Текст книги "Когда убьют – тогда и приходите"

Автор книги: Мария Воронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Следовало поставить дренаж и наблюдать, ибо всем грамотным докторам известно, что в восьмидесяти процентах случаев травмы грудной клетки лечатся консервативно. В частности, во время Второй мировой войны в британской армии таких пострадавших вели не хирурги, а терапевты.

– Мы не в британской армии, – буркнул Кошкин, но профессор не дал сбить себя с мысли.

– Таким образом, мы имеем не только грубую халатность в виде невыполнения своих обязанностей, но и выбор ошибочной тактики ведения тяжелого больного, что для доктора Ордынцева, к большому сожалению, не редкость.

– А вы его знаете? – спросил Кошкин.

Тарасюк поджал губы:

– Да, имел такое удовольствие.

– И как вы можете охарактеризовать подсудимого в целом?

– Как? Врач – это прежде всего призвание! Надо этим жить, иначе нет смысла идти в медицину, а у Ордынцева что? Придешь на обход, а в шестнадцать часов уже никого в отделении нет! Халаты сняли – про больных забыли! Коллектив разболтанный, невежественный, читают только журнал «Крокодил» и знать ничего не желают! Никакого интереса к достижениям науки, ничего не желают ни знать, ни внедрять в практику. Пришли, гипсы проверили, дневники записали, чаю попили – и по домам. И что особенно прискорбно наблюдать, не старые ведь еще все люди, гореть должны, стремиться, а они сидят, как бабки старые. Ничего не хотят. На операцию зовешь – не идут, с больными не занимаются. Особенно Ордынцев! Ему вообще на все наплевать, ну а подчиненные, глядя на него, тоже расхолаживаются, рыба ведь с головы гниет.

– То есть вы оцениваете работу подсудимого как неудовлетворительную?

– Именно! Чтобы заведовать отделением в крупной больнице, надо иметь уровень немножко выше, чем фельдшер из деревни Пупыркино. А тут… – профессор картинно развел руками, – и я докладывал об этом руководству, но, к сожалению, меры не были приняты, и мы имеем то, что имеем.

Ирина посмотрела на подсудимого. Тот сидел с нарочито скучающим лицом, закатив глаза, как это украдкой делают дети, устав от нудных нотаций взрослых.

Она тряхнула головой, отгоняя приступ дежавю. Совсем недавно на свидетельском месте стоял другой профессор, такой же откормленный и холеный, и почти теми же словами разливался о некомпетентности подсудимого, и делал он это, чтобы прикрыть собственную непорядочность. Что это? Совпадение просто или, как называют медики, «закон парных случаев»? У Ирины было много друзей-врачей, и все они были люди очень суеверные, и из работающих примет особо выделяли закон парных случаев. Это когда ты двадцать лет не встречал в своей практике какое-нибудь редкое состояние, и вдруг оно тебе попалось, то жди – через короткое время поступит пациент с точно таким же исключительным заболеванием. Может, если она судит врачей, надо доверять медицинским приметам, а холеным профессорам наоборот?

– Администрации давно следовало насторожиться, – видно, Тарасюк решил вскрыть все язвы и гнойники, чтобы, как говорится, два раза не вставать, – потому что показатели работы отделения задолго до прискорбного инцидента были весьма неутешительны.

– Сука, так из-за тебя же! – вдруг взвился подсудимый.

Ирина постучала по столу кончиком ручки:

– Подсудимый, не забывайте, пожалуйста, где находитесь.

Ордынцев проворчал:

– Когда ты от нас свалил, все нормально с показателями стало.

Кажется, хотел что-то еще сказать, но махнул рукой и сел.

Вдруг поднялся государственный обвинитель, который вел себя так тихо, что Ирина почти забыла о его существовании. Это был пожилой уже человек, опытный, хваткий, и обычно он уверенно направлял процесс, не давая себя обескуражить всяким там адвокатишкам и судьям, а сегодня вдруг затаился.

– Профессор, вас с подсудимым связывали рабочие отношения? – спросил он сухо.

– Как сказать…

– Как есть, так и скажите.

– Да, в этой больнице у нашей кафедры есть клиническая база, и материал для своей докторской диссертации я собирал в том числе и там.

– И?

– И собрал.

Обвинитель повернулся к Ордынцеву:

– Вы можете что-то дополнить?

Тот поморщился и махнул рукой.

– У вас был конфликт?

Ордынцев пожал плечами.

– А вы, профессор, как считаете? Был у вас конфликт?

– Помилуйте, какой может быть конфликт между доцентом кафедры и рядовым врачом, пусть и завотделением? Где он и где я… Разумеется, он препятствовал моим исследованиям, но это были так, комариные укусы, обусловленные завистью.

– Подсудимый?

– Да уж, есть там чему завидовать, – неопределенно высказался Ордынцев.

Перехватив взгляд Ирины, обвинитель постучал пальцем по циферблату своих часов, и она объявила перерыв пятнадцать минут.

Будем надеяться, у профессора хватит ума и ходовых качеств ретироваться как можно скорее, ибо подсудимый, может, и разгильдяй, но мужчина решительный и резкий. Как бы его еще за хулиганку судить не пришлось.

– Вы как хотите, а не доверяю я героическим героям, – заявил Бимиц, входя в кабинет.

– Поясните! – Кошкин щелкнул замками своего портфеля и достал аккуратный сверток с бутербродами.

– Призывы к героизму – сигнал об идиотизме.

– Согласен.

На уголке стола Кошкин развернул свой сверток, достал из портфеля перочинный ножик с пластиковой ручкой пронзительно изумрудного цвета, разрезал бутерброды строго пополам и сказал: «Угощайтесь».

Ирине стало немного стыдно, потому что в ее семье совсем не была принята культура ссобоек. Кирилл обедал в рабочей столовой, и тамошние наваристые щи с кусочками мяса, огромные, как летающие тарелки, котлеты и великолепные капустные салаты, естественно, превосходили ее анемичные бутерброды. Егора кормили в школе, а для себя что-то собирать было лень и как-то неловко, что ли. Не барыня, потерпишь!

Вот и получается, что она вроде как женщина, а народных заседателей ничем домашним не порадует. Позор…

– Не скажу, что тут есть прямая связь, только вот я не встречал граждан, сотрясающих воздух пафосными речами, которые потом бы не оказывались жуткими подлецами. Так что я бы этому Тарасюку бы не особо доверял.

– Согласен, – повторил Кошкин.

Тут в кабинет заглянул гособвинитель:

– Не помешаю, Ирина Андреевна? Честно говоря, для меня оказалось сюрпризом, что подсудимый с экспертом вместе работали, и к тому же у них, очевидно, сложились неприязненные отношения.

– Ну да, похоже на то.

– Таким образом, доверие к заключению профессора снижается.

Ирина пожала плечами:

– В плане характеристики личности – да, но что касается анализа медицинской документации, тут все объективно. Кроме того, показания второго свидетеля подтверждают мнение профессора.

Обвинитель улыбнулся:

– Дорогая моя, медицинский мир узок, и второй свидетель тоже может оказаться не так прост.

– У меня сын – врач, и я вам доложу, что они друг за друга горой! Цеховая солидарность! – Бимиц гордо приосанился. – Может, этот Ордынцев и позор профессии, но я скорее поверю доктору, который соврет, что он молодец, чем этим двум правдивым людям. Вы Карла Маркса знаете?

– В общих чертах, – улыбнулся обвинитель.

– Так это был умнейший человек, и он говорил, что нет большей низости, чем разрешенная смелость.

С Марксом никто не стал спорить, и несколько минут все молча пили чай, причем обвинитель, не чинясь, сожрал все кошкинские бутерброды.

Бимиц предложил вызвать в суд врача из отделения Ордынцева, обладающего примерно таким же стажем и опытом, чтобы рассказал о своем непосредственном начальнике и заодно обрисовал обстановку на дежурствах – действительно ли всегда можно улучить время для обхода.

Фантазия Кошкина оказалась еще более богатой. Он потребовал врача-психиатра, дежурившего в тот день. Пусть сообщит, мог ли Ордынцев диагностировать у пациента психическое расстройство до того, как он убил медсестру. Немного подумав, военрук запросил еще родственников погибшей, которых он считал истинными потерпевшими в этом деле.

– Красиво жить не запретишь, – вздохнула Ирина.

Кошкин многозначительно кашлянул:

– Ирина Андреевна, горю этой мадам я сочувствовать не могу, ибо муж ее попал туда, где давно должен был оказаться, и приобретет она больше, чем потеряла. Но мы не должны забывать, что настоящей жертвой халатности стала медсестра, и вот ее родные имеют полное право заявить свое отношение к поступку доктора Ордынцева.

Что ж, военрук прав, а это значит, что сегодня они точно ничего не решат.

Ладно, сейчас заслушаем независимого эксперта-психиатра, который скажет, что Владимир Вениаминович проворонил все, что только мог, объявим перерыв до завтра, секретарю накажем обеспечить явку свидетелей любой ценой, а сами поедем домой и после обеда уже не вернемся. И дома мы не будем ни секунды думать, кто прав, кто виноват. Вообще выбросим из головы и просто назначим то наказание, которое потребуют родственники погибшей Красильниковой, ибо хоть суд и должен быть беспристрастным, а у потерпевших тоже есть права и их надо уважать. Прекрасный план!

Показания психиатра оказались именно такими, как она думала. Белая горячка редко начинается с бурной агрессии, обычно ей предшествует период невыносимой тоски, угнетения, потом начинаются различного рода галлюцинации, и только после, не получив помощи, больной впадает в буйство. Если пациент не предъявляет жалоб, то на этот случай есть соматические маркеры – тремор, потливость, на которые врач обязан обратить внимание. «Если бы Ордынцев сделал обход, он обязательно бы насторожился, – резюмировал эксперт, – возможно, не принял бы необходимых мер, но сестру бы непременно предупредил».

– И что бы она сделала?

– Как минимум не позволила бы больному подойти к себе так близко и убить себя так, что никто во всем отделении этого не слышал.

Что ж, перспектива для Ордынцева вырисовывалась не самая радужная. Ирина на его месте уже бежала бы из города, только пятки бы сверкали. Никто не вступился за несчастного разгильдяя, интересно почему?

Такой отвратительный специалист? Но в таком случае кто мешал убрать его с заведования? Убийство во вверенном тебе отделении да еще во время твоего дежурства – можно ли для понижения в должности придумать повод шикарнее? Наверное, можно, но очень трудно. Почему же администрация позволила ему еще почти целый год занимать руководящую должность? Блатной? Или все-таки руководство не захотело жертвовать отличным специалистом из-за одной ошибки?

В карьере Ирины пока не было фатальных промахов, но она понимала, что настанет день, когда она тоже ошибется. Может быть, даже в этом деле, такая будет ирония судьбы – на медицинскую ошибку наложится юридическая.

Например, оправдает Ордынцева, и он, воодушевленный чувством собственной неуязвимости, совсем распоясается и отправит на тот свет кучу народа. Как ей потом людям в глаза смотреть?

Ей-богу, лучше бы председатель ей какого-нибудь маньячилу очередного расписал!

Ирина надеялась, что не страдает высокомерием и не считает своих подсудимых недочеловеками. Да, интеллигентные культурные люди на скамью подсудимых садились довольно редко, в основном приходилось иметь дело с товарищами, не развитыми ни умственно, ни духовно, и, положа руку на сердце, большой симпатии они не вызывали. Ими невозможно было восхищаться и даже мало-мальски уважать, да и сочувствовать получалось далеко не всегда, но Ирина понимала: она судит этих людей не потому, что лучше их, ни в коем случае. Просто она знает закон и облечена властью, вот и все.

И в подавляющем большинстве случаев Ирина понимала, какое наказание будет справедливым для вора или убийцы, и они сознавали, что получают по заслугам, и шли на зону, которая была для них не каким-то фантастическим местом из параллельной вселенной, а обыденной частью бытия.

Трудная и ответственная, но понятная работа. Даже когда судила Кирилла, и то было проще, там всего лишь следовало разобраться, доказана его вина или нет.

А тут все ясно, а что делать – бог его знает. Год лишения свободы за отнятую по твоей беспечности жизнь, казалось бы, не так уж и много. Только надо понимать, что для врача это не просто рядовой эпизод в криминальной биографии, а крушение всех планов и надежд. Криминальный элемент с детства учит тюремные порядки и обычаи, знает блатной этикет, который построже, чем у английского королевского двора, словом, ориентируется в обстановке. А врач попадает в незнакомую и крайне агрессивную среду, и там чистая лотерея. Возьмут тебя работать в больничку или нет, попадешь к отморозкам или к приличным людям… В результате может так получиться, что назначенный ею год обернется смертным приговором.

Так что ж, пожурить и простить? И совесть будет чиста? Ведь Ордынцев не хотел ничего плохого, просто замотался на работе. Ладно, а если замотается командир подводной лодки и случайно, по запарке, нажмет не ту кнопку и выпустит ракету, которая уничтожит целый город? Его тоже надо будет отпустить, потому что он просто устал и хотел как лучше? Там халатность унесла тысячи жизней, а здесь – всего одну. Но можно ли обесценивать эту жизнь, непрожитые годы, боль близких только потому, что она всего одна?

Ирина со вздохом покачала головой. Кошкин с Бимицем ускакали радостные, как школьники после вопля «училка заболела», а она слегка задержалась, укладывая в сумку бумаги, с которыми собиралась поработать дома. Скорее всего, это будет бессмысленное таскание тяжестей туда и обратно, но попробовать стоит.

Она застегивала пальто, когда в дверь кабинета постучали, и вошла статная пожилая дама.

– Надеюсь, я не опоздала, – произнесла она внушительно.

Ирина пожала плечами.

– Я вас не ждала.

– Я имею в виду, что вы еще не вынесли приговор товарищу Ордынцеву.

– Завтра.

– Я буду. Но сейчас хотелось бы поговорить с вами вот о чем, – дама кашлянула и поправила прическу из седых подсиненных волос, похожую на парик времен Людовика XIV.

Ирина всегда завидовала людям, которые, когда хотят поговорить, абсолютно уверены, что их станут слушать, поэтому не стала препираться, а жестом предложила даме сесть.

– Дело в том, что я учительница Кости Ордынцева, сына подсудимого, и, что бы он там ни натворил, ради ребенка прошу вас вынести ему наказание, не связанное с лишением свободы.

– Вот как? И почему же?

– Костя в три года потерял мать, и разлука с отцом станет для него серьезным потрясением.

Ирина нахмурилась. Ордынцев, стало быть, вдовец… Как она могла проворонить этот момент? Нет, ясно, что перед вынесением приговора она бы тщательно изучила все обстоятельства, но почему молчал сам подсудимый? Да он должен был изо всех сил давить на эту педаль, безостановочно орать, что отец-одиночка. А он на вопрос о семейном положении просто сказал, что был женат и имеет восьмилетнего сына. В современном мире трактуется это однозначно – развелся, ребенок остался с матерью.

– И что же, он сам воспитывает сына?

– Да. Не скажу, что я в восторге от его методов, но как умеет, так и воспитывает.

Ирина покачала головой, выражая сочувствие. А с другой стороны, какого черта? Мать-одиночка или разведенка с прицепом не вызывает в обществе особого восторга. Сама виновата, нечего было спать с кем попало. Что? Муж бросил? Снова твоя вина, не сумела удержать, вот и расхлебывай теперь. Не берегла себя и семью, нарожала, теперь сама колотись, нечего на нас свои проблемы вешать. А то ишь чего, отпуск тебе подавай летом, а работу твою кто будет делать, пока ты на больничном расслабляешься? Мы? С чего бы? У нас свои дети есть!

Безмужняя женщина с ребенком – это второсортное существо, зато отец-одиночка воистину геройский и эпический персонаж, перед ним все препятствия расступаются, как воды Красного моря перед Моисеем. Лучшие отпуска, лучшие графики, бабушки, дочерям и невесткам гавкающие: «Я у тебя этого ребенка не просила», бросают все и мчатся сидеть с приболевшим чадом одинокого папочки. И обедик приготовят, и в квартире уберут, и постирают, и все сделают, лишь бы облегчить горькую долю мужика. И хоть Фемида должна быть слепа, но ради отца-одиночки можно один глазик приоткрыть, не правда ли? Сына Костю, понятное дело, жаль, только не было в практике Ирины случая, когда женщина отделалась бы условным наказанием и не пошла на зону только на том основании, что не с кем оставить ребенка. Получай то, что заслужила, а о твоих детях позаботится Родина-мать.

– Спасибо, что обратили мое внимание на это важное обстоятельство, – сухо произнесла Ирина. – У вас есть еще ко мне вопросы?

– Завтра я приду в суд и буду внимательно наблюдать за процессом, и вы уж не обессудьте, но если приговор меня не устроит, то я подам сигнал в соответствующие инстанции.

– Господи, у нас что, открыли чемпионат кляузников, а я не знаю?

– Что, простите?

– Ничего. Интересы ребенка будут приняты во внимание.

Иван Кузьмич забрал Костика из школы и, когда Ордынцев пришел домой, был уже изрядно на взводе, хотя перед ребенком старался виду не подавать. Ордынцеву стало неловко: он так расстроился, что пытка растягивается до завтра, что забыл позвонить тестю и сообщить, что сегодня его еще в тюрьму не заберут.

С одной стороны, ему было бы удобнее, если бы Иван Кузьмич ходил в суд, потому что, бог его знает, дают ли свежеосужденным звонить родственникам и прощаться, но с другой – приятно, что тесть сегодня не попал под поток помоев, который на него вылили. Нет, определенно присутствие родного человека только сковывало бы его и лишало остатков хладнокровия, и очень хорошо, что тесть сам туда не рвется.

За два дня до трагедии Ордынцев положил Ивана Кузьмича в свое отделение с артрозом тазобедренного сустава – в ту самую палату, куда позже попал безумный убийца, и дед так и не мог себе простить, что не заметил его состояния и не предотвратил смерть медсестры.

До больницы он целую неделю мучился от болей, поэтому, когда лечение стало помогать, спал сутки напролет и проспал белую горячку соседа.

Ордынцев охрип, убеждая его, что для постановки такого диагноза надо быть специалистом, только Иван Кузьмич все равно считал, что есть большая доля его вины в смерти человека и в том, что зять загремит на зону. Оказавшись в суде, он мог бы не выдержать, начал бы защищать Владимира, каяться, чем, естественно, сделал бы только хуже.

Понимая, что в, возможно, последний вечер на свободе отец хочет побыть с сыном, Иван Кузьмич ушел домой, даже не пообедав.

Ордынцев чувствовал, что надо сказать что-то торжественное и важное, дать родительские наставления, но в голову ничего не шло, и они с Костей просто запустили железную дорогу и лежали на ковре, наблюдая за поездами, и было так хорошо, что завтра не имело значения.

Когда Костя лег якобы спать, а на самом деле, Ордынцев знал это точно, читать с фонариком под одеялом, он на кухне заварил себе чайку и сидел в темноте, слушая, как капает в раковину вода из прохудившегося крана, и думал, сколько дел откладывал на потом, а теперь никогда не успеет сделать.

Капли падали не совсем ритмично, и Ордынцев внимательно слушал, пытаясь понять, есть ли тут какая-нибудь мелодия, или все случайно.

Сильный мужчина на его месте сейчас должен бы выпить. Замахнуть стакан водки как минимум, а лучше нализаться до зеленых соплей, а как же иначе, ведь решается его судьба. Только Ордынцева не тянуло, хотя, в принципе, контроль над ситуацией потерян полностью, и сохранять контроль над собой уже ни к чему.

Сегодняшние речи коллег не стали для него сюрпризом. Владимир знал, что Тарасюк с дежурным доктором скорее откусят себе языки, чем скажут хоть одно доброе слово в его адрес. Тарасюка он выжил из своего отделения после долгой борьбы и вообще не давал ему развернуться во всю силу, а второму доктору ничего плохого не сделал, но не считал его гением и не склонялся перед его величием. В принципе, Ордынцев любил делиться опытом и ставить на крыло молодых докторов. Если человек работал добросовестно, слушал, что ему говорят, занимался, оставался дежурить дополнительно к графику, то Ордынцев много что позволял ему делать – сначала под своим контролем, а потом и самостоятельно. Но этот парень дежурил в больнице на полставки, а основная должность у него была ассистента кафедры, так что не царское это дело – слушать простого травматолога. Вот Владимир и не видел смысла наставлять этого молодого специалиста и к самостоятельной работе не допускал, потому что, кроме амбиций, там ничего не было – ни знаний, ни навыков.

Только Тарасюк со своим выкормышем просто слегка его недолюбливают, а судьи, захотевшие услышать о нем что-то хорошее, по иронии судьбы вызвали трех его настоящих врагов.

«Мне конец, – ухмыльнулся Владимир, – сопротивление бесполезно».

Ординатор Морозов люто ненавидит его за то, что Ордынцев увел у него из-под носа кресло заведующего. Он старше, работал дольше, и специалист очень неплохой, и рассчитывал на повышение, но руководство решило, что молодой ординатор лучше годится для административной работы. С тех пор прошло четыре года, а отношения у них не сказать что натянутые, но холодные. Теперь Морозову не только предоставился шанс оттоптаться на враге, но и получить наконец долгожданную должность. Ордынцев прикинул на себя – стал бы он защищать своего зава в таких обстоятельствах? Вроде бы порядочность требует, но не факт, не факт…

Психиатр? О, тут вообще беда. Сколько у них, двух ведущих специалистов в психотерапии, случилось баталий – не сосчитать…

Не всегда так бывает, что человек болеет чем-то одним, и по одной врачебной специальности. Перелом ноги сочетается с пневмонией, сотрясение мозга с пороком сердца, и так далее. Комбинаций бесконечное множество, и всегда возникает вопрос – куда положить?

Например, внутричерепная гематома и острый психоз – тут все ясно, психоз – это симптом гематомы, и пациент идет в нейрохирургию, или в травму, как у них. А белая горячка и перелом ребер? Совершенно не уникальный случай, встречается сплошь и рядом. Опьянение провоцирует травмы, а госпитализация и связанный с ней резкий отказ от алкоголя вызывают белую горячку. Или шизофреники чего только с собой не делают при обострении – и вены вскрывают, и из окон прыгают, и, как правило, остаются живы, и поступают в больницу, ставя врачей в тупик вопросом «куда девать?». Определишь в психушку – там доктора уделяют внимание больше духу, нежели плоти, и обязательно проморгают осложнения травм. Положишь в травму и получишь острый психоз с трагическими последствиями. Вот и выбирай.

Ордынцев не любил психов у себя в отделении (как знал прямо), а психиатр ненавидел оформлять пациентов в специализированный стационар, поэтому у них частенько случались бурные научные дискуссии с переходом на личности, и Ордынцев позволил себе несколько эпитетов, за которые ему до сих пор было стыдно. Нечего сомневаться, завтра это ему аукнется.

Ах, все бы это ничего, если б не Катя. Он вздохнул, а потом все равно улыбнулся от хорошего воспоминания.

В прошлом году он не собирался на новогодний вечер, а потом все-таки пошел. Актовый зал был празднично убран, на карнизах висели дождики и гирлянды из фольги, на сцене установили настоящую елку, которая пахла смолой и немножко воском, ярко блестели разноцветные шары, и в душе вдруг промелькнула тень детской веры в чудо, когда мама уложила тебя спать днем, чтобы после ты досидел до полуночи со взрослыми, и ты лежишь в сумерках, и совсем не спится, и слышишь, как мама хлопочет на кухне, и волнуется, запечется ли гусь, а папа ходит на цыпочках, стараясь, чтобы старый паркет в коридоре не скрипел и не разбудил тебя, а по потолку медленно проплывают отсветы от фар машин, и ты замираешь перед счастьем, которое вот-вот наступит…

От воспоминаний стало тепло и чуть-чуть грустно, и когда Ордынцев взглянул на девушку, одиноко сидящую в уголке зала, ему показалось, что она чувствует то же самое, что и он.

Он не сразу узнал операционную сестру Катю, без колпака и маски она показалась ему не такой хорошенькой, как он про нее думал, но все же довольно милой. Да внешность ее и не важна была, просто хотелось прикоснуться к исходящей от нее чистой спокойной радости. Ордынцев позвал ее танцевать, сначала просто так, потом ощутил податливое женское тело и подумал, почему бы и нет. Девушка льнула к нему, и тонкий аромат ее волос, и теплая мягкая рука, доверчиво лежащая на его плече, заставили его действовать.

Ордынцев выпил несколько бокалов шампанского, но не был пьян, скорее одурманен желанием и тоской по женщине. У него давно никого не было, а тут такая милая девушка и так доверчиво отвечает на его ласки.

Он привел ее в ординаторскую, и было несколько минут упоительных, головокружительных поцелуев, о которых он до сих пор вспоминал, как о каком-то чуде, а потом она вырвалась и убежала.

Ордынцев тогда очень расстроился, с трудом остыл и поехал домой, а утром понял, что все к лучшему, и когда после праздника встретил Катю, то улыбнулся ей с благодарностью и думал о ней с большой симпатией, как о человеке, избавившем его от множества проблем. Страшно подумать, как развивались бы события, если бы они переспали. Пришлось бы или жениться, или сгореть от стыда. Помимо того, что она младше его лет на пятнадцать, он был бы у нее первым, да еще вскоре выяснилось, что Катя – племянница, а по сути – дочь его лучшей медсестры.

В общем, спасибо, что не дала, Катя, благослови тебя бог.

Наверное, надо было с ней поговорить, но Ордынцев малодушно решил, что лучше всего делать вид, будто ничего не было, и вскоре стал забывать о своем маленьком приключении, но тут убили Любовь Петровну.

В отделении ее очень любили, поэтому собрали довольно крупную сумму, и старшая сестра помогала Кате с похоронами и поминками.

Ордынцев видел, что девушка совершенно раздавлена горем, на похоронах подошел, хотел поддержать, но Катя отвернулась.

Будучи студенткой, Катя дежурила по ночам и в выходные, смены у них редко совпадали, но Ордынцев справлялся о ней у других операционных сестер, те пожимали плечами: «Держится». Потом вздыхали и добавляли, что бедняжка осталась совершенно одна.

Ордынцев снял со сберкнижки почти все свои сбережения – четыреста рублей, и специально приехал на работу в воскресенье, когда Катя дежурила. Неловко переминаясь с ноги на ногу, он протянул ей конверт, промямлив какую-то глупость. Катя гордо повела плечами и процедила, что у нее претензий нет, поэтому не нужно от нее откупаться. Деньги категорически не взяла, и Ордынцев ушел несолоно хлебавши. А больше он не знал, чем ей помочь. Поначалу он думал, что она так сурова с ним из-за того Нового года, что он не стал за ней ухаживать, но вскоре до него дошли слухи, что Катя считает его виноватым в смерти тетки.

Ордынцев в принципе любил женщин, хорошо думал о них, но знал, что даже лучшие из них безжалостны. Родных и близких они окружают нежностью и всяческой заботой, а посторонним нечего рассчитывать на пощаду.

Катя – хорошая девушка, стало быть, раз пошла с ним целоваться в ординаторскую, значит, он нравился ей, и она ждала… Бог знает, чего там ждут юные девушки, но всяко не дружелюбных кивков.

Черт, он оказался каким-то злым гением в Катиной судьбе! И обманул, и погубил единственного ее родного человека…

Ну что же, она имеет полное право завтра так размазать его по скамье подсудимых, что, как говорит Костя, проще закрасить, чем отскрести.

Ордынцев усмехнулся. За годы работы врачом он научился не то чтобы разбираться в людях, но интуитивно угадывать, кто хороший, кто плохой. Судьи вроде бы все хорошие. Симпатичная молодая дама, больше похожая на воспитательницу из детского сада, чем на служительницу Фемиды, смотрит спокойно, мощный дядя средних лет поглядывает на него с явной симпатией, а отставной военный моряк настроен против, но в то же время чувствуется, что будет судить взвешенно и здраво. Только если ни один свидетель не скажет ни слова в его защиту, ясно, какой они вынесут приговор.

Потянувшись до хруста в спине, он поджег газ под чайником и подумал, что эти обыденные действия уже завтра станут недостижимой роскошью. Начнется совсем другая жизнь – по команде, по свистку. А эта безвозвратно закончится.

Иван Кузьмич утешает, что дадут мало, время летит быстро, и он оглянуться не успеет, как вернется домой, только Ордынцев его оптимизма не разделял. Зона – это в первую очередь туберкулез, там палочка Коха вывелась такая удалая, что ей никакие БЦЖ не указ. Скорее всего, он заразится, а поскольку сам врач, то у него заболевание будет протекать в нетипичной и максимально агрессивной форме. Допустим, он выживет, но возвращаться к сыну, чтобы плевать на него бациллами – не самая лучшая идея, и о карьере врача придется забыть.

Завтра жизнь кончится, из-за роковой случайности, из-за поганого алкаша все летит в тартарары. Но, с другой стороны, ему ли роптать? Он хотя бы жив, а Любови Петровны больше нет на свете из-за этой самой случайности…

Как Ирина и предполагала, она просто провозила бумаги туда-сюда. Дома нашлись гораздо более интересные занятия, и еще Егор огорошил известием, что завтра начинаются каникулы. Ирина чертыхнулась про себя. Классическое «помнила, но забыла»!

Сидя в декрете, она строила большие планы на весенние каникулы сына. Он был сильно загружен в школе и в музыкалке, она тоже вся в хлопотах о маленьком Володе, и как-то некогда им стало поговорить по душам, погулять или просто почитать вместе, так что Ирина мечтала, как в каникулы снова сблизится с сыном, чтобы он не подумал, будто Володя занял его место в мамином сердце. Она хотела купить билеты в театр, походить с Егором в музеи, словом, вести себя как ответственная мать, а вместо этого пропала на работе.

До конца недели ей еще судить, а там от каникул сына останется крохотный огрызочек… В общем, не мать она, а черт-те что!

Да еще из-за этих так некстати нагрянувших каникул в суд явилась вчерашняя училка и уселась в первом ряду, положив руки на старомодную сумочку и изящно скрестив удивительно тонкие для такой статной дамы лодыжки.

Ирина вздохнула. Пришлось ей хлебнуть горькой доли разведенки с ребенком, так что трудновато было проникнуться отцовским подвигом Ордынцева, но мальчишку действительно жаль. Мать умерла, отец сядет, и вся жизнь у парнишки перевернется. Хорошо, если бабушки с дедушками живы и согласны забрать, а иначе – детский дом, а там тоже как повезет. Ой, да кого она обманывает – не повезет. Душевные травмы и подорванная на всю жизнь психика пацану обеспечены. А что чувствует Ордынцев в преддверии разлуки с сыном, даже страшно себе представить, если она сама так сокрушается из-за каких-то испорченных каникул!

Ордынцев раздолбай, лентяй и не следит за передовыми достижениями науки, но отец он, наверное, приличный. По суровому виду учительницы ясно, что она не склонна перехваливать людей, так что раз не заклеймила Владимира Вениаминовича позором, значит, в семье у него все в порядке.