Текст книги "Жернова (СИ)"
Автор книги: Мария Прокопович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Annotation
Прокопович Мария Витальевна
Прокопович Мария Витальевна
Жернова
Автобус остановился и тут же уехал. Единственным человеком, сошедшим на этой остановке, был лишь весьма заметный молодой человек. Его высокий рост, превышающий средний показатель, ярко выделял мужчину в толпе.
Резко дёрнув головой то вправо, то влево, он вернул её в изначальное положение, сделал глубокий вдох... и такой же глубокий, разочарованно-злой выдох. Раздраженно цыкнув, он поправил сумку на левом плече, сжал правой ручку чемодана на колёсиках и пошёл вперёд.
Знаки были не читаемы от слова 'совершенно'.
'Зачем их мыть, если тут только свои?' – как любила повторять его бабушка.
Вон тот дом в четыре этажа собирались взорвать ещё когда он был пяти летним ребёнком. А этот забор? Он до сих пор помнит, как местные мальчишки и девчонки зловещим шепотом рассказывали друг другу, что здание за этим забором – секретная государственная лаборатория, в которой из обычных людей делали мутантов.
'Какая лаборатория? Кондитерская это! А забор высокий, что б взрослые сахар с мукой и шоколадом не подворовывали, а вы – малолетки проклятые – продукцию! Лаборатория!.. Тьфу, ты!..' злобно плевался дед, когда услышал подобное.
Мужчина предпочитал не вертеться. Он всегда шёл с высоко поднятой головой, смотрящей чётко вперёд, и не вертел ей даже когда хотел посмотреть по сторонам. Лишь резко и быстро двигал глазами. 'Ты так ходишь... словно кукла' – говорили ему редкие знакомые. Но это его не волновало. Ему было всё равно. Меняться только из-за того, что остальным он кажется инородным?
Нет.
Почему он взял с собой рабочую сумку? В ней же почти ничего нет, можно было бы засунуть её в чемодан. Ведь сейчас совершенно неудобно ходить.
Зачем он вообще смотрел по сторонам? А, точно, ему нужен... да, вот этот дом – с тёмно-ореховым забором и зелёной калиткой.
Поднявшись на крыльцо, он постучал дверным молотком. Открыла ему молоденькая девушка, что испуганно ойкнула, увидев его рост.
– Мистер Мак'гран ещё здесь? – Сухо спросил он, наклоняясь к ней, как суровый взрослый к ребёнку.
– Да. – Полузадушено пискнула она, испугавшись ещё и его 'мёртвых' серо-фиолетовых глаз. У неё глаза тоже были интересного цвета – желтый с примесью серого. Почти у всех, живущих в этом захолустье, глаза были странного цвета, из-за чего все приезжие и верили в существование лаборатории. Ни у кого не было 'чистого цвета' – только смешение двух, а порой и трёх цветов.
– Передайте ему привет от Лауса-старшего. – Девушка всё так же испуганно кивнула. – До свиданья.
Спустившись с крыльца и покинув территорию участка, он вернулся на предыдущую дорогу. Сейчас ему надо дойти до гостиницы, где он снял номер. Пока на пару дней, а там... потом решит.
Пока он шел до угла, он чувствовал испуганный, нервный взгляд девушки.
Ключ от номера он получил едва выйдя из поезда. Хозяин гостиницы не ожидал требования отправить конверт с ключом до востребования на вокзал. Но это его не волновало – ему так было гораздо удобнее. Поэтому, не поздоровавшись, и не зарегистрировавшись (это уже должен был сделать сам хозяин гостиницы – опять-таки, по договорённости) мужчина уверенно поднялся на второй этаж и направился в конец жилого крыла.
Замок на двери поддался с трудом – им явно нечасто пользовались. Он взял один из номеров 'люкс'. Хотя, по внешнему виду так не скажешь – две тесные комнатушки и узкая ванная.
У самого входа стояла тумбочка, а на ней лежала самая нужная сейчас вещь – табличка с надписью: 'Не беспокоить'. Повесив её снаружи, он с злым цыканьем, заметил, что замки здесь сделаны странно – дверь на ключ можно было закрыть лишь снаружи. Поставив на пол сумку и отодвинув чемодан, он без труда сдвинул тумбочку, дабы подпереть косяк – дверь открывалась внутрь.
Не разуваясь, он затащил вещи в спальню. Бросив их на кровать, он вернулся в прихожую. Стянув и с силой встряхнув джинсовую куртку (раздался еле слышный хлопок), он повесил её на крючок на двери, а вот обувь он снимать не стал – кто знает, что здесь на полу.
В комнатах были розетки. И это хорошо. Достав из чемодана электрическую плитку, он принялся готовить. Яйца, лично собранные на соседней от его прошлого дома ферме, молоко, полученное там же под его чутким надзором, сахар, несколько раз просеянный, листья чая, перебираемые несколько раз, куски мяса, вырезаемые лично им – эти и многие другие продукты безумно бесили его родителей. Особенно то, что даже после такого он всё равно перепроверял их.
'Такой же псих-параноик, как и твой дед!' зло кричала мать, когда вновь и вновь сталкивалась с его... странностями.
Деда в его семье не любили. У них было много родственников (в основном с бабушкиной и отцовской стороны), но никто из них не мог сказать хоть что-то положительное о деде. Кроме самого мужчины и бабушки, естественно. Однако... люди довольно часто поговаривали, что любовь бабушки – совсем не то, чем кажется. Говорили, что это на самом деле страх. Что вся та преданность и верность на самом деле вызвана нечем иным как смертельным ужасом. Было ли это правдой? Никто точно не знал. Зато знали, что любовь внука к деду была искренней.
Ведь тот был единственным, кто понимал его. Кто не обвинял его. Кто принимал его таким, какой он есть. Он не одергивал внука, когда тот был сух и безразличен. Не говорил ему, как надо себя вести. Нет, он прекрасно его понимал, так как сам был таким – безразличным, сухим и меркантильным.
Они делили одну тайну на двоих – лишь то, что они отличались от окружающих, ещё не значит, что они не имеют права на жизнь.
Позавтракав, хотя скорее уже пообедав, он улёгся в кровать в одежде. Он быстро уснул, ведь он не мог себе позволить уснуть ни пока ехал в поезде, хоть и ехал в купе, выкупленным для него одного (полтора суток) ни пока ехал в автобусе (ещё сутки). Но расслабиться он не смог даже сейчас, лишь забыться больным, беспокойным сном.
– Вы это видели? Это был Лаус старший!
– Нет-нет! Это не мог быть он! Он же мертв, разве нет?
– Ну да, но... кто это тогда мог быть?
– Может внук? Они были довольно похожи, помните? Просто маленькая копия. Как думаете, он вернёт фабрику?..
Он проспал целый день. Проснулся в четыре утра. Переодевшись, он натянул плащ, и поднял раму окна. Второй этаж, трубы нет, плюща нет.
Улыбка растянула его губы – словно для него это проблема.
Песок хрустел под ногами. Его злил этот звук. Здесь не должно быть песка – это брусчатая дорожка, черт побери. Остановившись на середине, он поднял голову – не позволительная вольность для самого себя, но не восхититься фабрикой он не мог.
Большое четырёхэтажное здание из тёмного, почти чёрного камня. Резкие, острые углы зданий ярко прорисовывались на фоне серо-голубого с лёгкой примесью розового предрассветного неба. Все окна должны были быть закрыты на тяжёлые дубовые ставни, но некоторые из них всё же были открыты – скорее всего из-за сильных гроз сломались крепления, и теперь они раскачивались, противно хлопая на ветру – и за ними можно было увидеть тяжёлые и пыльные бордовые шторы. 'Мерзкие бесполезные пылесборники! Зачем они на фабрике?' – возмущался дед. Но это был один из редких капризов бабушки, поэтому он их и не снимал. Краска на ставнях и рамах облупилась и
кое-где пошла пузырями. Двери были железными, поэтому лишь слегка покрылись ржавчиной.
Поляна перед главным входом заросла травой и сорняками. Уличные часы – образцы металлической продукции (как их называл дед) – проржавели насквозь, а у некоторых даже сломались те или иные несущие части. Скамьи проломились, брусчатая тропинка проросла травой, несколько декоративных растений разрослись и выглядели не успокаивающе и красиво – как должны бы – а отвратительно и раздражающе, а другие – повалились, сломались и засохли.
Всё это лишь говорило ему о том, как много работы ему предстоит. Но это его не пугало. По сути дела, всё это не имело значения. Ведь это было лишь первым шагом.
Подойдя к двери, он резко повертел головой – постороннего это бы испугало и отвратило. Что, в общем-то, и было его целью. Отсчитав на двери третью большую шестерню, он коснулся самой её сердцевины и сдвинул её в сторону. Просунув руку в получившуюся дыру, схватился за рычаг и потянул его на себя. Раздался легкий железный скрип и скрежет и его слегка подёргало за руку, которой он и тянул этот самый рычаг. Но это его не испугало. А вот человека не знающего, это могло привести в ужас, так как у них это было бы не просто подёргивание, а раны, истекающие кровью. У него же был одет семейный защитный браслет, защищающий руку от дверной ловушки.
Оказавшись внутри он тщательно запер дверь – никто не должен ему помещать.
Он слишком долго шёл к этому.
Ни лестница на верхние этажи, ни двери в рабочие залы его не интересовали. Его интересовал лишь кабинет деда. Дверь в него располагалась прямо под лестницей. Комната была обширной, без окон. Большую часть занимали два книжных шкафа, огромный стол и широкий и толстый ковёр, поднимающий пол на ладонь. Где дед его нашёл так и осталось загадкой – у них таких не делали.
Прямо за спинкой кресла деда висел громадный, вышитый вручную, гобелен. Присев на столешницу, мужчина с мягкой улыбкой уставился на него. Там была представлена вся семья. Он пальцем провёл по дедовой ветке. Она шла к самым корням семьи, идущими от Вахранта Луса. Его считали чернокнижником и сожгли на костре. Более того, всю его семью предали анафеме. То есть отлучили от церкви. В то время это было опасно и подозрительно. Именно из-за этого они переехали и сменили фамилию с Луса на Лаус – ничего особенного, всего лишь смена места у одной буквы, но сработало идеально. Вахрант, Глен, Грегори, Руфа, Уильям, Николь и, наконец, он сам – Хадаранги. Тупая материнская любовь к древним знахарским именам. Наверняка значение такое же тупое, как и звучание. Что-то вроде 'Танцующий на радуге' или похожий бред.
Дед был с ним согласен. И всегда звал его Бартоломью. Даже вот это имя, данное матерью, было спорото (сначала пришлось вышить именно это, чтобы она перестала истерить), а поверх было вышито то, которое ему дал дед. Это было сделано бабушкой по просьбе деда после шестнадцатилетия Бартоломью. Та сделала это с удовольствием, так как хоть и безумно любила дочь, выбор имени считала поистине глупым. Собравшись с мыслями, он отодвинул гобелен и открыл сейф. Там лежали документы. Его документы. На имя Бартоломью Лауса. Дед перед смертью даже успел связаться с учебными заведениями и заставить их поменять все документы. Теперь он официально был Бартоломью. Никакого Хадаранги. Он мертв, исчез, и больше его не будет.
Любовно погладив папку с новыми, слегка хрустящими документами, он на краткое мгновенье прижал их к сердцу, после чего положил её на стол. Сейчас ему предстояло самое главное – проверить самую важную, не известную остальным часть фабрики.
С трудом отодвинув мебель с ковра и завернув его, он наконец увидел вход в подвал, о котором ему так часто говорил дед. Спустившись туда, он с силой зажмурился, после чего уставился вперёд. Теперь он смог увидеть очертания, после – силуэты, а после этого он смог наконец нормально разглядеть всё.
Это было огромное помещение – оно проходило под всей фабрикой – но с первого взгляда понять это было невозможно – большую его часть занимали исполинские каменные жернова. Под ногами похрустывали каменная пыль, песок, мелкие опилки и щепки. Бартоломью подошел и коснулся нижнего жернова – оба были гораздо выше него. Камень был холодным и шершавый. Но... таким важным.... Он почти любовно погладил его. От жерновов и зависит работоспособность фабрики. Лишь когда они заработают она начнёт приносить настоящий доход.
Фабрика была делом наследным. И работала она лишь при одном условии – в семье обязан быть хозяин. Мужчина. Всё было хорошо на протяжении четырёх поколений. А потом у Уильяма родилась дочь, прервав тем самым цепь наследования. Ему был нужен сын, но его жена смогла родить лишь дочь (из-за родов с осложнениями, она стала бесплодной). Весьма своенравную и непокорную дочь. Было время, когда мужчина, отчаявшись, был согласен даже на то, чтобы признать своего зятя продолжателем рода. Вот только его собственная дочь вновь ему помешала (уже во второй раз) и отговорила своего мужа. Тот, послушав жену отказался.
Уильям едва не отчаялся. Он боялся, что уйдет, не оставив наследия. Но, в самый печальный для него момент, на свет родился Хадаранги. Мальчик был тих и дышать начал настолько незаметно. Врачи решили даже, что он мертв, пока нянечка не заметила движение. Его привычка быть тихим и незаметным порой пугала людей – они не любили, когда он незаметно появлялся в комнате и так же незаметно исчезал. Все считали это странным поведением для ребёнка, и уж слишком напоминающим дедово. И пусть все говорили, что внук деда не волнует, но Бартоломью всегда видел теплую волну, плескавшуюся в глазах Уильяма.
Довольно часто говорили, что внук безумно похож на деда, но при этом все вспоминали, что все мужчины в этой семье были похожи друг на друга. Все тихие, у всех была паранойя и каждый из них был слишком властен и решителен. Все были высоки. Кто-то боялся этой семьи. Ведь даже глаза у всех мужчин были одинаковые – серые с фиолетовым. А взгляд был тяжёлый и злой....
Забрать себе всё было легко. Он почти всю свою жизнь слушал, как его мать повторяла 'Вот умрет этот старикашка, и мы всё сделаем по-другому. Лучше'. Она не понимала одного – лучше сделать невозможно. Всё и так идеально.
Она была нетерпелива. И порой строила планы по... 'ускорению старика'. Но откуда ей был знать, что 'старик' видит глазами внука. Смотрит его глазами, слушает его ушами и действует его руками. Уильяма не надо было ускорять. Он прекрасно знал, когда ему стоит уйти. И сделал он это, как только Бартоломью достаточно подрос, чтобы забрать себе фабрику.
Процесс был долог – Николь не могла поверить, что отец ничего ей не оставил. Она пыталась взять у сына хоть что-то, но тот не дал ей ничего. Ему надо было всё. Фабрика пустовала уже пару лет – у деда не было сил ей управлять, поэтому он просто законсервировал её – и что бы вновь запустить производство нужны были все ресурсы. Бартоломью был холоден и жесток, но, в тоже время, счастлив. Ведь он наконец-то мог быть самим собой.
Бабушка прожила достаточно, чтобы увидеть, как внук выходит из зала суда победителем. Она так и не смогла решить, на чью сторону встать – и дочь и внук были ей дороги.
Она и дед – единственные, кто действительно мог вызвать у него хоть какие-то эмоции.
Но сейчас.... Вот она – фабрика. И жернова, которые надо запустить.
Круг ещё даже не начинал своего движения.
– Бартоломью, а знаете, что? – Эта женщина его довольно бесила, но это была миссис Мак'гран. Её муж был самым верным и преданным человеком, что просто не мог представить, как жить без того, чтобы подчинятся семье Бартоломью. Поэтому приходилось терпеть.
– Знаю что? Что конкретно вас интересует?
– А наша девочка сказала, что вы довольно привлекательны! – Кокетливо подмигнула она (ну ей казалось, что это кокетливо).
А, теперь он вспомнил. Та девушка с желто-серыми глазами. Да, довольно милая. И выносливая. Идеальна будущая мать. Но сейчас не время.
– Я благодарен ей за это. – Разве она не боялась его? Интересно, она действительно так думает, или это инициатива матери? Глядя в глаза женщины напротив, он всё больше склонялся к последнему.
– Так может вы встретитесь? – С плохо скрываемой надеждой проговорила она, резко сминая платок в руках.
– Быть может. Но не сейчас. Если мадам не трудно, то не могла бы она подождать? У меня сейчас слишком много дел и слишком мало времени. А такой уважаемой госпоже надо оказывать всё свободное время. – С холодной улыбкой проговорил он.
– О, это так мило с вашей стороны! – С восхищеньем воскликнула она, радостно схлопывая руки на уровне груди. – Но можно ли мне, как матери, узнать ваше мнение о моей девочке?
– Она привлекательна. Довольно миловидна. – Он, наконец, оторвался от бумаг, и принялся крутить ручку в пальцах, глядя куда-то в пространство перед собой. Миссис Мак'гран завороженно наблюдала за ней, явно ожидая, когда чернила хоть каплей запачкают его длинные паучьи пальцы. Он пользовался только заправляемыми чернильными ручками, но никогда не пачкал руки. И все ждали, когда же это произойдет. – У неё слегка грубые руки, это показывает её как девушку работящую, что, конечно же, вызывает лишь уважение. У неё ладная фигура. Здоровые волосы и совершенно не болезненный вид. Простите за грубость, но выглядит она как достойная кандидатура на продолжение рода...
– Это действительно грубо. – Слегка поморщилась миссис Мак'гран.
– Мне всегда повторяли, что я должен продолжить род, с обязательным первенцем-сыном. Поэтому семья для меня всегда на первом месте, и ваша дочь выглядит как сильная, выносливая, но при этом заботливая мать. Поэтому, если вы не возражаете, то, как только я разберусь с делами, то тут же нанесу вам визит, с целью более близкого знакомства с вашей дочерью.
Женщина счастливо и довольно улыбнулась.
– Вот только, к сожалению, я даже имени её не знаю. – Кажется, знание имени – признак вежливости? Так почему бы не узнать. Всё равно искать другую муторно. А тут – одно слово и родители сами её упакуют и принесут.
– Смоки. – Довольно и поистине счастливо чуть ли не крикнула почтенная мадам.
У неё был такой вид, словно считала, что знание имени уже обеспечивало кольцо на пальце дочери. Пусть глупышка и заплакала вчера, говоря о страшных глазах и мертвом виде предполагаемого жениха. Это она просто не понимает своего счастья – сильный, богатый мужчина, почти не выезжавший за пределы городка, а также почти не выходивший с фабрики.
Как только об этом потенциальном женихе узнали в городе (а узнали об этом через неделю после его приезда в город – именно столько понадобилось молодому человеку, чтобы вновь открыть фабрику, о чём он во всеуслышание заявил одним вечером, на парковой площади, куда весь город созвал мистер Мак'гран), все матери с молодыми незамужними девчонками на руках вступили в некое подобие войны. Все девушки большую часть дня теперь вынуждены были тратить на свою внешность и манеры, их матери донимали мужей, что бы они как можно быстрее пригласили мистера Лауса в гости – 'на лёгкое знакомство'. Все знали, что это было обычным предлогом для смотрин.
Хуже всего было молодым парням. Многие из них сначала обрадовались вновь появившимся рабочим местам, но после в панике и отчаянии наблюдали за происходящим – ведь некоторые из них уже готовились к свадьбе. И тут же получили отказ, ведь матери надеялись на более выгодную партию. Не все мужья шли на поводу у своих жен, и некоторые свадьбы всё-таки были сыгранны, но не всем повезло – жены были сильны в своих доводах, некоторые не боялись прибегать к поддельным истерикам и припадкам. Некоторые парни понимали, что обвинять в этом всём самого Лауса глупо, ведь виноват не он, а матери, тянущиеся к более обеспеченному будущему своим дочерям. Но остальные были довольно злы и лишь одно останавливало их от открытого конфликта – работа на дороге не валяется, а ездить в соседний город хочется не всем.
Самих дочерей никто не спрашивал. А те отчаянно желали, чтобы неприступная мечта их матерей наконец женилась на ком-нибудь, позволив им вернуться к их обычной жизни – а некоторым и к любимым мужчинам, с которыми они не могли нормально пообщаться уже несколько месяцев. Ведь не назвать же общением редкие, робкие перегляды через изгородь. Особо вздорные девушки, так же, как и матери, не гнушались истерик с битьём посуды, расшвыриванием вещей и криками, от которых сотрясались стёкла. особенно учитывая то, что в отличии от сказок, "принц" был не особо-то и привлекателен. Да, деньги, да рост, но глаза – мёртвые, лицо – тоже, словно у трупа, а худющий! Кошмар да и только.
Вскоре, после возвращения продукции на рынок, появились старые компаньоны деда, с целью восстановления старых договорённостей. И, конечно же, с дочерями или внучками. Договорённости восстанавливались, девушки получали свои порции комплиментов, и уезжали, не получив самого желанного – никаких намеков на свадьбу или заинтересованность в объединении семей.
Лаус всё это знал. Останавливать это он, конечно же, не собирался. Это его веселило. В какой-то мере он считал происходящее неким подарком жителям – особо храбрые парни ночью пробирались к домам, навещая своих подруг – кто поговорить, а кто – тайком оставить подарки. Безделушки, букетики цветов, проникновенные письма... Бартоломью знал, что девушкам нравились это романтические глупости, а парни, стесняющиеся своих чувств, могли подобным образом признаться в них, избегая личного контакта. Хотя, главная причина была в другом – жернова чувствовали это напряжение городка. И это им нравилось.
Каждый вечер он спускался в подвал и с внутренней теплотой гладил тихо гудящие и слегка дрожащие жернова. Они подрагивали, показывая свою готовность двинуться – дай им только возможность. Но для этого надо было немного больше, чем переполох. Нужно было тепло. Вот только что бы его взять надо было потрудиться. Но когда он боялся работы?
– По нашим данным, фабрика Лаусов вновь начала работу.
– А что насчет продолжения дела Вахранта?
– Точных данных не поступало, но...
– Что? Говорите-говорите, молодой человек.
– В одном из соседних городов, да и в местности, где жили Лусау ходит легенда о... жерновах...
Чувство времени могло появиться только тогда, когда жернова закрутятся – это то, что постоянно повторял дед.
В какой-то мере это действительно было правдой. Без них он не чувствовал себя полноценным или полностью живым. Без них у него было лишь болезненное нетерпение. Что-то постоянно сдавливало лёгкие. Болезненно и невыносимо.
В конце дня, когда все уже расходились, а он оставался один (жил он в кабинете, чтобы не бегать каждый день на фабрику из гостиницы, и для собственной безопасности от всех этих матерей), Бартоломью складывал руки на столе и опускал на них голову. Он чувствовал, как в глазах что-то щиплет, словно вот-вот заплачет. Но влаги не было. А ещё ему казалось, что все перечисленные на гобелене люди словно стоят у него за спиной и осуждающе смотрят на него. Через пару месяцев он поймал себя на том, что он утыкается лицом в стол, обхватывает голову, словно защищая её, и едва ли не поскуливает 'Не надо... хватит... мне надо ещё немного времени... скоро всё будет... пожалуйста!..'
Это было его недостойно. Это было слабость чистейшей воды. За это было даже более стыдно, чем за медлительность.
Ему надо было тепло... он настолько отчаялся, что уже был готов использовать одного из местных. Но тут же одёргивал себя – не надо. Слишком рискованно.
Из-за этого слабость продолжалась.
В один из таких вечеров он услышал, как кто-то входит на фабрику после закрытия. Он поднял голову. Кто это мог быть? Потом вспомнил – миссис Мак'гран собиралась принести ему сегодня ужин, так как считала, что он в последнее время отощал.
Он решил с ней не спорить. Ей было все равно – откажут сегодня, она принесёт завтра, уже без предупреждения. Женщина так делала с месяц. Хотя и приходила обычно раньше – перед самым закрытием. Вот только... сегодня еду принесла не она.
В кабинет тихонько постучала и зашла та самая девушка с серо-желтыми глазами. Как же её звали?.. Точно, Смоки.
– Простите, можно? – Еле слышно выдавила она. У неё на лице были слегка видны слёзные разводы – скорее всего, девушка долго отказывалась от того, чтобы прийти.
– Да, конечно.
Она медленно прошла к столу, и аккуратно поставила корзинку с едой на уголок его стола.
– Тут мама... вам собрала... – Выдавила она.
– Спасибо. – Так же тихо ответил он. – Нас, кажется, не представляли друг другу, верно? Меня зовут Бартоломью Лаус.
– Смоки Мак'гран. – Её голос дрожал, словно она сейчас расплачется.
Этого ему точно не было нужно. Он принялся судорожно думать.
Фабрика производила часы – символ текущего времени, которое, как иронично, никто из его семьи почти не ощущал. Но недавно один из молодых парней, пришел к Бартоломью с вопросом 'Сэр, а если мы делаем часовые механизмы, почему бы нам не заняться механизмами игрушечными?'. Идея была воспринята молодым главой хорошо – дополнительная прибыль, девушек и матерей, что захотят работать, можно будет привлечь к работе – раскрашивать или даже шить. А самых умелых можно будет потом перекинуть на основную секцию, пусть часы будут украшены не только резьбой, но и рисунками, а то выглядят слишком просто.
Это раньше единственным производителем часов была только их фабрика. А теперь появились конкуренты. И пусть 'Часовые механизмы Лаус' всё ещё были самой привлекательной фирмой – пусть они делали часы медленно, зато вдумчиво и с аккуратностью, из-за чего те могли тикать чуть ли не столетиями – в голову Бартоломью начали приходить мысли, что привлекать надо не только качеством. Так пусть теперь они будут более яркими, привлекающими внимание... но сейчас не об этом.
Сейчас об игрушках – их они действительно начали делать, но пока на рынок не выставляли – не все выглядели привлекательно, а ведь именно это было основным критерием к игрушкам. Они должны выглядеть ярко, аккуратно и безопасно. А для этого нужен женский взгляд. Так может нужно совместить две цели?
– Смоки, вы разбираетесь в игрушках? – Попробовал он. Глупый вопрос, но как-то же надо начинать, верно?
Та удивлённо глянула на него. В её глазах действительно стояли слёзы, что быстро высохли, стоило ей услышать такой, казалось бы, абсурдный вопрос из ниоткуда.
– Ну-у-у... да, наверное... мне так кажется.... – Выдавила она.
– Вы не возражаете, против небольшой прогулки? Тут же, по фабрике...
Девушка замялась, но еле видно кивнула, судорожно сжимая пальцы.
Пока они шли к маленькому залу на втором этаже, Бартоломью описал девушке ситуацию. Та, продолжая сжимать свои аккуратные пальчики, восторженно выслушала его и так же восторженно прощебетала о том, какая это восхитительная идея, и что помимо заводных игрушек можно будет сделать маленькое отделение простых, мягких. Она знает несколько хороших, умелых и талантливых девочек! Стоит только сказать, как она тут же с ними поговорит и всё тут же будет готово
Немного посмеявшись над слегка кособокими машинками и собачками – идея и желание у парней были, а вот навыка... не особо – она уже стала более спокойной, не было и намека на слёзы.
Когда они вернулись в кабинет и Бартоломью все же решил поесть, она слегка настороженно попросила у него листик с карандашом и принялась неумело и косовато рисовать что-то, напоминающее куклу в платье в одном углу листка. В другом расположился тощий кот с длинным хвостом и лопоухий щенок с пятном на правом глазу. Под этими художествами расположилась детское изображение лодочки. А рядом – нечто похожее на шкатулку, окруженную маленькими вопросиками. Стоило ему поинтересоваться, как она тут же с жаром объяснила о том, что вот эти три рисуночка – просто предложения. А вот этот, со шкатулкой, – предложение серьезное. У них в стране редко появлялись шкатулки, а вот всяких мелочей у людей меньше от этого не становилось. Шкатулочки, коробочки и маленькие сундучки – вот помощь в нелёгкой борьбе с расфасовкой различной мелочёвки.
Бартоломью был приятно удивлён тому, как много предложений было у людей вокруг! Так смотришь, и уже не их парни и девушки будут ездить в чужие города, а уже оттуда будут приезжать люди. Глупое желание прославить семейное имя, что теплилось в нём с самого рожденья, подняло голову, стоило ему узнать лишь о игрушках. А вот эти новые предложения лишь подогрели его желания. Пусть это звучало глупо, но таким образом он хотел отомстить всем тем, кто испортил жизнь его семье много, очень много лет назад.
– А вы кушайте, Барт, кушайте! У вас-то работа, наверняка, нервная! Вон как вы отощали от всей этой беготни! – Вдруг сказала она, смущенно приглаживая свой листок.
– Барт?.. – Пораженно выдавил он.
– Ой... – Только и вырвалось у неё, словно она только сейчас поняла, что сказала. – Я... я просто подумала... ну, у вас имя такое длинное... вот и я по... подумала... может можно вас так называть... – Испуганно бормотала она, нервно теребя уголочек листка.
– Да... да, конечно... – Она встревоженно приподняла голову, слегка испуганно глядя на него из-подо лба. – Можно и так называть.... Просто... меня ещё никто не называл.
– Да-а? – Протянула она с лёгкой улыбкой. – А как вас тогда родители звали?
– Мои родители звали меня совсем по-другому. – Улыбнулся он, но только губами – по-другому он просто не умел. Его лицо вообще не менялось: он всегда держал голову ровно, но слегка наклонял её вниз, глаза были совершенно без эмоциональны, и единственное, что на его лице отображало хоть какие-то эмоции – рот, брови и кончик носа. Он заставлял себя улыбаться, кривить губы и, иногда, морщиться и хмуриться. Но делал он это редко и больше пользовался голосом. Именно он чаще и больше всего показывал его эмоции. Поддельные, в большинстве своём.
– А как, если можно узнать? – Мило и заискивающе улыбнулась Смоки, складывая руки на столе и наваливаясь на них грудью. За недолгие и нечастые посещения города Лаус смог понять, что здесь это движение – неуловимый признак заинтересованности девушки, а также попытка привлечь к себе внимание собеседника мужского пола. Скорее всего, сейчас это означало лишь заинтересованность, но все равно вызвало удивление – слишком быстрая смена настроения. Только что она чуть ли не плакала в его присутствии, а сейчас она уже пытается его привлечь.
– Раньше у меня было другое имя. Мать называла меня Хадаранги. Никто, кроме неё не знает значение этого имени, и деду оно казалось не солидным, поэтому мне и сменили его на Бартоломью.
– Вот как... а можно я буду вас всё-таки звать Барт? Просто Бартоломью это такое суровое и жесткое имя. – Немного жалобно, словно жалуясь, протянула она.
– Да... да, конечно.
С того дня еду ему приносила лишь Смоки. Слово за слово начинались разговоры. В большинстве своём инициатором выступала сама Смоки. Она сидела на кресле посетителей и слегка неумело рисовала платьица, куколок и другие игрушки.
Их производство, кстати, шло теперь полным ходом. После нескольких неудачных попыток они выглядели и привлекательными, и безопасными. Неудавшиеся игрушки кто-то из работников подарил своим девушкам или женам, кто-то дарил своим детишкам, а кто-то прятал для будущих детей или внуков. Неожиданно для самого Лауса у всей молодёжи появился повод уважать его и благодарить – они подумали, что согласие на производство игрушек и привлечение к производству женщин на самом деле была попыткой сгладить ту неприятную ситуацию, что сложилась с его приездом. Он их разубеждать не собирался – чем счастливее люди, тем лучше они работают.
