Текст книги "Гечевара"

Автор книги: Мария Чепурина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

13.

Готовясь к своей акции, Алёша записал в начало диска пару песен часто исполняемой в «Мак-Пинке» группы вертопопых англоязычных девок. Так момент замены диска будет максимально незаметен.

Виктор и Аркадий (прошлой ночью он опять был у своей подруги) ещё спали. Наверху, почти прямо над ними, раздавался скрип пилы. О том, что там такое, думать Лёше было недосуг. С полнейшим осознанием важности момента наш герой вложил диск в свою сумку и, едва живой от возбуждения, пошёл по тёмной улице к «объекту».

После того, как Алёша потерял бейдж «стюарт Тофик», не осталось ничего, как взять «стюарта Машу», завалявшегося где-то у Снежаны. Ох, ну и ругалась же она! По правилам компании ходить без бейджа воспрещалось. Алексей подумал, было, переправить «А» на «И», чтоб вышел «Миша», но Снежана пресекла эту попытку. Бумажонка была собственностью фирмы! Штраф за её порчу! Ограничиться пришлось тем, что закрыть клочком бумаги одну букву в женском имени. По крайней мере, «стюарт Маш» могло сойти под некое особенное, редкое мужское имя.

Чтоб не волноваться, Алексей пытался думать обо всём об этом. Размышлял, что может быть, сегодня он разыщет более подходящую табличку. Но отвлечься всё равно не получалось. Диск словно кричал из сумки: «Вперёд, Лёша! Ты сегодня станешь возмутителем спокойствия!».

Явился на работу он не так уж и заранее, но в подсобке было как-то пусто. Ещё с кухни, сквозь которую всегда шли после прохождения поста охраны, там, в подвале, Алексей заметил объявление на зеркале. Ну, снова! Как всегда! Очередной «корпоративный тренинг»? Или, может, выговор ему, Алёше?

Подойдя к объяве, «стюарт Маш» чуть не упал.

«Товарищи! – прочёл он. – Неужели вам не надоело вкалывать для прибыли буржуев в этой мерзкой жральне?! Не тошнит ли вас от вечной вони пережаренного масла?! Разве вам ни разу не хотелось впихнуть сраный бургер в пасть Снежане, так, чтоб она подавилась и подохла?!

Так давай же, парень, отпусти свои желания на волю, да, да, да!!!

Не ешь в «Мак-Пинке!»

Не работай на «Мак-Пинк!»

Взорви «Мак-Пинк!»

Товарищ! Баррикады тебя ждут!»

Поражённый, Алексей взглянул по сторонам. Пустыня! Рука вдруг потянулась к объявлению – сорвать! Сорвать, скомкать и выбросить, пока никто не видит! Но Двуколкин удержал свою нереволюционную конечность. Так и не поняв, что происходит, нырнул в раздевалку. И здесь тоже никого. Стал переодеваться…

И вдруг понял!

Кто бы ни был автор объявления, и какими бы ни являлись его побуждения, он, Двуколкин, будет основным подозреваемым в этом «деле». Пусть никто не знает о его идеях (кроме разве что Ирины, но она их всё равно не поняла, да Лизы… Лиза не предаст). Ведь для подозрения достаточно того, что Лёша пришёл первым!

Мысль о том, чтоб незаметно снять агитку, снова появилась в голове…

«Нет! Нет! – сказал себе Двуколкин почти вслух. – Я не предатель! Больше я предателем не буду! Лучше пострадать! Пускай, пускай, они решат, что это я!».

Дрожащая рука взяла фуфайку, кем-то позабытую вчера. «Так, переодеваемся, цепляем «Машу» и идём работать, словно так и…» Из фуфайки выпала бумажка.

Белый, аккуратный лист обычного конторского формата, сложенный военным треугольником.

Внутри Алёша обнаружил ни больше ни меньше, как рецепт коктейля Молотова. «Для вонючего «Мак-Пинка» и машин его хозяев» – пояснялось ниже.

Едва только Алексей успел прочесть весь текст, как по коридору кто-то зашагал. Двуколкин, ни мгновения не думая, скомкал лист и, красный от стыда, засунул в свою сумку.

– Ты чего? – спросил кассир. – Эй! Плохо что ли?

Парень обнаружил Алексея распластавшимся на лавке, с красной рожей, ненормальным пульсом и замедленной реакцией.

– Здоров, – процедил Лёша, одним махом поприветствовав кассира и сказав ему, что не болеет.

– Видел там объяву? – спросил тот.

– Не я, – ответил Лёша.

– Что?

– Говорю, не я повесил, – отвечал Двуколкин, уже начиная понимать дурацкую ошибку.

– Да я не говорю, что ты, – бросил кассир.

Положив свой рюкзак, он скрылся. Алексей остался вновь один. «Баран, баран, баран! – застонал Лёша. – Трус! Придурок!». Пару раз он стукнулся о стенку головой… Но звук привлёк бы лишнее внимание. Чтобы хоть как-то отвести от себя подозрение, теперь уж несомненное, он встал, собравшись из последних сил, и двинул в зал. Мыть столики.

Там, в зале, первое, что бросилось в глаза, был лист белой бумаги на столе. Опасливо приблизившись, Алёша обнаружил там не что иное, как анкету для вступления в НБП.

Над этой вот анкетой, обалдевшего, молчащего, разинувшего рот, его нашёл кассир, пришедший вслед за Лёшей.

– Ничего не понимаю, – прошептал он. – Хм… «Прошу принять меня в члены Национал-Боль… Россия – всё…». Что это?

– Я не знаю, – сказал Лёша.

Вскоре появились призыв к стачке (из мармита) и инструкция о том, как эффективнее всего вести себя на митинге (была внутри контейнера для мусора). За десять минут до открытия все работники толпились там же, где кассир увидел Лёшу, и где Лёша обнаружил странную анкету.

– Охренеть! – твердила Ксюша то ли восхищённо, то ли просто в замешательстве. – Ну не, блин, охренеть вообще! «Стачку» тут какую-то придумали… Ха… Это типа «течки», что ль?

– Партии все эти… надоели, – мрачно бормотала Ира.

– Это не такая, – пояснил ей кто-то. – Не из толстопузых.

– Люди! Вы скажите мне, – твердил кассир Василий. – Это всё кто сделал?

– Я не знаю, – глупо повторял Алеша.

– Юр, это не ты? Хи-хи-хи-хи!

– Наверно, кто-то из вечерних. Из той смены.

– Да навряд ли…

– Кто сегодня пришёл первый?

– Лёха, ты?

– Ну…

– Люди, люди! – зазвучал вдруг голос Лизы. – Вы чего вообще? Пришёл тут Лёша, такой, да, в час ночи!? Что за чушь? Ну, кто-то из вечерних, по-любому!

– По-любому, из вечерних, – подтвердила Ксюша.

– Может быть, охрана?

В этот миг открылась дверь подсобки, из которой вышла менеджер Снежана.

Губы в светлом блеске ещё менее походили на улыбку, чем всегда, лицо было – хотя и трудно всё это представить – более надменно, чем обычно, белые (отбеленные) кудри (химзавивка новой технологии) казались мерзкими, как никогда прежде. А в руке была листовка – та, где «сраный бургер».

Помахав бумажкой перед персоналом, менеджер со злобой сообщила:

– Я, конечно, понимаю… Молодёжь, у вас гормоны, всё такое… Я пока как бы не знаю, кто это… Но можете не думать, что вам это сойдёт с рук! Тем, у кого по Фрейду… – что «по Фрейду», почему-то им не пояснили. – У кого по Фрейду это самое… Хочу сказать! Такой призыв – это как бы статья вообще-то. Так вот. Если только ещё раз увижу… Хотя что… И этого ведь хватит! Ну короче, тот, кто это сделал, может быть готовым к увольнению. И к милиции.

Повисла тишина.

Спустя минуту коллектив усердно драил зал, а все агитки менеджер куда-то унесла.

«Мак-Пинк» открылся вовремя.

– Так вот ты какой, значит! – говорила Лиза спустя два часа, когда им с Лёшей выдалась свободная минута постоять у тумбы. – Думала ты так… как все… болтаешь просто. А ты вон чего! Мне, знаешь, что понравилось? Анкета. Тот листок про «сраный бургер» – это тоже ничего, так, смело… Но анкета! Знаешь, так изящно…

– Перестань, – просил Алеша.

– Значит, ты боишься? Всё-таки боишься, что поймают? Интересно, ты сильно испугался, когда кто-то там сказал, что раз ты первый…

– Лиза, я уже сказал. Это не я.

– Да, кстати. Где твоё «спасибо»? Я тебя отмазала с утра. А? – чёрненькие глазки засверкали так игриво, что у Лёши закружилась голова.

– Спасибо, – сказал он.

– Ну, то-то.

– Только вот не я…

– Ой, Лёха! Ну, в натуре, хватит, а! Какой ты, я не знаю… Если агитатор – так и агитируй. Сагитируй вот меня. Скажи мне: «Лиза, а вступи-ка вот к нам в партию!» Скажи.

– А не скажу! Я беспартийный.

– Ой, да ла-а-адно! Хватит отпираться. Лёш! Ну, правда, Лёш! Ты это… если это ты… то я с тобой…

«А если нет? – подумал вдруг Двуколкин. – Если всё это не я? Тогда со мной? Хочу…». Но вслух ответил:

– А вот я тебя подозревал.

В ответ на это Лиза вновь игриво улыбнулась:

– И сейчас подозреваешь?

– И сейчас.

– Ишь ты како-о-ой!

Алёша понял это как призыв к игре:

– Д-да… З-знаешь… В-вот т-такой вот я…

– Алёша, не стоим у тумбы! – зазвучал голос Снежаны. – Сколько говорить одно и то же? Тебе, что, нечем заняться? Вымой плинтус.

– А мне можно отойти? – спросила Лиза. – Отойти на завтрак.

– Можно, – ответили ей спокойным тоном.

Почему Двуколкин всюду и всегда был крайним?!..

Лёша побродил по залу, сделал вид, что чем-то занят. Вытер с помощью салфетки несколько картин, висевших в заведении, а точнее, постеров. Народу было мало. В уголке сидел какой-то клерк при галстуке и пил сок через трубочку. С ним по соседству наблюдалась странная особа с ярко-красными губами, в лялечных пластмассовых серьгах в виде сердечек и огромнейших очках – конечно, того самого фасона, что шёл ей менее всего. Когда дама, отложив конверт с картошкой, уютно откинулась на стуле и поднесла к глазам толстенный том, Алёша прочитал его название – «Бесы». Около окна сидели дед и бабка – тоже весьма странные на вид – и интенсивно жуя сэндвичи, болтали о проблемах продвижения стихов в рабочие газеты. На том месте, где Двуколкин некогда увидел Жеку и Гургена, так нелепо преданных, сидел парень с маленькой бородкой и серьгой в носу, обнимая приятную блондинку, слегка полную.

Алёше захотелось быть на его месте. Впрочем, не со светлой пышкой – лучше с Лизой. Он вернулся к тумбе, романтично навалился на неё, уплыл в мечтах…

На землю возвратила Ира. Она вышла из подсобки и сказала:

– Эй! Ты видел?

– Чего видел? – спросил Лёша.

– Там… опять… висит…

На этот раз «неуловимый» был ещё оригинальней. На листке, опять приляпанном на зеркало, он поместил полный бюджет компании, на которую работал коллектив. Особым шрифтом выделялись прибыль Главного и все расходы на зарплаты. Оказалось, что второе много меньше…

– Правда или нет? – шептала Ирка. – Если правда, то какая у него тогда мобила?..

Лёша не ответил.

– Вот Снежана заругается… – сменила тему девушка. – Убрать, что ль?

Её руки потянулись к объявлению.

– Не надо, – сказал Лёша. – Пусть… Пускай висит… Раз уж повесили.

Ирина посмотрела с подозрением. «Опять прокол!» – сообразил он.

– Впрочем, можешь снять, – добавил ради оправдания, снова ненавидя себя за гнилое малодушие.

Тут послышались шаги.

– Ой! Кажется, Снежана, – завизжала Ирка. – Ой, бежим!

«Ну нафиг я её послушал, – думал Лёша спустя час. – Эх! Мало того, что пришёл раньше всех, что твердил всем, мол, «не я, не я» – ещё и от Снежаны побежал! Бегом! Оставив сзади новую листовку! И она, конечно, это видела!».

Когда подобный же отчёт нашёлся в арсенале жарщицы котлеток тёти Маши и у мойщицы посуды, у Алёши вроде появилось алиби: на кухне он особо не крутился. Но Снежана всё равно смотрела грозно, будто говоря: «Я знаю всё, что у тебя там на уме!».

Сознание вины за дважды обнаруженную трусость, страх быть обвинённым в том, чего не делал, бесконечные догадки о том – кто на самом деле? – не давали Алексею, наконец, решиться и содеять то, что задумал. Диск остался в сумке. Пару раз Двуколкину казалось, что её сейчас обыщут, и находка эта будет главным аргументом в пользу его якобы виновности. Подумал даже – может перепрятать? Но оставил всё как есть.

В конце смены Лиза сообщила, что нашла ещё один лист в стопке тех цветных бумажек, что кладутся на подносы. Там писали, что режим – преступный, и борьбу с ним надо начинать отсюда, из «Мак-Пинка», как рассадника убогих буржуазных удовольствий.

– Лёха, ты согласен со всем этим про «Мак-Пинк»? – спросила Лиза.

– Ну, конечно! – отвечал Двуколкин без раздумий. – Ты ведь тоже.

Лиза засмеялась и спросила:

– Ты сейчас куда?

Конечно, оказалось по пути.

Дорогой они продолжали обсуждение странных «прокламаций». Лиза с трудом верила, что это всё-таки не он, не Алексей. А может, просто притворялась, что не верит… Чем усердней девушка твердила, что никто, кроме Двуколкина, не мог придумать такой вещи, тем сильней ему казалось, что таким образом Лиза прикрывает дело своих рук. Или нет? Намекает, что это она?

– Послушать эти разговоры, так выходит, кроме нас двоих в «Мак-Пинке» никого и нету, – вдруг сказала Лиза.

Лёша покраснел. Но что ответить? «Вот бы так и было!». «Знаешь, а по-моему, так и есть?» «Я больше никого и не заметил». «А зачем нам ещё кто-то?».

– Я так думаю, охрана, – выдал Лёша.

– Что?

– Охрана. Им удобнее всего. Приходят рано и ведут себя как дома…

– Да ну, скажешь тоже! Головой-то думай! Там такие морды – они и читать-то не умеют! Ха! Скажи ещё, таджики.

Два таджика иногда слонялись по подсобке, выносили мешки с мусором, таскали воду неизвестно для чего, возились во дворе.

– Конечно, это, в общем, может быть хоть кто, – ответил Алексей.

– Не «хоть кто»! Знаешь, вряд ли это наша Ира.

– Да, конечно, Ира вряд ли… То есть, может быть, она, конечно…

– Сядем?

– А? Что?

– Сядем? – Лиза показала на скамейку. – Или ты торопишься?

Алёше оставалось пять минут до пары, так что торопиться было бесполезно. Они сели.

– Может быть, конечно, Ира притворяется, – продолжил Алексей. – Ну, косит специально, так сказать, под обывателя. А там, внутри…

– … пылает жаждой революции!

– Ага!

– И тайно хочет всех нас уничтожить!

– Ну, не всех… – Алёша был доволен, он поймал волну. – Только Снежану. И «Мак-Пинк», конечно.

– Ты на самом деле так не любишь заведение? – вдруг спросила Лиза.

– Да, – признался Алексей.

– Зачём тогда пришёл?

– Дурак был… А как понял, что к чему, то поздно было.

– Шестимесячный контракт и всё такое? Понимаю… Но ты прав, да. Мерзкое местечко.

– Значит, ты здесь тоже поневоле?

– Нет, не так. Я просто… Понимаешь, чтоб судить о жизни, надо что-то испытать.

– Что, просто получаешь опыт?

– Можно так сказать.

– Хм… Интересно…

Алексей подумал, что ведь верно: может быть работа на фастфуд не так уж и позорна. Ведь она позволит тебе называться пролетарием! А как можно рассуждать об угнетении, не познав его на своей шкуре?

Они говорили минут двадцать: об Уэлше, о правильной жизни, о том, как не стать потреблятской амёбой… Алёша почувствовал счастье. Быть может, всё это фигня, романтический бред, но ему показалось, что он прикоснулся кусочком души к необычной душе Лизаветы. Они говорили одними словами и думали очень похожие вещи.

– А видел, – сказала вдруг Лиза, – ту пару сегодня? Ну, парень с бородкой и эта… такая толстуха?

– Она не толстуха. Я видел.

– Они просидели всю смену. И так целовались… Заметил? Потом, под конец, этот парень залез под одежду девице… При всех!

Алексей не нашёл, что ответить. А Лиза смотрела так хитро, так странно, так страшно…

– Они с языком целовались, – сказала она. – По-любому!

И тут поднялась со скамейки:

– Ну, ладно. Удачи!

14.

Дверь пятьсот тринадцатой отныне запиралась постоянно. Алексей стучал, Аркадий интересовался, кто там, а потом с опаской открывал. На этот раз уже с порога он спросил Двуколкина:

– Ну как? Успешно? Вставил им свой диск?

Врать снова Алексею не хотелось. Может быть, он просто не успел подумать, что сказать, чтоб было убедительно. Поэтому ответил:

– Э-э… Почти.

Потом он сообщил вождю, что в том кафе – да-да, Алёша подаёт еду в кафе, простом, дешёвым, для рабочих, ехать туда очень-очень долго – так вот, там случилось некое ЧП. Поэтому не вышло.

– Свет, что ль, отключили?

– Да, да! – зацепился за идею Алексей.

Сосед, конечно, был не очень-то доволен этой вестью. Он закрыл дверь за Алёшей и включил погромче Бритни Спирс.

– Послушай… От Гургена нет вестей, менты пока не приходили, всё как будто бы неплохо… Но это не значит, будто мы должны расслабиться!

– Конечно…

– Ты пойми: всё! Механизм запущен! Отступить теперь нельзя! И зиму мы должны встретить в новом мире.

– Встретим! – сказал Лёша.

– Хорошо, что ты настроен так уверенно. А вместо музыки тебе задание на сегодня. Быстро ешь и сразу же – к Серёге. У них там дело на ночь. Будешь помогать.

Жека жил теперь в шестьсот четвёртой. Спал он на Артёмовой кровати, прятался под ней от коменданта, днём почти не выходил на улицу. Пилой, как оказалось, нынче утром поработал тоже он. Когда пришёл Алёша, весь шестой этаж пах краской, а каморка Жеки и Серёжи была полностью завалена фанерой. Программист чего-то делал за компом, а его новый сосед, недавно обещавший буржуинам акцию скандального искусства, сидя на полу, мазюкал синей краской по прямоугольнику, который, видать, выпилил с утра. Алёшу привлекли к работе. Первую минуту он не понял, в чём суть дела. Но довольно скоро догадался. Догадался, увидав одну дощечку, почти полностью просохшую: на синем фоне белым там было написано: «Улица Хошиминская».

– Моя идея, – гордо сказал Жека. – Только надо побыстрей. Опасно привлекать внимание этой вонью.

– Мы переименуем улицу? – спросил Двуколкин.

– Да. И за ночь.

– А какую?

– Минскую, конечно, – хитро заявил «художник». – Фишку просекаешь?

Вышли они, разумеется, попозже и, что тоже всем понятно, с помощью окна: пусть все решат, что их цель – продуктовый магазин и водка.

По дороге Жека говорил о том, какие у него имелись варианты. «Улица Эрнесто Че Гевары» – как-то неоригинально, «Улица Мао Цзедуна» – неплохо, но сам он, Евгений, товарища этого не уважает. Все герои Родины: и Ленин, и Дзержинский, и Каляев, и Перовская, и прочие – уже имеют свои улицы. При этом их названия никого не удивляют. Жеке бы хотелось экзотичных наименований, например Камило Сьенфуэгоса и Ларго Кабальеро… может, Тони Негри. Но народ почти не знал их, и эффект бы вышел слабым. Была мысль назвать какой-нибудь проспект в честь Лёньки Пантелеева. Евгений долго с ней носился, но когда увидел улицу с названием в честь столицы братской Белоруссии – посетило вдохновение. Идея про вьетнамца была более эстетской…

Минут двадцать они шли до Минской, разложив по рюкзакам таблички из фанеры с инструментами. Людей, конечно, почти не было, но как-то напрягало слишком яркое уличное освещение. Жека предложил разбить один-два фонаря – хоть в качестве разминки, для поднятия боевого духа. Но Серёжа с Алексеем эту мысль не приняли. Ещё им не хватало, чтобы замели за хулиганство до того, как будет приведён в действие План! «Давайте что ли, разобьём, когда закончим, – предложил Серёжа. – Вон уже и Минская, глядите».

Где-то в полночь были там.

Свинтить табличку с настоящим («Прежним» – сказал Жека) наименованием оказалось не так просто. Ржавчина работала, как видно, на режим. Сначала Жека подсадил Серёжу, и тот что-то там пытался сделать. Потом Лёшу – у того тоже не вышло. Программист и стюарт были не в той форме, чтобы удержать кого-то на плечах. Поэтому пришлось найти ближайшую помойку, подобрать там подходящий хлам (ящик, старое поломанное кресло), на который взгромоздился Жека. Но и он свинтить табличку не сумел.

Потом какая-то старуха закричала из окна, чтоб хулиганы убирались прочь от её дома.

Решено было уйти: на время, чтобы не привлекать внимание. Взялись за здание на другой стороне улицы. Там тоже проржавело всё, что можно, и табличка не снималась. Появилась мысль взять клей и налепить фанеру прямо сверху. Клея же у них, конечно, не имелось.

В отличие от пива или водки, купить ночью клей для соединения металла и фанеры было невозможно. Отменять работу – стыдно, хотя это всем, наверно, приходило в голову. Евгений как начальник и как автор мысли бросил жребий. Выпало Сергею. Он пошёл в общагу просить клей: у Сани или у других фанатов этой революционной химии.

Евгений с Лёшей сели на скамейку в ожидании. Ночной воздух холодил, а небо, чёрное и вечное, по теме навевало мысли о всемирном историческом процессе. «Это мы, мы его делаем!» – сказал себе Алёша. Где-то рядом проскрипели шины легковушки. За углом подвыпивший народ общался на любимом языке писателя Артёма.

– Эх, – вздохнул Евгений. – А у нас-то на квартире есть БФ. Почти что упаковка. Нет, наверно, был. Поди узнай, чего там после обыска…

– Так значит, обыскали? – спросил Лёша удручённо.

– Я не знаю. Так и не звонил хозяйке. У неё моей мобилы нет – и к лучшему. Сейчас найти по номеру – раз плюнуть. Как Дудаеву… крылатую ракету… или что там… Да и что ей говорить, хозяйке? Деньги ведь платить. Захочет, чтоб пришёл. А мне прийти нельзя. Вдруг там засада?

И, чуть помолчав, добавил:

– Ну и ладно. Фиг с ними, с вещами. Я без них свободней.

– У ребят ещё нет подозрений, кто предатель? – спросил Лёша.

– У меня есть, – отвечал Евгений.

Алексей ужасно задрожал, счастливый, что здесь, в темноте, этого не видно, и скорее сменил тему, так и не спросив, кого же заподозрил Жека. До прихода программиста с клеем они так и просидели, говоря о тайне смерти Сьенфуэгоса.