Текст книги "Книжная девочка"
Автор книги: Мария Воронова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Но…
– Без но! Константин мужик непростой, конечно… Но пока он ведет себя очень достойно. И он влюблен в тебя, я вижу. Так что подумай хорошенько, девочка.
Глава 7
– Ах, какие замечательные пирожные, просто чудо! – ворковала Наталья Павловна, разливая чай. – Раньше самые вкусные пирожные продавались в кафе «Север» на Невском. Где вы покупали это чудо, Константин Федорович?
– Мой водитель покупал. Где – не знаю, могу спросить.
– Наверное, необходим особый склад характера, чтобы преуспеть так, как вы?
Долгосабуров осторожно принял у нее из рук чашку. После того как он получил статус жениха, эти чаепития стали почти ежевечерними. Женя медлила с ответом, опасалась оставаться с Константином наедине, поэтому ухаживания происходили очень чопорно.
– Характер любой может быть. Главное – вовремя упасть.
– Как интересно! – старуха даже руками всплеснула.
– Бизнес как коньки. Не начнешь свободно кататься, пока по-настоящему не грохнешься. Страх сковывает, а потом – раз! Как приложишься башкой об лед! Встанешь, отряхнешься, подумаешь – а не так уж это и страшно, и заскользишь!
– Если продолжить аналогию, можно сломать ногу и не подняться, – сказала Мила.
– Можно. Но удары судьбы отличаются от падения на льду тем, что сам решаешь, сломался ты или нет.
Наталья Павловна вдруг засмеялась:
– Знаете, вы выбрали себе подходящую невесту! Я припомнила сейчас один случай. Женя была малышкой, лет шести… Да, Томочка, ее мать, как раз ждала Валеру. Мы жили на даче. Лето, прекрасная погода, тишина. Мы с Василием Дмитриевичем, моим покойным мужем, прогуливаемся, и вдруг видим: несутся на велосипедах соседский мальчик, а за ним Женечка. Дорожка идет под гору и упирается в шоссе, там машины. Мы закричали, чтобы Женя тормозила, а она не может! И, представьте, на наших глазах ребенок проламывает кусты и летит через руль головой в канаву! Мы чуть по инфаркту на каждого не заработали. Василий Дмитриевич побежал, достал Женечку, отряхнул… Слава богу, она отделалась царапинами. Мы повели ее домой. А по дороге она вырвалась, вскочила в седло, и только мы ее и видели!
– Я так и думал, что Женя в детстве была сорванцом. – Долгосабуров задумчиво посмотрел на девушку.
Она смутилась, как всегда, когда попадала в центр внимания. Наталья Павловна вздохнула и погладила Женину руку.
– А когда случилось несчастье, она стала ответственной и серьезной девочкой. Не доставляла мне и тени хлопот. Женечка – лучшая из воспитанных мною детей, а уж мне грех жаловаться. У меня был только один хулиганистый ребенок, это присутствующий здесь Михаил Васильевич.
– Миша – хулиган? Никогда не поверю!
– Да, Милочка, да. Это сейчас он – сама респектабельность. А в детстве Михаил Васильевич любил играть на помойке!
– Мама! – Михаил расхохотался так заразительно, что вслед за ним засмеялись все. – Не надо этого жуткого компромата!
– Люди имеют право знать! Моя подруга привела к нам свою дочку Ирочку, чтобы дети вместе поиграли. Чудная была девочка, чудная! Бантики, сандалики, белые носочки. Куколка, воды не замутит. Я дала детям по двадцать копеек на мороженое и отпустила гулять. Наивно думала, что Ирочка положительно повлияет на моего обормота. А когда они вернулись, я чуть в обморок не упала. Оба грязные, у Миши едва ли не банановая кожура с ушей свисает, пахнет от них ужасно…
– Да-а. – Михаил постанывал от смеха, и от этого всем тоже стало весело. – Мы пошли в соседний двор, а там как раз помойку вывезли. Тогда, помните, были не контейнеры, а баки цилиндрической формы? Один на бок опрокинулся, и я решил по нему ходить, как в цирке. Ирке тоже захотелось. Потом это развлечение приелось, стали в космонавта играть. Я залез внутрь бака, а она его толкала. Очень весело было! Но тут какая-то тетка вылетела в одной комбинации, как сейчас помню, и стала на нас орать. А там и команда бдительных пенсионеров подтянулась. Пенсионеры узнали меня и доставили по месту жительства.
– Ужас, ужас, – смеялась Наталья Павловна, запрокидывая голову. – Пришлось звонить Ириной маме, мол, девочка так заигралась, пусть у нас переночует. И отстирывать детей в семи водах.
– Как вы их наказали? – ехидно поинтересовалась Мила.
– Наказания не последовало, – улыбнулся Михаил. – Мама просто сказала, что, если мы не будем бороться со своей тягой к помойке, проведем на ней всю жизнь.
– После такой встряски у меня просто не было сил их наказывать, – объяснила Наталья Павловна. – А вы, Константин, наверное, тоже были озорником в детстве?
Долгосабуров покачал головой:
– Нет. Я рос тихим интеллигентным ребенком. Если бы вы, Михаил, позвали меня кататься на мусорных баках, я не только не пошел бы, но и наябедничал бы вашей маме.
– Не наговаривайте на себя!
– Это правда. А вот любопытно, каким ребенком была Людмила Эдуардовна? Серьезной краснощекой отличницей и общественницей?
– Не совсем точно, – усмехнулась Мила. Она не очень любила вспоминать свое школьное детство. – Краснощекой – да, но училась средне. До седьмого класса – председатель совета отряда. Верила в коммунизм.
– Что ж не пошли по идеологической линии?
– Слишком искренне верила. Противно стало хороводиться с малолетними бюрократами.
– Да, начетничество в те времена было страшное, – подхватила Наталья Павловна, – Михаил однажды оказался на волосок от исключения из английской спецшколы.
– Неужели? – бесцеремонно поинтересовалась Мила.
– Представьте себе, Милочка!
Старуха бросила на нее ледяной взгляд, который не ускользнул от внимания гостя. Спрятав улыбку, он подмигнул Миле. Наталья Павловна ничего не заметила.
– В школе была такая форма изучения английского – календарь, – продолжала она. – По пятницам дети должны были представлять на английском языке доклад о памятных датах недели. Миша с одноклассником решили рассказать про праздник Пасхи. Для наглядности мы покрасили яйца, чтобы подарить всем детям и учительнице. Красили луковой шелухой, специальных красок тогда не продавали. Мы не были воцерковленными людьми, но Пасху праздновали, это была семейная традиция. И вот настала Страстная пятница, мой бедный сын отправился в школу с корзиной крашеных яиц. В тот день Мишина классная руководительница заболела, ее замещала учительница географии, еврейка, между прочим. Доклад ей очень понравился. И когда Мишина классная выздоровела, географичка рассказала ей о докладе и похвалила детей. Что тут началось! Наша русская учительница возмутилась разнузданной пропагандой религии в школе, побежала к директору, вызвали родителей… С большим трудом мы отстояли детей. А когда Миша учился в выпускном классе, началась перестройка. И, представляете, на очередном родительском собрании эта партийная кликуша в моем присутствии заявляет: ах, Пасха скоро, надо в церковь идти, куличи святить!
Константин улыбнулся и попросил еще чаю.
– Типичная картина того времени, – сказал он. – Правоверные коммунисты сжигали партбилеты. Хотя, как бывшие последователи Маркса, должны были помнить его слова: нет большей низости, чем разрешенная смелость. Но у нас слишком уютная атмосфера за столом, чтобы сворачивать на такие темы.
Женя вдруг подумала, что ей и правда уютно. Раньше она никогда не видела семейство таким веселым и беззаботным. Даже мрачная гостиная в два узких окна, всегда наводившая на Женю тоску, посветлела.
«Константин – мой муж», – вдруг поняла она отчетливо. Странное ощущение. Ни любви, ни душевного подъема, просто знание своей судьбы.
За столом продолжалась беседа, а Женя молчала, переживала свое откровение. Смотрела, как Долгосабуров смеется, пьет чай. Эти губы скоро будут целовать ее.
Женя была невинна, насколько это возможно для девушки двадцать первого века. С детства любые упоминания о сексе вызывали у нее стыд, и она сознательно сторонилась информации такого рода. Эротические сцены в фильмах казались ей лишними и пошлыми. О технологии продолжения рода она имела самое общее представление, но до первого курса была уверена, что это нечто прекрасное. Потом первокурсница Женя, мечтавшая о любви, отправилась на вечеринку в студенческий клуб. Увы, это мероприятие даже отдаленно не напоминало первый бал Наташи Ростовой. От громкой музыки и мигающего света она спряталась в уголке, где ее и нашел мальчик из соседней группы. Он вытащил ее танцевать, прижал к себе, обдавая запахами пива и разгоряченного молодого животного, и припал к ее губам. Это был неряшливый, пьяный поцелуй, в котором слюны было больше, чем страсти. Женя вырвалась и убежала, чувствуя, как ее душа сморщивается от омерзения.
Долго после этого она чувствовала себя замаранной, оскорбленной. А самое тоскливое было то, что она хотела в этого Витю влюбиться. Вдруг надо было потерпеть, распустить губы, и родилась бы любовь? «Наверное, я фригидная», – решила Женя. Ей нравилось это прохладное свежее слово.
Она смотрела на Долгосабурова, как на зубного врача. Страшно, но необходимо. Вот он сидит, шутит с Михаилом Васильевичем, даже не смотрит на нее, но скоро сделает с ней то, что захочет.
Мила украдкой зевнула.
Наталья Павловна отставила чашку, и Долгосабуров сразу поднялся.
– Женя, проводи гостя, будь добра. Всего хорошего, Константин Федорович, спасибо за прекрасный вечер.
Наталья Павловна вышла, вслед за ней Мила с мужем.
Они остались вдвоем, он – веселый, она – тихая и торжественная.
Женя подошла, выпрямилась, смело посмотрела в его глаза. И положила руки ему на плечи. Его улыбка сразу исчезла. Он замер, будто не дышал, будто ждал ее команды. И Женя, которая была на голову ниже, взялась за свитер на его груди и легонько потянула к себе. Теплая ладонь почти невесомо легла ей на спину, сухие губы легко коснулись ее рта. Так лошадь берет с ладони сахар, подумала Женя.
– Я согласна, – важно сказала она.
Он взял ее руку и поднес к губам.
Она вышла проводить его в коридор. Говорили шепотом, будто глубокая ночь и все давно спят.
* * *
Натуралист оккупировал кабинет дежурного хирурга. Устроился за столом и сам себе диктовал справку:
– Рентген, повязка, совет…
– Да любовь.
– Да лю… Тьфу! Та шо ж такое! Из-за тебя справку испортил…
– Перепиши!
– Та они ж нумерованные!
– Ох, прости! – Миле стало стыдно.
Испортить официальную справку о нетрудоспособности – это чревато неприятностями. Доказывай потом, что ты не выдал ее налево за взятку. Но ведь никто не заставлял Натуралиста записывать туда все, что ему говорят. Она посмотрела на злосчастный лист:
– Не переживай, сейчас поправим. После «совет» ставь двоеточие, а «да лю» исправь на диклофенак.
– Спасибо! – Натуралист сделал, как было велено, и полюбовался на свой труд. – А ты что тут делаешь?
– Спасский попросил аппендицит глянуть. Ты не видел, наши с планерки не выходили еще?
– Та мимо ж курилки не пройдут, – Натуралист поднялся из-за стола. – Пойдем, кофе налью.
Они устроились на низком подоконнике, и тут дверь курилки распахнулась. Гомоня, вошли врачи.
– Ну как? – нетерпеливо спросила Мила.
– Тайд виз олзис, фор рестфул дес ай край![5]5
Первая строка 66-го сонета Шекспира (англ., искаж.).
[Закрыть] – утрируя жуткое произношение, провозгласил Руслан. – По сравнению с нашей планеркой возня в приюте олигофренов покажется заседанием академии наук!
– Непостижимый абсурд! – поддержал заведующий реанимацией. Слишком молодой для своей должности парень сначала казался Миле обычным блатным сыночком, но, поработав с ним, она признала, что этот человек на своем месте. – Ставка – тридцать тысяч, следовательно, полставки – пятнадцать, полторы, казалось бы, сорок пять. А получается тридцать три. Вот истинная алгебраическая загадка, куда там теореме Пуанкаре. Спрашиваю главбухшу, а у нее на все один ответ: вы – участники экономического события.
– Вернее сказать, экономического чуда, – улыбнулся Михаил.
– Да ну! – отмахнулся Руслан и поискал глазами сигареты. Никто из врачей постоянно не курил, но на случай снятия стресса всегда имелась заначка. – Хирургию обвинили в перерасходе лекарств. Я говорю, хорошо, но у нас план перевыполнен, сто пятьдесят процентов! Больше больных – больше лекарств, неужели не понятно? А главный отвечает: вас никто не заставляет перевыполнять план. Сто два – сто три процента держите, и хорошо.
– Как он предполагает держать процент, если у нас половина – экстренная служба? Затарили отделение, и приемный покой на замок?
– Да, а «Скорая» пусть катается по городу, пока пациент не выздоровеет.
– Ох эта «Скорая»! – воскликнул реаниматолог. – Везет, сама не знает что. На днях дежурю, вдруг звонок из приемного: а-а-а!!! ДТП! Шок! Готовьтесь, скорачи напрямую к вам полетели! Я готовлюсь. Сестру поднял, набор распаковал, перчатки надел. Шапочку! Жду. Наконец, слышу, грохочет наш вагончик смерти, а в предбаннике стук колес замирает. Я выглядываю: в чем задержка? Сейчас, говорят, мы его разденем. А я смотрю, одежда-то абсолютно чистая, ни крови, ни стекол, ни дыр. После ДТП так не бывает. И запах до боли знакомый. Взял нашатырь, под нос сунул, и – пожалуйста, чудесное исцеление! Вот где надо учиться, чтоб не видеть разницы между комой и опьянением?
– Не ругайся, – сказала Мила. – Бывает кома на фоне опьянения. Лучше расскажите, что решили с ремонтом второго отделения? Миша, ты отозвал свои бумаги?
Руслан хмыкнул:
– Ага, сейчас! И горько жалуюсь, и горько слезы лью, но строк печальных не смываю…
Ремонт во втором отделении клиники давно стал притчей во языцех. Делался он буйно и стихийно, по-пиратски. Заведующий вместе с Михаилом Васильевичем постоянно ходили к главврачу, требуя согласования работ, но от них отмахивались, мол, некогда, не до вас. Думали, что, поставленные перед фактом, они все подпишут задним числом. Но Милин муж оказался не так прост. Оказывается, он бдительно подмечал каждый промах мастеров и строчил докладные записки, не забывая их регистрировать. В армии он в совершенстве овладел штабной культурой. Ремонт закончился, тут-то и выяснилось, что ребята, предвкушая барыш, использовали краски для наружных работ и прочие токсичные материалы. Миша вызвал СЭС, анализ на формальдегид дал неутешительный результат.
Главврач оказался не настолько циничен, чтобы запускать больных в ядовитое помещение, обещал все исправить, но хотел, чтобы Михаил Васильевич аннулировал всю свою документацию. Тот обещал сделать это немедленно, после того как помещение станет безопасным.
Мила и восхищалась такой невесть откуда взявшейся твердостью духа, и в то же время была разочарована. Главврач не очень тонко намекал ее мужу, а потом, пользуясь многолетним знакомством, и ей, что, если санврач закроет глаза на некоторые «нюансы», получит повышение – должность заместителя по каким-нибудь вопросам.
Зная, что сама бы поступила на Мишином месте так же, как он, Мила все-таки сердилась на мужа. Ведь заместитель – это зарплата в три раза больше.
Как хорошо быть принципиальным у нее за спиной! Когда знаешь, что жена не даст голодать ни тебе, ни твоей семейке… Боже, ей так хотелось хоть раз в жизни, хоть на минуту испытать чувство безопасности и защищенности!
Но она балансирует на канате под названием «жизнь» без страховки. Мышцы уже свело судорогой, а конца все не видно.
Гурьбой врачи вышли из курилки, и тут же были атакованы пропитым, невероятно грязным мужичком, который, преградив путь, гордо заявил:
– Меня укусила собака!
– С целью самоубийства? – уточнил Руслан.
Жизнерадостный Натуралист увел пострадавшего, остальные задержались возле диспетчерской. Пациентов не было, и девчонки обсуждали больных. Слово «урод» звучало чаще других.
Недавно Мила забежала в продуктовый магазин поздно вечером, перед закрытием. Продавщицы снимали кассы и, не стесняясь, громко беседовали о придурках-покупателях. Разговор их, за исключением профессиональных терминов, почти не отличался от бесед врачей и медсестер в часы досуга.
Да уж… Древние говорили: человек человеку – волк. А у нас человек человеку – урод.
– А как там ваша Женя? – вдруг спросил Руслан.
– Хорошо Женя. Выходит замуж, – сказала Мила резковато.
– Правда? Жаль…
– Почему это тебе жаль?
– Всегда жаль, когда такие удивительные девушки выходят замуж.
Мила готова была вскинуться, но почувствовала, что рука мужа деликатно сжала ее локоть.
– Руслан Романович, – улыбнулся Михаил, – я думаю, вам не стоит беспокоиться о судьбе моей племянницы.
* * *
Женя чувствовала себя очень странно. Будто спала, а теперь вдруг проснулась, и все закрутилось, понеслось. Как в скором поезде, когда пейзаж за окном сливается в стремительные полосы, и остается только ехать по назначению, или спрыгнуть и погибнуть.
Дав Долгосабурову согласие, она предвкушала долгую помолвку и постепенное сближение, но он распорядился иначе. Константин готов был вести ее под венец на следующий же день, задержка оказалась только за платьем. Наталья Павловна категорически заявила, что до свадьбы не возьмет с жениха ни копейки. Одеть невесту – ее почетная обязанность, которую она не намерена уступать никому.
Целую неделю триумвират, состоящий из Натальи Павловны и двух ее старых подружек, обмерял Женю, чертил, кроил, резал и строчил.
Платье получилось замечательным! И буфы, и треугольный лиф, и шнуровка – в точности, как на картинке из Жениного детства.
Мила повела ее покупать белье. Когда они перебирали лифчики, Женя заметила, как что-то жесткое, неприятное промелькнуло вдруг в лице ее уютной тетушки. Она будто смотрела на Женю глазами Константина, будто прикидывала, в каком виде она больше всего ему понравится. Ей захотелось все прекратить, отменить свадьбу, но, как случайно севший не в тот поезд человек не может рвануть стоп-кран из-за неловкости перед другими пассажирами, так и Женя боялась сказать: я передумала.
Долгосабуров закрыл книжный магазин, – наверное, директор торгового центра все-таки его уговорила, – и Женины вечера стали свободными. Она не знала, как распорядиться этим временем. В подготовке к собственной свадьбе она оказалась лишней. Иногда ее о чем-то спрашивали, но как-то мимоходом, и Женя кивала, не вникая, чего от нее хотят.
Константин спросил, куда она хочет отправиться в свадебное путешествие. От мысли, что она окажется вдвоем с чужим человеком в чужой стране, у Жени закружилась голова.
И он, кажется, понял. Станем путешествовать, когда привыкнем друг к другу, улыбнулся ее жених. И за это Женя почувствовала к нему прилив благодарности.
Вдвоем они оставались редко. В ритуальных чаепитиях участвовала вся семья. А на каток теперь вместе с ними ходил Валера, Константин сам его позвал. Звал и Вову, но того не пустила Наталья Павловна: пианист не может рисковать переломом руки.
Катание неожиданно сблизило Женю с младшим братом, она вдруг вспомнила, как любила их обоих, маленьких. Как они пахли молочком, какие были крепенькие, ласковые. Как бегали, смешно топоча, и басовито ревели. И как она гордилась, что с ней привередливый Валера хорошо кушает. Потом, взрослея, все трое становились каждый сам по себе. Но любовь, оказывается, никуда не делась.
Константин спрашивал, что бы она хотела от свадебной церемонии, шутил: любой ваш каприз за наши деньги! А Женя робела попросить то, что ей действительно было нужно – немного больше времени.
Иногда она мечтала о каком-нибудь форс-мажоре. Но ничего не происходило, свадьба неумолимо приближалась. А она даже никак не могла перейти с женихом на «ты». Константина это забавляло, иногда он тоже называл ее на «вы», и от этого их отношения казались Жене совсем уж ненастоящими.
Никогда она не чувствовала себя такой одинокой, как накануне свадьбы.
* * *
Проснувшись в день бракосочетания, Женя неожиданно перестала волноваться. Последний раз она встает с этой кровати, умывается, глядя в это старое зеркало. Но теперь, вблизи, предстоящие перемены казались ей не столь глобальными, как раньше.
Она встала под душ и хорошенько растерлась мочалкой, потом вышла в гостиную, где ждали Мила с Натальей Павловной.
Наталья Павловна принесла ей легкий завтрак и заставила съесть все, «до последнего кусочка». Женя подчинилась, но так и не поняла, что было у нее в тарелке.
Потом пришли подружки Натальи Павловны. Вся компания набросилась на Женю, стала ее причесывать, одевать и накрашивать, словно куклу.
Женя безучастно подчинялась, думая о том, что этим радостно оживленным старухам, в сущности, нет до нее никакого дела. Она для них – лишь повод, чтобы оживить воспоминания о собственной молодости. Умиляются, вздыхают и восхищаются они сейчас не ею, а некоей абстрактной невестой, которая живет в каждой женской душе.
В зеркале она увидела незнакомую девушку со сложной прической из кос и в сказочном платье. Именно такой принцессой она в детстве мечтала стать.
Позвонил шофер, и Женя, подобрав юбки, осторожно спустилась в «Мерседес». С ней сели Наталья Павловна и Мила, остальные разместились во второй машине. Лимузины с цветами и кольцами были отвергнуты опекуншей как «невыразимая пошлость».
Это были последние связные воспоминания Жени, дальше все сливалось в тумане разрозненных видений. Вот Константин в безупречном черном костюме встречает их у дворца бракосочетаний, вот ее родные сливаются с его компанией, и Женя знакомится, кивает, хотя не видит лиц. Вот они расписываются в каких-то книгах, вот едут в церковь. Стоят перед алтарем. Обмениваются кольцами. Женя вдруг вспоминает, что нет хуже приметы, чем уронить кольцо, и замирает. Но все обходится.
Потом свадебный завтрак в ресторане гостиницы, принадлежащей компании Долгосабурова. Роскошный дубовый полумрак, сдержанный блеск посуды, бесшумные официанты-призраки.
«Горько» никто не кричал, это еще пошлее, чем кольца на капоте. Звучали тосты, Женя подносила к губам хрустальный бокал, но не пила. Боялась захмелеть с непривычки.
Наконец, выждав приличное время, новобрачные покинули ресторан. Судя по звукам, которые они слышали в ожидании лифта, после их ухода праздник сразу оживился.
Лифт привез их на последний этаж гостиницы. Долгосабуров, поддерживая Женю под руку, повел ее в конец коридора, подошел к двери номера, вставил магнитную карту. Женя вошла, остановилась посреди комнаты и повернулась к нему. Его рука нашла ее руку. Женя посмотрела ему в лицо – кажется, первый раз за сегодняшний день. После всех церемоний и обрядов Константин стал для нее каким-то нереальным.
Заметно волнуясь, он осторожно обнял ее, привлек себе на грудь. Она почувствовала, как его губы мягко касаются ее макушки. Потом отпустил ее, дошел до окна, зачем-то посмотрел на часы.
Номер был просторный, двухкомнатный. За приоткрытой внутренней дверью Женя увидела отражавшуюся в зеркальном шкафу кровать.
– Что будем делать? – спросил Константин фальшиво-беззаботным тоном. – Хочешь, съездим куда-нибудь, погуляем? Погода отличная. Или просто покатаемся по городу?
Она покачала головой.
– Тогда осваивайся здесь. Заказать что-нибудь? – Он снял пиджак и бросил его на кресло.
Она по-прежнему стояла не двигаясь.
– Что не так?
Женя видела, что Константин взволнован и растерян не меньше ее. И ей захотелось помочь ему, дать возможность стать искренним и свободным. Сегодня для нее начиналась новая, другая жизнь, с новыми обязательствами. И чем скорее она начнется, тем лучше.
Она взяла его за руку и повела в спальню.
* * *
Впереди у Жени были интересные открытия.
На следующий день после свадьбы Константин поднялся первым. Выйдя из ванной в гостиничном халате и шлепанцах, он поцеловал только что проснувшуюся Женю, спросил, как она себя чувствует и что хочет на завтрак. Потом включил отключенный с вечера мобильный, и когда тот сразу зазвонил, вышел из спальни.
Женя лежала, вспоминая свою первую брачную ночь…
Ее муж закончил разговор, потом в дверь номера постучали, раздался легкий стук колес и незнакомый мужской голос.
Это привезли завтрак! – Женя подскочила и побежала в ванную.
Когда она вышла в гостиную в таком же халате и шлепанцах, как у Константина, он быстро доедал омлет.
– Я хотел провести этот день с тобой, Женюта, но извини, не получается. Налей мне, пожалуйста, кофе.
С чашкой в руке он порылся в карманах своего свадебного пиджака, достал оттуда пластиковую карту, положил перед ней.
– Съезди по магазинам, купи себе что-нибудь. Сейчас напишу пин-код. Вот телефон Николая, водителя. Машина в твоем распоряжении. Не грусти.
Открыв шкаф в прихожей номера, он достал оттуда джинсы, знакомый Жене свитер и ушел в ванную.
Вышел уже одетый, поцеловал Женю в макушку, выхватил из шкафа свою потертую кожаную куртку и, еще раз повторив «не грусти», исчез за дверью.
Откуда здесь его вещи? – удивилась Женя.
Правда выяснилась только на третий день, когда она спросила, почему они не уезжают из гостиницы. Засмеявшись, ее муж признался, что уезжать некуда. Он здесь живет! Только раньше жил в другом номере, поменьше, а накануне свадьбы перебрался в этот. Очень удобно, в гостинице есть несколько ресторанов, прачечная, парикмахерская – короче, все, что нужно. Да и для дела полезно: присутствие собственника дисциплинирует персонал.
Вот так, одним махом, Женя оказалась избавлена от всех домашних хлопот!
А она-то собиралась каждое утро гладить ему рубашки…
В отсутствие мужа Женя изучила содержимое шкафов в номере. Большинство стояло пустыми. А гладить ей все равно было бы нечего, рубашек обнаружилось всего две – белая свадебная и голубая, в нераспечатанном пакете. Свадебный черный костюм тоже оказался единственным в долгосабуровском гардеробе, остальную часть которого составляли джинсы и пара свитеров.
– В номере вся одежда, что у вас есть? – спросила она за ужином в ресторане гостиницы. «Ты» при обращении к мужу у Жени пока не выговаривалось.
– А где же ей быть еще?
– Но ведь в чем-то вы ходите на всякие официальные мероприятия?
– У меня есть костюм. До свадьбы был другой, я его выбросил. Зачем мне два? Знаешь, я ненавижу вещи, магазины… Кроме книжных, конечно, – он взглянул на нее с лукавой улыбкой.
Когда она отучится краснеть по любому поводу? – рассердилась на себя Женя.
– Ты с меня пример не бери, – продолжал Константин, аккуратно разрезая стейк. – Ты молодая женщина, моя жена, тебе многое надо, вот и покупай себе то, что захочется. А мне и так всего хватает.
Интересно, подумала Женя, есть ли на свете еще один бизнесмен, который носит на руке часы «Луч», а в кармане – допотопный телефон с черно-белым экраном?
Женины знания о бизнесменах были почерпнуты из телевизора. В нем она таких бизнесменов, как ее муж, не видела. А если еще знать, что по городу он перемещается на велосипеде, а при необходимости вызывает такси…
«Мерседес» с шофером был предоставлен в полное Женино распоряжение, несмотря на ее бурный протест.
– Я должен в любой момент знать, где ты находишься и что с тобой все в порядке, – заявил Константин.
По его тону Женя поняла, что спорить бесполезно.
Что ж, она подчинится мужу. «Мерседес» так «Мерседес».
Но все оказалось не так просто. Женя быстро почувствовала, что машина для нее – не удобное средство передвижения, но тяжелый якорь, а молчаливый водитель Николай – надзиратель, ограничивающий ее свободу. Она не умела приказывать, страдала, если Николаю приходилось ждать ее, и вообще чувствовала себя в его обществе очень неловко. Женя родилась не для того, чтобы ей прислуживали, теперь это было совершенно ясно. Она побаивалась официантов, краснела перед горничными, а продавщицы бутиков казались ей страшнее директора школы.
К тому же ей стало стыдно появляться в родном институте. Особенно перед преподавателями, которые любили ее и прочили достойную карьеру литературной старой девы. А она их обманула!
