Текст книги "Клиника верности"

Автор книги: Мария Воронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Давай хоть поцелуемся, что ли, – нарочито небрежно сказал он, маскируя желание обнять ее.

Поцелуя не получилось. Алиса неловко ткнулась губами в его губы, но тут же смутилась, отпрянула. Он привлек ее к себе и осторожно, стараясь не испугать, провел ладонью по волосам, чувствуя, как она дышит ему в рубашку.

– Все, – сказал он, – не тревожься больше. Я с тобой. Вместе как-нибудь справимся.

…Он проводил ее до ординаторской, выпил еще один стакан чаю и собрался домой. Теперь уже Алиса пришла провожать его. В пустом гулком вестибюле, под равнодушными бронзовыми бюстами именитых медиков, они поцеловались уже по-настоящему. Прижимая к себе девушку, Иван чувствовал, как все его тело радостно отзывается на ее близость, даже ее скованность была ему приятна.

– Ваня, – сказала Алиса, осторожно пробуя новое обращение, раньше она всегда называла его по имени и отчеству, – а ты хочешь знать, кто отец ребенка?

– Пожалуй, нет. Должна быть в женщине какая-то загадка.

– Я серьезно. Мы с тобой решаемся на ответственный шаг, и лучше знать все исходные данные.

– Наверное, ты права. – Ему так приятно было целовать ее, что он почти не слушал.

– Только, прошу тебя, никому больше не рассказывай!

– Что я, идиот? Зачем мне распространять слухи о собственной жене?

– Это Васильев, – тихо сказала она.

– Васильев так Васильев, – ответил он равнодушно, а про себя подумал: «Какой я догадливый».

Алиса смотрела на него грустно и растерянно.

– Раз так, я просил бы тебя уволиться отсюда.

– Хорошо. Я и сама собиралась.

– Вот и умница. – Ваня снова приник к ее губам. – Все, побежал, – выдохнул он, разжав объятия. – Детали обсудим завтра. Надеюсь, ты до завтра не передумаешь?

Она покачала головой:

– Вряд ли. Но боюсь, настанет день, когда мы оба проклянем себя за то, что решились на эту авантюру.

1993 год

– Жанна Игоревна, вас в операционную! Холангиография [1]1
  Рентгенологическое исследование желчных протоков с целью определения места и природы их закупорки, а также выявления наличия в них камней.


[Закрыть]!

Жанна взяла под мышку кассету с пленкой и покатила перед собой мобильный, но очень неповоротливый рентгеновский аппарат. Лифтер помог закатить его и, разогнав сестер, желающих проехаться на попутном лифте, важно нажал кнопку пятого этажа.

Жанна Игоревна! Ей всего двадцать три года, а она уже Жанна Игоревна, старший рентген-лаборант стационара, мать четырехлетней девочки. Значит ли это, что она выбралась из ямы?

На стене лифта висело зеркальце, Жанна посмотрелась, делая вид, будто поправляет прическу. Что ж, годы почти не отразились на ее внешности, она такая же хорошенькая и свежая, как в восемнадцать лет, хотя ей пришлось хлебнуть горя…

Рождение дочери совпало с крушением экономики могучей страны. Страстные речи о свободе и демократии, призывы «перестраиваться» привели к власти воров, безнаказанно обирающих граждан и презирающих честный труд.

Сначала появились карточки, потом, стоило Жанне к ним привыкнуть, воцарилась свободная торговля, а зарплата стала такой, что на нее почти ничего невозможно было купить. Да и эту крошечную зарплату месяцами не выдавали. Деньги, отложенные Жанной на отпуск по уходу за ребенком, сгорели в инфляции, сидеть с дочкой она не могла. К счастью, нашлась бабка-пенсионерка, согласившаяся выступать в роли няни, но ей нужно было платить… Жанна работала на две ставки, носилась по домам ставить капельницы, выводила из запоев и почти не видела собственную дочь. При этом ухитрялась кормить грудью – молока было много, а покупать смеси просто не на что, не говоря уже о том, что естественное вскармливание гораздо полезнее. Забегая домой каждые четыре часа для кормления, Жанна с благодарностью вспоминала Екатерину Михайловну: та не только нашла ей хорошее место работы, но и посодействовала в получении комнаты на соседней с больницей улице. Это была неслыханная удача – еще полгода, и никакого жилья Жанне бы не досталось: цены на недвижимость росли на глазах. «Своя комната, крыша над головой, – думала Жанна благоговейно, – что еще надо для счастья? А на еду я уж, сподобит Бог, заработаю».

Даже из своей лактации она умудрилась извлечь выгоду – сцеживала молоко и продавала для дочери живущего неподалеку бизнесмена. Жена бизнесмена периодически подкидывала Жанне детские вещички, а узнав о ее одиноком положении, пыталась знакомить с друзьями мужа. Но Жанна, помня наставления Екатерины Михайловны, опасалась связываться с кем-то из этих напористых, холодноглазых мужчин. В искреннюю любовь она не верила, несчастная Золушка вряд ли тронет нового русского принца, а вот купить ее они захотят, тем более, пользуясь ее бедственным положением, можно будет назначить совсем небольшую цену. «Я должна сама выкарабкаться, сама подняться со дна, – твердила она, когда есть было совсем нечего и так соблазняла мысль хоть чуть-чуть пожить по-человечески, хоть ненадолго позволить кому-то другому избавить ее от забот о хлебе насущном. – Нет, так я утону еще глубже, – строго говорила себе Жанна и бежала на очередную халтуру».

Настоящему, хорошему мужчине не нужна гибнущая мать-одиночка легкого поведения! Это она знала как дважды два.

Впрочем, на новой работе никто не попрекал ее внебрачным ребенком – было не до того, да одиноких матерей и без нее хватало.

Сотрудники пачками увольнялись, уходили «в бизнес», кто-то преуспевал, кто-то – наоборот, а она работала на своем месте, хоть ее активно звали бросить эту чертову медицину, от которой никакого проку, и податься, например, в «челноки». Она отказывалась, хотя поездки в Турцию за шмотками сулили гораздо большую и легкую прибыль. Вопервых, ее держала служебная комната, а во-вторых, Жанна просто любила свою работу.

Именно тотальные увольнения позволили ей быстро преуспеть. Рук не хватало, и, как только Верочке исполнился годик, Жанну отправили на курсы рентген-лаборантов. Работа вредная, но оплачивается лучше, чем труд простой медсестры, рабочий день короче, пенсия раньше… Жанна с радостью отправилась учиться. Днем она слушала лекции, вечером неслась на смену, презрительно вспоминая об Илье, который испугался одновременно работать и учиться. Он не смог, а она – вот, пожалуйста! Впрочем, ничего он не боялся, просто это были отговорки, чтобы не жениться на ней.

Верочка пошла в ясли с круглосуточным режимом: все стремительно дорожало, услуги няни стали не по карману, и старушка перешла в семью, готовую платить больше.

Бешеный ритм жизни не утомлял Жанну, единственное, о чем она жалела, что мало времени проводит с дочерью. Но если выпадала свободная минутка, Жанна не спускала ее с рук. Как бы тяжело ни доставался каждый грош, для Верочки она ничего не жалела. Один раз Жанна ничего не ела три дня, чтобы купить ребенку понравившуюся игрушку, и это вынужденное голодание было ей в радость. Гоняясь за деньгами, она вообще отвыкла получать удовольствие от еды. «Как это так, – думала она, – я целый день пахала только ради того, чтобы сожрать эту колбасу?» И Жанна откладывала колбасу в сторону, еда для нее была тем вкуснее, чем дешевле. Но такое отношение не распространялось на Верочку: для нее покупались лучшие фрукты, отборный творог с рынка и свежее мясо.

Как только Жанна окончила курсы и приступила к работе, выяснилось, что у нее настоящий талант. Она интуитивно чувствовала, какой режим будет самым подходящим для пациента, и умела в нужный момент выдернуть пленку из проявителя. Кроме того, Жанна была очень аккуратной, всегда тщательно промывала снимки и сушила. После нее не приходилось переснимать, а это очень ценилось в те времена, когда рентгеновская пленка была на вес золота.

Особенно виртуозно получались у нее черепа. Профессор Криворучко, приезжая к ним в стационар на консультации, восхищенно цокал языком, заглядывался на ее снимки, как на произведения искусства, и говорил, что после ее работы ему не нужны никакие другие методы диагностики. Некоторое время он даже переманивал ее на кафедру, но изза служебного жилья она не пошла.

Доктора просили ее снимать, если сомневались в диагнозе, и Жанна никогда не отказывала, даже если это не входило в круг ее обязанностей. Благодарные врачи направляли к ней платных пациентов, а когда освободилась вакансия старшего рентген-лаборанта, никто не сомневался, что займет ее именно Жанна. «Молодая, но ответственная», – говорили про нее, и сердце Жанны преисполнялось гордостью, когда она слышала такие слова.

Молодая… На самом деле она чувствовала себя старой, ей странно было думать, что многие ее ровесницы еще мирно живут под родительским крылом и только собираются войти в жизнь. Иногда она мечтала о таком безмятежном существовании, но тут же обрывала себя: «Зато у тебя есть то, чего нет у них: свобода, самостоятельность и стойкость духа. И ребенок, которого ты полностью обеспечиваешь сама».

«Неужели я когда-то сомневалась, оставлять ли мне Верочку, – думала она. – Я же всего несколько шагов не дошла до консультации… Думала, не смогу! Но смогла. Человек вообще все может, особенно если у него нет выбора. Говорит: «Ах, я не выживу на хлебе и воде», – а посади его в тюрьму, и прекрасно выживает. Все может человек, только не всегда делает правильный выбор, если стремление к телесному комфорту оказывается сильнее желания сохранить свою душу. Я смогла. Я удержалась. И хорошо, что Тамара тогда накапала на меня заведующей. Иначе я бы точно женила на себе Линцова, а это был бы не очень хороший поступок, и сейчас я бы мучилась совестью. Ну и жизнью с этим придурком, конечно».

Она имела право собой гордиться, но это была гордость очень одинокого человека. Тяжелый быт и безденежье не пугали ее, она по натуре была трудолюбивой, легкой и веселой. Житейские неприятности, которые многих обескуражили бы, Жанна переносила с юмором. Когда отвалилась подметка ее единственных сапог, она расхохоталась: «Как в деревне – валенок нет, в школу не идем», – одолжила у соседки садовые галоши, надела их поверх сапог и в таком диком виде отправилась в мастерскую, где шутками и неприкрытой лестью заставила сапожника починить обувь в два раза дешевле. Борьба за выживание скорее забавляла, чем выматывала ее, но… Как хорошо было бы переносить те же самые трудности рядом с Ильей! Пусть он не купил бы ей новые сапоги, но пусть бы смеялся вместе с ней! Одиночество было единственным испытанием, которое она не могла переносить легко и над которым не могла смеяться…

Она осторожно повезла аппарат в операционную, зорко следя, как бы чего-нибудь не задеть. Хирург стоял, готовый вводить контрастное вещество в желчные протоки.

– Сейчас, одну секунду. – Подложив кассету под больного, Жанна надела тяжелый свинцовый фартук, якобы защищающий от рентгеновского излучения. – Вводите – и бегом в коридор.

– Все, кто хочет иметь детей, на выход! – прокричал хирург дежурную шутку, и бригада выскочила за дверь.

Жанна сделала снимок.

– Заходите!

Врачи тут же заняли места у операционного стола, а Жанна с ужасом поняла, что забыла вынуть кассету. Что же делать? Она подлезла под стерильное белье, надеясь незаметно вытащить пленку из-под больного.

– Так, это что за эротические действия? – грозно спросил хирург.

– Простите, мне нужно кассету вынуть.

– Ладно, а мне что делать? Ничего себе, средь бела дня за ноги хватают!

– Сейчас-сейчас, секундочку, – лепетала багровая от смущения Жанна.

Хирург недовольно отступил.

– У вас халат порвался, – заметила сестра.

– А как ты хотела, когда так страстно прижимаются? У меня даже часы встали, а ты – халат! – Хирург весело подмигнул Жанне, но та, добыв кассету, стремительно выбежала из операционной.

Следовало немедленно проявить снимок и принести обратно, чтобы хирурги определились с дальнейшим планом операции. Но Жанна плохо представляла себе, как снова войдет к ним после такого позора.

Все еще ежась от смущения, она разбирала снимки в своем кабинете. Так, этот нужно отдать рентгенологу на описание, эти – передать в отделения лечащим врачам, а эту внушительную стопку можно сдавать в архив. Она пролистнула рентгенограммы – как обычно, пульмонологи опять ничего не сдали. «Больше всего делают снимков и никогда не сдают – то им для учебного процесса надо, то динамику смотреть, а на самом деле просто лень! Опять нужно скандалить. Очень хорошо, сейчас и пойду, пока я еще злюсь на этого беспардонного хирурга. О, я им покажу!»

Она решительно одернула халат, бросила боевой взгляд в зеркало, но тут ее окликнули:

– Жанна Игоревна!

– А? – Она сначала не поняла, откуда идет звук, испугалась от неожиданности и только потом сообразила посмотреть в сторону окна.

Рентгеновское отделение находилось в цокольном этаже, поэтому в любое время года там было сыро и холодно. Зимой ходили в кофтах и шерстяных носках, а летом всегда держали окна распахнутыми. Сейчас в окне маячили веселая незнакомая физиономия и верхняя часть торса, облаченная в застиранную хирургическую рубашку.

– Ой, вы меня напугали. – Жанна подошла ближе.

На окне была прикручена железная решетка, поэтому диалог напоминал свидание в тюрьме. Через ячейку решетки неизвестный собеседник просунул букетик только что сорванных диких цветочков, Жанна приняла и невольно рассмеялась.

– Это я тот бесстыдник, что сегодня оскорбил вас, – заявил он, ухмыляясь. – Вы меня без маски-то, наверное, не узнали.

Она покачала головой:

– Но я тоже в маске была. Вы-то как меня узнали?

– Поверьте, узнал! – Хирург окатил ее таким нескромным взглядом, что сразу стало понятно – как.

Он просунул руку через решетку.

– Моисеевич. Альберт Моисеевич, – представился он на манер английского суперагента. – Можно просто Альбертик.

Жанна осторожно пожала крупную узловатую кисть. Внезапно развеселая ухмылка исчезла с физиономии Альбертика.

– Хочу извиниться перед вами, Жанна Игоревна, – сказал он серьезно, – в операционной я позволил себе лишнее. Просто мне вас так разрекламировали: «Ах, Жанна Игоревна, Жанна Игоревна! Сейчас придет, сделает такие снимки, каких вы в своей тундре отродясь не видели!» Вот я и решил, вам лет пятьдесят, не меньше, и подумал, что нескромные шутки будут вам только приятны. А сейчас вижу, вы совсем молоденькая… Простите меня, ладно?

– Проехали, – грубовато усмехнулась Жанна, – но больше я прошу вас не подкалывать меня. За кассетой я на автопилоте полезла, мы всегда так делаем, чтобы время сэкономить. Я не думала, что вы отреагируете так… остро.

Альберт Моисеевич улыбнулся, а Жанна наконец-то собралась с духом и посмотрела ему в лицо. Это был мужчина лет тридцати с худощавым нескладным телом и длинным узким лицом. Его никак нельзя было назвать красивым: глаза неопределенного цвета, длинный, по-еврейски унылый нос и тяжеловатый подбородок. Масти Альберт был неопределенной, то ли рыжий, то ли блондин, а светлые ресницы делали его взгляд каким-то растерянным. Но Жанна никогда не уделяла большого внимания внешней мужской красоте. Она умела чувствовать внутреннюю силу, так называемый животный магнетизм, исходивший от некоторых представителей мужского пола. Следовало признать, у Альберта Моисеевича того магнетизма было хоть отбавляй.

– Холангиограммы у вас получились – просто блеск! Действительно, нечасто встретишь такую работу, вы просто художник своего дела, Жанна Игоревна! Я уж думаю, не заказать ли мне вам собственное изображение? А? Возьметесь? Бюст или конный портрет?

– Если вам потребуется снимок, можете на меня рассчитывать, – церемонно кивнула она.

– Знаете, я тут подумал… Давайте я вас с работы провожу? Погуляем заодно, погоды-то стоят… Царские!

Жанна мечтательно взглянула поверх его головы. За окном бушевало удивительно теплое, какое-то дачное лето, победившее унылое асфальтовое наступление мегаполиса. Из каждой щели буйно поднималась трава, пышные зеленые кусты росли даже на козырьке над приемным покоем, а в воздухе, забивая бензиновую вонь, явственно витал аромат сирени.

– Не получится, – сказала она со вздохом, – по трудовому законодательству мой рабочий день заканчивается на час раньше вашего.

– А вы меня подождете?

– К сожалению, не могу. Нужно спешить за ребенком в садик.

– У вас есть ребенок? А муж?

– Мужа нет, – вздохнула она.

– Тогда в чем дело?

От требовательного звонка в дверь Жанна насторожилась. Она никого не ждала. Соседки, чопорные бабульки, тоже не склонны были принимать гостей в девятом часу. Она побежала открывать. На пороге стоял Альберт Моисеевич с букетом сирени и бутылкой вишневого ликера. В то лето все ларьки города были полны вишневым ликером.

– Я тут подумал, не нужно ли вас срочно куда-нибудь проводить.

– Но как вы узнали, где я живу?

– Я очень настойчивый. А если серьезно, посмотрел в документах о гражданской обороне. Там на первой странице указан ваш адрес и телефон. Чтобы оповестить вас о ядерном взрыве, на тот случай если вы вдруг сами не заметите.

– А… – протянула Жанна. – Но я никак не могу вас принять сейчас. Укладываю дочку спать.

– Я зайду позже.

Жанна оглянулась. Соседки стояли в дверях своих комнат, глядя на нее осуждающе. Их хорошо взбитые седые прически сурово покачивались. Она почти наяву видела, как стремительно падает ее рейтинг. Бабульки всегда вполне терпимо относились к Жанне, позволяли Верочке гонять по коридору и вертеться в кухне, а иногда не прочь были занять ребенка – почитать сказку или привить какой-нибудь полезный навык. Но Жанна понимала: вся эта доброжелательность сохранится лишь до тех пор, пока она несчастная одинокая женщина. Стоит ей обзавестись любовником, сразу начнутся враждебные действия. То, что она одна убирает места общего пользования, носит старушкам картошку и периодически моет окна у них в комнатах, не будет иметь никакого значения. Женщину можно уважать, только если она замужем или совершенно одинока – так считали соседки. Во всех остальных случаях женщина – презренное существо.

– Я к вам выйду, – зашептала она. – Только позже, когда ребенок уснет. В десять часов. И не звоните, я сама выйду.

Вера, как обычно, уснула быстро, и Жанна стала собираться на первое за пять лет свидание. Поразить сердце доктора ей было решительно нечем, денег на хорошую одежду не хватало никогда. Эти туфли она носила, еще будучи беременной, универсальные черные брючки сохранились со времен училища, оставалось уповать только на пиджак, подаренный женой бизнесмена, дочь которой Жанна обеспечивала молоком. Косметикой Жанна не пользовалась опять-таки из соображений экономии, спасибо, природа снабдила ее яркими красками лица.

Посмотревшись в большое зеркало в коридоре, Жанна осталась разочарована – унылые, потрепанные тряпки. А сумочка такая страшненькая, что Жанна решила вовсе не брать ее с собой, распихав нехитрое содержимое по карманам.

Ладно, не будем унывать. Что делает женщину? Обувь и прическа. Обувь, старые, абсолютно немодные лодочки, нам не поможет, зато прическа очень даже ничего. Волосы у нее густые, блестящие, пышные. Пряди волнистые, хорошо ложатся и скрадывают дефекты стрижки, которую ей по дружбе делает медсестра неврологического отделения. Жанна энергично начесала челку. Альберт Моисеевич, судя по всему, опытный ловелас и не страдает от дефицита женского внимания, разве может ему понравиться такая замарашка?

Ей всегда хотелось стильно и шикарно выглядеть, она была неравнодушна к модным журналам, безошибочно определяя, какая вещь ей пойдет, а какая – нет. Больше того, она умела угадать, какой фасон, какой цвет будет особенно моден в следующем сезоне. Чего стоил хотя бы предсказанный ею в последний год учебы бум на брюки-юбки! Никто еще не верил, что этот страхолюдный вид одежды займет почетное место в гардеробах всех передовых женщин, а Жанна уже бестрепетно раскраивала старое покрывало.

Увы, чем больше ей хотелось быть законодательницей мод, тем меньше жизнь оставляла для этого возможностей. Особенно теперь, когда дочка немного подросла, посещала детский сад, и Жанна скорее повесилась бы, чем позволила ей выглядеть хуже других девочек. Верочку она одевала как куколку, удовлетворяя таким образом собственные эстетические потребности, а сама довольствовалась старыми вещами, тем более одежда нужна была ей только добежать от дома до работы. Она мышкой проскакивала в кабинет, переодевалась в халат, надеясь, что окружающие не смотрят на нее слишком внимательно, и сама старалась лишний раз не глядеться в зеркало. Неожиданный интерес Альберта Моисеевича заставил ее взглянуть на себя со стороны. Тяжело вздохнув, она распахнула дверцы шкафа, лишний раз убедилась, что ей нечем украсить свою персону, и отправилась на свидание.

Они степенно гуляли по улице. Стоял прекрасный летний вечер, теплый и свежий, как парное молоко, и совсем не хотелось проводить его в душной темноте кафе. Хлопотливый город ложился спать, дневная суета затихала, уступая место женскому смеху и стуку каблучков по асфальту, и даже машины, казалось, проезжают крадучись, осторожно. Было совсем светло, одиннадцатый час вечера растворил только капельку лиловых чернил в прозрачной акварели неба, и Жанна знала, что так будет до утра. Альберт Моисеевич купил ей мороженое, и Жанна весело его ела, слизывая капли со дна вафельного стаканчика.

– Вы не устали? Посидим где-нибудь?

Они свернули к парку и устроились на детской площадке, верхом на большой каменной черепахе. Жанна села, прислонясь к длинной каменной шее, какой не бывает у настоящих черепах, а Альберт Моисеевич оседлал хвост.

– Закурите скорее, – потребовала Жанна, – а то налетят комары.

Альберт Моисеевич послушно выудил сигареты из кармана.

– Повезло мне все-таки, – сказал он, мечтательно выдыхая дым, – неделю работаю и уже попал на свидание с самой красивой девушкой учреждения. А то и всего города.

– Ну уж вы скажете, – смутилась Жанна. – Не нужно комплиментов, лучше расскажите, как вы к нам попали.

– С удовольствием.

Альберт отвинтил крышечку у своей бутылки и подал ей. Не чинясь, Жанна сделала глоточек. Все это: и черепаха, и мороженое, и уютный вечер, и даже ликер «из горла» – словно возвращало Жанну в юность, не в ту трудную, жестокую юность, которая у нее была, а в ту, которая могла бы быть.

Он рассказал, что после института распределился в Архангельскую область, отработал там хирургом пять лет и теперь направлен сюда в ординатуру. Жена, не выдержав деревенского быта и тотального безденежья, больше года назад забрала ребенка и уехала к родителям.

– Таким образом, я сейчас свободен, – пояснил Альберт Моисеевич и отпил немножечко.

Жанна пожала плечами, давая понять, что семейный статус доктора ее абсолютно не волнует.

– Честно говоря, я уже скучаю по своей больничке, – признался он, – там я был один хирург на район, царь и бог, а здесь… Мальчик на побегушках какой-то. Ту операцию, на которой мы с вами познакомились, мне еле-еле дали сделать, и то потому что заведующий внезапно заболел. Там я привык, что только я решаю, что делать с больным, и никто мне не поможет, даже если я очень захочу, а тут нужно сначала сто раз все обсудить, пяти профессорам пациента показать, а потом они еще сто лет будут думать, достоин я самостоятельно оперировать или нет. А если вдруг решат, что достоин, обязательно припрутся в операционную и начнут под руку зудеть. Нет, дома лучше. Меня сюда прислали опыта набраться, но не хвастаясь могу сказать – все, что они тут делают, я дома делаю ничуть не хуже и безо всякой помпы.

– Правда?

– Правда-правда. Вы не думайте, что я такой наглый, – прежде чем делать выводы, я протоколы операций посмотрел, расспросил всех.

Жанна кивнула.

– Но вы же такой молодой, как вы так быстро всему научились?

– Жизнь научила. Когда приехал, конечно, ни черта не соображал. Боялся всего. А больные косяком идут, им, как вы понимаете, наплевать, что доктор три дня назад институт закончил. Причем не аппендициты, а такое все, знаете, гомерическое. Раз – ущемленная грыжа с некрозом кишки, два – опухолевый непроход, три – язва желудка с кровотечением. Я в шоке, а сестра мне говорит: «Доктор, отступать некуда, за нами только морг». И понеслось! Знаете, Жанна Игоревна, я глубоко убежден – то, что человек может или не может, решает только он сам. Скажет себе: «Я могу», – и горы свернет.

Она взглянула на собеседника с новым интересом. Его слова были так близки ей, так созвучны с тем, что думала она сама!

– Теперь вы, Жанна.

– Что – я?

– Расскажите о себе.

Она задумчиво посмотрела на него. Можно ли доверить Альберту те подробности ее жизни, которые Жанна тщательно пыталась скрывать? Разумеется, все знали, что она одна воспитывает ребенка, но на вопросы об его происхождении она всегда отмалчивалась, и большинство сотрудников считали – муж был, просто сбежал еще до того, как Верочка родилась. Такая репутация казалась Жанне не слишком унизительной. Истинное положение дел было, по ее мнению, гораздо более постыдным.

Альберт Моисеевич сидел такой спокойный, такой близкий в неверном вечернем свете… Сигарета казалась очень маленькой в его больших и сильных руках… И Жанна решилась рассказать все как есть.

– …Вот так, – закончила она свою короткую печальную повесть.

Лицо Альберта Моисеевича изменилось. Из глаз ушел азарт, погасла искра активного мужского интереса. Теперь взгляд его полон был сочувствия. Это была не презрительная жалость, а искреннее участие человека, которому самому пришлось много перенести.

– Вы меня осуждаете? – спросила она осторожно.

– Что вы, Жанна, что вы! Наоборот! Вы настоящая героиня!

Он взял ее руки в свои. Жанна, как ни была взволнованна, удивилась, какими нежными, мягкими и теплыми оказались его костлявые ручищи.