя на родине.

Озан Илмаз был по-своему отважным человеком. Однако отвага его базировалась на вере в европейскую законность. Он слишком долго прожил в Европе и успел забыть, что бояться надо не только кинокритиков и налоговых инспекторов.

Иногда Илмаз замечал, что за ним следят. Он не пытался оторваться от слежки, потому что знал – это бесполезно. Кому-то нужно знать про его связи? Пусть знают. Чью-то спецслужбу интересуют его планы? Это тоже не секрет. Главное таинство совершалось в голове, а туда никому из врагов не было доступа.

Возможно, он бы вел себя иначе, если бы знал, что с некоторых пор каждый его шаг фиксируется наблюдателями «Серых волков»…

* * *

В Австрию Сулейман приехал совершенно разбитый и подавленный морально, а уезжал оттуда бодрым, веселым и по-хорошему злым. Секрет такого перевоплощения был прост – он наконец-то знал, чем заняться.

В тирольских горах на лыжной базе его встретил человек, которого «волки» между собой называли диспетчером. Когда-то именно он наводил Сулеймана на цель. Сейчас и целей стало меньше, и силы уже не те. Но кто-то же должен продолжать борьбу!

Диспетчер ничего не приказывал. Он просто рассказал о деятельности одного предателя. Сулейман в ответ сказал, что с предателем пора разобраться. И тогда диспетчер передал ему всю необходимую информацию…

После Гармиш-Партенкирхена начинались хорошо знакомые места, и по этим дорогам водитель Сулеймана мог бы ездить с закрытыми глазами.

– Выбросишь меня вон за тем домом, – сказал ему Сулейман. – А сам вылетай на трассу и гони до первого же поворота в горы. Покрутишься, поводишь ищеек за собой. Через полчаса подберешь меня на этом же месте.

Водитель кивнул, не удержавшись от довольной улыбки. Ему явно наскучило движение на столь постыдно низких скоростях. Он завернул за дом и резко затормозил. Сулейман выскочил почти на ходу. Дверца захлопнулась, мотор зарычал с присвистом, и тяжелая черная туша «мерседеса» в считанные секунды исчезла за поворотом.

Сулейман, прячась от света фонарей и витрин, отошел в тень подворотни. Через мгновение мимо него по брусчатке промчался серый «опель».

Он хотел уже выйти из тени, как вдруг следом за «опелем» пронесся черный джип. Обе машины свернули в сторону трассы, догоняя «мерседес».

«Плохо дело, – подумал Сулейман. – Усиление к ним пришло. Что-то затевают. Арест? Или провокацию? Ладно, какая разница…»

Он зашел в кафе и, заказав пиво, устроился в углу, незаметно оглядываясь по сторонам. Все спокойно. Сулейман выждал еще несколько минут, снова подозвал официанта и попросил принести какое-нибудь жареное мясо.

– Только не свинину, – добавил он.

Мясо показалось ему безвкусным, хотя повар в этом кафе был отменный. Сулейман всегда заезжал сюда по дороге из Австрии. В последнее время он отвык пользоваться поездами или самолетами и повсюду перемещался только на машине. Это отнимало много времени и было довольно утомительно, но значительно осложняло жизнь тем, кто за ним следил.

Он жевал тушеную баранину и думал о том, что ее здесь все-таки не умеют готовить. Повар – наверняка турок, но и он уже подстроился под местные вкусы. А как чудесно готовила мама!

У него на миг защемило в груди, стоило только вспомнить родной дом, где он не был почти двадцать лет…

Он долго сидел, потягивая пиво. Наконец посмотрел на часы. Водителя не было уже тридцать семь минут. Куда он пропал? Сулейман заказал еще пива и развалился на стуле, уставившись в телевизор, висевший над стойкой. Со стороны могло показаться, что он полностью поглощен футбольным матчем. Но взгляд его не следил за мячом, а был прикован к тому уголку экрана, где высвечивалось время.

Подождав еще полчаса, он решил, что здесь не стоит больше задерживаться. Если что-то случилось, нельзя слишком долго оставаться на одном месте. Расплатившись с официантом, он вышел из кафе и закурил. Отворачиваясь от ветра, Сулейман пригнулся к огоньку зажигалки, при этом ему удалось незаметно оглядеться. Вокруг не было ни души. Во всех окнах мотеля на другой стороне улицы мерцали отсветы телевизионных экранов. Вся Бавария сейчас следила за игрой.

Надо было уходить, пока не кончился матч. Тогда на улицы могут высыпать болельщики, чтобы обсудить с соседями все перипетии прошедшего матча. И тогда будет труднее уйти незамеченным. А Сулейману Гази сейчас надо было стать невидимкой.

Ему было уже совершенно ясно, что водитель попал в беду. Заблудиться тот не мог, а мысль о поломке машины вызвала у Сулеймана усмешку– «мерседесы» не ломаются. Значит, остается предположить наихудший вариант – в дело вступили преследователи. Возможно, погоня длится до сих пор, и телохранитель, спасая своего командира, уводит противника все дальше и дальше от неприметного кафе в придорожном поселке.

Он дошел до заправки, возле которой стояло такси. Таксист прильнул к стеклу, за которым виднелся экран телевизора.

– Какой счет? – спросил Сулейман, подойдя к нему и берясь за дверцу машины.

– По нулям! – с досадой ответил узкоглазый скуластый водитель. – Такие моменты упустили!

Уловив знакомые интонации, Сулейман Гази спросил:

– Казах?

Ему приходилось бывать по делам в Казахстане. Толку от тех поездок было мало. Местные ячейки партии Великого Турана существовали, казалось, только для того, чтобы регулярно посылать своих активистов и их многочисленную родню на семинары в Анталию. Но сейчас, встретив человека оттуда, Сулейман не мог упустить шанс найти союзника, пусть и на весьма короткое время.

Таксист глянул на него с подозрением:

– Я чистый немец. Но в детстве мы жили в Казахстане.

– А у меня отец там жил, – улыбнулся Сулейман, садясь в машину. – Семипалатинск знаешь? В плену был. Так ты не казах? Жаль. Я люблю казахов. Отец о них только хорошее рассказывал.

– Мать у меня казашка, – смягчившись, проговорил таксист.

– Ну и как ей у нас?

– С языком – беда. А так – все хорошо.

– Ну и хорошо, что хорошо.

Сулейман назвал адрес – в тридцати километрах отсюда, в небольшом городке, у него была запасная квартира. Таксист молча кивнул. Он явно не был настроен на разговор с попутчиком, а попутчик был этому только рад. Сулейман и не собирался вербовать таксиста. Легенда об отце, якобы бывшем военнопленном, пригодилась лишь для того, чтобы водитель согласился на поездку. Эти «новые немцы» иногда проявляют поразительную лень…

Выезжая на трассу, такси остановилось перед переносным шлагбаумом. Полицейский помахал фонариком, показывая объездной путь. На шоссе сгрудились машины с мигалками. В свете фар сверкали полосы на куртках спасателей. Вот развернулась бело-зеленая полицейская машина, а вот проехал автокран…

– Серьезная авария, – пробурчал таксист.

Сулейман стиснул зубы, чтобы не застонать от ярости. Прямо перед ним на платформе эвакуатора проплыл его «мерседес». С белыми следами пуль на дверцах.

– Ого, – сказал таксист. – Вот так авария. Да, кому-то сильно не повезло.

Через полчаса Сулейман вышел из машины и направился к ближайшему дому. Но, как только такси исчезло за поворотом, он круто развернулся и зашагал в другую сторону. После того, что случилось с водителем, он не мог рисковать. Враги выследили машину, значит, могли знать и про конспиративную квартиру.

Ветер бросал ему в лицо крупные капли дождя. Сулейман поднял воротник плаща, шагая по обочине. Дойдя до первого же телефона-автомата, он вызвал такси. А потом, подумав, набрал номер Демира.

Услышав голос брата, Сулейман сказал:

– Я звоню с улицы, из автомата. – Здороваться не стал, чтобы Демир понял – имен не называть, лишнего не говорить. – Как отец? Что с ним? Обещал приехать, не приехал. Обещал перезвонить, не позвонил.

– Отец? – Демир засопел в трубку, подбирая слова. – С отцом – целая история. Но ты не волнуйся. Он жив-здоров. Он уехал в Париж.

– Зачем?

– Там целая история. В двух словах не расскажешь.

– А ты попытайся, – сердито бросил Сулейман.

Его всегда раздражала болтливость Демира. То, что можно было выразить одной фразой, брат излагал в виде целого доклада.

– Ну, слушай… – Демир шумно вздохнул на другом конце провода. – Слушай… Наш отец – армянин.

– Что ты сказал? Я не расслышал. Что ты сказал?

– Он армянин!..

Сулейман немного отодвинул трубку от уха, потому что Демир почти кричал. Он возбуждался все больше, рассказывая о какой-то тетради и снова об отце, который вернулся из поездки совсем другим человеком.

– Алло, алло, – кричал он в трубку, – ты слышишь, он армянин!

– Нет, – облизнув пересохшие вдруг губы, ответил ему Сулейман. – Я ничего не слышал, а ты, брат, мне ничего не говорил. Прощай.

* * *

Он приехал в Гейдельберг на электричке. Побрился в привокзальном туалете. К одиннадцати часам уже был возле нужного дома.

В старый план пришлось внести существенные изменения. Во-первых, теперь он действовал в одиночку. Во-вторых, у него не было прикрытия. В-третьих, не было и оружия – оно осталось в пропавшем «мерседесе». Но это уже не могло остановить «серого волка».

Он прогулялся по улице, на которой находилась библиотека социологического факультета. Тот, кто ему нужен, до двух часов будет сидеть в читальном зале. Ровно в четырнадцать ноль-ноль он выйдет с папкой под мышкой и пойдет вдоль Гауптштрассе к центру Старого города. Дальше возможны варианты. Он либо зайдет в кофейню на углу, либо свернет к мосту и будет стоять на нем, глядя в воду. А затем дойдет до паркинга, сядет в свой «пассат» и укатит из города. Чтобы назавтра вернуться и снова засесть в библиотеке до двух часов. Распорядок, по которому жил Озан Илмаз, стал известен Сулейману три дня назад. Надо было спешить, потому что режиссер вряд ли задержится в Гейдельберге больше чем на неделю. Да, надо было спешить.

Толкнув дверь хозяйственного магазина, он вошел внутрь, и его внимание привлек доносившийся откуда-то голос диктора, сменивший почему-то свой тон на конфиденциальный:

«…Нам стало известно, – сообщил он, – что Верховный суд Штутгарта готовит решение об условном освобождении 57-летней Бригитты Маргарет Иды Монхаупт, участницы единственного террористического акта, когда-либо совершенного в нашем городе. 15 сентября 1981 года Монхаупт совершила покушение на генерала армии США Фредерика Джеймса Крозена – главнокомандующего американскими войсками в Европе. К счастью, генерал остался жив».

«Пора менять традиции этого города», – усмехнувшись, подумал Сулейман и, не выбирая, купил набор кухонных ножей. С нарядным свертком в пакете он прогуливался по Гауптштрассе, подолгу останавливаясь возле витрин. Он старался не смотреть на часы. Так время проходит быстрее.

Иногда ему становилось страшно от мысли, что, возможно, режиссера уже нет в городе. Если он не появится, придется все начинать сначала, но теперь эта задача была бы непосильной для Сулеймана Гази. Он остался один. Он не имел права выходить на связь, потому что чувствовал за собой слежку. Нет, он должен все сделать сам. И сделать это сегодня. Сейчас.

«Сейчас!» – едва не вскрикнул он, увидев тощую фигурку режиссера, который сошел со ступенек библиотеки.

«Жить надо так, будто ты уже умер, – вспомнил вдруг Сулейман вычитанную где-то фразу, шагая по другой стороне улицы и незаметно следя за целью. – И умереть надо так, чтобы оправдать свою жизнь. Что успел сделать этот предатель за годы, отпущенные ему Аллахом? Не важно. Важно, что больше он никого не предаст…».

Сулейман задержался, вытряхивая в пакете коробку, в которой лежали ножи. Он уже не думал ни о чем. Шероховатая рукоятка плотно легла в ладонь. Его удар будет точен.

Свернув за угол, он отбросил пакет и зашагал решительно и быстро, с каждым шагом настигая сутулую фигуру, и уже наметил точку под лопаткой, куда нанесет первый удар…

* * *

Даниэл приехал в Гейдельберг на рассвете. Он оставил мотоцикл во дворе студенческого общежития среди других мотоциклов и скутеров и повесил шлем на руль, как поступали и все остальные. Здесь, среди своих, можно было не опасаться кражи.

Постучав в дверь одной из множества комнат в длинном коридоре, он долго стоял на пороге. Наконец дверь приоткрылась.

– Что, никак не могли проснуться? – спросил Даниэл.

Но по лицу приятеля он сразу понял, что причина задержки была не столь прозаической. Андраник был уже одет и тщательно выбрит, и за его спиной виднелся Петер, натягивавший свитер.

– Переодевайся, – сказал Андраник, впуская Даниэла и показывая на кровать, где лежала черная байкерская «косуха».

Не задавая лишних вопросов, Даниэл сбросил свою куртку. Однако сделал он это не без некоторого душевного усилия. Во-первых, он не любил надевать чужие вещи. Во-вторых, уж больно ему нравилась собственная курточка. Хоть и не кожаная, а нейлоновая, продуваемая ветром, она была украшена логотипами «Хонды», и мотоцикл у него был той же марки, и такое сочетание всегда придавало ему уверенности; он чувствовал себя участником прославленной команды, пусть и не гонщиком, но все же… Однако сегодня он должен был влиться в другую команду.

Андраник и Петер, так же как и Даниэл, были членами студенческого мотоклуба. Сегодня они собрались, наверное, в последний раз в этом году. Скоро наступит зима, и поездки на мотоцикле придется отложить до теплых дней. Сказать по правде, вызов на сегодняшнюю встречу был неожиданным для Даниэла. Он уже готовился поставить мотоцикл в подвал на зимовку, когда неожиданно позвонил Андраник. Время и место сбора тоже удивили Даниэла – обычно они встречались на трассе для мотокроссов под Мангеймом. Но он не подал виду, что удивлен, и не задал ни одного вопроса. Он чувствовал, что сегодняшняя встреча будет иметь для него особое значение.

Затянув все молнии на черной кожанке, он увидел в углу мотоциклетные шлемы, все одинаковые, черные, с тонированным забралом.

– Будем как близнецы? – спросил Даниэл, подбирая себе шлем.

– Как клоны, – ухмыльнулся Петер.

Андраник, со шлемом под мышкой, приоткрыл дверь и выглянул в коридор.

– Чисто, – сказал он. – Пошли, пока все спят. Не шуметь!

Стараясь не греметь своими тяжелыми сапогами, они прошли к служебной лестнице и по ней спустились к заднему двору. Здесь, за мусорными баками, стояли три одинаковых мотоцикла. У Даниэла учащенно забилось сердце – то были такие же «Хонды», как и у него, только гораздо более мощные.

– Разъезжаемся в разные стороны, – негромко приказал Андраник. – Сбор у нашей заправки. Дэн, пошел!

Даниэл плавно стронул упругую ручку газа, и двигатель отозвался тихим басистым рокотом. Он медленно выкатился со двора, остановился на перекрестке, пропуская автобус, а потом рванул с места, наклоняясь в крутом вираже.

Андраник и Петер были вечными студентами. За годы знакомства с Даниэлом они сменили несколько факультетов, но он никогда не слышал, чтобы они говорили об учебе. Оба отлично разбирались в мотоспорте, всегда могли выдать информацию по ходу любого из чемпионатов и сами разъезжали по всему миру, чтобы посидеть на трибунах и поддержать своих любимцев. Однако недавно Даниэл узнал, что его приятели интересовались не только двухколесными игрушками.

Петер был немцем, но он часто заговаривал с Даниэлом об истории Армении, объясняя свой интерес подготовкой к диплому. Со временем к их беседам стал подключаться и Андраник, и тогда разговор приобретал несколько иное направление – Андраник оказался непревзойденным знатоком военной истории. Не со всеми его оценками Даниэл мог согласиться, и на многие события они с ним смотрели по-разному. Возможно, причина была в том, что Дэн родился и вырос в мирной и спокойной Германии, а Андраник до пятнадцати лет жил в Бейруте и о военных действиях знал не понаслышке. В его суждениях сквозило плохо скрытое превосходство бывалого солдата над не нюхавшими пороху оппонентами. Впрочем, он и в теории был силен, играючи вспоминая даты сражений, численность войск и имена полководцев. А поскольку за последние века Армения практически не имела собственной регулярной армии, то ее герои-воины были, как правило, партизанами, диверсантами, повстанцами. «Или, по современной терминологии, террористами», – как-то добавил Андраник. Вот против этого определения Даниэл восставал особенно горячо. Террористы, по его мнению, стремятся посеять ужас и панику, пытаются деморализовать мирное население – да и удары их почти всегда направлены против беззащитного обывателя. «Обыватель защищен полицией, которую он содержит на свои деньги», – парировал Андраник. Но тут вмешался Петер, уведя беседу к другой теме, и спор быстро прекратился.

Однако Даниэл стал замечать, что эта парочка относится к нему не просто по-дружески, а как бы к новобранцу. Их разговоры становились все более откровенными.

Даниэл понимал, что это доверие рано или поздно потребует ответных шагов. И сегодня, мчась в предрассветной мгле по шоссе в сторону Гейдельберга, он чувствовал, что его позвали не на простую прогулку.

Подъехав к заправке, он увидел там одиноко стоящий зеленый микроавтобус «Каравелла». Интуиция подсказала Даниэлу, что надо остановиться поближе к нему. Он на ходу заглушил мотор и бесшумно подкатился к автобусу. Буквально через минуту вслед за ним подъехали Андраник и Петер. Дверца автобуса беззвучно откатилась, и оттуда вышли трое в кожаных куртках и джинсах. Их лица были скрыты шлемами, а за спинами болтались небольшие рюкзаки. Не промолвив ни слова, они уселись на задние сиденья мотоциклов.

Принял своего пассажира и Даниэл.

В «Каравелле» опустилось стекло со стороны водителя, и Даниэл увидел седоусого мужчину в темных очках и лыжной шапочке.

– Андраник, за тобой набережная и Фишплац. Петер, держишь Старый мост и соборную площадь… – Он повернулся к Даниэлу и, выдержав паузу, произнес: – А ты, Дэн, покатаешься по Гауптштрассе. Вас сменят в пятнадцать ноль-ноль. Надеюсь, все достаточно тепло одеты? Вопросы есть?

Даниэл мог бы задать десяток вопросов, но промолчал, как и все остальные.

– Нет вопросов? Тогда– с Богом, вперед…

Они разъехались в разные стороны. Выруливая на главную дорогу, Даниэл остановился, опираясь одной ногой на асфальт. Его пассажир опустил свою ногу с подножки одновременно с ним. И поднял тоже одновременно, как только мотоцикл тронулся, – причем, прежде чем поднять ногу, оттолкнулся ею от дороги. Это незаметное движение выдавало в пассажире опытного мотоциклиста. К тому же он сидел как влитой, безукоризненно повторяя малейший наклон Даниэла при поворотах.